Текст книги "Тело в шляпе"

Автор книги: Анна Малышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава 32. ВАСИЛИЙ

То, что главными конкурентами прославленной фирмы ВИНТ была фирма ГСМ, старший оперуполномоченный узнал без труда, ибо об этой коммерческой тайне говорил весь околокомпьютерный мир. Проверку ГСМ Василий решил поручить своей «младшей», то есть последней жене. Капитан Коновалов, как уже упоминалось, женат был трижды. Первая, то есть «старшая» его жена Ксюша работала врачом «Скорой помощи», так что к расследованию убийства Гарцева – Грушиной ее привлекать было бесполезно. Вторая, то есть «средняя» (хотя «старшая» Ксюша была моложе ее на восемь лет) жена Алла Михайловна по профессии была психологом, а Василий считал, что представитель столь странной профессии не то что следствию, а вообще никому и ничем помочь не может. «Психология – продажная лженаука империализма», – любил повторять старший опер, что, собственно, и привело к скоропостижному разводу – Василий и Алла Михайловна прожили вместе всего десять месяцев. Зато последняя его жена Елена трудилась на ниве выколачивания налогов из тех, кто уклонялся от конституционной обязанности их платить. Бюджсет, благодаря стараниям Елены Коноваловой, в девичестве Мухиной, пополнялся активно, а потому и карьера ее складывалась удачно: в свои относительно юные годы – всего тридцать – бывшая жена старшего оперуполномоченного имела должность начальника отдела налоговой полиции. И сведениями, порочащими компьютерные фирмы, должна была располагать по долгу службы.

Как только Василий набрал первые три цифры номера телефона Елены, в дверях появился известный телепат полковник Зайцев.

– Старшенькой своей позвони, – велел он. – Пусть конкурентов пощупает по своим налоговым каналам.

– По налогам у меня младшенькая, – холодно поправил начальника Василий.

– Ладно, младшенькой, – добродушно согласился Сергей Иванович. Немудрено запутаться в толпе твоих жен. Вот в мирное время (так полковник называл застойные годы) тебя бы с такой анкетой и с такой головой (не мозги имел в виду полковник, а прическу) близко к органам не подпустили.

В целом клички бывших жен ("старшая", «средняя», "младшая") Василия устраивали и окружающим были ясны, смущала только туманность перспектив. Как он будет называть четвертую жену? "Самая младшая"? А пятую? Во время обсуждения этой острейшей проблемы в коллективе второго отдела полковник Зайцев придумал выход: во избежание путаницы с нумерацией жен больше не жениться. Василию совет понравился, но пока чисто теоретически. Как устроить это на практике, то есть как можно жить на свете – и не жениться, он себе представлял слабо.

Старший оперуполномоченный никогда не претендовал на то, чтобы его называли интеллигентным человеком. Более того, он категорически против этого возражал. Вместе с тем с бывшими женами он поддерживал исключительно теплые и нежные отношения, чем промышляют гнилые и мягкотелые интеллигенты.

Василий считал, что дружба с Ксюшей, Аллой Михайловной и Еленой, равно как и дружбы вышеупомянутых дам друг с другом, – это всецело его заслуга. Он считал, что "просто так" или "само собой" хорошие отношения между бывшими супругами сложиться не могут. Кто-то, либо он, либо она, должен очень этого захотеть. Он считал также, что если не удастся втереться бывшей жене в доверие и подружиться с ней после развода, то придется занести ее в список своих злейших врагов. То есть отношения между бывшими супругами могут быть либо очень хорошими, либо очень плохими. Третьего не дано.

Василий был убежден, что плодить лишних врагов – дело неблагодарное и опасное, но опасность эта возрастает во сто крат, если во вражеском стане оказываются твой главный бухгалтер, телохранитель или жена (муж), потому что каждый из этих троих располагает множеством компрометирующих тебя сведений. Вывод? Во-первых, расставаться с бухгалтерами, телохранителями и женами надо деликатно; во-вторых, по возможности держать их в поле зрения.

Бухгалтера и телохранителя у старшего оперуполномоченного никогда не было, зато практика расставания с женами была отработана до мелочей.

