Текст книги "Тело в шляпе"

Автор книги: Анна Малышева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Глава 24. ИВАН. Три года назад

Он должен был заехать за Мариной в семь вечера. И уже понимал, что не успеет.

– Может быть, встретимся прямо в ресторане? – предложила она, когда Иван позвонил предупредить, что задерживается.

– Ни в коем случае! У нас ничего не горит, заеду в восемь.

– Хорошо, – было слышно, что она обрадовалась. – Только не позже, а то есть очень хочется.

– Ни секундой позже. Ровно в восемь стой в пальто в передней. И дверь открой для ускорения.

Иван приехал в десять минут девятого. Дверь ему открыла Люся.

– 0-па, какая неожиданная встреча. Жаль, что недолгая. Прости, Люсь, мы уже опаздываем.

– Никуда вы уже не опаздываете, – ласково сказала Люся, – нам, Ванечка, предстоит серьезный разговор.

– А где хозяйка-то? – Иван заглянул за широкое плечо Люси и крикнул в глубь квартиры: – Ма-ри-на! Собирайся, я уже здесь.

Марина не отозвалась.

– Где она? – Иван заволновался.

– ЕЕ нет, – сказала Люся с особым выражением. – И это даже хорошо, потому что нам многое надо обсудить тет-а-тет.

Иван посмотрел на Люсю зверским взглядом:

– У меня на сегодняшний вечер были другие планы. Много. Разных. Но только не общение с тобой тет-а-тет. Может быть, ты мне все-таки скажешь, где Марина, куда это она на ночь глядя делась?

– Может быть, это ты мне скажешь, чего добиваешься и куда ее на ночь глядя собираешься тащить?!

– Скажу. В ресторан. Хотел девочку вкусно покормить и развлечь.

– Развлечь?! – завизжала Люся. – Морочишь ребенку голову, развлечься задумал, а что потом с ней будет, тебя не касается!

– Во-первых, она уже не ребенок, а во-вторых, это как раз тебя не касается. Что ты лезешь-то всюду?

– Я за нее отвечаю. У девочки нет родителей, она сирота, – Люся трагически всхлипнула.

– И кто же тебя уполномочил? С чего ты взяла, что именно ты за нее отвечаешь?

– Ты – женатый человек, как тебе не стыДно…

–..угощать сирот обедами?

– При чем тут обед9 Тоже – благодетель на шелся. А что ты с ней сделаешь ПОСЛЕ обеда?

– Цинично надругаюсь и выгоню на мороз. А что, ты против? – Иван уставился на Люсю с ненавистью.

– Ха. Ха. Ха, – мрачно сказала она, – доба вить тебе к этому нечего?

– Есть чего. Что-то я совсем сбрендил, раз веду с тобой разговоры. Пока, я пошел. И не лезь не в свои дела.

– А если я позвоню твоей жене?

Иван остановился.

– В вашем штабе это называется Доносительство и стукачество.

– Я позвоню! – крикнула Люся.

– Да ради бога. – Иван захлопнул дверь и побежал по лестнице вниз. Люся немедленно выскочила на лестничную площадку вслед за ним.

– Ты – плохой человек, – крикнула она, – твой цинизм, как ржавчина, все разъедает и приводит в негодность. Ты и так испортил нам многое. То, что мы строили годами, наше уникальное сообщество, наше взаимопонимание и взаимовыручка – это все ты опошлил и облил грязью. Ты – жук в муравейнике! И напрасно ты нас не боишься. У нас принято защищать своих. И защищаться.

– Боюсь, боюсь, – крикнул Иван снизу. – До смерти.

Марину Иван встретил у подъезда.

– Я не виновата, – она схватила его за руку. – Понимаешь, Люся позвонила, хотела приехать, а я сдуру брякнула, что мы с тобой идем в ресторан. Ну, и все. Я думала – все. А она приехала, начала кричать, что не позволит, что ты просто так… ну, что несерьезно ко мне относишься, а так, от скуки, и что для тебя главное – семья, и что ты любишь жену…

– Конечно, люблю. – Иван обнял ее и погладил по голове. – Жен надо любить, да и как их не любить, таких прекрасных.

