Текст книги "Все, что вы хотели, но боялись поджечь"

Автор книги: Анна Козлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Тут я, пожалуй, с Живержеевой соглашусь. – Морозова вынесла свой вердикт, и все с жаром ухватились за новую тему – досадной пропажи из магазинов карандаша для глаз «Christian Dior» оттенка «серый уголь».

За стеной безнадежно, как собака, которую никогда не впускают в комнату, вздохнул Дима. Женя Левин в такие минуты обычно отгораживается от женских коллег наушниками.

Интересно, чего мы ждем от мужчин, посвященных во все подробности наших менструальных циклов, косметических предпочтений и диет? Неужели это именно они должны быть сильными, решительными, должны знать, чего хотят, и, самое смешное, хотеть нас? Должны удивлять нас каждый день, изнемогать в тестостеронной температуре, добиваться, овладевать, брать нас замуж и делать нам детей…

– Чего задумалась, Сашок? – выдернула меня из мрачных мыслей Лиза.

– А… Я… А сколько времени? – спросила я.

– Двадцать минут седьмого, – с готовностью ответил Дима.

– Девчонки, я домой пойду, – я погасила компьютер и начала собираться.

– Подожди, я с тобой! – Морозова ринулась к своему столу, чтобы ускорить сборы.

Люба, недовольно на нас поглядывая, принялась названивать Журкину, интересуясь, во сколько он ее заберет.

Мы с Лизой спустились вниз на лифте, миновали турникет и вышли на улицу. Она пошла к метро, а я села в машину. Правая рука механически повернула ключ зажигания, правая нога механически отжала тормоз. Ручной тормоз – вниз, передача, левый поворотник – вот и поехали. В магазине у дома я купила себе килограмм испанских слив и два персика. Персики оказались безвкусными, как побывавший во многих ртах кляп, а сливы просто недозрели. Я выпила чашку мятного чая, легла в постель и посмотрела по лэптопу фильм «Не уходи» с Пенелопой Крус. Суть его сводилась к тому, что один мужчина может при желании сделать несчастными неограниченное число женщин рядом. Когда Пенелопа Крус умерла, я заплакала. Плача, выключила компьютер и свет. Сегодня я не буду читать психологическую литературу, нет сил.

Перед тем как заснуть, я вспомнила, что надо отправить Пете свои новые фотки, он просил.

Бабушка умерла, когда мне исполнилось семнадцать, и я напряженно готовилась к вступительным экзаменам в институт. Примерно в это же время папа решил тряхнуть стариной и еще раз женился, а дядя Слава, раскидывая нехитрый пасьянс между моей мамой и Алиской, отдал предпочтение последней. Алиска в рекордные сроки залетела и осчастливила дядю Славу дочкой. Я только не помню, как они ее назвали – Полина или Пелагея?.. Я осталась жить в бабушкиной квартире, а Петя остался с мамой и со временем превратился, по ее словам, в «бесчувственного аутиста». Чтобы не общаться с мамой и дядей Славой, он погрузился в недра «материнских плат», жестких дисков и прочих компьютерных примочек. Единственным человеком, которого он терпел, была я. В пятнадцать лет Петя выиграл какую-то международную компьютерную олимпиаду, и его позвали учиться в Америку. Мы редко разговариваем по телефону, зато каждый день переписываемся в сети. Надо не забыть про фотки…

