Текст книги "Все, что вы хотели, но боялись поджечь"
Автор книги: Анна Козлова
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
Он внимательно смотрел на меня, слегка прикусив нижнюю губу.
– Нет, – говорил он наконец, – не надо, хватит уже с меня на сегодня.
И я взрывалась.
– Ты сам меня доводишь! – кричала я, вцепившись ему в рукав. – Если у тебя плохое настроение, я не обязана все это слушать! Ну, если я такая дебилка, то не встречайся со мной, пошли меня на хуй! Чего ты стоишь, скажи еще, что я – истеричка!
– Это правда.
– Знаешь еще что – правда?
Он молчал несколько секунд. Потом отворачивался, искал по карманам сигареты.
Я давилась слезами, тоже от него отворачивалась. Он замечал, что перегнул палку, и пытался меня развернуть. Я вырывалась.
– Извини, – говорил он, – правда, извини.
Я кивала.
Он становился ласковым и спокойным, рассказывал мне интересные истории, шутил. Я слушала его, изредка перебивая какой-нибудь тупостью. Например, если все это происходило за столом, я сворачивала листик салата, потом надкусывала, показывала ему и говорила:
– Смотри, какая у меня розочка получилась.
Он смотрел:
– Хорошая.
У всех есть недостатки, а у него из них можно было высаживать сады. Честно говоря, он был стареющим похотливым ублюдком, но мне было с ним хорошо. Вернее, я просто не могла без него, он был мне нужен. Когда мы сидели у меня дома на кухне, пили вино, я сворачивала розочки из салата, а он читал мне стихи расстрелянного в 1937 году Николая Олейникова, я чувствовала, что абсолютно, бесповоротно счастлива. Я знала, что даже в одной постели, под одним одеялом, тесно соприкасаясь кожей, я все равно никогда не сумею им насытиться. Рядом с ним мне его не хватало. Мы смеялись, он гладил меня по руке, иногда (после мощного скандала) он становился совершенно расслабленным. И я почему-то тоже. Я шла в душ, мы ложились, переплетались, целовались. Мы трахались, шептались, у меня на губах была его слюна, его запах, я лежала с закрытыми глазами. Потому что все, что он делал со мной, казалось прекрасным.
И когда он кончал (я всегда раньше), мы соприкасались мокрыми лицами, я говорила ему заплетающимся языком:
– Гриша, я люблю тебя, никогда, никто меня так…
Он прикрывал мой рот ладонью:
– Я не верю ни единому твоему слову.
Разлука с любимым, конечно же, обостряет любовь к нему. И думаешь только об этом. Странным образом те горячие точки ваших отношений, те «непреодолимые противоречия», из-за которых вы расстались, забываются. Но никуда не исчезают. Стоит только переспать спустя пару месяцев тоски, как вот оно все разом и вылезает. И, как говорится, снова – здорово, что мы будем делать с этим теперь?
Гриша туманно намекнул, что с женой все совсем хреново и он увез от нее свои вещи первой необходимости. Я даже не спросила куда. И к кому. На это не было времени. Мы разбежались, чтобы встретиться завтра в такси, которое помчит нас в аэропорт Шереметьево. Где мы наверняка станем пить пиво в какой-нибудь кафешке, шататься по duty free, целоваться в общем зале ожидания на привинченных к полу креслах и смотреть кино в одних наушниках по моему лэптопу.
– Слушай, Саша, я давно хотел задать этот вопрос, – сказал Гриша, когда я запрыгнула в такси, – а почему ты все время выглядишь и одеваешься как последняя блядь? Ты считаешь, что это делает тебя привлекательнее? – Он отвернулся к окну.
Я была в джинсах, сабо на максимум десятисантиметровом каблуке и в облегающем топе.
Этот момент напомнил мне начало моего жизненного конфликта с мамой. Я могла уступить и не уступить. У меня был выбор.
В моих мозгах, как над дверью операционной в сериале «Скорая помощь», пульсировала огромная красная лампа. Я не видела, что на ней написано, но я четко знала, что я ни в чем перед ним не виновата. Видимо, так устроен этот мир, что любое перерождение начинается со слов: «С меня хватит!» – и не думаю, что у Иисуса Христа была другая мотивация.
