Текст книги "Тополь берлинский"

Автор книги: Анне Рагде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Часть вторая

Через двадцать пять минут она закончит свой последний доклад перед Рождеством. Наручные часы лежали наискосок в верхнем углу кафедры, маленький светильник был направлен на бумаги, исписанные ключевыми словами. В сущности, ей не нужна ни одна из этих бумажек, доклад она знает наизусть. И все же они лежали перед ней спокойствия ради и для того, чтобы легче рассчитать время.

– Именно в этом кроется непонимание, – продолжала она. – Многие думают, что окрик может сделать собаку послушной. Сейчас я, разумеется, говорю о неопытных владельцах собак, особенно овчарок. Вам-то, конечно, ничего объяснять не нужно.

Она улыбнулась аудитории из шестидесяти пяти членов местного клуба владельцев ретриверов. Они переглянулись и громко засмеялись ее словам. Хозяева овчарок стали среди собаководов притчей во языцех. Занимаясь дрессурой и тренировками, они орали на собаку во все горло, даже если она стояла всего в паре метров от них.

– Собаке нужно одно – найти свое место в стае, сделать правильный шаг, чтобы вписаться в нее. Тогда она чувствует себя уверенно. А уверенная собака учится быстрее, чем собака испуганная. Страх приводит только к тому… что блокирует мозг, исчезает всякая мотивация. Даже известные ей вещи стираются из памяти, когда собака напугана, когда на нее орут, что надо сделать то или другое. И на этом приходит конец собаке, изначально искренне желавшей выполнить все, чего от нее ждут! В одичавшем виде, в волчьей стае, каждая собака удивительно предсказуема. Именно предсказуемость дает силу стае. Каждая отдельная особь никогда не должна удивлять других неожиданными выходками. Она должна знать тип поведения всех остальных в группе. И то, что каждый знает собственное место в иерархии, приводит к выживанию отдельных особей. Низвергнуть вышестоящего – это вопрос жизни и смерти. Взять, например, собаку, попавшую в новую семью. Допустим, ей восемь недель. Она будет приноравливаться, стараться определить свое место в данной иерархии. Но собака – не провидец! Ей просто-напросто нужна информация. И долг человека эту информацию ей предоставить, она не может раздобыть ее сама. Я работала с семьей, где щенок рычал на младшего ребенка. Собака часто пыталась залезть к мальчику на колени, чтобы там поспать, но стоило только ей устроиться, при малейшем движении мальчика она принималась рычать. В семье была и старшая собака, и щенок прекрасно уживался с ней, а еще он дружелюбно относился к старшему мальчику и родителям. Все были в недоумении. Щенок был боксером, причем кобелем, то есть он должен был вырасти огромной собакой, для которой такое неконтролируемое поведение недопустимо.

Турюнн глотнула уже нагревшейся воды. Задержала взгляд на пятерых избранных слушателях. Они сидели в разных концах аудитории. Этот прием она усвоила давно и хорошо, он создавал ощущение доверительности и заставлял зрителей думать, что она безумно увлечена собственным докладом и произносит его на публике впервые. И вот, они сидят, как на иголках, и ждут продолжения. Щенок, рычащий на ребенка, – эту проблему каждый из них живо мог себе представить. Она вернулась к рассказу:

– А если с подобным сталкивается семья, в которой раньше никогда не было собаки?.. Вы же понимаете, к чему это может привести.

Все серьезно кивают.

– Мать в истерике, она боится за младшего сына, отец начинает орать на щенка, щенок пугается и рычит еще сильней, через несколько месяцев начинает кусаться, а это – прямая дорога к усыплению. И все это происходит с изначально психически здоровой, прекрасной собакой! Просто потому, что никто ей не объяснил, где в этой стае ее место. Она так и не поняла, чтоделает неправильно. И за это поплатилась жизнью.

Лица слушателей, как по команде, отобразили печаль и сомнение.