Первое правило капитана Коновалова звучало так: "Как бы ни складывались обстоятельства, уходить от одной женщины к другой нельзя ни в коем случае". Это можно делать только тогда, когда требуется не просто уйти, но и нанести сокрушительный удар по ее драгоценному самолюбию, отомстить, отыграться за собственные страдания. Вот тогда нужно не просто известить ее о том, что уходишь к другой, но и обязательно добавить, что та, другая – лучше. КПД акции многократно усилится, если сопроводить это сообщение подробным перечнем позиций, по которым ТА лучше ЭТОЙ. Если же мстить особо не за что, уходить надо якобы в никуда.

Василий, инструктируя муровскую молодежь, с цифрами и фактами в руках доказывал, что любая нормальная женщина простит "несходство характеров", но не простит соперницу. Появление другой женщины в жизни бывшего мужа возможно, но потом, позже. Практика Василия показывала, что карантин между одной и другой (между той, от кого ушел, и той, к кому в результате прибился) должен быть не менее шести месяцев. В таком случае «бывшая» и «будущая» могут даже стать подружками.

Второе правило капитана Коновалова звучало так: "Не оставляй девушку, с которой расстался, своим вниманием". Женщины, учил Василий желторотых сержантов и лейтенантов, не терпят пустоты. Ушел? Прекрасно. Но почему не позвонить, не поболтать по-дружески? Почему не поздравить с праздничком и не подарить цветочек? Им же приятно! Они же будут благодарны! А благодарность – это страшная сила и практически единственное противоядие против накопленных за годы (месяцы, дни) семейной жизни обид.

Третье правило было таким: "Уходя, не говори, что. уходишь навсегда". Зачем сеять панику?

Зачем угрожать бедной женщине тем, что "я никогда не вернусь"? Это так же глупо, как истерически орать "Пожар!" в переполненном концертном зале могут как задавить, так и затоптать. Куда гуманнее сказать на прощание нечто вроде:

"Нам надо отдохнуть друг от друга" и "Поживу-ка я пока на вокзале".

Правила капитана Коновалова действовали безотказно, правда, с «младшей» женой Еленой Василию пришлось труднее, чем с предыдущими. Первый год – целый год! – после развода ни видеть Василия, ни разговаривать с ним она не хотела. Дело в том, что Елена ("знать бы заранее" – говорил он потом) оказалась болезненно ревнива. Уход капитана из семьи был воспринят Еленой как подтверждение ее давних подозрений. Василий, разумеется, был смертельно оскорблен подобными предположениями. "Так нельзя, дорогая, – говорил он, – твоя маниакальная ревность приобретает масштабы стихийного бедствия".

Развеять подозрения бывшей жены было непросто прежде всего потому, что они были абсолютно обоснованными. Василий действительно ушел к той самой девушке, к которой Елена его более всего ревновала в последние месяцы совместной жизни.

– Ты представляешь, – жаловался Василий Леониду, – она уверена, что я живу у Наташи!

– Как ты только терпишь эти гнусные инсинуации? – соглашался Леонид. – И ведь самое обидное, что она говорила бы то же самое, даже если бы ты не жил у Наташи. Вот что отвратительно.

По официальной версии Василий жил то на работе, то у Леонида, то у Гоши и, разумеется, соблюдал строжайшую конспирацию. Его появление с девушкой Наташей в общественных местах было совершенно исключено, а сам Василий появлялся в тех местах, где могла быть Елена, в «прикиде» одинокого холостяка, то есть небритым, в нечищеных ботинках, в грязных свитерах и с авоськой, в которой явственно просматривалась банка килек в томате, пакет кефира и четвертушка бородинского хлеба. Причем если по ошибке он надевал утром чистый свитер, то перед выходом в свет старательно посыпал его пеплом и елозил рукавами по грязным муровским подоконникам.

– Если бы капитан работал с таким усердием, как он жену бывшую тешит, любил сказать полковник Зайцев на летучке, – у нас бы нераскрытых преступлений не было.

Но Василий линию свою гнул усердно, и через год отношения с Еленой наладились, что и требовалось доказать.

