Текст книги "Записки палача, или Политические и исторические тайны Франции, книга 1"

Автор книги: Анри Сансон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

Дерю промолчал и поспешил впустить к себе свою кредиторшу. Пока он запирал дверь, она вошла в зал. Вся мебель в этой комнате была в страшном беспорядке. На полу стояли два больших открытых чемодана, а в углу лежал кусок полотна, наполовину сшитый толстыми серыми нитками.

Дерю поспешил удовлетворить требование госпожи Готьер. Эта дама, успевшая уже заметить и беспорядок в комнате, и перемену в лице Дерю, увидала, что ему очень трудно было написать вексель – до того сильно было его смущение.

Через час после отъезда госпожи Готьер Дерю вышел из дома и скоро возвратился с комиссионером; он повел комиссионера к себе на кухню, где стоял большой и, по-видимому, очень тяжелый чемодан. Он помог комиссионеру взвалить этот чемодан на плечи и вслед затем вместе с комиссионером вышел из дома, стараясь не быть замеченным дворником.

Немного не дойдя до Лувра, он встретил свою жену и попросил ее зайти к одному скульптору, с которым она очень дружна, и попросить его поберечь этот чемодан до завтра.

Госпожа Дерю послушалась своего мужа; чемодан был оставлен у господина Муши, а она сама снова явилась на площадь, где ее дожидался Дерю.

Уже подходя к улице Бобур, госпожа Дерю осведомилась о здоровье госпожи де ла Мотт. Дерю отвечал ей, что она почувствовала себя сегодня так хорошо, что еще утром отправилась в Версаль.

Войдя в дом, госпожа Дерю нашла все в порядке, и мебель стояла уже на своих местах.

3 февраля Дерю под предлогом очень важного дела оделся как можно изысканнее и вышел из дома.

Прибыв к концу улиц Жофруа-Ланье и Нонень-Диэр, он остановился у одного дома, известного под именем Пла-д’Этень. У дома этого качалась вывеска: «Сдается внаем подвал». Он вошел в одну из соседних лавок и осведомился об имени владельца дома.

Дом принадлежал госпоже Массон, жене одного старого актуария гражданского ведомства. Дерю отправился к ней и, назвавшись господином де Кудрэ, объявил себя владельцем дома на улице Монмартр, напротив Отеля Дюзе. Он изъявил желание нанять подвал для вина, которое сегодня же должно быть доставлено ему из Италии и для которого у него не осталось места в собственном доме.

Госпожа Массон отвечала ему, что подвал будет свободен не ранее чем к завтрашнему дню. Эта отсрочка показалась очень неприятной импровизированному обладателю итальянских вин. Несмотря на это, он условился в цене и заплатил задаток – четвертую часть.

На другой день мнимый господин де Кудрэ отправился к воротам Сет-Никола, купил телегу, четверть бочки яблочного вина и приказал этой подводе ехать к одним из ворот Лувра, к скульптору Муши. Здесь Дерю взял чемодан, оставленный на хранение его женой, велел положить этот чемодан рядом с бочонком и со всем этим отправился к дому Пла-д’Этень, где у него был нанят подвал.

Повозка остановилась у Пла-д’Этень. Извозчик взял себе на помощь какого-то водоноса, чтобы вместе перенести груз в подвал. Бочонок был перенесен очень легко, но чемодан оказался довольно тяжелым. Дерю щедро заплатил и извозчику, и водоносу; потому оставшись один, он купил соломы, досок и гвоздей, заперся в погребе и проработал там около трех часов.

Не ранее 17 февраля снова увидели его в доме на улице Мортеллери.

В это время разыгралась новая драма, ничем не лучше первой, и новое преступление было совершено.

Вечером, в тот самый день, когда Дерю отправил чемодан к скульптору Муши, молодой де ла Мотт явился в дом на улице Бобур, чтобы повидаться со своей матерью, будучи до сих пор уверен, что она очень больна, и удивился, когда узнал, что она отправилась в Версаль. Дерю, который отличался всегда особенной находчивостью, успел так объяснить весь ход дела де ла Мотту, что он совершенно успокоился. Так как в это время молодой человек, несмотря на свое сильное и мужественное телосложение, почувствовал себя не таким здоровым, то Дерю оставил его у себя до 10 февраля. В этот день он отправился вместе с ним в Версаль, чтобы найти там его мать.