– Но вернемся к этому щенку боксера… Семья обратилась в нашу клинику и спросила, в чем они были не правы. Четвероногий малыш не уяснил для себя одну только существенную вещь, и нам пришлось ему объяснить. Поскольку он однозначно хотел лежать только на коленях у младшего сына, это указало нам верный путь к решению. Дикие собаки лучше всего расслабляются рядом с теми, кто ниже рангом, тогда им не надо все время быть начеку, чтобы вовремя выполнить приказ главного. Особенно сильные и уверенные в себе особи для отдыха устраиваются рядом с вожаком, но это – исключение. Данный щенок, таким образом, занял в иерархии второе место с конца. Под старой собакой, но над младшим мальчиком. Что ж, я подготовила двухнедельную программу. Мать семейства работала на дому и почти не выходила, поэтому вожаком был выбран отец.

Кто-то засмеялся.

– Кстати, довольно распространенное явление! Даже, когда в семье нетсобаки! В том семействе было заведено: когда вожак возвращался с работы, щенок несся ему навстречу, теряя голову от счастья. Так и продолжалось, но теперь вожак совершенно игнорировал щенка. Вместо этого он здоровался с членами стаи в той иерархической последовательности, какую надо было внушить щенку. Сначала с женой, подчеркнуто переигрывая. Потом со старшим сыном, таким же образом, потом с младшим, потом со старшей собакой. К этому моменту щенок был уже совершенно сбит с толку, но тут наконец-то вожак обращал внимание и на малыша, и тот в первый день так обрадовался, что описался от облегчения. Этот ритуал повторялся каждый день, довольно скоро щенок стал спокойнее и ждал своей очереди в череде приветствий. К тому же отныне ему не разрешалось спать на коленях у младшего сына. Это было труднее всего устроить. Но мы объяснили мальчику, что потом все будет хорошо, и он снова сможет брать щенка на руки, а тот не будет рычать. Так и случилось. Щенок усвоил полученную информацию. В волчьей стае приветствуют по рангу, каждый ритуал приветствия подтверждает иерархию, и даже у такой породы, как боксеры, весьма далеко отошедшей от волков, по крайней мере внешне, общение по-прежнему происходит примерно таким же образом.

По окончании доклада публика стала наперебой задавать вопросы, их было так много, что две дамы в дверях на кухню начали поглядывать на нее, подняв брови. Одна помахала парой прихваток.

– Кажется, меня ждут, чтобы поздравить с наступающим, так что нам придется заканчивать. Спасибо за внимание и счастливого Рождества!

Аплодисменты были бурными и продолжительными. Председатель подошел и поблагодарил и преподнес обязательную бутылку красного вина в красном пакете со звездочками из винной монополии.

– По-моему, всем нам было очень интересно! Теперь мы знаем, к кому обратиться, если собаки будут плохо себя вести!

– Мы открываем новые курсы по дрессуре со второй недели января, – сказала она.

– И мы теперь знаем, что эти курсы предназначены не для собак, – пошутил председатель и сам же засмеялся, – а для их владельцев!

Больше всего ей хотелось отправиться прямо домой, была уже почти половина десятого. После выступлений она всегда чувствовала себя опустошенной. Бросить вино на заднее сиденье, ехать в темноте, включив музыку на полную громкость… Но, увы, не получится, для нее накрыли стол, и шестьдесят пять человек теперь будут делиться своим уникальным пониманием собачьей психологии.

Они, как всегда, набросились на нее, не успела она еще собрать бумаги. Предсказуемые, как слаженно действующая стая. С соображениями, о которых они не хотели говорить на заседании. Признания в поражении при дрессировке первой собаки, анекдоты о собственной находчивости и находчивости четвероногих друзей, оставивших их с носом. Иногда они рассказывали истории, которые она могла затем использовать и которые приносили ей больше понимания собачьей психологии, но такое случалось редко.

– Мне надо выйти покурить перед едой, – сказала она. Несколько человек взяли куртки и пошли следом. Хвалили ее за уроки, которые она им преподала, говорили, как важно это понять и что она просто спасала жизни.