– Чего молчишь? – Гриша ко мне повернулся. – Или, может, ты хочешь сказать, что ты для меня небезопасна?
Я по-прежнему молчала. Таксист тактично перевел радио с новостей на песню о любви.
– Я могу сказать тебе только одно, – сказала я спустя несколько минут, – я не позволю тебе надо мной издеваться и ставить под сомнение меня как женщину. Я понимаю, что это тебя больше всего бесит, но больше никогда в этой жизни ты мне не скажешь, что после тридцати у меня отвиснут сиськи, что во Франции в пип-шоу есть услуга «побрейте свой лобок», что я ни на что не гожусь в постели и что я для тебя небезопасна.
Он хмыкнул.
– Интересно, какого хуя я еду с тобой в Египет?
Я пожала плечами.
В Шереметьево мы прибыли под конец регистрации на рейс в Хургаду. Общая нервозность пассажиров этого рейса как-то смирила нас друг с другом, и после прохождения паспортного контроля Гриша пригласил меня в ресторан, где мы довольно быстро напились виски, смешанным с кофе. Курить разрешалось только в особых зонах, и мы бегали туда по очереди, чтобы не тащить все пакеты из duty free. Перед самой посадкой, когда мы все же выбрались из кафе, он сказал:
– Ты не понимаешь, но я очень тебя ревную.
– Это повод меня унижать? – ловко отбила мяч я.
– Нет.
Он стоял передо мной, в обеих руках у него были пакеты с алкоголем, с духами, которые я набрала, и сигаретами. Ему должно было исполниться пятьдесят два, и он смотрел на меня как маленький мальчик. Исподлобья и с недоверием. Мальчики всегда так просят прощения. Даже если не у мамы.
– Я люблю тебя, дурак, – сказала я.
Он отвел глаза.
Хургада встретила нас гортанной молитвой, передаваемой по радио. Никто, правда, не падал на колени и не молился. Нас с Гришей посадили на такси, отвезли в отель, нацепили нам на правые руки браслеты, которые означают, что все еще неделю включено, после чего мы зашли в свой номер, и он заснул, пока я мылась. Еще бы, ему не надо смывать косметику и выпрямлять волосы.
Среди ночи (мой мобильный заряжался на столике перед зеркалом, и я не могла понять, во сколько это случилось) он придвинулся ко мне. Его член был влажным и твердым, он старался втиснуться между моих ляжек. Я впустила его, я почувствовала, как Гриша пальцами правой руки чуть раздвигает кожу в моей промежности, и поняла по его вздоху, что внутри меня горячо, еще как горячо.
Утром мы поели яичницу, тосты с ветчиной и с сыром, выпили по чашечке кофе с молоком, после чего Григорий Иванович сказал:
– Быстро в номер. Я тебя хочу.
Мы трахнулись и потом полтора часа спали.
Я проснулась раньше и, не желая его будить, отправилась на море.
Искупавшись и часик позагорав, я вернулась в номер, но Гриша там отсутствовал. Я долго обследовала лежаки вокруг бассейнов, пока не нашла его в баре. Причем он был прилично пьян и сразу мне сказал:
– Не подходи ко мне!
– В чем дело? – Я подошла и положила руку ему на плечо. Он относился к тому типу мужчин, что краснеют от солнца и уже никогда не приобретают нормального загара. До самого конца отдыха они ходят со своими красными рожами и красными плечами, через день валяясь в номерах, обмазанные кефиром, и хочется воскликнуть: «А какого хуя вы приехали в Египет?!!»
– Саш, – сказал он, скидывая мою руку, – ты хочешь поблядствовать? Ты же за этим сюда приехала? Только непонятно, зачем потащила меня. На тебя все пялятся! Хули ты оделась в эти шорты? И ты начинаешь себе жопу и ляжки намазывать маслом специально, чтобы все эти арабы на тебя пялились?
– Что ты несешь? – вскинулась я.
– Я говорю только о том, как ты намазываешься маслом для загара!