Почувствовав, что Марина начинает вырываться и уже обиженно сопит, обнял ее покрепче и добавил совсем другим голосом, который его жена Ирина называла кошачьим: – Я тебя люблю. Очень.

Кошачий голос – это когда к уверенности в себе, в своих чарах добавляется изрядная доля теплоты, интереса к собеседнику (собеседнице) и чуть-чуть загадочности, за мутной пеленой которой должны маячить конкурентки, то есть претендентки на Него. Поэтому под аккомпанемент кошачьего голоса очень хорошо удаются разговоры о прежних любовных похождениях, но (!) – о важно, безо всякой заинтересованности к своим прошлым победам. Максимум, что можно себе позволить, – это вдруг (разговором навеяло) вспомнить что-то приятное, слегка улыбнуться, даже, пожалуй, усмехнуться, сказать чуть устало:

"Вот, помню, в Красноярске… или в Свердловске… Господи, как же ее звали? Но точно помню, она то ли училась где-то, то ли работала".

Ирина, когда слышала этот голос, приходила в неописуемую ярость. Марина – таяла, что и требовалось доказать.

– Поехали, – Иван потащил ее к машине, – а то и голодной смертью умереть недолго. Она там у тебя квартиру не ограбит?

– У меня грабить нечего, а дверь захлопывается. Только она, наверное, будет дожидаться меня. – Марину передернуло.

– Боишься?

– Боюсь.

– А ты домой не вернешься, – пообещал Иван.

– А куда же я денусь?

– Придумаем куда. Что нам, деться будет некуда в таком большом городе?

– Нам?

Иван взял ее руки в свои, поцеловал, посмотрел просительно:

– Если ты, конечно, не будешь возражать.

– Дело в том, что…

– Tec, – Иван закрыл ей рот ее же ладонью, – позже обсудим. Сейчас мы едем ужинать. Просто ужинать.

Весь вечер разговоры все равно крутились вокруг Люси.

– Чего ты ее боишься? И зачем ты вообще с ней общаешься? – то ли утешал, то ли ругал Марину Иван.

– Так получилось. Я к ней привыкла. Когда умерла мама, представь, я же училась в девятом классе, они мне очень помогли, Люся следила, чтобы я не чувствовала себя одиноко.

– Это все прекрасно, но нельзя позволять им лезть в твою жизнь.

– А разве в твою жизнь никто не лезет? Просто у тебя – одно, у меня другое, – пробовала сопротивляться Марина.

– Нет, ты же видишь, она тобой распоряжается!

– А тобой никто не распоряжается?

– Сейчас уже нет. Кстати, твоя Люся пообещала настучать моей Ире.

– Испугался?

– Нет.

– А я ужасно этого боюсь. – У Марины даже голос задрожал. – Просто ужасно.

Глава 25. ИРИНА

Позвонил Гена, и Ирина стала рассказывать ему о своих горестях. О том, что приходили из милиции, и, кто их знает, не исключено, что они ее подозревают, во всяком случае, в убийстве Марины. И в конце концов расплакалась.

– Да что ты, – Гена старался ее утешить как мог, – с чего им тебя подозревать? Ерунда какая, этого просто не может быть.

– С того, что этот козел Иван рассказал им о своих пылких чувствах к вашей Марине. Он весь даже почернел от переживаний, говорят.

– Ну и что? Марина же выходила замуж за Рому, и даже если они заподозрят тебя в ревности, ситуация для тебя хорошо разрешалась – соперница ушла к другому. Вот если бы ты решила ее убить в разгар их романа…

– Гена! Что ты говоришь?! – Ирина задохнулась от возмущения.

– Я просто представляю, что они могут думать. Расскажи им, что тебе удалось разрушить их роман бескровным путем.