Кстати, капитан Коновалов свое второе правило "науки расставания" трактовал довольно широко. Так, к знакам внимания он относил и просьбы служебного характера, которые, как он уверял окружающих, помогают женщине почувствовать свою значимость. "Не рубашки же я ее прошу стирать, – говорил Василий младшему оперативному составу. – Хотя и это иногда допустимо".

Василий считал святым долгом подчеркивать превосходство знакомых дам по поводу и без повода, потому что, в соответствии с его учением, самоутверждаются за счет женщин только сирые и убогие. В дружеском общении с бывшей женой Еленой он мог ненавязчиво давить на ее превосходство как по должности, так и по званию. Она это любила. И на этот раз разговор он начал с правильной ноты:

– Товарищ майор, разрешите обратиться?

– Обращайтесь, капитан, – устало, но снисходительно разрешила она.

– Всем известна твоя доброта. Помоги бедному оперу, родная. Надо бы фирму одну проверить.

– Вот сейчас я все брошу…

– Ты посмотри, у вас наверняка по ней что-то есть, – ныл Василий жалобно.

– Не знаю, не знаю. Что за фирма-то?

– Компьютерная. ГСМ-групп.

– Есть, как же. Но ничего ТАКОГО.

– ТАКОГО и не нужно. Мне интересно, насколько они не поделили рынок с компьютерной же фирмой ВИНТ; какого рода противоречия, пытались ли договориться и какова динамика продаж. Конфликтов хочу. Допустим, у одних все резко похужело, а у других – поперло. Или каким-то новым компьютером они конкурентов сильно потеснили, не сказать – задвинули.

– Хорошо, сделаем, – согласилась Елена, которой не хотелось разрушать «известный» имидж «доброй» и «родной». – Завтра позвони.

К вечеру следующего дня Елена выдала Василию пухлую папку с красивым названием "Данные на ГСМ", из которой Василий узнал, что в тяжелой рыночной схватке ВИНТа с ГСМ по объему продаж уверенно лидировал ГСМ. Правда, у ГСМ вырос большой зуб на ВИНТ после того, как к нему «уплыл» чуть ли не из-под носа заказ Нефтепрома. За заказ Нефтепрома ГСМ бился несколько месяцев, но достаточный ли это повод для физического устранения руководителей ВИНТа?

Надо было выяснить, насколько далеко зашла недовольство руководителей ГСМ руководителями ВИНТа, и Василий решил не мелочиться, а обратиться за консультацией прямо к президенту ГСМ Сергею Александровичу Шуляеву. Последний к перспективе встречи с капитаном МУРа отнесся, мягко говоря, без восторга.

– Да? Капитан? Как? Василий Феликсович? В таких случаях положено говорить "очень приятно", но если вы не будете настаивать, то я не буду врать, – вот так мрачно и нерадушно отреагировал Шуляев на телефонный звонок Василия. – Надо побеседовать? Ну, надо так надо. Вы сами приедете или повестку пришлете?

– Зачем же повестку? Приеду. С детства, знаете ли, мечтал побывать на хорошей компьютерной фирме, взглянуть, так сказать, на святая святых этого… как его… – Василий запнулся и тяжело задумался, святая святых ЧЕГО может быть на подобном предприятии.

– Понимаю ваши осложнения. – Шуляев расхохотался. – Святая святых, по моим сведениям, располагается в культовом учреждении – все стены завешаны. Могу дать адресок. Вы, пардон, не верующий, капитан? А то ведь, не дай

Бог, травмируешь доблестную милицию богохульством.

– Где ж вы видели неверующего милиционера? – Василий никогда не пренебрегал возможностью пококетничать и порезвиться с подозреваемыми. – А уж в розыске – так просто религиозные фанатики все.

Собеседники остались довольны друг другом, а потому решили встретиться и побеседовать немедленно. Через сорок минут Василий уже утопал в огромном, даже для его большого тела, кресле, которое украшало, наряду с другими дорогостоящими предметами интерьера, кабинет директора ГСМ.