СРЕДА

Мне снится сон, как будто я нахожусь на пляжной вечеринке, все гости в ярких платьях, у женщин распущенные волосы, мужчины – босиком. В баре смешивают коктейли. Я все время стою у бара и пью, пью, пью. Я знаю, что все эти изысканные сочетания спиртного заказали другие люди, и они их ждут, но бармен то ли пьян, то ли не видит меня – он ставит бокал с очередным шедевром на стойку, чтобы его отнесли клиенту, а я перехватываю и выпиваю. В какой-то момент мне это надоедает. Я ухожу от стойки, я совершенно не пьяна и иду вглубь пляжа, мимо целующихся пар, мимо девушек, строящих кому-то глазки, мимо компаний друзей, сгибающихся от хохота. Я вижу, что везде – алкоголь. По периметру пляжа стоят огромные автоматы, как для минеральной воды, и из них на песок льются ром, виски, водка. Похоже, только я переживаю, что алкоголь пропадает, все остальные развлекаются. Они время от времени подходят к бару или к автоматам, наполняют свои стаканы и снова уходят. А я мечусь между фигурами и не могу понять, как же можно так поступать? В конечном счете я вижу огромный прозрачный стакан, который валяется на песке. Я беру его, подхожу к автомату, и в мой стакан вместо рома льется менструальная кровь. Это чувствуется по запаху, он очень мерзкий. Но кровь уже в стакане, и я должна пить. Мне не хочется, у меня возникает ощущение, что все остальные прозрели гораздо раньше, но я все же зажмуриваюсь и делаю маленький глоток. В ту же секунду над пляжем проносится оглушительный вой, все либо приседают, закрыв уши ладошками, либо куда-то бегут, как обезьяны. Я вдруг смотрю на себя и вижу, что мое тело огромно, оно и есть весь этот пляж, оно подключено ко всем автоматам, и я виновата в том, что вместо рома, виски и водки из него вдруг пошла кровь. Вой нарастает, я кричу: «Хватит!» и просыпаюсь от звука будильника, поставленного на 8.00.

Я в холодном поту. Я бегу в душ и отмываюсь от этого сновидения, как от хренового секса. Выключаю душ, вытираюсь полотенцем, набрасываю халат, выхожу из ванной. Иду на кухню, ставлю чайник. Меня не покидает ощущение какого-то дешевого фильма ужасов, мне по-настоящему неприятно. Когда я ставлю чайник, дрожат руки. Я понимаю, что не смогу сегодня накраситься. Не смогу налить кофе в чашку с букетом. Потому что мне подарил ее Гриша Смирнов.

Я все же делаю над собой усилие – втираю в кожу тональный мусс «LANCÔME». Понемногу эта процедура успокаивает меня в силу своей обычности, а значит, и безопасности. В 9.15 я выхожу из дома и закрываю дверь на ключ. На два оборота. Все вроде как нормально.

Если верить информации, которую все мы черпаем из книг по занимательной женской психологии, сны – это путешествие нашего «Я» по бессознательному не без попытки бессознательного вступить в диалог. Сегодняшний сон свидетельствует о том, что мое бессознательное есть мое тело, которое я ненавижу. Что ж, так оно, видимо, и есть. Мне все время кажется, мое тело смотрит на меня с непередаваемым страхом и отвращением, какие могут обнаружиться в глазах собаки, которую не кормят и постоянно бьют. Мое тело ненавидит меня не меньше, чем я его, и боится меня. Еще бы, оно знает, что я могу в любой момент его уничтожить. Гриша это тоже знал.

Когда он начал меня трахать, мне было двадцать два. Ему – пятьдесят один. Мы ложились в постель, и он говорил: «Я рекомендую тебе делать это ртом», – потом, когда ему казалось, что ртом я сделала достаточно, он довольно страстно приподнимал меня вверх от собственного паха, укладывал на спину и входил в меня. Только с ним, как бы пафосно это ни звучало, я поняла истинный смысл секса – до него я трахалась скорее потому, что так было принято в обществе и все об этом говорили. Сама я не очень понимала, зачем все это нужно. В привычно нагнетаемой истерии по поводу постели мне чудилось что-то бесконечно фальшивое и даже ужасное. Ни один из моих мужчин (если это можно так назвать) не доставил мне даже тени удовольствия. По крайней мере, в тот момент, когда мы оказывались наедине и поблизости от постели. От него я тоже не ожидала, скажем прямо, прорыва или какого-то принципиально нового подхода к половому вопросу. Я вообще никогда не умела его предугадывать. Просто некоторое время ему почему-то нравилось со мной есть, мы постоянно вместе обедали, ужинали, а иногда даже завтракали. И однажды он сказал мне: «Я хочу тебя трахнуть». «Хорошо», – ответила я.

Мы ели цыпленка.