Они держали ее битый час. Она едва смогла перехватить кусочек свиных ребрышек и немного тушеной квашеной капусты. Мать учила ее, что нельзя говорить с полным ртом. Но она рассказала много хорошего о клинике, а это полезно, раз она стала совладельцем. Случаи, когда простой ассистент ветеринара становится совладельцем клиники, довольно редки, но учитывая, что она вела курсы дрессуры и консультировала по проблемным собакам, это казалось вполне естественным. Хотя по документам у нее совершенно не было образования. Но она всегда прекрасно понимала собак. Никогда их не боялась, только искренне интересовалась, почему они вели себя так, а не иначе. Ей звонили даже из полиции, если предполагалось иметь дело с потенциально опасной собакой; запертой в квартире или где-то привязанной, как правило, с дрянным или пьяным хозяином, забывшим про нее. Собака впадала в ярость, когда к ней пытались приблизиться, отчего пугались даже самые крепкие парни. Но только не она. Она знала, что собака боится еще сильней. А испуганная собака – это злая собака, настроенная против чужих. Нельзя воспринимать поведение собаки по готовой схеме, надо разобраться в ее мотивах.

Турюнн не верила в теорию запахов, что, мол, собаки чуют страх. Они используют зрение, считывают малейшие сигналы в глазах, руках и теле. И когда она разговаривала с ними монотонно, абсолютно не глядя в глаза, и при этом постоянно приближалась, их это настолько сбивало с толку, что она легко могла залезть в окно, налить им воды, найти еду в чужом холодильнике или застегнуть ошейник в десяти сантиметрах от оснащенной острыми зубами пасти, наводящей ужас на любого, включая настоящих мачо. Как только собака понимала, что ей больше не надо проявлять ярость, она совершенно успокаивалась, почти лишалась сил, потому что с нее снимали ответственность за ситуацию. Оставленная в одиночестве и под угрозой, собака всегда была вожаком в своей маленькой стае.

Турюнн включила печку на максимум. Садясь в машину, она чувствовала себя как дома, потому что проводила здесь больше времени, чем в своей маленькой двухкомнатной квартире. По радио передавали передачу о Дженис Джоплин.

Она громко подпевала Дженис, когда зазвонил мобильный. Она уменьшила громкость, ответила, долго слушала, что он говорит. Заехала на заправку «Шелл», поставила машину на нейтралку, подняла ручник.

– Я же ее никогда не видела.

Он ничего не ответил.

– Думаешь, она хочет, чтобы я приехала?

В этом он не был полностью уверен, мать все равно еще была без сознания. «Но ты ее единственная внучка», – сказал он. Голос его изменился. Не такой вялый, как в начале разговора. Он говорил с жаром и в то же время чуть не плакал. В нем звучала какая-то поспешность.

– Внучка. Правда? Да, пожалуй. Но ведь ничего от этого не изменится. Теперь не изменится.

Он не отвечал. Только дышал в трубку. И через несколько секунд повторил сказанные в самом начале слова: решать ей самой, он просто хотел сообщить.

– А ты? Как ты?

Как он? Да это неважно. Речь шла совсем не о нем.

– Мне надо немного подумать. Можно, я завтра перезвоню? Ты будешь дома?

Да, он будет. Если не останется в больнице. Но она может позвонить и туда.

Она постучалась к соседке и вошла, не дожидаясь ответа. Маргрете что-то шила. Кусочки материи для лоскутного одеяла лежали разложенные перед ней на столе и вокруг швейной машинки.

– Я не хотела, чтобы ты это видела, – сказала она. – Рождество уже совсем скоро.

– Мать отца при смерти. Вот тебе красное вино. А я выпью кофе с коньяком.

– Мать отца? Я думала, у тебя только одна бабушка.

– Я ее единственная внучка, как сказал отец. Слыхала что-нибудь подобное?! И, главное, именно сейчас. Мне его даже жаль. Что он там себе напридумывал?..

– А ты не хочешь ее повидать, Турюнн? Ради собственного душевного спокойствия?

– Вообще-то нет. Она и знать не хотела маму, зачем ей знакомиться со мной?

– Затем, что половина тебя происходит от ее сына.