Разговор с хозяином кабинета старший оперуполномоченный начал, как и положено, издалека. А именно, поведал Сергею, что над ним в лице маньяка-патриота нависла смертельная угроза. Шуляев, будучи по природе человеком веселым, воспринял все это неадекватно.

– Да, расстроили вы меня, – говорил он, давясь от смеха. – И испугали. Страшно-то как стало жить на свете – везде маньяки. Придется врезать новый замок в дверь, а то ведь не ровен час…

– Но Гарцева-то убили, и Кусяшкина пытались, – напуская на себя взволнованность, заметил Василий. Шуляев волнение гостя заметил и оценил, но остался по-прежнему спокоен:

– Это их проблемы. Рома был без царя в голове, да и от дел он в последнее время отошел.

– Ну, маньяк мог этого и не знать, – гнул свое Василий.

– Да какой там маньяк? Что вы! – упорствовал Шуляев.

– А кто же, по-вашему?

– Вот этого не знаю. Я с винтовскими мальчиками только по делам пересекался. Иван – да, деловой человек, серьезный, ничего не скажешь, а Рома так. – И Шуляев пренебрежительно махнул рукой.

– Но, согласитесь, если пытаются убить, причем не без успеха, обоих руководителей фирмы, начинаешь подозревать, что их общий бизнес имел к этому отношение.

– Конечно, – согласился Шуляев.

– Вас не поймешь.

– Что ж тут непонятного? Я соглашаюсь, что подозревать начинаешь. Но не все подозрения подтверждаются. Помимо бизнеса, у них было множество общих интересов, они дружили с детства, женщин все время делили.

– Скажите, какая осведомленность о конкурентах! – одобрительно заметил Василий.

– А как же. – Шуляев довольно улыбнулся. – Впрочем, не исключаю и бизнес, с бандитами не договорились например. А нас вроде убивать не за что.

– Так не бывает. Убить всегда есть за что. – Василий счел своим долгом развеять заблуждения директора ГСМ. И для убедительности добавила-Всегда.

– Нравится мне наша оптимистичная милиция. Ну, вам виднее. Только маньяка этого выбросите из головы, до добра эти мысли не доведут. Скажу вам, как рентгенолог рентгенологу…

– А я вам скажу, – перебил сыщик, – что маньяки на свете бывают, и еще как. И многим весельчакам, вроде вас, они жизнь попортили.

– Ну да, ну да… – Шуляев кивнул. – Ладно, маньяк так маньяк. Мне-то такая дурная версия только на руку. Куда было бы неприятней, если бы вы нас, скромных представителей среднего бизнеса, заподозрили в убийстве конкурентов, А раз есть маньяк, то нерачительно было бы им не прикрыться.

Шуляев вопросительно посмотрел на Василия, но тот углубился в изучение рисунка на обоях. Пауза из просто затянувшейся стремительно перерастала в крайне неестественную, отчего душа старшего оперуполномоченного (если, конечно, допустить, что у сотрудников уголовного розыска бывает душа) ликовала и пела. Василий был бесконечно благодарен Шуляеву за то, что тот избавил его от обязанности вслух произносить грубую фразу: "Мы вас подозреваем в убийстве". Увы, старшему оперуполномоченному Коновалову слишком часто приходилось ее произносить, и никогда, ни разу ему не удалось сохранить с тем, кому он это говорил, доброжелательные отношения. Магическая фраза "Мы вас подозреваем" обладала мерзейшим свойством: ее невозможно было озвучить так, чтобы не оскорбить собеседника. Василий тренировался перед зеркалом, вырабатывал специальный бархатный и нежный голос, но ни выражение лица, ни тембр голоса не могли скрасить хамской сущности этой фразы.

Шуляев оказался благородным человеком, бедного опера пожалел и добровольно загнал себя в пятый угол. Было бы, выражаясь словами того же Шуляева, нерачительно не воспользоваться его оплошностью. Помолчав еще с полминуты, Шуляев, наконец, отважился:

– А чего ж вы не спрашиваете, не мы ли убили Гарцева?

– Так стесняюсь. Неловко, знаете ли, – радостно подскочил Василий.