– Твоя жена, наверное, делала это так, что даже арабы отворачивались! За это ты в нее и влюбился!
– Господи! Что ты вообще знаешь о моих с ней отношениях…
– Она тебя никогда не возбуждала! В этом весь секрет. И я хочу понять, как это происходит, как мужчина типа тебя знакомится с женщиной типа нее и понимает, что именно на ней надо срочно жениться! А не на мне, слышишь меня, сука, не на мне – нет! Меня можно просто поебывать время от времени! Потому что я такая, на меня арабы пялятся! И я всех возбуждаю!
– Да потому что я не уверен, что, когда ты выйдешь из дома и пойдешь на работу, ты ни с кем не трахнешься! – заорал Гриша в ответ.
– Это единственный вопрос супружеских отношений?
– Да!
– Тогда я пойду и трахнусь с первым попавшимся арабом, потому что я никому ничего не должна, я не замужем, дорогой.
– Если ты это сделаешь, – говорит он, – то…
– То что?.. – перебиваю его я. – Что же случится?
Он развел руками и сказал фразу, поставившую точку в наших отношениях:
– Да иди. На что ты еще способна?
В итоге романтическое путешествие двух людей, которые внезапно поняли, что не могут друг без друга жить, превратилось в кино мрачных обобщений в духе Катрин Брейа с элементами XXL (несущими, впрочем, основную нагрузку). Мы не разговаривали, не ходили вместе ни есть, ни пить. Последнюю нишу целиком занял Гриша, по-моему даже ни разу не искупавшийся, а я дни напролет жарилась на солнце, а после заката развлекала обслуживающий персонал отеля. Арабы, в чьи обычные функции входила чистка бассейна, уборка бычков и мытье заблеванных унитазов, не вполне понимали причину такого сексуального энтузиазма, но не упускали своего шанса познать меня в каморке с гладильными досками или в туалете ресторана. Лишних вопросов мне не задавали, из чего я делаю вывод, что с подобным явлением они сталкивались не впервые за свою ошеломительную карьеру.
Когда среди ночи я добиралась до нашей комнаты, Гриша либо уже спал, либо сидел перед телевизором мертвецки пьяный. Из желания разозлить его я говорила:
– Какой у вас замечательный отпуск выдался, Григорий Иванович. А как же экскурсии, подводный мир, золотой песок, новые знакомства?
– Приходится чем-то жертвовать, – бурчал он в ответ.
На этом общение заканчивалось.
Но самое неприятное открытие состояло в том, что на фоне семейного отдыха в Египте наша ситуация отнюдь не была уникальной. Все мужики бухали с таким остервенением, словно бы в их жизни успело случиться что-то более ужасное, чем женитьба, рождение детей и покупка шести соток под дачу. Бабы начинали поддавать часов с четырех и прямо на пляже – ближе к ужину между ними рассредоточивались водители надувных «бананов» и ведущие пляжной аэробики, склонявшие наиболее симпатичных к необременительному траху.
Находясь вместе, эти русские семейные пары почти не разговаривали, если только не ругались. Наверное, потому, что говорить было не о чем. И когда я смотрела сквозь темные очки, как они проходят мимо с тяжелыми лицами, я думала, что единственное, что их роднит между собой, – исключительное физическое уродство. Почти у всех мужчин наблюдались огромные отвисшие животы, даже маленькие мальчики содержали в своих фигурах прообраз этого гигантского, сального пуза. Женщин отличали чудовищные стрижки, отвисшие бока, грудь, при взгляде на которую могло показаться, что она выкормила по меньшей мере стадо свиней, и крайне специфический взгляд. Взгляд русской женщины на отдыхе я бы определила парадоксально – он выражает агрессивную затравленность. Такая женщина может послать вас к ебаной матери хоть сто тысяч раз, а потом все равно даст. Потому что не представляет, как можно не давать всем, всегда и по требованию.