Наш, если можно так выразиться, роман был вполне предсказуем, и даже странно было бы, если бы он не случился. Я только окончила институт, не почерпнув из пяти лет учебы ничего, кроме нескольких по-настоящему хороших книг русской и зарубежной литературы. На моем умении писать это, правда, никак не сказалось. Гриша был главным редактором вполне себе приличной газеты, в которую я устроилась работать корреспондентом. Моя мама считала, что это большая удача. Когда она узнала, что я сплю с Гришей, она приободрила меня фразой:

– Он хотя бы главный редактор, а не какая-то шваль!

Гриша был успешно женат в четвертый, что ли, раз и представлял собой такого вечного журналиста-шестидесятника, питающего необъяснимую любовь к джинсовым курткам, курящего, пьющего, в глубине души презирающего женщин, но имеющего с ними крайне запутанные, скандальные отношения. Во всяком случае, у него постоянно кто-то был, и все его женщины, включая даже действующих, всегда были глубоко на него обижены.

В моем случае все повторилось до унизительных мелочей. На планерках я ловила на себе оценивающий взгляд, в курилке мне адресовалась персональная улыбка и временами скупая похвала за удачную заметку. Разница была только в том, что мной заинтересовался не Алексей Николаевич, а Григорий Иванович, мне было не двенадцать лет и циничное пользование моим телом и психикой уже не было уголовно наказуемо. Григория Ивановича могли только мягко пожурить, вздумай я вдруг покончить с собой. Да и то, он бы сумел привести почтенной публике неопровержимые факты моего сумасшествия. В конечном счете, вы же не будете сочувствовать проститутке, которая немного тронулась за годы отсосов, аналов и просто ебли и теперь бегает по улицам в одном белье в поисках того, кто решится совершить с ней все то, к чему она так привычна?

Когда мы оказались у Григория Ивановича дома (где наблюдались все следы многолетнего женского присутствия), он показал мне на диван. Я разделась совершенно спокойно, потому что где-то в подсознании я предвидела подобный исход нашей гастрономической связи. И еще я всегда очень любила дорогое нижнее белье. То есть мне было не стыдно раздеться. Он тоже разделся. До трусов. Мы легли на этот разобранный диван, где он, наверное, спал со своей четвертой женой. Я из уважения к традициям и потому, что я всегда так делала, поцеловала его в губы и положила руку ему на член. Член никак не отозвался, и тогда Гриша сказал: «Я рекомендую делать это ртом».

Я не видела в минете ничего унизительного. Я сосала (насколько это вообще возможно) увлеченно и с достоинством. Я сжимала губы и щеки, чтобы мужская плоть не соприкасалась с моими острыми зубами, я расслабляла горло, чтобы мужчина мог свободно совершать толкательные движения в направлении моего пищевода, не вызывая в ответ рвоту. В мою голову в такие моменты лезли самые разные мысли.

Например, я думала о том, существует или нет вагинальный оргазм, и если существует, то почему я его не испытываю? Жарко или нормально у меня внутри с точки зрения попадающего туда мужчины? Будет ли мне так же приятно, если мои соски будет ласкать языком не любовник, а сосать мой ребенок? Почему можно неделю таскаться в спортзал, ничего при этом не жрать и похудеть всего на три килограмма, а после двух бессонных ночей с курортным любовником отощать до выпирающих ключиц? Все эти вопросы до сих пор кажутся мне весьма полемичными, на некоторые из них я даже нашла научные ответы, но сказать я хочу не об этом. А о том, что вагинальный оргазм действительно существует, и впервые я испытала его в Гришиной квартире, на диване, где он обычно спал со своей женой.

Именно с этого момента в наших отношениях возникли серьезные сложности. Потому что на мужчину, который открывает что-то новое в тебе, смотришь тоже по-новому. Идиотическая вера парней в то, что женщина всегда помнит того, кто первый ее трахнул, не выдерживает никакой критики. Я даже не помню, как его звали и представлялся ли он. Единственное, что сохранилось в памяти, – хлынувшая кровь, паника от невозможности ее остановить и вопрос, услышанный из ванной:

– Блин, ты че, девочка?