– Да бросьте! – Шуляев захохотал. – Дело-то житейское, я ж понимаю!

– Спасибо, уговорили. Не вы ли, Сергей Александрович, убили Гарцева?

– Нет, не я. У меня и алиби есть. Мы с семьей были в Америке.

– Обижаете. Кто ж подумает, что вы сами, своими, так сказать, руками… Для этого нанимают профессионалов, – доверительно сообщил Василий.

Шуляев пришел в окончательный восторг:

– Ну конечно! Как же я не подумал! Только, говорят, от этого убийства разит непрофессионализмом, как от моей собаки.

– Вы и это знаете?!

– Ну как не знать! Об этом вся Москва говорит.

Нет, Шуляева запугать не удалось. Ни маньяком, ни подозрениями. Однако Василий остался доволен поездкой в ГСМ. Шуляев, поломавшись для приличия, рассказал ему множество интереснейших баек про Кусяшкина и Гарцева, про их амурные дела. "Не исключено, что прав полковник Зайцев, – думал Василий, покидая гостеприимный ГСМ, – предлагая сосредоточить оперативное внимание на Марине Грушиной. Такие там страсти-мордасти, что мало не покажется".

Глава 33. ИРИНА

Ирина сидела на кухне, обхватив голову руками, и не то чтобы плакала, а, скорее, стонала. Она впала в это состояние после того, как позвонила Маша Цигина, ее приятельница из ВИНТа, и рассказала о том, что Иван продает фирму, квартиру и дом. Сказала, что он уезжает в Америку, потому что после смерти Ромы и Марины не хочет иметь «ничего общего с этой страной». Маша, хотя и изображала сочувствие, не могла скрыть злорадства:

– Как же ты теперь, Иришка? Он ведь канет туда, ищи-свищи… Это сейчас он такой трепетный отец, а, как у мужиков бывает, с глаз долой – из сердца вон. О детях и думать забудет.

Да! Да! Да! Все правда! Так все и будет. Пока он здесь – все решаемо, а уедет, и она останется одна. Ирина вдруг поняла, что все эти годы она не чувствовала себя ОКОНЧАТЕЛЬНО брошенной женщиной. Он ушел, но, во-первых, она наДеялась его вернуть, а во-вторых, он всегда был рядом, и была некая надежность даже в их плохих отношениях. Она всегда знала, что может рассчитывать на него. Она никогда не была ОДНА с тремя детьми.

Ирина позвонила Гене. Нет, Гена ее не понял, а, наоборот, обрадовался:

– Слушай, а пусть он старших возьмет с собой, а? А мы с тобой поженимся.

– Как – возьмет? Ты что говоришь? Это мои дети! Я их не пущу!

– Зря. Они уже взрослые, и они к тебе будут приезжать. Ты же боишься, что твой Иван детей бросит, забудет? А так-то, если они с ним будут, не забудет ни за что. Вот и пусть.

– Нет! – Ирине захотелось его ударить. – Нет!

– Ну нет так нет, – Гена, как всегда, был миролюбив. – Я тебе это просто как вариант предлагаю. А потом – может, он вам много денег оставит, уезжая.

– Сколько это – много? А если не оставит?

– Ну, придумается что-нибудь.

– "Придумается"! – Ирина злобно передразнила Гену, пытаясь повторить его протяжные интонации. – «Придумается»… Кто придумывать-то будет?

Гена, конечно, был ни при чем, но на кого-то ей нужно было выплеснуть свою злость. Мама тоже расстроилась и тоже предложила договориться с Иваном о деньгах.

– Пусть оставит.

– Мам, что значит «пусть»? Я же приказать ему не могу. Только попросить. .

– А ты попроси. Попроси. Скрой гордыню-то. Вот он болеет, сходи к нему, проведай, до-машненького отнеси, пожалей. А как же?

– Ах, ах, ах! Ты ж его терпеть не можешь. А сходить-принести советуешь.

– Да, не люблю. Так не ради ж него. Чтоб дети сиротами не остались. Чтоб было им на что хлеб-соль купить. Сходи, не развалишься.

Ирина уже почти согласилась, но опять позвонила Маша.