Пяти дней, проведенных молодым человеком в доме Дерю, было вполне достаточно для того, чтобы здоровье его совершенно поправилось. Когда он поехал в Версаль, то была заметна только некоторая бледность его лица, упадок сил, слабость в движениях и дрожание конечностей, как будто под влиянием лихорадочного озноба. Дерю старался убеждать его по мере возможности и уверял, что они сейчас же встретятся с его матерью, которая, вероятно, выедет к ним навстречу, быть может, даже к самой заставе. Дорогой он толковал молодому человеку, чтобы он не беспокоился, если не встретится с матерью, тотчас выходя из экипажа. Он говорил ему, что госпожа де ла Мотт очень занята в настоящее время, хлопочет о месте при дворе для своего сына и потому, быть может, не имеет даже нескольких минут свободного времени для того, чтобы обнять дорогого своего сына. Таким образом, он привез его в гостиницу Флер-де-Ли, куда, по его словам, должна была прийти и госпожа де ла Мотт. Здесь он усадил молодого человека у камина, а сам отправился искать комнату.

Комнату он отыскал на улице Оранжери, у бочара Пеке. Он назвал себя господином Бопре и объявил, что приехал в Версаль с племянником, которого помещает в военное министерство. Он нанял комнату за тридцать солей в сутки и перевел сюда молодого человека, говоря, что мать его, как он уже предупреждал, очень занята важными делами и не может его навестить сегодня.

На другой день после этого переезда молодой человек почувствовал себя гораздо хуже, чем накануне. Дерю успел уже заблаговременно предупредить хозяйку квартиры, что у племянника его, кажется, оспа. Но так как он сам врач, то надеется, что, с помощью Божьей, ему удастся прервать болезнь и не дать ей развиться. В тот же день, для того чтобы, как он говорил, успокоить племянника, он попросил хозяйку квартиры сказать, что к нему приезжала мать, но приказала его не будить. Госпожа Пеке с благоговением исполнила это поручение; она глубоко была тронута той нежностью, с которой ложный Бопре относился к своему бедному племяннику.

Вечером мнимый дядюшка приказал купить себе манны и селитры. Жена бочара заметила при этом, что недурно было бы позвать доктора.

– А разве я сам не доктор? – возразил дядюшка. – И притом, какой другой доктор станет ухаживать за моим племянником с такой преданностью, как я? Ах, – прибавил он с глубоким вздохом и устремив к небу глаза, полные слез, – если дело пойдет так плохо, как теперь, то всякая земная помощь окажется тщетной, и не доктор тут будет нужен, а священник.

При этом он сообщил, что ему удалось узнать, что молодой человек стал жертвой дурной болезни, которую тщательно скрывал. В карманах его он нашел секретные средства от этой болезни; верно, от действия этих средств племянник пришел в такое безнадежное состояние.

При этих словах мнимый дядюшка так ловко приходил в отчаяние, что господин Пеке и его жена возвратились в свои комнаты, проникнутые глубоким уважением к такому достойному человеку, как дядюшка больного молодого человека.

На другой день Дерю объявил хозяевам квартиры, что больному лучше и что он надеется спасти его. Но около полудня, когда Пеке работал в своей мастерской, вдруг раздался голос мнимого дядюшки, который звал к себе на помощь и с отчаянием умолял подать ему стакан воды.

Господин Пеке и его жена тотчас бросились наверх, в комнату де ла Мотта.

Молодой человек лежал в постели с закрытыми глазами, а мнимый Бопре старался оживить его, поднося к его носу пузырек со спиртом. Вскоре дыхание больного стало прерывистым: началось предсмертное хрипение. Дядюшка, стоявший у постели на коленях и молившийся и рыдавший в одно и то же время, стал просить госпожу Пеке сходить за священником.

Господин Манен, священник в Сен-Луи, пришел через некоторое время. Но молодой человек в это время лишился сознания и скончался около девяти часов, не успев причаститься.

Горе Дерю было, по-видимому, так сильно, что господин Пеке должен был его поддерживать, чтобы помочь ему сойти с лестницы.