К удовольствию это никакого отношения не имело.

Помнишь мужчину, который сделал тебе что-то приятное. Например, первым полизал – этого чувака я никогда не забуду, хотя осуществленное им из лучших побуждений действие доставило мне в будущем массу проблем. Ведь получалось, что я в силу своих личных особенностей неудержимо проигрываю актрисам порнофильмов и, что самое ужасное, огорчаю своих мужчин. Я же не могу кончить за те, в лучшем случае, десять минут, пока они надо мной потеют. А это, безусловно, оскорбляет их, так как порождает сомнения в собственной неотразимости и знании любой телки как своей правой руки. Этого мужчины не любят больше всего. В попытках избавиться от раздражения по поводу такого рода ситуации они разделяются на две группы. Ну, разумеется, только в том случае, если я им не подыграла, охнув, ахнув и пару раз сильно сократив мышцы влагалища. «Милый, это было что-то, я чуть сознание не потеряла, так мне хорошо…»

К первой группе относятся непробиваемые кадры, говорящие тебе:

– Слушай, у тебя какие-то проблемы, со мной все бабы кончают.

Ко второй – те, которые начинают лизать. Сначала ты такому классному парню дико благодарна и просто сходишь по нему с ума, потом куннилингус начинает казаться обычным дежурством, о котором можно невзначай попросить в течение дня. А потом ты расстаешься с этим парнем, не из-за куннилингуса, а по другим причинам, просто так вышло. И все, с кем ты пытаешься его забыть, лижут так, что приходится симулировать уже клиторальный оргазм, только чтобы они прекратили лизать, и ты начинаешь чувствовать себя не просто ущербной неудачницей, а основательницей этого движения.

В случае с Гришей все случилось быстро. После того как его член уверенно закаменел в моих устах, он приподнял меня, положил на спину и вошел в меня. За многие дни, недели и месяцы я умудрилась хорошо рассмотреть лицо Гриши, потому что мы много говорили. Но когда мы занимались сексом и его глаза были прямо над моими, его язык переплетался с моим, я почему-то совершенно не хотела его видеть. Я вообще ничего не хотела о нем знать, кроме того исчерпывающего факта, что его член внутри меня.

Я попробовала привычно отключиться, но вдруг что-то изменилось в этой необходимой, безличной долбежке. Я в ужасе распахнула глаза и даже приподнялась. Он упрямо, но не грубо надавил мне на плечи, чтобы я вернулась в прежнее свое положение. В состояние тела, которое ебут. Но я уже не могла.

Моя грудная клетка сжималась, руки дрожали. Потом он часто жаловался, что я его царапаю – это было особенно смешно. Я всегда думала, что царапают любовников какие-нибудь женщины-кошки или актрисы порно, но уж никак не такие как я. Так уж получилось, что, когда он вошел в меня, мне внутри себя места уже не нашлось. Подобное положение вещей, наверное, и зовется любовью.

В 10.22 я приезжаю на работу. Там совершенно ничего не изменилось, кроме того, что мне не хочется видеть своих коллег. Коротко со всеми поздоровавшись, я сажусь к компьютеру, вставляю в уши наушники и врубаю Сурганову. За моей спиной все переглядываются понимающими взглядами, которые можно выразить одной фразой:

– А что, Живержеева сегодня не в духе?

По-своему он тоже меня, наверное, любил. Во всяком случае, он любил проводить со мной время. Конечно, в девяносто девяти процентах этого времени мы трахались, но оставалось и что-то дополнительное. У него, во всяком случае. У него было еще что-то, кроме меня. У меня был только он и экран мобильного телефона, который я наблюдала не хуже какого-нибудь разведчика МИ-6. Больше всего на свете я боялась не рака и не СПИДа, а того, что пропущу его звонок.

Он, разумеется, спокойно жил, отводил дочку Машу в детский сад, собачился с женой и в целом не считал себя чем-то мне обязанным. Он развлекался со мной, и это выглядело нормальным с позиций его возраста и социального статуса, а я была в него по уши влюблена. Чего уж тут непонятного?