– Ир, Алиса говорит, что он в детсад к твоему Павлику посылал шофера и тот взял с его шапки волосок для экспертизы.

– Что-о?!

У Ирины в буквальном смысле подогнулись ноги, и она стала медленно оседать на пол.

Глава 34. АЛЕКСАНДРА

Мой приход в редакцию произвел фурор. Синяки особенно понравились девушкам, гипс – мужчинам. Меня щупали, трогали, стучали по гипсу карандашами и ковыряли его ножницами.

– СанеЧка, – томно, с придыханием и особенно выделяя звук «ч», сказал мне начальник отдела иллюстраций, шестидесятивосьмилетний Марк Семенович, – в жесткой оболочке вы стали еще сексуальнее.

Что касается моего непосредственного начальника Александра Ивановича Полуянова, то он моих увечий просто "не заметил". Подумаешь, рука в гипсе! Он же здесь посажен не затем, чтобы меня рассматривать. Он здесь для дела посажен! Во всяком случае задания, которые он мне выдал в переполненном объеме – куда «сбегать» и что «разнюхать», предполагали немалую как мобильность, так и подвижность.

– Дописывай уже свою бодягу с ВИНТом, – мрачно велел Майонез, – а то ты почему-то неприлично затянула это дело.

Можно подумать, по моему внешнему виду было непонятно, ПОЧЕМУ я так нерасторопна.

– Ладно, – согласилась я, со скрежетом почесывая гипсом голову. Звук Майонезу не понравился, он поморщился, но комментировать не стал.

– Твой бред насчет ограбления адвоката вышел в прошлом номере. Видела?

– Видела.

– И как?

– Так я его читала, когда, так сказать, над ним работала.

– И/как?

– Ну, бред, он и есть бред.

Майонез удовлетворенно кивнул. Видимо, он считал, что в деле моего человеческого становления все же происходят некоторые положительные сдвиги.

Мне было ведено сходить на редколлегию и раздобыть хронику происшествий прошедшей недели.

Редколлегия в тот день была многолюдной и бурной. Накануне, в прошедшую пятницу, отмечался день рождения Марка Семеновича, где к водке подавали квашеную капусту и соленых опят, по поводу вкусовых качеств которых Марк Семенович всем проел плешь: "Чудесные грибочки, сам собирал, сам солил – с чесночком, с укропчиком, сейчас так уже не умеют, они ведь что, плюхнут пуд соли в банку и думают, что так можно, а я по старой рецептуре, мне возиться не лень, гриб – дело благородное, его портить грех…" и т. д. и т. п. Так вот, опята оказались пересоленными, и их пришлось промывать над ванной, в которой раньше, до научно-технического прогресса, сотрудники отдела иллюстраций промывали снимки. Технология изготовления фотографий для газетных иллюстраций сто лет как изменилась, а ванна в отделе осталась. Она считалась историческим памятником и служила емкостью для охлаждения бутылок и арбузов. Все бы обошлось, если бы кран над этой ванной не тек уже второй год. Закрыть воду было просто невозможно, но, поскольку затычки в ванне сроду не было, вода как втекала в нее круглосуточно, так же круглосуточно из нее и вытекала. Беда случилась из-за гриба, который выпал из дуршлага и широкой шляпкой закрыл слив. Во время самой пьянки этого никто не заметил – вода из крана текла тонкой струйкой и прибывала, зараза, очень медленно. Однако за прошедшие после пятницы субботу и воскресенье вода не просто дошла до краев ванны, но и залила все пространство фотолаборатории. Строго под отделом иллюстраций на четвертом этаже нашего пресс-здания располагался кабинет главного редактора газеты "Финанcы и бизнес", и, что приятно, этот самый кабинет за неделю до дня рождения Марка Семеновича был капитально отремонтирован. Когда главный редактор «Финансов» Николай Павлович Крутой пришел на работу в понедельник, на его рабочем столе поверх бумаг лежала прекрасная итальянская лепнина, а с того, что раньше было потолком, шел дождь, и ковер дышал влагой, то есть был покрыт мутным раствором глубиной в шесть сантиметров, что трудолюбиво замерили подчиненные Николая Павловича.