– Как-то я не замечала, чтобы у них в семье были теплые отношения. Он никогда не говорит о своих братьях. Но зато я теперь знаю, что у них нет детей…

Она проснулась в три часа ночи и поняла, что надо поговорить с матерью, с Сисси, хотя прекрасно знала, какие тирады воспоследуют. Но подружка в этом случае – не лучший советчик, даже такая близкая подружка, с которой отмечают Рождество. Она встала, вскипятила чайник и села у окна. Городок был тихим и темным, снега почти не было. Молодой парень шел, шатаясь, вдоль тротуара – единственное движение. Он был слишком легко одет. Скользил ботинками по насту.

Внучка. Она вдруг стала внучкой, в возрасте тридцати семи лет. Благодаря человеку, который впервые заинтересовался ею, когда ей было десять. И то только позвонил. Она видела отца всего раз в жизни, много лет назад, когда была в Трондхейме с докладом для местного клуба собаководов. Он подъехал к ее гостинице на ужасном, грязном «вольво», пахнущем навозом. Он опоздал, долго не мог найти место – очень редко заезжал в город, как он сказал. Ремень на пассажирском сиденье был прожжен посередине. Они поздоровались за руку, потом он снова взялся за руль. Они исколесили город вдоль и поперек, остановились на заправке, купили по чашке кофе и венской булочке и взяли их с собой в машину. От него так пахло свинарником, что она не захотела идти в кафе, соврала, что у нее самолет, который на самом деле был позже. Она хотела просто поскорее выбраться из этой машины, сбежать, и думала, как ее мать, такая щепетильная Сисси, и этот немногословный крестьянин вообще умудрились ее зачать.

В то время Сисси была восемнадцатилетней наивной девчонкой, стоявшей за прилавком кондитерской, а перед прилавком сидели крутые парни в армейской форме, объедаясь пирожными с кремом, булочками и пожирая ее глазами. В Трумсё это было. Тур Несхов тогда служил неподалеку, у него были увольнительные и номер в гостинице.

Видела бы его Сисси в этом «вольво». Темно-синий замызганный пуховик и серые шерстяные носки в деревянных башмаках. Она спросила, можно ли водить машину в деревянных башмаках, он коротко улыбнулся. Встретиться предложила она сама, воображая его этаким полноватым крестьянином, какие бывают на юге страны, пасторальный вариант, или охотником в специальной зеленой одежде. Она испытала такой шок и отвращение, что только недели спустя смогла его пожалеть. Она так и не призналась Сисси, что виделась с ним, – не хотелось пересказывать подробностей этой встречи, не хотелось врать. Словно его позор, как зараза, перекинулся и на нее.

Но они говорили по телефону четыре-пять раз в год, теперь она много знала о хуторе. О свиньях, что они делают и что думают, точнее, что ему кажется, они думают. Она знала, что он гордится своими животными. Когда он заговаривал о своей матери, то в основном сообщал, что она сделала. Что испекла, засолила, сварила, погладила. И никогда о том, что она говорила. И ее он не расспрашивал о Сисси, только о делах в ветеринарной клинике. Его раздражали люди, тратившие деньги на канареек, черепах и дорогостоящие операции для кошек. Кошачьи души, так он их называл.

В половине восьмого она взяла рождественские подарки и поехала к матери и отчиму. В тот же вечер они отправлялись на рождественские каникулы на Барбадос, мать уже гладила блузки и рубашки. Мешки с обувью рядами были разложены на обеденном столе, а начищенные туфли стояли на газетах. По радио звучала веселая, бодрая музыка, а из носика кофейника шел пар.

– Ты не пойдешь на работу? – спросила Сисси. – Ты же собиралась зайти попозже, забрать подарки и попрощаться. Пожелать счастливого Рождества и все такое!

– Вчера вечером звонил отец. Можно мне выпить кофе?

– Твой отец?

Сисси грохнула утюг на подставку, торчащую из гладильной доски и затеребила голубую рубашку, разложенную на другом конце, и только потом продолжила:

– Я знаю, что вы иногда общаетесь, но я тебя ни о чем не спрашиваю. Это твое дело, для меня и он, и вся эта семейка – дело давно забытое.