– Ты с ума сошел! – Ирина перешла на крик. – Зачем же я буду им это рассказывать? Мне же не удалось вернуть Ивана, они еще подумают, что мне пришлось прибегнуть к более радикальному средству.

– Глупости. – Бедный Гена уже не знал, что сказать. – Не хочешь рассказывать, не рассказывай. И не плачь. Милиция ко всем ходит, им так положено. А когда найдут убийцу, то и вовсе от тебя отстанут.

– А если не найдут?

– Все равно отстанут.

– Дурак ты, Гена. – Ирина швырнула трубку на рычаг.

Надо отдать Гене должное, он спокойно относился к выпадам Ирины в свой адрес. А уж на простого «дурака» он тем более обидеться не мог.

Впервые Ирина усомнилась в его умственных способностях, когда он предложил ей выйти за него замуж. А предложил он это, когда узнал о ее беременности. Ирина хохотала до слез. Гена изумленно смотрел, как Ирина размазывает по Щекам тушь для ресниц, как безуспешно старается унять свой хохот, и не понимал, что здесь смешного. Ее бросил муж, причем по причине ее же неверности, и надеяться на то, что он вернется, было бы наивно.

Оказалось, Ирина считает по-другому; Оказалось, она надеется, что, перебесившись, Иван простит ей ее неверность, она за это простит ему его неверность, и он вернется в семью. Гена же в качестве мужа ее не устраивает ни под каким видом.

– Дурак ты, Ген, – сказала Ирина, отсмеяв-шись. – Ну какой ты мне муж? Я привыкла жить хорошо, а ты – ты так, для души, для тела. Но не для семьи же, сам подумай.

– Ты боишься, что, если ты выйдешь за меня замуж, Иван тебе денег будет меньше давать? – догадался Гена.

– Боюсь, что совсем не даст.

– Как? У вас же двое детей.

– Они большие. Скоро разбегутся, и он будет им помогать напрямую. А как нам с маленьким жить?

– Ух, как далеко ты заглядываешь. – Гена присвистнул. – К тем временам сколько еще воды утечет.

Ирина махнула рукой:

– Нет, ты не понимаешь. И никто не понимает. Если Иван не вернется, не дай бог, конечно, я останусь у разбитого корыта, и ничего уже не поправишь. Ничего. Главная ставка моей жизни была сделана на Ивана. – Ирина с трудом сдерживала слезы.

– Ну, Ирочка, я тебя прошу… ну, пожалуйста… – Гена очень переживал, очень ее жалел, но не сомневался, что толку от его жалости никакого.

Он ошибался. Ирина очень ценила в Гене готовность ее пожалеть. Мама ее тоже жалела. Вот они двое только ей и сочувствуют – Гена и мама. А больше никто.

После разговора с Геной Ирина почему-то позвонила Люсе. Та тоже была в расстроенных чувствах.

– Я думаю, зря мы с тобой им помешали, – заныла Люся. – Ну что тебе с этого, какая радость? Сидишь одна, Иван на тебя злой, Мариночку убили. Из-за Ромы, это ж понятно.

– Неизвестно еще.

– Да что – неизвестно? Раз их двоих, значит, из-за него. А так, ну женился бы твой Иван на Мариночке, так он себя всегда виноватым бы перед тобой чувствовал, помощь бы оказывал. А теперь – жди.

Ирина спорить не стала. Конечно, Люсин грандиозный проект по женитьбе Ромы и Марины сорвался. И вот ведь дрянь, теперь она начинает вилять, прикидываться, что это она, Ирина, Ивану помешала. Что бы она тогда без Люси могла сделать? А сейчас – зря, зря… А вот и не зря! Почему, собственно, ему должно быть хорошо, когда ей плохо? И почему должно быть хорошо этой Девке, которая мужика из семьи увела?