Редколлегия прошла под девизом "Кто и сколько должен платить?!". Обсуждались также вопросы, каков персональный вклад Марка Семеновича в это безобразие, насколько виноваты сантехники, которые не только не чинили текущий кран годами, но и не выбросили "устаревшее оборудование" в виде ванны, а также решительно осуждался факт пьянки в редакции всеми, кто в ней, в силу непонятных причин, не участвовал.

Марк Семенович придерживался версии, что он, конечно, виноват, но он не виноват, потому что "те, кто портил такие замечательные грибы промыванием, просто варвары", а сантехники, конечно, "просто бездельники, их никогда не дозовешься". Участники пьянки стояли на том, что а как же не отметить день рождения, не люди, что ли?" и "есть грибы, которых в банке в пять раз меньше, чем соли, попробовали бы сами".

Короче, решение принято не было, если не считать того, что все, замеченные в промывании грибов над ванной, были направлены на уборку мусора в кабинете Крутого.

Лида Мещерякова из отдела общества, которой тоже предстояло принять участие в субботнике, схватила меня за руку и потащила с собой.

– Поболтаем, пока я буду переодеваться. Синявский приходил пять раз, говорила она, стаскивая через голову платье, гораздо более подходящее для коктейлей, чем для уборки мусора. – У тебя ничего простенького здесь нет? Свитера или халатика? Орал, ногами топал. Меня чуть не убил. Хороший он у тебя, тьфу, зацепилось, посмотри, что там… Да, тебе тоже обещал райскую жизнь, сказал, что просто так ты от него не отделаешься, убьет обоих. Сань, загляни к Аське, а то я уже голая, попроси у нее маечку. У них в шкафу валялись какие-то тряпки.

– Кого «обоих» он убьет?

– Тебе какая разница, кого еще. Главное, что среди них есть ты.

– Но людей-то жалко.

– Принеси маечку, будь человеком. Я принесла Лиде грязную майку из секретариата, и в тот момент, когда она брезгливо ее осматривала, появился Савельченко. Странного в этом не было ничего – у него был удивительный нюх на голых женщин. Стоило кому-либо из наших девиц начать примерять колготки или лифчик, неизменно распахивалась дверь, и появлялся Вячеслав Александрович Савельченко, начальник коммерческого отдела. Редакционные девушки к этому давно привыкли и стеснения в подобных ситуациях не испытывали никакого. Лидино поведение было лучшим тому доказательством.

– Вот, – мрачно сказала она Савельченко, как только он возник на пороге, – вот скажите, Вячеслав Александрович, можно такую гадость на себя надевать?

– В принципе для мытья полов – самая подходящая одежда, – сказал Савельченко, – только советую вам снять французское белье.

– Во-первых, оно английское, – ответила Лида, – а во-вторых, другого белья у меня здесь нет. А-а, ладно. – Она натянула на себя майку и отправилась в "Финансы и бизнес". И тогда Савельченко обратил внимание на меня, хотя смотреть было особо не на что – я была не просто одета, а одета сверх всякой меры.

– Здравствуйте, Александра. – Он медленно прошел через комнату и сел напротив меня. – Скучал. Ждал. Надеялся.

– На что? – мрачно спросила я.

– Все на то же. Вы же знаете, Александра, много мне от вас не надо. Просто знать, когда вы будете моею.

Я виновата развела руками:

– Боюсь, в ближайшее время не получится.

– Дела?

– Да.

– Но ведь каждый человек имеет право на отдых, – доверительно сообщил Савельченко.

– И отдых распланирован.

– Весь?

– Весь.

– Тогда так поступим: я жду вашего ответа в течение недели, а потом перехожу к решительным действиям. – Он встал и аккуратно придвинул стул к стене.

– Вы меня пугаете, Вячеслав Александрович?

– Боже сохрани! Ставлю в известность. Предупрежден – значит вооружен, не так ли? – он отвратительно улыбнулся. Я уверена, что ровно так улыбаются крокодилы перед тем, как сожрать свою жертву.

– Не так. У меня, если я вас правильно поняла, нет выбора?

