Текст книги "Транзит"

Автор книги: Анна Зегерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

IV

Вечером коридор перед моим номером был заставлен множеством чемоданов, которые охраняли доги в новых ошейниках. Их хозяйка принесла мне в наследство остатки сахара, полученного по карточкам, несколько брикетов сухого спирта, немного эрзац-кофе, два яйца и кусочек шоколада. Я обрадовался, представив себе глаза Клодин, когда я завтра принесу ей эти дары. Утром моя соседка отбывала, наконец, в Лиссабон. Для догов тоже были заказаны места в собачнике парохода «Ньясса».

Доги весело лаяли, словно радовались отъезду. Когда я встал на следующее утро, то увидел, что мой коридор снова забит чьим-то багажом. В освободившийся номер въезжала пожилая супружеская пара, прибывшая в Марсель утренним пароходом. И муж и жена были маленькие, круглые, у обоих были седые растрепанные волосы и, несмотря на возраст, что-то детское в манере поведения. Судьба швыряла этих двух стариков со всеми их тюками и баульчиками по непонятному миру, но ей так и не удалось разнять их морщинистые руки. Старуха тотчас же зашла ко мне взять штопор, чтобы раскупорить бутылочку денатурата. Она сразу заметила, что я живу бобылем, и пригласила меня выпить с ними чашечку жидкого кофе, вскипяченного на спиртовке. Как только мой сосед легионер появился на пороге их комнаты – он зашел туда за мной, не найдя меня в моем номере, – ему тоже предложили кофе. Кофе был ненастоящий, из сухого гороха, вместо сахара в него клали сахарин, даже денатурат был вонючий эрзац-денатурат. Но пламя спиртовки наполнило наши опустошенные сердца теплом эрзац-родины и эрзац-очага. В ответ на наши вопросы старики рассказали нам, что едут в Колумбию. Они давно уже бежали из Германии, сразу же после того, как фашисты подожгли Дом профсоюза, в котором состоял старик. Их старший сын служил в немецкой армии, он пропал без вести, а младший когда-то сделал что-то скверное, родители выгнали его из дому, и он уехал из Германии. И вот теперь этот непутевый сын принимает их в свой дом в Колумбии. Мы помогли новым соседям расставить в номере их багаж. Колумбийское консульство открывалось в полдень. Старики уселись рядышком у окна. Он стал глядеть на улицу Провидения, а она принялась штопать его носки.

V

А мы с легионером – нам обоим надо было убить время, – мы пошли вниз по Каннебьер, из кафе в кафе, а затем свернули на улицу Сен-Фереоль. Чтобы доставить ему удовольствие, я передал Надин в «Дам де Пари» записочку и просил ее спуститься к нам. Как побледнел мой друг, как испугался он, когда она и в самом деле подсела к нашему столику. Она говорила с ним оживленно и приветливо, она разглядывала его ордена и попросила их все назвать. Он был совершенно смущен и растерян. Я видел, он упускает момент, не находит нужных слов. Он не мог сразу освоиться с мыслью, что та, которая казалась ему такой недосягаемой, сидит за его столиком и улыбается ему своим большим ртом.

Затем мы отправились в бразильское консульство. Канцелярия была пуста, как и в прошлый раз, а перед барьером опять столпилось, вздыхая и сетуя, множество людей. Через некоторое время из соседнего помещения вышел все тот же молодой чиновник, но на этот раз он не дошел до барьера, а остановился посреди канцелярии – он был уже ученый. Он боялся, что какой-нибудь из документов на получение визы, которыми отчаявшиеся люди начали размахивать при его появлении, вдруг случайно прилипнет к нему. Молодой чиновник хотел тут же удалиться, но мой друг, озверев, ударом ноги распахнул дверцу барьера, одним прыжком оказался в канцелярии и схватил чиновника за плечо. Я метнулся за легионером, и тогда вся толпа ожидающих ринулась за барьер в канцелярию и принялась кричать прямо в уши молодому чиновнику:

– Мы должны уехать на этом пароходе!

– Мы не можем больше ждать!

– Нам нужно попасть на этот пароход!