На другой день Дерю отправился в приходскую церковь Сен-Луи и объявил о смерти Луи-Антуана, сына Жака Бопре де Коммерси и девицы Марии-Елены Маньи, скончавшегося двадцати двух лет от роду. Потом он взял свидетельство о смерти молодого человека и попросил совершить погребение как можно проще. Несчастному племяннику, прибавил он, молитвы нужнее пышных похорон. В то же время он заплатил шесть ливров за исполнение обряда погребения, а шесть ливров пожертвовал в пользу бедных.

Через три часа Дерю уже входил в свою квартиру на улице Бобур. На лице его было написано удовольствие, и он в это время похож был на почтенного негоцианта, которому только что удалось сделать ловкое дело.

Между тем склад, который был у него в подвале на улице Мортеллери, продолжал беспокоить его. На другой день после возвращения из Версаля он отправился к хозяйке дома на Пла-д'Этень.

Госпожа Массон приняла очень любезно своего нового постояльца. Во время разговора она, между прочим, сообщила, что водонос, живущий в этом доме, заметил, что всякий раз как он сходит с лестницы, собака его останавливается, роет землю у порога подвала и воет, как перед покойником.

Дерю вдоволь посмеялся над суеверием и подозрительностью водоноса. Но между прочим он убедился, что тайна его в опасности и, удалившись от госпожи Массон, отправился на Гревскую площадь. Здесь он нашел поденщика, которому предложил три ливра, с тем, чтобы он вырыл яму в его погребе; погреб же этот, прибавил он, очень недалеко отсюда.

Поденщик принял эту просьбу, и Дерю отвел его на Пла-д'Этень. У поденщика были все нужные инструменты, и он вместе с Дерю вошел в подвал.

Во все время работы Дерю сидел на одной из ступенек лестницы и смотрел на то, как рылась яма. Все это время, как показал впоследствии поденщик, Дерю шутил с ним, поил его вином, сыпал веселыми прибаутками, словом, казался славным малым.

Когда яма была уже достаточной глубины, Дерю помог поденщику свалить туда лежавший в подвале тюк. Когда начали зарывать яму, то Дерю сам взялся за работу, как человек, который хочет, чтобы как можно скорее окончилось заказанное им дело. Наконец, когда яма уже была засыпана, он начал утаптывать и уравнивать ее.

Читатели, вероятно, уже догадались, что мнимый Кудрэ перевез в своем чемодане труп несчастной госпожи де ла Мотт в свой подвал, а потом зашивал этот труп в тюк довольно большого размера и теперь зарыл этот тюк в землю.

Но Дерю сделал только половину своего дела; оставалось еще завладеть той добычей, которой он добивался, завладеть достоянием двух существ, которых так смело он спровадил на тот свет. Для исполнения этой второй части своего предприятия он употребил, как мы увидим, всю свою гениальную изобретательность.

Он начал потихоньку распространять слухи, объяснявшие исчезновение госпожи де ла Мотт. Так, он намекал на то, что она отправилась в Версаль для того, чтобы увидеться с прежним своим любовником, и что она действительно уехала с ним тотчас же, как Дерю будто бы вручил ей деньги за имение Бюиссон-Суеф.

В то же время он составил первый подложный акт, подтверждавший окончательную продажу Бюиссон-Суефа, уплату суммы в сто сорок тысяч ливров и получение сполна этих денег госпожою де ла Мотт. В этом акте было, между прочим, сказано, что все предшествовавшие по этому делу счета уничтожаются. Акт был подписан господином и госпожою Дерю и Марией Перрье, женой Сен-Фо де ла Мотт.

Каким образом появилась под актом подпись госпожи де ла Мотт? Была ли она просто подделана, или выудил ее угрозами отравитель у своей жертвы? Это осталось тайной, и все споры по этому делу не привели ни к чему.

Между тем в это время успела состояться ликвидация наследства Деплейня де Плесси. Все воздушные замки, которые строил Дерю и с помощью которых столько лет злоупотреблял доверчивостью своих кредиторов, разлетелись в прах и обратились в очень незначительную сумму денег – в двадцать четыре тысячи ливров. Эти деньги были в руках у Дерю. Но преступник предчувствовал, что в случае процесса этих денег будет слишком недостаточно для того, чтобы указать на них как на источник, из которого он произвел уплату госпоже де ла Мотт. Поэтому он стал искать средства, чтобы отклонить от себя всякое подозрение.