Ирина хорошо помнила все подробности их с Люсей сценария. Сначала она рассказала о том, что беременна, Ивану. Он, понятно, пришел в ярость.

– И ты всерьез полагаешь, что я поверю, что ребенок мой?! После всего, что я увидел в квартире твоего Геночки?

– Он твой. Я точно знаю. И официально он твой. Даже если мы разведемся завтра же, по закону он все равно будет считаться рожденным в браке. Он будет Кусяшкиным и Ивановичем.

Наоравшись и наугрожавшись, он перешел к мольбам и уговорам, проявив редкую широту души и готовность не постоять за ценой, только бы она не рожала.

– Хочешь машину? Ты всегда хотела, так давай я завтра же тебе куплю. Поедем вместе, выберешь любую, какая тебе понравится. Нет? Почему? А что хочешь?

Ирина вид имела глубоко оскорбленный – как же можно ставить на одну доску жизнь будущего ребенка и поганую железку? Как можно купить у нее самое дорогое, толкнуть практически на убийство?

Угрожал он тем, что в противном случае их отношения будут безнадежно испорчены. Можно подумать, они УЖЕ не были испорчены.

– Ты не имеешь права себе такое позволять, поняла? У тебя что, есть возможности растить этого ребенка? Ты, может, много зарабатываешь?

Да что много – хоть сколько-нибудь? Или у тебя есть муж, который готов тебе в этом помочь? Нет и не будет, не надейся!

Ирина не верила. Она думала, что Иван не устоит перед маленьким ребенком, растает и признает его своим. Ирина считала, что главная причина его злобы вовсе не Гена, а Марина. И не потому он так разорался, что так уж сомневается в собственном отцовстве, а потому, что ему этот ребенок сейчас не с руки и может испортить его отношения с этой Мариной.

"Если удастся испортить их отношения, – думала Ирина, – то он сам вернется и обо всех своих подозрениях забудет".

Портить отношения было поручено Люсе, которая с готовностью взялась за дело, потому что никогда не одобряла романа Марины с Иваном. Порча наводилась следующим образом:

– Он там семью расширяет, детей заводит, а ты-то, дурочка, думаешь, 'что у него серьезные чувства к тебе. Когда сильно любят женщину, не заводят детей с нелюбимой женой. Да и как у тебя рука поднимется мужика от троих детей уводить? Ну, два взрослых ребенка – это еще туда-сюда, а три, один из которых совсем крошка…

– Так у нее же Гена, – пробовала защищаться Марина. – Может, Иван тут ни при чем?

– Как же, еще как при чем. А что он тебе про Гену наплел? – Люся презрительно скривилась.

– Что он сам видел, как они…

– Мариша, ты как маленькая! Конечно, он сейчас сто таких историй напридумывает, что ему еще остается. Но я-то знаю, что они планировали заводить третьего ребенка, он хотел.

Люся свое дело сделала, довела Марину до полного уныния и раскаяния. По их расчетам, Иван должен был им подыграть. Ирина не сомневалась, что пока возможность аборта, пусть теоретически, остается и пока Иван еще надеется ее, Ирину, уломать, он о ее беременности ничего Марине не скажет.

Так и случилось. Марина (на это, кстати, они и рассчитывать не могли) тоже несколько дней ничего Ивану не говорила. Ждала. А он молчал. И тогда Ирина нанесла завершающий удар. Она свою роль отыграла мастерски. И если кто-то скажет, что ей легко дался этот спектакль, он навеки будет зачислен в разряд клеветников.

Ирина приехала к Марине на работу. И хотя ей хотелось кричать, ругаться, вцепиться в волосы, ей хотелось поносить соперницу последними словами, Ирина, напротив того, была сама кротость и страдание, бледность и покорность.

– Мы поймем, – говорила она, – и маленький поймет, он так его хотел, так просил – роди мне малыша! Согласитесь, Марина, кто из нас устоит против такой просьбы? Но мы поймем и простим – уже простили. Конечно, и вы, и он имеете право на счастье, и ни я, ни дети не должны вам мешать. Я приехала сказать вам об этом. – Только, – голос Ирины дрогнул, – сделайте так, чтоб он был счастлив. Постарайтесь заменить ему нас.