Если он уезжал в командировки, я просто сходила с ума. Я переставала есть, как только он говорил мне (предварительно трахнув), что уедет на пару дней. Я не могла без него двух часов, какие уж тут «пара дней». Думаю, я вела себя ужасно. Но он мне об этом никогда не говорил. Многие имеющие какое-то смутное отношение ко всей этой истории люди считали, что рано или поздно я его достану звонками, смс-ками, истериками в аэропортах. Что он пошлет меня к чертям собачьим, что ему надоест и все такое, но только не он. И когда он возвращался ко мне, я затаскивала его в постель. Мы занимались любовью с какой-то исступленностью, словно бы с вызовом. Его раздражало, что у меня дома срач и гора посуды в раковине, но в принципе он не зацикливался на этой ситуации. И еще я не умела готовить. По утрам на кухне за приготовлением яичницы легче было застать его, а не меня. А своей жене он всегда врал про день прилета. Потому что из аэропорта сразу ехал ко мне и задерживался. Иногда на сутки. Иногда на три дня.

Я не думала об этой женщине неприлично долгое для участницы подобных отношений время. Мне даже казалось, что мне на нее попросту плевать. Но однажды она уехала вместе с дочкой Машей отдыхать в Грецию, а у меня отключили горячую воду. Грише ничего не оставалось, как милостиво пригласить меня помыться с комфортом, а заодно и на диван. Это как водится.

Пока я сушила волосы в ванной, он почувствовал усталость и решил снять ее единственно привычным способом – алкоголем. Он крикнул, что уходит в магазин, я прокричала в ответ:

– Хорошо!

Как только дверь за ним захлопнулась, я бросилась в их спальню, где, я видела, прямо над телевизором сентиментально обосновалась полка с семейными альбомами. Я стащила их с полки охапкой и бросила на кровать, куда тут же села сама, распахнув первый попавшийся альбом. Тогда я впервые увидела лицо Гришиной жены, я увидела их свадьбу, как он стоит с ироничной улыбкой и в черном костюме у какого-то загса, а она разочарованно смотрит на носки своих туфель. Я хорошо рассмотрела эти туфли – белые, лаковые, на удобном квадратном каблуке. Практичные.

Она показалась мне ужасной. Она была некрасива, она вообще была никакая. Женщина, которая выходит замуж в туфлях на практичном каблуке. Женщина, которая любит отдыхать в Финляндии, которая ест тортики в кофейнях, не выщипывает брови, не знает, кто такой Мишель Уэльбек, не пьет, конечно, не покупает белье на новогодних распродажах и даже в Греции не изменит своему мужу со смотрителем пляжа.

О чем он с ней говорит, интересно? Как они познакомились? Почему он решил на ней жениться? И если он на ней женат, живет с ней, каждое утро сталкивается в ванной с этим лицом, для чего здесь нужна я? Я вернула семейные фотоальбомы на место и вернулась в ванную, чтобы досушить волосы. Фен размеренно гудел, мои руки механически орудовали щеткой. Я увидела в зеркале свое лицо, я поняла, причем совершенно объективно, что оно красиво. Я повернулась боком и увидела, что у меня нет живота и не висят бока. Я повернулась к зеркалу задом и задрала халат: у меня отличный зад, переходящий в такие длинные ноги, что я не могу летать ни в каких самолетах, кроме «боингов», потому что только в «боинге» я могу их спокойно вытянуть.

Короче, я не могла соревноваться с его женой только в одном пункте – на ней он был женат.

С утра, вечером, днем, в постели, до постели и после я говорила только то, что фактически даже не требовало вербального подтверждения. Я люблю тебя. Люблю. На большее меня не хватало. С другой стороны, что еще я могла ему сказать? В чем признаться? Или нагружать эту безотчетную любовь какими-то мифическими его достоинствами? Например, сказать, я люблю тебя, потому что ты очень умный, очень талантливый, очень состоявшийся. Это было бы ложью.