В числе знакомых Дерю был некто господин Дюкло, который легко согласился помочь ему и дать возможность удержать за собою право на Бюиссон-Суеф; тем более что Дюкло был уверен, что Дерю купил это поместье на чистые деньги и сполна уплатил их исчезнувшей госпоже де ла Мотт. С этой целью Дюкло взял безденежный вексель в сто тысяч ливров за подписью Дерю и его жены; вексель этот был засвидетельствован у нотариуса Прево.

Приняв эти меры предосторожности, Дерю уже думал, что поставил себя в совершенно безопасное положение и что он смело может предъявить свои требования на землю, которую, как казалось, он купил и за которую сполна уплатил деньги, как это видно было из текущих счетов. Между тем было еще одно обстоятельство, которое сильно беспокоило Дерю и ставило в тупик всю его предусмотрительность.

Запись о купле-продаже была подписана по доверенности, данной господином де ла Мотт своей жене еще за три года, еще в то время, когда только что было решено продать Бюиссон-Суеф. Но для того, чтобы акт имел полную силу, необходимо было иметь эту доверенность в руках, а она осталась у господина Жоли, прокурора госпожи де ла Мотт.

Под предлогом расчета за хлопоты и издержки при продаже Бюиссон-Суефа он отправился к прокурору Жоли. Жоли очень удивился, узнав, что госпожа де ла Мотт обошлась без этой доверенности, остававшейся у него. Дерю с обыкновенным своим добродушием и наивностью стал просить господин Жоли передать ему этот документ. При этом он сказал, что господин прокурор получит прекрасное вознаграждение за эту маленькую услугу, которой от него ждут.

Господин Жоли с негодованием отверг это предложение; в то же время в нем родилось смутное подозрение относительно подлинности акта, тем более что он сопровождался такими странными обстоятельствами. Он подозревал, что тут кроется что-то недоброе.

В тот самый день он уведомил письмом господина де ла Мотта о попытке Дерю; вместе с этим он сообщил и подозрения, возникшие в нем.

Бедный господин де ла Мотт сильно беспокоился и горевал. Уже около трех недель он не получал никаких известий от жены, и все письма, отправленные к ней, оставались без ответа.

Через день после получения письма от прокурора Жоли к де ла Мотт явился тот, кого он менее всего ожидал, – сам Дерю.

Его свидание с господином де ла Моттом было чистым повторением знаменитой сцены в пятом акте Тартюфа, но Дерю в действительной жизни оказался гораздо выше своего типажа в комедии. Оба они действовали мастерски; оба они стали распоряжаться в доме, откуда выгнали настоящих владельцев; но Дерю не увлекся первым успехом, не снял с себя маски и не вышел из своей роли. Он упрямо и настойчиво боролся за то, что называли своим правом.

На упреки и оскорбления своей жертвы он отвечал кротко, тоном человека с чистой совестью; роль свою он разыгрывал так хорошо, что почти обезоружил своего противника. Дерю то жалел господина де ла Мотта, то выставлял на вид то ужасное положение, в которое он поставлен преступлениями коварной супруги. Мало этого, он соглашался даже расстаться с деньгами и при свидетелях предлагал три тысячи ливров ежегодного дохода де ла Мотту, так жестоко, по его словам, ограбленному вероломной женой.

Эта последняя хитрость, к которой прибег изобретательный Дерю, оказалась бесполезной, и тогда он решился на замысел, который был смелее всего, сделанного им до сих пор.

Возвратившись в Париж, Дерю увидел, что все готово обрушиться на него. Уже вслух говорили повсюду, что история о бегстве супруги де ла Мотта с любовником – чистая басня; уже представлена была просьба в Шателе, доказывавшая подложность акта о покупке и требовавшая личного ареста составителя этого акта. Дерю не стал медлить ни минуты; он объявил, что найдет госпожу де ла Мотт.

5 марта он отправился в Лион в почтовом экипаже и приехал туда 7-го числа вечером.

На другой день женщина высокого роста, одетая в черное шелковое платье, отделанное шнуром каштанового цвета и в мантилью из тафты, капюшон которой закрывал черты ее лица, явилась в кабинет господина Барона-отца, нотариуса на улице Сен-Доминик. Женщина эта объявила, что она госпожа де ла Мотт, из Вильнев-ле-Руа на Сене, что она хочет послать доверенность своему мужу господину Сен-Фо де ла Мотт, конюшему королевских конюшен. Этой доверенностью она хотела предоставить своему мужу право распоряжаться тринадцатью тысячами ливров, которые оставались у нее после продажи ее имения, и просила нотариуса составить этот акт.