Все! Больше уже ничего не потребовалось. Марина сказала Ивану, что уходить от троих детей – подло и что он должен был рассказать ей о беременности Ирины давно. Иван носился за ней три недели, и все без толку. Марина не подходила к телефону, не открывала ему дверь, уходила с работы через черный ход и в конце концов, чтобы спрятаться от Ивана, поселилась у Люси – действительно, более надежного бастиона придумать было невозможно. А Люся натравила на нее Рому.

– Пожалей девочку, у нее большая беда. Рома привык Люсю слушаться. Он покорно, хотя и безо всякого интереса для себя самого, каждый вечер приезжал в гости, привозил Марине вкусности и цветы, вел с ней долгие беседы. Никого не выгораживал, но никого и не обвинял, говорил, что "все бывает" и что "семья это тишком серьезно". Брал Марину за руки, гладил по голове – ну совсем как Иван. Они вообще были похожи, и Марине иногда казалось, что это Иван рядом с ней, что это он ее гладит и что все будет хорошо, и уже совсем скоро. Рома так и говорил:

– Подожди, девочка, немножко, скоро все пройдет, и все будет хорошо, вот увидишь.

Люся наблюдала за происходящим зорким глазом, и как только наметился перелом, как только Люся засекла интерес Марины к Роме, она приступила к «обработке» последнего.

– Ты что же, малыш, так всю жизнь и собираешься холостячить? Спохватишься, а время-то утекло. Пора. А жениться надо на девочках чистых, надежных. Посмотри, какая она, – чисто ангел. Бери, бери, пока никто не увел.

Рома пытался сопротивляться:

– Люсь, Иван мой друг. Да он мне не простит никогда, ты пойми.

– Не понимаю и понимать не желаю. Она уже к Ивану не вернется, так что ж он – собака на сене? Поговори с ним, объясни. Скажи, что и у тебя большая к ней любовь. Чем он лучше тебя?

– Тем, что первый. И любви никакой нет, ты прекрасно знаешь.

– Я – знаю, а он не знает. Что тебе, прикинуться трудно?

– Кем?

– Влюбленным. Что с ума сходишь.

– Я такое изображать вроде не умею.

– Попробуй.

Не в том дело, что Рома пошел у Люси на поводу. Скорее, она его убедила. Действительно, пора уже жениться. Действительно, девушка хорошая. И похоже, правда, к Ивану она не хочет возвращаться ни в какую. Почему бы нет, при таких-то льготных условиях? К тому же – впрочем, Рома себе в этом ни за что бы не признался – была особая сладость в том, чтобы обойти Ивана на повороте. Да, они друзья, да, Рома Ивана любит, как брата, но Иван всегда, всю их сознательную жизнь был первый. Хоть чуть-чуть, хоть на полкорпуса, но обходил его. А сколько девчонок Иван у него увел? Да не счесть! И вот впервые представилась возможность отыграться. Заметьте, без напряжения.

Ирина торжествовала победу. Надо ли добавлять, что победа оказалась пирровой. Когда Иван понял, что причиной ухода Марины стала беременность жены, он… нет, он уже не кричал, не угрожал, не проклинал ее. Он – молчал, и одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять – он ее ненавидит. И он перестал к ним приезжать.

Ирина сама пыталась его навещать, тем более что жил он в тещиной квартире – «обмен» произошел посте того, как Иван застукал жену с любовником. В тот самый день он помог теще со

браться, перевез ее в свою комнату, ранее именовавшуюся «кабинет», собрал свои вещи и уехал. Как потом оказалось – навсегда. Планировалось, что он купит себе квартиру и теща при желании сможет вернуться к себе. Она такое желание вскоре высказала, не потому, что собиралась переезжать, а из вредности: "Почему это я этому подлецу должна свою жилплощадь отдавать?" Иван добавил к тем деньгам, которые давал Ирине ежемесячно, триста долларов, со словами: "Глупо по нескольку раз переезжать с места на место. Скоро куплю себе квартиру и уеду. А пока – считайте, что я у вас квартиру снимаю".