Мы могли говорить по телефону часами. Сначала я рассказывала, что со мной произошло за текущий день, а потом просила о встрече. Иногда он разрешал, иногда говорил: «У меня много работы». Что представляла собой его работа, я знала. Он всеми руководил и много орал. И еще нервничал. Он вообще легко мог взбеситься. Наш разговор разнесла бы в пух и прах любая феминистка. Это было по-настоящему ужасно, для женщины, для меня, в частности. Привожу в подтверждение классический пример.

– Можно я к тебе приеду? – это я. Естественно.

– Нет, – говорит он. Совершенно спокойно.

– А почему?

– Потому. Сашенька, у меня куча работы.

– А я тебе не буду мешать. Я даже не буду склонять тебя… ну… ни к чему… Можно я приеду?

– Нет. Я думаю, нет.

– Почему? Ну пожалуйста, я не буду тебя отвлекать, клянусь.

– Сашка, не делай из меня идиота, я знаю, что будет, если ты приедешь.

– Нет, клянусь, этого не будет.

– Ну конечно.

– Если бы ты не хотел, чтобы я приехала, ты бы со мной не разговаривал. – И несколько неуверенно: – Так долго, во всяком случае…

– Я говорю с тобой, потому что ты часть моей жизни. Не более и не менее. Саш, не доставай меня.

– Гриша, я скучаю по тебе. Мне просто хочется тебя увидеть, разве это…

Тут он меня перебивает:

– Ты просто достанешь меня. Ты сначала пойдешь в ванную, через три секунды прокричишь, где у меня шампунь, потом я к тебе приду объяснять, где у меня шампунь, потом ты меня затащишь в эту сраную ванную, потом я, естественно, не выдержу и… нет. Сашок, не сегодня.

– А ты меня любишь? – переводила я тему, понимая, что он злится. И оттого, что ведет этот разговор, и оттого, что не может его закончить.

– Саш, у меня на самом деле до хера дел.

– Ты не ответил.

– Что ты спрашивала?

– Знаешь, просто озадачилась проблемой наших отношений. Ты меня не любишь, я тебя…

– Не верю тебе ни секунды.

– Но у тебя есть хотя бы минутка в день, чтобы отвечать на мои звонки и смс-ки?

– Есть. Я всегда тебе отвечаю. За исключением тех случаев, когда я сплю.

Я сдаюсь:

– Я люблю тебя, я хочу тебя увидеть.

– Не сегодня.

– Ты меня не любишь?

– Это странный вопрос.

– Это нормальный вопрос.

– Саша… Тебе что, некого помучить? Могу подарить тебе кота.

Ни один мужчина никогда не заметит того, что заметит женщина. Даже женщина, которая любит отдыхать в Финляндии. Когда его жена вернулась вместе с дочкой из отпуска, она нашла в своей квартире много интересного. Наводящего на мысли. Но поскольку она была из тех женщин, на которых женятся, она не решилась устраивать разбор полетов до того, пока не завладела его мобильным. Это случилось через пару дней после возвращения. И она закатила ему скандал. Я помню, что он ужасно разозлился, приехал среди ночи ко мне и все рассказал. И меня это до глубины души поразило. Я постеснялась спросить, какой реакции на очевидную измену он ожидал от женщины, которая вышла за него замуж. Пускай даже в туфлях на практичном каблуке.

– Саня, – сказал он, сидя напротив меня за столом на кухне, – как я устал. Как я устал.

– И что теперь? – спросила я.

– Я не знаю что, – ответил он.

Он привез бутылку «Jim Beam» и колу, и мы порядочно нажрались.

– Знаешь, что я знаю? – вдруг спросила я, понимая, что с минуты на минуту придет время душа, массажного масла, презервативов, предложений из серии: «Пожалуйста, сегодня ты сверху» – и так дальше.

– Что? – Гриша удивленно на меня посмотрел.

– То, что ты никогда, никогда на мне не женишься, несмотря на все то, что ты говоришь.

Он молчал.

– И я даже знаю почему, Гриш, – я плеснула себе виски и выпила, не разбавляя кока-колой. – Все потому, что я никогда не смогу стать такой безопасной, как твоя нынешняя жена.