Нотариус потребовал, чтобы она представила удостоверение своей личности от мужа или, если это невозможно, то от двух лиц, постоянно живущих в Лионе. Дама удалилась, объявив, что она отправится отыскивать этих свидетелей.

Сев в наемный экипаж, в котором приехала, она обратилась к кучеру и спросила, где найти другого нотариуса. Кучер указал ей на господина Пурра, живущего на площади Карм, и она велела отвезти себя туда.

Господина Пурра не было дома, и дама была принята его женою. Наружность дамы была очень странная; она так тщательно скрывала свое лицо, старалась сидеть в темных местах, что госпожа Пурра стала рассматривать ее с истинно женским любопытством. Даме этой было около сорока лет, кожа ее была желта, ее маленькие черные глазки постоянно перебегали с предмета на предмет, рот был довольно велик, губы тонки. Когда ее ввели к нотариусу, она изложила ему свою просьбу и представила рекомендательное письмо от одного из самых почтенных негоциантов города.

Господин Пурра был не так осторожен, как его товарищ, и согласился составить доверенность. Дама пожелала сделать эту доверенность в двух экземплярах: один взяла сама, а другой поручила нотариусу отправить господину Сенору, священнику в Вильневле-Руа и родственнику господина де ла Мотта.

Эта бумага появилась в Вильневе 11 марта, и священник поспешил отправить ее к генерал-лейтенанту полиции.

Маневр этот был так ловок, что суд, уже сделавший обыск дома, задумался и сам стал почти верить в существование госпожи де ла Мотт. Между тем показалось странным, почему госпожа де ла Мотт, не задумываясь, выдала документ и не прислала письма своему мужу. Это обстоятельство вызвало сомнение и заставило утвердить предписание о задержании Дерю.

Дерю был арестован 13 марта. Он продолжал действовать и в тюрьме и все еще надеялся выиграть партию. Жена его, получившая позволение навещать своего мужа, старалась помогать ему с той безотчетной преданностью, которую так ловко умел внушить Дерю этому несчастному созданию.

7 апреля один из друзей господина де ла Мотта, господин Дюбуа, прокурор Парламента, получил по почте следующее письмо:

«Милостивый государь! Одна дама, хорошо известная Вам, была проездом в этих местах, просила меня передать Вам этот пакет. Я должен был исполнить это поручение, но не мог застать вас дома. Так как обстоятельства побуждают меня уехать отсюда, то посылаю Вам этот пакет. При этом спешу Вам передать желание упомянутой дамы, которая просит Вас хранить этот пакет в тайне до тех пор, пока она сама Вас не уведомит, что думает она сделать с этими бумагами. Эта дама теперь в большом горе. Сын ее болен оспою и изнурен своим путешествием во время болезни. Вот все, что мне поручено передать вам.

Ваш, милостивый государь, покорнейший слуга

Маркиз де Рожуар».

К этому письму были приложены предварительные условия госпожи де ла Мотт и ее мужа с Дерю; кроме того, тут же находились четыре векселя на предъявителя; каждый из векселей был на десять тысяч ливров.

Эта выходка, вызванная безнадежностью, была слишком груба. Вследствие этого вынуждены были арестовать госпожу Дерю и произвести новый обыск в доме преступника.

При этом обыске найдены были золотые часы, которые жена и служанка господина Дерю признали и объявили, что эти часы принадлежали прежде сыну госпожи де ла Мотт. После этого суд уже ничуть не сомневался в том, что он напал на след очень важного преступления.

Несчастное исчезновение госпожи де ла Мотт и ее сына, а также все подробности этого печального происшествия занимали в то время весь Париж. В нем уже распространился слух, что госпожа де ла Мотт зарыта в подвале одного из домов на улице Мортеллери.

Благодаря этим слухам, наконец, решено было сделать обыск в подвале дома на Пла-д'Этень. Следы недавно перерытой земли прямо указали на преступление Дерю; при первых же ударах заступом найден был известный нам тюк. В нем под соломой, скрывавшей его форму, заключался гроб, кое-как сколоченный из плохо пригнанных досок; в гробу этом находился труп женщины, голова которой была завернута в кусок грубого холста.