– Но его мать, то есть моя бабушка, при смерти.

– И что?

– Ничего. Не знаю. Просто думаю, что делать.

– Ничего и не делать. Тридцать семь лет назад они не делали ничего! Поздновато начинать.

– Мама, не горячись. По-моему, ты сама сказала, что дело давно забыто.

– Ты первая начала. А как они со мной обошлись! Будто бы я была… какая-то вертихвостка, путавшаяся со всеми парнями в форме! Хотя я переспала с Туром всего один раз. И вообще у меня было всего два мужчины до Гюннара!

– Я знаю, что ты не вертихвостка. А где он, кстати?

– Еще не встал. Мы сегодня оба взяли выходной, чтобы собрать вещи. Хотя он мог бы легко отправиться в путешествие с одной только зубной щеткой и кредиткой.

– И было бы все в порядке…

– Так что ты думаешь, Турюнн? Поедешь к ней?

– Возможно. Не знаю. А что думаешь ты?

Мать снова взялась за глажку:

– Эта женщина – сущая ведьма. Но если ты хочешь увидеть ее перед… Она все-таки твоя бабушка, голос крови… Другое дело, если бы ты отправилась туда в отпуск, когда она была в добром здравии. Тогда была бы опасность увлечься.

– Каким образом?

– Ну, они могли бы тебе понравиться. Могло бы возникнуть чувство долга. Привязанность. Но раз она все равно умирает, то…

– Фу, как ты цинична!

– Спасибо за комплимент! У тебя есть деньги?

– Совсем нет. Пришлось брать кредит, чтобы купить долю в клинике. Дохода это пока приносит мало. Зарплата осталась на прежнем уровне.

– Я заплачу за самолет и гостиницу. Если соберешься ехать, я имею в виду. Потому что ты не сможешь ночевать на этом хуторе, это я тебе сразу же скажу. Там красивые виды, но больше ничего.

– Это если я поеду.

– У тебя день на раздумья. Тогда можешь оплатить билет прямо с моей карты. Гостиницу оплатишь сама, а я тебе потом верну. Не забудь, что многие гостиницы закрываются на Рождество. Поэтому поторопись.

– Если я поеду.

– По-моему, поедешь. Иначе ты бы со мной это не обсуждала. Думаю, тебя так и разбирает любопытство. Ну, и с отцом познакомишься. А там есть еще, знаешь ли…

– Еще кто?

– Члены семьи. У него два брата, ты, наверное, знаешь. И отец. Но я понятия не имею, жив ли он еще. Жив?

– Откуда я знаю.

– Молчаливый чудак. Не сказал мне ни единого слова. Хотя я там была наскоком. Ведьме потребовалось чуть больше часа, чтобы констатировать, что я – неподходящая жена для наследника. А наследник и не сопротивлялся. Даже не сказал матери, что я беременна. Но я ему отомстила по-своему, я счастлива, что ему пришлось раскошеливаться на алименты, пока я не познакомилась с Гюннаром. Могу себе представить, какой его ждал разнос, этого маменькиного сынка, когда скаредная мамаша увидела в декларации, что маленькой фрекен Брайсет из Трумсё ежемесячно отчислялись деньги!

– Не так уж долго.

– Думаю, ей и этого хватило. Кстати, я тогда умоляла Гюннара, но он был непреклонен. Хотел содержать падчерицу сам. Но все-таки долгих четыре года пришлось платить им. И я до сих пор радуюсь.

– Скажи, ты его ненавидишь?

– Ты что! Такого жалкого человечишку…

– Ты ведь меня в честь него назвала.

– Поначалу я думала, он еще появится. Заберет нас с тобой. Но, слава богу, он так и не появился. Я бы умерла там, запертая на этом хуторе. И за тебя бы тоже все решали. Как и за меня. А так я вынуждена смириться, что ты не хочешь завести семью и родить ребенка. Да и поздновато уже становится. Нет, разумеется, не слишкомпоздно, просто поздновато.