– Да, ты абсолютно права, – наконец сказал он. – Я не верю тебе, вот и все.

– То есть получается, ты можешь верить только той бабе, которая на хуй никому не нужна, потому что она – дура и уродка?!! – вдруг заорала я.

– Мне так проще, – спокойно ответил он.

Наверное, именно в тот вечер, когда ему закатывают истерику сначала жена, а потом любовница, мужчина и убеждается, что он очень даже крут. Несмотря на то что ему пятьдесят один, он не стал за эти годы миллионером, не написал ни одной книги и даже член у него встает только после продолжительного минета, он может выйти на ночной Кутузовский, поймать тачку, назвать адрес модного бара, догнаться пивом и почувствовать самое важное, что есть в жизни мужчины. Он всех имеет (ну, или хотя бы этих двух), а его все хотят. Чем не итог?

Утром, проспавшись после виски, я вспомнила, что выгнала Григория Ивановича вон, и это обстоятельство наполнило меня какой-то даже решимостью. Я встала, приняла душ, выпила кофе, накрасилась и поехала в газету. Его на рабочем месте, как ни странно, не оказалось. Я оставила у секретарши заявление об увольнении по собственному желанию, после чего вышла на улицу и почувствовала себя необычайно свободной. Кажется, это случилось в четверг.

Моя свобода продолжалась вплоть до понедельника, 21.45, когда он позвонил мне из «Che», чтобы сообщить, что не представляет своей жизни без меня, безумно меня любит и, если я этого так хочу, готов на мне жениться. Я сказала, что подумаю.

Но через двадцать минут ему перезвонила и сообщила, что еду в «Che».

Мы провели очередную незабываемую ночь, несколько дней он жил у меня, а потом ему позвонила жена – она простила его. И он может вернуться домой. Что он и сделал незамедлительно. Разговор у нас случился в курилке на работе.

Выслушав важную информацию, я почувствовала, что у меня на глазах выступают слезы.

– Все, Гриш, – сказала я, отворачиваясь к урне, чтобы затушить только прикуренную сигарету. – Возвращайся. Я все равно так больше не могу. А там у тебя ребенок.

– Сашок… Я тебя так…

Я ушла, не дождавшись конца этой фразы, обещавшей быть очень утешительной.

Мы не виделись полтора месяца, за которые я наконец нашла себе приемлемую работу. Не знаю, что меня держало, но я никак не решалась зайти к нему в кабинет со второй просьбой об увольнении. И это учитывая тот факт, что мне каждый день звонили из журнала, в котором меня ждали, и спрашивали, когда же я наконец принесу им свои документы на оформление.

Предел наступил, когда в редакцию приехала его жена с обедом для него. В комнату, где я сидела с еще одной девочкой, служившей светским обозревателем, ворвалась секретарша и, понизив голос, сказала:

– Видали, а? Григорий Иваныча жена приперлась…

– Да ладно? – поразилась я.

– Я тебе говорю, – заверила она, – привезла какие-то судки с гречневой кашей. Страшная как я не знаю что, видимо, понимает, что на него тут много всяких охотников, хочет типа территорию пометить…

Я повторно написала заявление в присутствии секретарши, после чего собрала вещи и упорхнула из редакции навсегда.

На новой работе я сразу предупредила начальство, что мне нужен отпуск. Меня поняли и пообещали отпуск в любой понравившийся мне момент.

За год, проведенный с Гришей, я перестала ощущать себя личностью. Мне казалось, что меня расчленили и раскидали, я не знала, где я и как мне себя собрать. Да и возможно ли это в принципе? Я ловила себя на том, что не могу запомнить элементарных вещей, не могу разложить бумаги на столе, не могу выйти в магазин за хлебом.

Я выходила из дома и не помнила, зачем я вышла? Что мне нужно?