Этот труп, несмотря на то, что он уже давно начал разлагаться, был узнан; оказалось, что это труп госпожи де ла Мотт.

Убедившись в первом убийстве, чиновники, производившие следствие, тотчас начали свои изыскания в Версале в полной уверенности, что здесь они нападут на след другого. Сделана была справка со списком лиц, умерших во время поездки молодого де ла Мотта в Версаль. Не обращая внимания на то, что возраст, объявленный родственником погребенного в это время молодого человека, не совпадал с возрастом де ла Мотта-сына, следователи из прихода Сен-Луи тотчас же отправились прямо в семейство Пеке. Господин Пеке и жена его рассказали со всеми подробностями обстоятельства смерти мнимого Бопре.

Решено было вскрыть могилу, и труп молодого человека, умершего на улице Оранжери, был тотчас же узнан так же, как труп его матери, вырытый в подвале.

Несмотря на то, что останки обеих жертв были явными уликами, Дерю упорно продолжал не сознаваться. Что касается госпожи де ла Мотт, то он более чем когда-нибудь уверял, что он виделся с нею в Лионе. О господин де ла Мотте-сыне он объявил, что этот молодой человек умер действительно у него на руках, но умер естественной смертью. При этом он прибавил, что во избежание ответственности, которая могла упасть на него при таких обстоятельствах, он решился скрыть эту смерть и похоронить де ла Мотта под вымышленным именем.

28 апреля на основании донесения советника д'Утрельмона генерал-прокурор составил свой обвинительный акт, а 30 апреля был произнесен приговор.

В приговоре было сказано, что Дерю, уличенный в отравлении госпожи де ла Мотт и ее сына, должен произнести публичное покаяние у главных ворот Собора Парижской Богоматери. К этому месту преступник должен быть привезен в тележке с надписью на груди и на спине следующих слов: «Умышленный убийца-отравитель». Самое покаяние преступнику повелевается произнести в одной рубашке, с веревкой на шее и с двухфунтовой свечкой в руках. Затем, когда преступник сознается в своих преступлениях, он должен просить прощения у Бога и у закона. После этого преступник должен быть возведен на эшафот, воздвигнутый на Гревской площади. Здесь ему повелевается раздробить руки, голени и бедра и затем бросить его в горящий костер, сложенный под самым эшафотом, и прах его рассеять по ветру. Имущество преступника должно быть конфисковано, но предварительно из этого имущества отчисляется семьсот ливров: двести в пользу короля, в виде пени, а остальные пятьсот – для совершения панихид за упокой душ жертв преступника.

Дерю апеллировал к Парламенту, но 5 мая на его апелляцию последовал отказ.

6 мая его привезли в комнату для допроса. Пока его вели туда, он не выказывал ни ужаса, ни беспокойства и говорил с актуарием о некоторых подробностях своего приговора.

Ему прочли приговор, посадили на скамейку и надели сапожки для пытки.

При первом клине, вколоченном между дощечками сапожек, он воскликнул: «О Боже мой, Боже мой! Сжалься надо мною! Неужели меня присудили к таким мукам. Я говорил им правду, дай же мне силу, о Боже, поддержать мои слова».

При втором клине он испустил несколько бессвязных криков, потом сделал усилие над собой и сказал: «О Боже, дай мне силу не изменить истине!»

При третьем клине: «О Господи! Я скрыл только смерть молодого де ла Мотта; я не могу признаваться в том, чего не было. Я невиновен в отравлении».

При четвертом клине он повторил: «Господи! Ты ведаешь, что я не отравил их. Она умерла естественным порядком, а сын сам не хотел, чтобы позвали к нему доктора».

Твердость его не уменьшилась при экстраординарной пытке, он перенес все четыре клина, не переставая уверять, что госпожа де ла Мотт и ее сын умерли своей смертью. В то же время он молил Бога обнаружить заблуждение суда, жертвой которого он делается. У края могилы он не изменил своей страсти притворяться; Дерю и, умирая так же, как при жизни, не только лгал людям, но обманывал и Бога. Его отнесли в часовню, где он молился вслух с большим усердием и жаром. Время от времени он прерывал молитву, призывая Бога в свидетели своей невиновности. Он просил Бога совершить чудо и оправдать его и говорил, что без сожаления готов принести в жертву жизнь свою, чтобы только память его была очищена от возводимых на него преступлений.