Мой друг продолжал крепко держать чиновника, который совершенно неожиданно начал громко ругаться по-португальски. Вдруг из соседней комнаты выскочили другие чиновники, о существовании которых никто даже не подозревал. Они оттеснили толпу назад, за барьер, всех, кроме моего друга, который не отпускал свою жертву. И тогда застучали пишущие машинки, и у всех ожидавших собрали заявления. Моему другу сунули в руки какую-то бумажку и сказали, что он должен немедленно поехать к консульскому врачу и получить справку о том, что у него нет никакой болезни глаз. Ему старательно втолковали, что он должен отправиться туда тотчас же, иначе он врача не застанет, а без этой справки ему не дадут визы. Так шаг за шагом его оттеснили за барьер и заставили покинуть консульство. Когда я через минуту вернулся назад, потому что забыл на барьере свою шапку, то увидел, что буря, поднятая моим другом, уже улеглась, за письменным столом никого не было, все чиновники снова удалились во внутренние помещения, а ожидающие вздыхали и сетовали, ибо собранные у них только что заявления так и остались лежать пачкой на барьере.

Как скверно сложились дела у легионера! Кто-кто, а уж он-то заслужил лучшего. День спустя его демобилизовали. Он спрятал свои ордена в картонную коробочку, а коробочку сунул на дно чемодана. Затем он пригласил Надин обедать. Он вернулся домой довольно скоро и был невесел. Он рассказал мне, что улыбка ее была холодной, а оживленность смахивала на вежливость. Она любезно отклонила его предложение о новой встрече.

– Я всегда недоумевал, почему Надин должна достаться именно мне. Быть может, ей кажется неразумным связываться со мной, поскольку я вот-вот уезжаю. А ведь я, не задумываясь, увез бы ее с собой.

Бразильский пароход отплывал в конце недели. Мой друг собрал – уже все нужные, документы. Ему назначили день, когда он должен был получить визу. Билет он уже оплатил. Я проводил его до консульства. Прием начинался только через несколько часов, но вся лестница была уже запружена народом, хвост очереди выходил на улицу. Время от времени какой-нибудь бразилец высовывался из окна, смотрел вниз, затем раскрывал рот, но, не издав ни звука, снова закрывал его, словно изумление лишало его дара речи.

– Они не откроют, – сказал кто-то.

– Они обязаны открыть, – возразил другой. – Ведь на днях отплывает пароход.

– Никто не может их заставить нам открыть.

– Мы их заставим! – воскликнул третий.

– Таким путем мы визы все равно не получим. На этот раз мой друг стоял в очереди тихо и только морщил лоб. Окно консульства еще раз открылось. Красивая девушка в зеленом платье посмотрела вниз и расхохоталась. Беженцы ответили ей воплями возмущения. Когда я возвращался домой, я представил себе, что они будут все ждать и ждать, ждать долгие дни уже после того, как уйдет пароход – пустой пароход в пустую страну.

Вечером в мой номер постучал легионер.

– Меня не пускают в Бразилию! – закричал он.

– Что, у тебя больные глаза?

– Нет. У меня были все бумаги, даже свидетельство от глазного врача. И даже консульство в конце концов открыли. И мне даже удалось проникнуть в кабинет консула. Но как раз в этот момент он получил телеграмму: необходимо представлять свидетельство об арийском происхождении. Теперь мне придется по французским законам вернуться в тот департамент, из которого я ушел в армию. Раз уж так обстоит дело, то я решил уехать сегодня же. Я хочу вернуться в ту деревню, где жил до ареста отца. Тогда я его вызволил из тюрьмы, а потом он умер. А теперь я в этой деревне буду дожидаться получения визы. Мне осточертел Марсель. Я хочу покоя.

Я проводил его на ночной поезд. С вокзальной площади, расположенной на холме, я посмотрел на большой город, слабо освещенный из-за опасности воздушных налетов. Вот уже тысячи лет, как он является прибежищем таких, как я, их последним приютом на этом полушарии. Я смотрел вниз с холма: город неторопливо спускался к морю, и белые стены домов, обращенных к югу, казались мне первыми вестниками африканского мира. Но сердце этого города, без сомнения, билось в едином ритме с Европой, и если бы оно когда-нибудь остановилось, то беженцы, отплывшие из Марселя и рассеянные по всему свету, должны были бы умереть, подобно тем удивительным растениям, которые гибнут в один и тот же день, на какую бы почву их ни пересадили, потому что они – побеги одного и того же корня.

В отель «Провидение» я вернулся на рассвете. Номер, где жил легионер, был уже занят. Я плохо спал – новые жильцы все время передвигали чемоданы. Утром они постучались ко мне и попросили немного денатурата для спиртовки. Это была молодая пара. Жена, видно, прежде была тоненькой и изящной, но теперь она вся как-то отяжелела, стала неуклюжей, даже лицо у нее оплыло – она ждала ребенка. Ее муж, рослый, обаятельный парень, ловко бежавший из лагеря, был в свое время офицером в республиканской Испании, и ему грозила выдача немецким властям. Он должен немедленно уехать. Поэтому они решили расстаться. Он попросил меня помочь его жене. Я смотрел на ее спокойное, теперь уже некрасивое лицо. На нем не отражались ни отчаяние, ни страх остаться одной, ни даже ее мужество, которому не было свидетеля, кроме меня, ставшего теперь ее единственной опорой, хотя мы познакомились всего полчаса назад, когда они обратились ко мне за денатуратом.