Потом он все-таки купил себе квартиру, хорошую и большую – на Чистых прудах, но крайне запущенную, ибо ранее в ней проживало четыре семьи. А вот на ремонт у него куражу не хватало. Все – потом, потом. Так и жил в тещиной квартире.

Развелись они через месяц после того, как он ушел. Ирина была так потрясена этим обстоятельством, что едва пришла в себя. Она, памятуя о том, что в давние советские времена суды всеми силами старались сохранить семью, была абсолютно уверена, что с первого раза их не разведут. И в суд шла просто с ним повидаться, поговорить, в надежде, что он одумается. Не тут-то было! Судья, посмотрев на них безразличными глазами, уточнил, будет ли заявлен встречный иск о разделе имущества. Ирина, вспыхнув, сказала:

"Разумеется!" Судья, видимо, расценил эту реплику как свидетельство ее стремления тоже немедленно развестись и предложил им зайти за постановлением суда через неделю.

– Как? – Ирина побелела и чуть не упала. – Как – уже?

– Да-да, – ответил судья, – не волнуйтесь, все в порядке, вы разведены. У нас теперь без волокиты.

И ушел.

Был еще один суд, тоже трехминутный. Делили имущество, то есть квартиру и машину. Собственно, дележки не получилось. Он заявил, что оставляет бывшей семье все. Ирина попыталась было заикнуться об акциях ВИНТа, но суд с ней не согласился.

– Доля предприятия, находящегося в совместной собственности, могла бы достаться вам только как наследнице, не раньше.

– Но я ведь уже не буду его наследницей, – машинально сказала Ирина.

– Не вы, так дети ваши будут, – бодро пообещал судья.

Дома Ирина рыдала на глазах у всей семьи и, размазывая слезы по лицу, пересказывала все, что было в суде. Примчался перепуганный Гена, тоже пытался ее утешать, но она наорала на него, и он замолчал.

– А как это – наследницей? – спросил Алеша.

– А это после того, как папа умрет, – ответила Лиза.

– Папа? – Алеша посмотрел на мать с изумлением. – Я не хочу, чтобы он умирал. Почему вдруг он должен умереть?

И ушел к себе. Лиза, которая тоже была с Ириной совсем не ласкова, пошла за ним. Мама молчала. Гена молчал. А Ирина продолжала выть и стонать, сидя на кухонном столе:

– А я хочу, чтоб он сдох!

Глава 26. АЛЕКСАНДРА

Гуревич рассказал мне, как его выследил Вася. Молодец! Не зря все-таки я считала его лучшим сыщиком всех времен и народов. Но и Гуревич неплох – не дрогнул под строгим милицейским оком, не выдал товарища. Но вообще-то меня рассказ Гуревича не столько обрадовал, сколько расстроил. Узнав, сколько времени Вася тратит на мои поиски, я в продолжительной беседе с самой собой сначала высказала версию о том, что «может, не надо было всем голову морочить», потом заверила себя, что «это просто свинство с моей стороны», и наконец пришла к неутешительному выводу, что я «полная дура, и Вася меня никогда за это не простит». Правда, если я поймаю ему убийцу, он, возможно, сменит гнев на милость, но ведь – то ли поймаю, то ли – нет.