Я возвращалась в квартиру, матеря себя на чем свет стоит, и уже в лифте вспоминала, что дома нет хлеба. Я снова спускалась вниз, шла по направлению к магазину и покупала там все что угодно. Сгущенку, спрайт, сливочный сыр, журнал «ОК», но только не хлеб. Я забывала о хлебе. И эта херня повторялась изо дня в день, из часа в час, из минуты в минуту. Мой разум спал, мое тело пыталось сделать вид, что все нормально и жизнь продолжается. Хуево, но продолжается.

Без хлеба, без молока, без стирального порошка и «Калгона» я прожила до середины лета. Единственным, что я не забывала покупать, были сигареты. Даже алкоголь не мог с ними поспорить, потому что, иногда выпив оставшегося после визита шокированной моим состоянием подруги вина, я выходила в мир с целью купить еще алкоголя, но тут же об этом забывала и часами бродила по улицам с наушниками от айпода в ушах. Я даже не могла осознать, что страдаю, что мне плохо. Я этого не чувствовала. Мне просто казалось, что мой внутренний процессор выбрал режим тотальной экономии энергии, чтобы не сгореть.

15 июля я, как всегда, пришла с работы домой, помылась и включила телевизор. В этот момент в дверь позвонили. Я открыла, даже не посмотрев в глазок. Зачем это нужно? Если ко мне ворвется психопат и порежет меня на куски, наступит хоть какое-то разнообразие.

Но вместо психопата ко мне ворвался Гриша. Он прижал меня к стенному шкафу, шепча традиционный набор фраз: «Я больше не мог терпеть», «Я люблю тебя, Саша, люблю», «Как я по тебе скучал, как я тебя хочу», «Ты – моя единственная», «Все, малыш, прости, этого больше не повторится», «Я понял, что я не могу без тебя жить».

И отодрал меня прямо в прихожей.

С собой у него, помимо эрекции, оказались две бутылки французского вина. Мы пили вино прямо в постели, я все время отворачивалась, чтобы не заплакать, а он плакал в три ручья. Выяснилось, что Гриша несчастен и с женой, и на работе. Ему меня не хватает. Он думал, все, что между нами было, – обычная фигня, только секс, но события последних месяцев заставили его изменить свое мнение. В ответ ему и полбутылке красного вина я, захлебываясь, рассказала, как тоже страдала. Он предложил мне прямо завтра позвонить в какую-нибудь говенную туристическую фирму и заказать тур на двоих куда угодно. Чтобы просто побыть вдвоем. Посидеть на пляже, попялиться на закат, попить круглосуточного бухла системы all inclusive.

– Ты хочешь поехать со мной отдыхать? – спросила я, целуя его в губы.

– Да, – ответил он, тоже целуя меня.

Наутро он своего мнения не изменил, и мы забронировали тур в Египет. На двоих. По системе all inclusive.

Когда у него случалось плохое настроение, он меня поучал. Он нарочно задавал мне вопросы, на которые я не знала ответа, а потом с брезгливым участием качал головой. Это означало, что мне удалось в очередной раз его поразить. Своей дремучестью, тупостью и необразованностью. Своим детством.

– Ну а что тут, собственно, удивляться, – говорил он в стотысячный раз, – когда я увидел на тумбочке, сколько там, я забыл, сто, что ли, романов Дарьи Донцовой, о чем вообще может идти речь?

– Я иногда просто хочу отдохнуть умом, – оправдывалась я.

– А ты не отдыхай, не отдыхай умом, Сашенька, – отвечал он, – ты им работай хоть немного.

– Я не дура, – огрызалась я.

– Конечно нет. Ты – набитая дура!

– Если я чего-то не знаю, не надо меня унижать.

– Чего-то?.. Ты вообще ничего не знаешь, тотально ничего не знаешь.

– И что теперь?

– Да ничего, – он пожимал плечами и тут же щелкал меня по лопаткам, – ну, не сутулься, Саша, ты же красивая девица, чего ты согнулась, как вязальный крючок?

– На себя посмотри.

– Что ты сказала? – он даже наклонялся ко мне, чтобы лучше расслышать.

– Ничего.

– Нет, ты произнесла какую-то фразу. Пэтэушницы советского времени. Повтори, пожалуйста.

– Я сказала: на себя посмотри. Тебе по буквам?