VI

Я ждал Мари в кафе «Сен-Фереоль». Было всего десять часов утра, но кафе уже заполнилось людьми, которые сидели здесь, чтобы убить время до открытия префектуры или американского консульства. Многих из них я знал, но появилось и немало новых лиц. Людской поток, стекавший в этот единственный в стране порт, над которым еще реял французский флаг, не прекращался. Людей, желавших покинуть это полушарие, хватило бы, чтобы еженедельно заполнять все корабли какого-нибудь гигантского флота. Однако беженцам не удавалось заполнить даже самый захудалый пароходишко. Под конвоем полицейского по улице прошла та женщина из лагеря Бомпар, которую я как-то встретил в Бюро путешествий у корсиканца. Теперь она уже была без чулок, меховая горжетка, которую она надела, чтобы выглядеть в этот день понаряднее, заскорузла и была вся изъедена молью. Вдруг полицейский схватил ее за локоть, потому что она пошатнулась. Видно, только что рухнула ее последняя дурацкая надежда. Завтра ее, наверно, переправят из лагеря Бомпар в лагерь постоянного заключения где-нибудь в глубине страны, и там она быстро погибнет. В древние: времена было лучше – тогда таких пленниц, можно было выкупить. Конечно, ей мог бы попасться плохой хозяин, но мог бы – и добрый. Она работала бы у него по дому, нянчила бы детей, ходила бы за птицей. И какой бы она ни была уродливой и опустившейся, у нее все же оставалась хоть капля надежды.

Мимо окна прошли трое чехов – солдат трудовой армии. Они были без оружия и без погон. В эту минуту в кафе вбежала Мари. В руках она держала транзитную визу. Я еще издали увидел красную полоску.

Она подошла ко мне и сказала:

– Гляди, они и в самом деле выдали мне визу.

Мари хотела заказать аперитив, чтобы отпраздновать получение визы, но в этот день, к сожалению, была запрещена продажа алкогольных напитков, лимонного сока тоже не подавали, не было и настоящего чая. Мари взяла меня за руку, как иногда прежде, и тихонько погладила мою щеку моими пальцами. Я спросил ее, довольна ли она. Одна ее рука лежала на моей, в другой она сжимала транзитную визу.

– Ты снова наколдовал, – сказала она. – Ты так же хорошо колдуешь, как мой друг лечит. То, чего не умеет один из вас, умеет другой.

– Боюсь, Мари, что на этом мое колдовство кончилось. Чудес больше не будет, они больше не нужны. Теперь осталось только зайти в префектуру, чтобы получить разрешение на выезд, и тогда уже будет окончательно все.

– Нет, не все. Я трижды ходила в префектуру, и все напрасно. Мне завтра велели прийти туда еще раз. Они должны навести справки в каких-то досье. Все дело в том, получил ли мой муж разрешение на выезд или нет. Если получил, то и мне его тут же выдадут. Я думаю, он оформил разрешение сразу же после получения транзитной визы. Завтра я наконец все узнаю…

Ее рука, которая все еще лежала на моей, похолодела от волнения. «Я должен немедленно пойти к Надин, – быстро соображал я в отчаянии. – Пусть она сегодня же сходит к своей подруге. Ведь она говорила мне той ночью, что у нее есть подруга, которая работает в префектуре. До завтрашнего утра это необходимо уладить».

– Я все думаю, – сказала вдруг Мари, – как им там? Так же, как здесь? Или совсем иначе?

– Где там, Мари? Что ты хочешь сказать?

Она уронила на стол транзитную визу и вытянула руку прямо перед собой.

– Там, там…

– Но где же там, Мари?

– Там… когда все кончится. В самом ли деле наступит тогда свобода, как думает мой друг? Встретимся ли мы там? А если и встретимся, не станем ли мы к тому времени настолько другими, что никакой встречи и не получится, а будет то, о чем мы здесь, на этой земле, лишь тщетно мечтали? Новое начало. Новая встреча с любимым. Как ты думаешь?