В час пополудни явился исполнитель.

Вот что пишет Шарль-Генрих Сансон в своих заметках:

«Уже около двух месяцев в Париже только и разговоров, что о Дерю. Когда преступника водили на улицу Мортеллери, чтобы показать ему труп отравленной им женщины, то стечение народа было так велико, всеобщее негодование так сильно, что потребовалось призвать две роты французской гвардии, чтобы охранять Дерю от толпы. Я, быть может, был единственный человек в городе, который не разделял всеобщего любопытства. Когда мне передали подробности того, как он совершал свои убийства, то у меня невольно появилось чувство отвращения и ужаса. Впрочем, судя по словам комиссара Мютеня, мне придется рано или поздно повидаться с Дерю; должно быть, для него это будет слишком рано.

5 мая лейтенант уголовного суда Башуа де Вильфор уведомил меня, что необходимо приготовить все нужное для казни Дерю, а на другой день, 6 мая, я уже отправился за ним в Шателе. В то время столько слухов ходило о Дерю, ему приписывалось столько убийств, хотя и совершенных при помощи яда, что я ожидал встретить в преступнике сильного, хорошо сложенного человека. Поэтому я очень удивился, когда нашел на постели маленькое существо, до того истощенное и бледное, что, судя по безбородому сморщившемуся, как яблоко, лицу, его скорее можно было принять за дряхлую старуху, чем за энергичного преступника. Но как ни тщедушен казался преступник, он, по словам пытальщика, с необыкновенным мужеством выдержал все восемь классов ординарной и экстраординарной пытки. Действительно, он не казался слишком истерзанным пыткой и молился хотя слабым, но очень внятным голосом. Я подошел к нему с поклоном и сказал: „пора“. Он спросил меня, куда я поведу его, и когда я не ответил на это, он очень быстро и с перерывами проговорил: „В ратушу! Я хочу изложить письменно то, что говорил на словах. Нет, я не отравитель“.

Еще со вчерашнего дня шел сильный дождь, так что я должен был приказать прикрыть костер, приготовленный для Дерю. В ту минуту, когда я сел с преступником в позорную тележку, дождь до того усилился, что мне не помнится даже, случалось ли еще когда-нибудь видеть такой ливень. Дерю, несмотря на ужасные преступления, в которых был уличен, не показывал ни раскаяния, ни готовности сознаться. Он отправлялся на тот свет не раскаявшимся преступником и потому не возбуждал слишком большого сострадания к себе. Но его маленькое тощее тело до того дрожало под тафтяной одеждой, что во мне невольно появилось чувство сострадания. Я попросил у пристава Фавро зонтик и передал его осужденному.

Во все время переезда он не переставал говорить: то он читал молитвы и псалмы, то, обращаясь ко мне и к господину Бендеру, говорил о своем осуждении и продолжал уверять, что он не отравлял госпожу де ла Мотт, что она умерла своей смертью и что он виноват только в том, что скрыл ее труп.

Когда мы прибыли на Гревскую площадь, я по его просьбе приказал остановиться у здания ратуши. Дерю вошел в комнату и долго писал свое предсмертное завещание.

Когда пробило три часа, его вывели и перевезли на эшафот. Он так пожелтел за это время, что напоминал собою человека, больного желтухой, но в то же время он был спокоен и не дрожал. Когда ему развязали руки, чтобы привязать его к андреевскому кресту, он посматривал на толпу и махал некоторым своим знакомым рукой. Потом он стал помогать моим помощникам снимать с него платье, что было вовсе нелегко, потому что, несмотря на зонтик, он промок до костей.

Его привязали к кресту. Тогда он попросил у господина Бендера позволения приложиться к распятию. Сделав это, он пристально взглянул на Бастьена, одного из моих слуг, который обязан был казнить его и уже взялся за булаву. Дерю посмотрел на него и промолвил: „Ну, поскорей к делу!“

Бастьен тотчас же раздробил ему руки, голени и бедра. При каждом ударе преступник издавал пронзительные крики. Но когда нанесен был удар в грудь, то Дерю не шелохнулся и замер с открытыми глазами. Тело его было сожжено так, как было сказано в приговоре».