– Мы, кажется, не об этом говорим? Я не хочу детей. Что я могу дать детям? Двухкомнатную квартиру в моем городишке и любовь к собакам? К тому же, у меня нет времени на детей, так что расслабься. Вы с Гюннаром вполне могли родить мне брата или сестру, вот и была бы у тебя уже куча внуков.

– Вот это уже точно слишком поздно, дружок! И зря ты не хочешь поехать с нами на Барбадос. Тебе бы там понравилось.

– Может, я все-таки поеду.

Сисси обернулась с утюгом в руке.

– На Барбадос?

– Нет. В Трондхейм.

– Моя кредитка лежит в бумажнике на буфете. Только не забудь заказать гостиницу, телефон в гостиной, там же ручка и бумага.

Она заказала билет на вечерний рейс. Обратно с открытой датой. У них все равно остались только дорогие билеты. Номер она забронировала в «Ройял Гарден», единственной гостинице, открытой в Рождество, остальные закрывались уже в пятницу. Можно подумать, она собирается провести там все рождественские каникулы! Она забронировала две ночи до четверга.

В клинике было море цветов. В горшочках с бантиками, ангелами и шариками на всех свободных столах. Владельцы животных демонстрировали свою благодарность. Взять отгул оказалось просто, многие ассистенты были не прочь подзаработать. Пара телефонных звонков, и дело в шляпе.

В приемной уже ждало несколько пациентов. Две кошки в сумках-переносках испуганно смотрели на молодого, запыхавшегося ризеншнауцера, который стоял посреди комнаты и смотрел на входную дверь, и на старого английского сеттера с подгибающимися задними лапами. Она знала и владельца, и сеттера. У сеттерши по имени Белла была сильная дисплазия бедра и остеохондроз, она уже полгода принимала лекарство. Турюнн подошла к собаке и опустилась перед ней на корточки. Лицо державшего поводок мужчины будто застыло, работали только челюсти.

– Похоже, дела не очень хороши, – сказала Турюнн тихо.

– Да. Несмотря на Рождество.

– Вам надо было взять номерок. Не сидеть в очереди.

– Ничего. Это ничего.

Владелец отчаянно закивал, лоб наморщился, а глаза уставились в пол.

– Вы уже отметились?

– Нет. Ведь… клиника еще не открылась.

– Идемте.

Она отвела их в один из кабинетов, придвинула ему стул. Собака после короткой прогулки опять съежилась. Взгляд ее был затуманен, как бывает от сильной боли, черный взгляд, направленный внутрь себя, не воспринимающий деталей окружения.

– Хотите… Мне надо знать, что вы хотите потом. Надо ли ее…

– Да. Кремировать. Она прожила у меня тринадцать лет. Я хочу отвезти ее на дачу. И жене я обещал то же самое, она смотрела в Интернете разные варианты. Индивидуальная кремация, сказала она. Но я за самую дешевую, простую кремацию, мы ведь не будем сидеть и смотреть на нее. А прах развеем, развеем над… дачей.

Он зашелся в жутком кашле.

Пришел Сигурд, личный врач Беллы, и сделал собаке укол успокоительного, чтобы оно подействовало перед последней, заключительной инъекцией.

Турюнн держала собаку, сидела и ждала, пока та расслабится и успокоится. Потом достала машинку для бритья и сбрила шерсть на одной из задних лап, чтобы были видны вены.

– Белла, – прошептал хозяин и погладил гладкую собачью голову. – Моя Белла, теперь тебе будет легче. Девочка моя…

Он зарыдал. И вышел из кабинета, положив собаку на операционный стол.

Обеих кошек надо было прививать, у шнауцера был фолликулярный конъюнктивит. Сигурд записал на компьютере названия лекарств, Турюнн распечатала рецепт и дала ему на подпись. Потом просмотрела список заказов на сухой корм и безрецептурные медикаменты для продажи, добавила еще кое-чего и позвонила в типографию заказать скоросшиватели с логотипом клиники. Пришли все три ветеринара, по окончании рабочего дня предстояло сделать еще две сверхплановых операции. Боксеру извлечь из лап несколько пуль и сделать кесарево суке английского бульдога. К тому же из муниципалитета привезли еще живую кошку, которую переехала машина. «Кошачьи души, – подумала она, – мой отец забил бы ее топорищем и всего делов».