– Дорогая моя Мари, в этом городе мне удалось уладить то, что, казалось, невозможно уладить. Я знаю здесь все ходы и выходы. Я неплохо разбираюсь в механике земных дел, хотя они и весьма путаные. Здесь у меня немало знакомств. Но там… про то я ничего не знаю.

– Он, наверно, уже там… Он, наверно, думал про меня так же, как и я яро него. Он наверняка считал, что я уехала раньше его. Может ли он знать, когда я приеду? Каким пароходом? Будет ли он меня ждать? Сейчас мне кажется, что, когда мы приедем, он будет стоять на пристани и встречать меня.

– Ах, ты вот о чем! Ты имеешь в виду страну, куда тебе выдали визу? Об этом я тоже еще мало думал, но мне кажется, что там все должно быть иным, чем здесь, – другой воздух, другие фрукты, другой язык. И несмотря на это, все останется таким же. Живые будут живыми, как и до сих пор, а мертвые будут мертвыми.

– Ты думаешь, его не будет на пристани? – медленно проговорила она и взглянула на меня с недоверием. – Он не будет ждать меня с каждым пароходом?

– Там, Мари? Нет, не думаю.

И вдруг я увидел в дверях кафе Аксельрота. Вместе с ним были Паульхен, подруга Паульхена, подруга Аксельрота, толстяк с женой, вернувшиеся с Кубы. Я схватил Мари за руку, в которой она сжимала свою визу, и потащил ее через другую дверь на улицу. Мы забежали в первое попавшееся кафе.

– В «Сен-Фереоль» вошел человек, – объяснил я ей, – с которым я не хочу встречаться. Они тебя не должен видеть. Я его не выношу.

Мари рассмеялась и спросила:

– Кто же он? В чем он провинился?

– Скверный парень. Предатель.

– Предатель? – переспросила Мари, все еще смеясь. – Кого же он предал? Тебя? Или твоего друга? Или еще кого-нибудь?

Вдруг она перестала смеяться и посмотрела на меня в упор.

– Что с тобой? – спросила она. – Скажи, что с тобой?

Кого он предал? Когда? Почему?

– Перестань же наконец! – крикнул я. – Неужели ты не можешь ради меня перейти из одного кафе в другое, не спрашивая при этом сто раз «почему»?

Она опустила голову и замолчала. Я почти с отчаянием ждал, что она снова начнет спрашивать, пристанет ко мне, замучает своими вопросами и заставит сказать ей всю правду.

VII

Я отправился в «Дам де Пари» и нашел секцию, где работала Надин. Мое появление очень удивило ее. В двух шагах от нас стояла заведующая секцией. Еле заметным жестом Надин попросила меня подождать. Она как раз показывала шляпку одной даме.

Как приятно было находиться здесь, в этом месте, столь непохожем на все те места, где я обычно проводил время. Заведующая секцией хотела сама обслужить меня, но я сказал, что подожду Надин, потому что моя жена – ее постоянная клиентка. Когда Надин снимала с полки очередную шляпку и сама примеряла ее, на лице покупательницы появлялось выражение робкой надежды, которое сменялось гримасой стыда и разочарования, как только шляпка оказывалась у нее на голове. Так на моих глазах изящные шляпки превращались в колпаки гномов. После того как Надин, примерив с дюжину шляп, показала чуть насмешливой, но вполне вежливой улыбкой свое полное превосходство над покупательницей, та сделала наконец свой выбор, остановившись на широкополой, с остроконечной тульей шляпе цвета ржавчины. Шляпа эта и в самом деле шла ей больше других, в чем она могла убедиться, глядя на себя в зеркало, но зато решительно не вязалась с ее фигурой.

– Я тоже хочу купить шляпу, – сказал я Надин, потому что заведующая не уходила.

Надин стала показывать шляпы.

– Ты должна, – сказал я, как только заведующая немножко отошла в сторону, – пожертвовать мне свой обеденный перерыв. Ты должна пойти в префектуру. Я надеюсь, что там еще работает твоя подруга, о которой ты говорила мне тогда ночью…

– Ах, Розали! Она мне даже кузина. Зачем она тебе понадобилась? Ты хочешь уехать?…

Я молчал.

– Она тебе нужна, чтобы помочь этой женщине, которая причиняет тебе одни огорчения? – В ее голосе звучало легкое пренебрежение. – Хорошо, я все сделаю, чтобы она поскорее уехала.

Надин отошла к. своим полкам, крутя на указательном пальце круглую детскую шапочку, очень похожую, насколько я помню, на ту старую, помятую шляпку, которую Мари никогда не надевала, а только таскала в руках.