– Вот именно. Хотя выбор всегда есть, главное – не ошибиться. Кстати, мы сейчас меняем компьютеры в отделах. У вас, кажется, старый и плохой?

фу, какая дешевка! Я даже взбодрилась после столь щедрого жеста.

– Спасибо, меня устраивает мой, я привыкла.

– Но мы меняем ВСЕМ.

– Тогда зачем спрашиваете? Всем так всем. Вячеслав Александрович был маленьким человечком крупного телосложения, сидящим на мешках с деньгами. Он мог их давать (не мешки, а деньги), мог не давать, мог давать, но мало, мог (вдруг!) дать побольше… Он был всесилен, а потому строг. Он журил журналистов за "слабоватые заметки", а они, томясь мыслями о деньгах, покорно выслушивали его нарекания; он позволял себе безобразные высказывания, типа "мы вас кормим, так что вы уж…", и знать не знал, что ему отвечают, потому что ответы цедились ему вслед лишь с большого расстояния. Он внимательно следил за своей внешностью, ходил по редакции с теннисной ракеткой, покупал самые модные одеколоны, поэтому от него отвратительно пахло сладкой парфюмерией, и курил четыре сигареты в день, потому что "это еще не вредно". Он был не великим, но ужасным, и он за мной «ухаживал». Короче, в жизни мне очень не везло.

Однажды Савельченко навалял объемную справку о редакционных расходах и «по-дружески» показал ее мне. Из справки явствовало, что отдел происшествий сжирает чуть ли не треть газетных денег, следовательно, половину штатных единиц названного отдела следует немедленно сократить.

– Долг велит мне довести эти данные до сведения руководства, – скорбно заметил Савель-ченко. – Я же отвечаю за расходование средств.

– Почему вы думаете, Вячеслав Александрович, что сократят именно меня? – поинтересовалась я.

– А кого же? Пуприянова не сократят, он начальник. Дубика только что переманили из «Комсомолки», не для того же, чтобы выгнать. Полгода за ним гонялись. Майоров – любимчик главного, вы же знаете. А Лобова собирается в декрет, так что КЗоТ на ее стороне. Но я могу, поверьте, могу поступиться совестью и не давать хода этой служебной записке.

Так что, припертая к стенке его железными нежностями, я даже побывала у него в гостях, наивно полагая, что ему требуется лишь один визит и лишь с одной целью. Под лозунгом "пусть подавится, собака" я набралась решимости принести себя в жертву родной газете, из которой мне ужас как не хотелось уходить, тем более из-за Савельченко. Однако я себя переоценила. Когда ровно через три минуты после прихода он плюхнулся на диван (а чай попить? а поговорить?) и томным голосом сказал: "Сядь со мной рядом", у меня от отвращения даже голова закружилась.

– Чайку попьем? – спросила я дрожащим голосом.

– Девочка! У меня есть кое-что получше чая. – И Савельченко извлек из холодильника бутылку игристого вина. – Вот. Берег к такому случаю.

После чего удалился в ванную, велев мне накрывать на стол.

Кухня Вячеслава Александровича была, мягко говоря, не в идеальном состоянии, и я на нервной почве принялась за уборку. Когда он вышел из ванной в коротком шелковом халате с драконами, на меня обрушилась настоящая тошнота. А уж когда он подошел ко мне и потерся носом о мое плечо, что, вероятно, свидетельствовало о нежных чувствах, мне и вовсе стало дурно. К тому же я никогда не видела его лица так близко и впервые смогла оценить его красоту. Лицо его почему-то лоснилось (не умывался он там, в ванной, что ли?), и еще меня поразили широкие поры и мелкие угри на носу. Почему я не замечала этого раньше? Может, он пудрится перед выходом на работу?

Изо всех сил борясь с рвотным рефлексом, я сказала: "Сейчас, сейчас, только раковину домою. Нет ли у вас чистящего порошка?"

– Порошка? Нет, кажется, – удивленно ответил он.

И тогда я, как ненормальная, рванула к двери, бормоча на ходу, что "одну минуточку, я сейчас быстренько сбегаю и куплю".