Она рано ушла из клиники, упаковала сумку с самым необходимым, предварительно уточнив в Интернете погоду в Трондхейме. Снег.

Самолет не опаздывал. В книжном магазине в аэропорту она купила детектив. Ей и самой было невдомек, зачем и куда она отправляется. С Маргрете она еще не говорила, только оставила сообщение на автоответчике. Они хотели купить немного еды вечером, салфетки и украшения, до сочельника оставалось всего ничего. Она ждала праздника с нетерпением. Две женщины, обе недавно разошедшиеся со своими кавалерами, едят индейку и поют сладкие рождественские песенки, говорят гадости про бывших, напиваются в хлам, читают вслух женский журнал, играют в «Тривиал Персьют». Рождество с друзьями. В газетах пишут, что все больше людей предпочитают праздновать Рождество с друзьями, а не в семье. Так выходит меньше суеты и пустых ожиданий. Да и просто приятнее.

В самолете было душно, она думала о том, как воздух циркулирует по кругу, все время один и тот же, туберкулез, грипп, ОРЗ. Она старательно дышала через нос, чтобы защитные волоски, которые еще не прибило никотином, делали свою работу. Она не смогла читать детектив, вместо этого сидела и разглядывала соседей, гадала, куда они летят, как у них идут дела. Вдруг до нее дошло, что она забыла позвонить отцу и сказать, что прилетает. Хотя, какая разница… У нее же есть номер в гостинице.

Трондхейм был очень красив. Зимний темно-синий вечерний свет, украшенные к Рождеству улицы и повсюду снег. Когда автобус переезжал через мост, его окна отражались в реке.

В холле отеля высилась гигантская конструкция с золотыми яблоками и белыми ангелочками. Короткий визит в больницу, и потом можно вообще-то немного отдохнуть.

Купить еще какой-нибудь подарок Маргрете и коллегам, сходить в кино, сделать еще что-нибудь, на что никогда не хватает времени. Только сначала повидать эту бабушку, если она не в коме и если еще жива. Да, а что если она уже умерла? Как глупо, что она, Турюнн, не позвонила и не уточнила. Тогда ей, наверное, придется идти на похороны. А подготовка займет несколько дней.

Она зарегистрировалась, оставила багаж в номере, выключила телевизор, автоматически сказавший новой постоялице «добро пожаловать», выкурила сигарету и взяла такси до больницы.

Анна Несхов лежала в неврологии в палате А9, просто подняться на лифте и ориентироваться по указателям. Значит, еще не умерла. Но нельзя же идти с пустыми руками. Что можно принести старому человеку, лежащему, возможно, без сознания? Она купила цветы в киоске, букет ярко-красных гвоздик с покрашенной в желтый цвет декоративной веточкой. Почувствовала, что волнуется, но не знала, чего боится, ведь бояться было нечего, ее визит был бессмысленным. С таким же успехом можно было наведаться к любому незнакомцу в этой большой больнице. Например, к ребенку, больному раком, он бы очень обрадовался посетителю. Здесь сходилось несчетное количество судеб, только выбирай. Дверь в палату бабушки была закрыта, другие открыты. Она отметилась у персонала, и ей сообщили, что один из сыновей сейчас в палате, она может зайти, Анна Несхов в сознании.

В палате сидел мужчина. На стуле вплотную к кровати. Кровать была очень высокой, и голова мужчины еле виднелась над белым бельем. Он невидяще посмотрел на нее, будто она ошиблась дверью и помешала. Она кашлянула и поглядела на лицо в кровати. Бабушка. Та, очевидно, спала, лежала с закрытыми глазами. Лицо было перекошенным, пугающим, словно старуха безмолвно смеялась и плакала одновременно. Волосы седые, блестящие, плотно облегали голову.

Дверь за ней закрылась с легким свистом, сапожки застучали по линолеуму.

– Здравствуйте. Я… У меня вот, цветы. Как она? – прошептала Турюнн.

– Вы к кому?