– Ты дашь мне сейчас адрес этой Розали. Я сам пойду к ней домой и переговорю с ней.

Заведующая секцией снова приблизилась к нам. Я взял шляпку и заплатил. На чеке Надин написала мне адрес Розали.

Я застал ее за завтраком. От запаха ухи с чесноком и петрушкой у меня слюнки потекли. Розали сидела за столом со своей матерью, толстой тупой женщиной, – такой, видно, станет и Розали через десяток лет. Розали была довольно полная, девица; ее блестящие, черные, навыкате глаза казались огромными, потому что были подведены синей тушью. Своим видом она напоминала ту собаку из сказки, у которой глаза были как мельничные колеса. К сожалению, она угостила меня не ухой, а только стаканом вина. Она ела быстро, с явным удовольствием. Мать подавала ей. Они закончили завтрак крохотной чашечкой настоящего кофе.

Я рассказал ей суть моего дела и разложил на столе все документы. Она вытерла рот и, опершись грудью о стол, принялась перебирать бумаги своими короткими, толстыми пальцами.

– Вы можете трижды быть другом Надин, но ради вас я не стану рисковать своим местом.

– Вы же видите, все мои документы в порядке, есть и виза, и транзитная виза. Мне только нужно, во что бы то ни стало нужно получить завтра разрешение на выезд. Я отблагодарю вас за труды.

– Вы напрасно думаете, что я такая же, как Надин. Вознаграждением за мои труды может быть только сознание, что я помогла человеку, которому угрожала опасность. Я с удивлением посмотрел на нее. Значит, природа надела на нее маску пучеглазой толстухи, скрывавшую ее истинное лицо – строгое, доброе и мужественное. Мне стало стыдно, что я собирался ее подкупить и думал только о том, как бы это половчее сделать.

– Почему вам это необходимо именно завтра утром? – спросила она.

– Завтра утром прекращается запись на пароход, а без разрешения на выезд меня не запишут в окончательный список.

– Вы ведь все равно еще не внесли налоговый сбор.

– Мне достаточно будет предъявить в пароходстве справку, что мне выдадут разрешение на выезд, как только я внесу деньги.

Розами давно уже перестала удивляться фокусам пароходных компаний, поэтому она только спросила:

– Вы твердо решили уехать с этим пароходом?

– Да, твердо.

Она задумалась, подперев голову своими пухлыми кулачками.

На столе перед ней были разложены мои документы. Она была похожа на гадалку, читающую по картам мою судьбу.

– Вот ваше удостоверение беженца. Вы покинули Саарскую область и поселились во французской деревне. В таком случае вам нужно разрешение нашего правительства на то, чтобы покинуть Францию. Судя по этим бумагам, вы по рождению немец. А это значит, что вам нужно также разрешение немецкой комиссии. Подождите минуточку, я достаточно хорошо разбираюсь в документах такого рода, чтобы сказать, фальшивые они или нет. Скорее всего, фальшивые. Минуточку… Только не волнуйтесь. Каждый из документов как будто настоящий, и все же все вместе они не внушают доверия. Я пока не могу вам точно сказать, почему мне так кажется. Для этого мне надо было был изучить их получше. А мне сейчас неохота этим заниматься. Но на один вопрос вы все же должны мне ответить. Вы ведь требуете от меня, чтобы я ради вас рисковала. За это я могу потребовать от вас некоторой откровенности. Рискните честно ответить на один вопрос, который интересует меня лично. За что вас преследуют немцы?

Я был поражен ее вопросом. Никто за последние годы не проявлял ни малейшего интереса к моей старой, давно пережитой истории. Только эта девушка, которой в префектуре ежедневно рассказывают сотни подобных историй, продолжала их выслушивать с вниманием и со своего рода глубоким уважением.

– Я бежал из концентрационного лагеря, – сказал я, – и переплыл Рейн.

Она взглянула на меня, и мне показалось, что я увидел ее истинное, строгое лицо.

– Я сделаю все, что смогу.

Мне было очень стыдно. Впервые здесь человек помогал мне – тому, кем я был на самом деле, и все-таки эта помощь предназначалась не мне. Я схватил ее маленькую пухлую руку и сказал:

– У меня к вам еще одна просьба. Если кто-нибудь сегодня или завтра спросит вас обо мне, если кто-нибудь захочет узнать, уехал ли я уже или только собираюсь уехать, прошу вас, не говорите ничего, не дайте себя разжалобить. Скройте, что я был сегодня у вас… Поймите меня, никто не должен знать, что я уехал.