Грусть моя была столь велика, что я приняла отважное решение доковылять до лестницы и выкурить там сигарету утешения. Мое бедное тело по-прежнему болело, поэтому путь занял у меня немало времени. Опять же – институт Склифосовского всегда славился длинными и скользкиМИ коридорами, особенно в травматологическом отделении. Зато подоконники на лестнице потрясали своей шириной, и на одном из них я легко уместилась вся, вместе с загипсованной рукой. Сквозь мутное и грязное стекло медицинского учреждения пробивалось солнышко, и я с грустью подумала, что бабье лето и в этом году меня не коснется. Зато – примета верная – как только зарядят дожди и Москва превратится в сгусток – жидкой грязи, меня отсюда выпустят. Стоило мне вожделенно затянуться, как (странно, что я с подоконника не свалилась, вот было бы смешно) прямо передо мной возник до боли знакомый персонаж. Да, конечно, Москва – город маленький, а в Склифе лечатся все и от всего, но все же я совсем не ожидала встретить на этой лестнице секретаршу моего любимого подозреваемого Ивана Ивановича Кусяшкина.

– Алиса?! – простонала я.

– Александра? – одновременно со мной поинтересовалась она.

– Что вы здесь делаете? – этот вопрос был задан нами обеими хором.

Я молча ткнула пальцем в гипс, и этого объяснения оказалось достаточно. Алиса же, страдальчески закатывая глаза, начала тараторить:

– Ужас! Просто ужас! Вы представляете, Иван Иванович тяжело отравился (от себя добавлю, что токсикологическое отделение находилось двумя этажами выше), в тяжелейшем, ну в очень тяжелом состоянии. Просто напасть какая-то! Сначала Роман Владимирович, теперь Иван Иванович. Кошмар! У нас в офисе все в панике, мы не знаем, что и подумать. Все потому, что високосный год, все время что-то страшное случается. Ну, правда, все, кто мог умереть, умерли, остальные – болеют. У вас вот рука, у мамы у моей – почки…

– Что, так серьезно? – прохрипела я, придя, наконец, в себя.

– Да. Последняя колика была очень-очень сильная.

– Да нет, у Ивана вашего Ивановича.

– А, да, очень серьезно. Врачи говорят, что не ручаются за его жизнь, вы представляете? Какой-то очень сильный яд.

– Яд? – у меня потемнело в глазах. Боже мой, что же я наделала!

– Яд. То есть отрава. Ну, химическое что-то. Выпил вечером, и привет. Хорошо еще, что к нему дочка приехала, а то бы точно… ой, не будем вслух произносить, ну, я имею в виду, что умер бы.

Алиса готова была еще долго развлекать меня разговорами, но мое смятенное состояние помешало нам продолжить беседу. Милая Алиса пожелала мне крепкого здоровья, ничем не травиться, и рука пусть, в самом деле, срастется. Я заверила ее, что, разумеется, срастется, куда ж она денется, на что Алиса любезно возразила:

– Что вы, что вы, знаете, – сколько случаев, когда потом хромота остается. – Наверное, Алиса предполагала, что передвигаться с помощью ног мне приходится не всегда, хотя я ни разу в ее присутствии на руках не ходила. Впрочем, я ни в чьем присутствии этого не делала. Да что там! Я и в одиночестве не ставила таких экспериментов. Собственно, на этой оптимистической ноте мы и расстались. Я поплелась к себе, она вихрем унеслась вверх к любимому шефу.

– Может, еще живой, – крикнула она мне с верхней площадки лестницы.

Сам факт того, что Кусяшкин отравился, точнее, пытался отравиться, не вывел бы меня из равновесия. Но сознание, что это я довела человека до такого состояния, ввергло меня в полнейшее уныние. Поразмышляв о том, не отравиться ли и мне тоже, я отмела эту мысль как несвоевременную и решила сдаться Васе. Пусть лучше он меня удавит, а то самоубийство ведь – самый тяжкий грех. Отдам себя на растерзание опера Василия и тем самым спасу свою бессмертную душу. Прямо сейчас и позвоню.

Нет. Все мои благие намерения проваливаются. Васи нигде не было, сказали: "Будет вечером". А вдруг к вечеру у меня пройдет тяга к самоубийству и мне уже не захочется встречаться с палачом?