– К Анне Несхов. Я… Турюнн.

Мужчина встал. Квадратное тело, облаченное в серый костюм, белая рубашка и черный галстук, влажные губы с белой пеной в уголках рта, редеющие волосы. Он слабо улыбнулся.

– Вот как… Значит, ты Турюнн. А Тур знает, что ты приехала?

– Да. Или… нет, он пока не знает, но это он мне сообщил… Я забыла перезвонить. У меня вот…

Она протянула букет женщине в кровати. Женщина вдруг открыла глаза, не шевеля головой, не меняя мимики, никак больше не реагируя. Представиться сейчас? Она наклонилась над кроватью.

– Здравствуй, – прошептала она. – Как дела?

Старуха не отвела взгляда, смотрела прямо несколько секунд, потом веки снова сомкнулись, и она издала какой-то булькающий звук. Будто бы вот прямо взяла и умерла. Но мужчина не отреагировал, и Турюнн решила, что старуха просто снова заснула.

– Значит, он позвонил тебе, – сказал мужчина, словно разговаривая сам с собой.

– Я поищу вазу, – сказала она. – У них наверняка есть в…

– Я сам все сделаю, – быстро проговорил мужчина и обогнул кровать.

– Надо, наверно, познакомиться, – сказала Турюнн и протянула руку.

– Маргидо, – представился он. – Рад встрече.

– Я тоже. Я слышала, вы болели.

Она взяла руку старухи, в ней не было ни движения, ни силы, мертвая конечность. Скрюченные пальцы с холодными кончиками, узкое обручальное колечко почти вросло в кожу, прозрачные, сиреневатые ногти. Глаза опять были открыты и смотрели прямо перед собой, как несколько минут назад. Турюнн наклонилась над одеялом, чтобы попасть в поле зрение старухи. Но когда ей показалось, что Анна смотрит ей в глаза, она не выдержала и отвела взгляд. В глазах была пустота, напоминающая о фотографиях новорожденных детей, всего нескольких часов от роду, какая-то бдительная интенсивность в этом взгляде, которую могут расшифровать только новоиспеченные родители. У нее был инсульт. Очевидно, она не понимала, что происходит вокруг. Хотя мышцы лица не действовали, выражение глаз-то должно было сохраниться? Турюнн и сама толком не знала. Все равно неприятно. Однажды в метро в Осло она встретилась взглядом с человеком лет тридцати. Он сидел с полуулыбкой, а она слишком надолго задержала на нем взгляд, ей было не больше пятнадцати-шестнадцати. Ей показалось, что мужчина вот-вот начнет к ней приставать, она испугалась до смерти, захотела, где бы они ни вышел, выйти остановкой позже, чтобы он не мог ее преследовать. И тут он встал и направился к дверям, размахивая перед собой белой тростью.

– Я Турюнн. Твоя внучка. Жаль, что мы раньше не встречались.

Она заплакала, отпустила ссохшуюся руку, поспешила в туалет, оторвала клочок бумаги. С чего это она расплакалась? Надо взять себя в руки. Она услышала звук открывающейся двери и стук вазы, поставленной на столик.

Если он зайдет в киоск, то поймет, где она купила цветы, поймет, как легко она отделалась.

Она спустила воду в туалете и громко высморкалась. Металлическая корзинка на стене была полна резиновых перчаток. В мусорной корзине она разглядела несколько свернутых прокладок с темными пятнами.

Маргидо не присел, остался стоять в ногах, облокотившись на спинку кровати и слегка покачиваясь.

– Ты здесь побудешь немного? – спросил он.

– Не знаю. Надо, наверно, позвонить, сказать, что я приехала… Отцу.

– Я здесь с ночи. Тур был с утра, пока я спал несколько часов в отведенной мне комнате.

– Ну да. Я тоже могу посидеть. А она понимает речь? Хотя она вроде как… не видит меня.

– Не думаю. Хотя все может быть.

– А что врачи говорят?

– Они пока ничего не знают. Первые сутки после инсульта решают все. Но у нее, говорят они, состояние стабильное. Наверное, сегодня ночью дежурить не придется.