Значит, вот это и есть семейная жизнь, думала я, отодвигая шезлонг в тенек. А как они, интересно, трахаются с такими животами? Хотя, что это я говорю, они просто не трахаются. Этим, скорее всего, все и объясняется. Как только заканчивается секс, заканчиваются и чувства. По крайней мере, те чувства, которые делают мужчину и женщину счастливыми. Чувство долга, благодарности, беспокойство за общих детей и совместно нажитое имущество – явно не из этой серии. А желание заниматься сексом с любимым, как ни крути, проходит годика через три совместной жизни, словно его и не было. И это означает только одно – любые сексуальные отношения конечны, чувства конечны, человек смертен. Почему только за три года беспечности мужчина должен расплачиваться десятилетиями жизни бок о бок с женщиной, которая не помещается на отдельное сиденье в автобусе, или женщина должна расплачиваться десятилетиями жизни с мужчиной, наблюдающим собственный член исключительно с помощью зеркала?
С другой стороны, не скажешь, что я, Саша Живержеева, предлагаю какую-то охуительную альтернативу. Оргазмировать на гладильной доске с помощью чувака, который пользуется презервативом третий раз в жизни, можно до того только момента, когда последняя судорога отпустит. После этого требуется как можно быстрее натянуть трусы и скрыться. Наверное, поэтому у нас всех такие тоскливые рожи, нас не любят, да и мы не способны полюбить, кроме как на гладильной доске. Не могу взять в толк, что же я так убивалась по Грише последние летние месяцы? Вот он, здесь, сидит в номере, люби не хочу, но я почему-то не хочу. Я сама, собственными руками уничтожила то, к чему так стремилась, и именно в тот момент, когда оно у меня появилось. Я предпочитаю стоять раком, оперевшись на гладильную доску, вместо того чтобы пойти к мужчине, которого люблю, и сказать ему об этом. Конечно, я обижена на него, разумеется, он был несправедлив, но ведь он, кажется, нормально слышит и понимает по-русски? В отличие от официанта Сами, который меня сейчас имеет. С ним определенно не обсудить творчество Николая Олейникова. И какого же чертового хрена я все это делаю? Какого, спрашивается, дьявола я допустила, чтобы на глазах человека, за которого я мечтала выйти замуж, меня попользовал целый египетский отель? Кто от этого выиграл? Я? Он? Или, может быть, Сами?..
Несмотря на тот неоспоримый факт, что моя жизнь уверенно летела в жопу, я дала официанту кончить и только тогда ушла. По дороге от ресторана к отелю я размышляла о том, к чему в итоге приводит феминизм и равноправие полов. Женщин надо и впрямь держать под неусыпным контролем, замотанными в черные тряпки, так чтобы они хлебала разинуть не смели. Ну, или, избегая глобальных обобщений, таких женщин, как я.
Этот отдых тянулся нескончаемо. На следующее утро Гриша, прокашлявшись в сортире, протоптанной дорожкой направился в бар, а я потащилась на море. Там меня ожидало небольшое развлечение: на пляж приехала стайка египтянок, которые купались в шапках, кофтах с длинным рукавом и черных шароварах, а с берега за всем этим следил дед в длинной белой хламиде. На меня и остальных русских, потянувшихся сразу после завтрака за пивом, он поглядывал с любопытством и нескрываемым презрением.
Взяв пива, я улеглась на солнцепеке в своем купальнике, площади которого едва бы хватило на носовой платок, и подумала, скольких проблем в своей жизни я смогла бы избежать, если бы в нашей стране был запрещен алкоголь, а за внебрачные связи побивали камнями. Каким понятным, логичным и, главное, легким могло бы стать мое существование, ходи я основное время в парандже. Очевидно ведь, что тот, кто скрывает свое лицо от лишних взглядов, сознает его ценность. А тот, кто обтягивает жопу джинсами или мини-юбкой, малюет стрелки на глазах и кичится своей мифической свободой от мужчин, кончает в подсобке с гладильной доской. Тут, конечно, самое время вспомнить о мордобое и жестокости, с которыми мусульманки сталкиваются чуть ли не ежедневно, но моя раскрепощенная мама и мои подруги с обтянутыми жопами тоже, поверьте, регулярно получают по лицу. Я являюсь счастливым исключением только потому, что все мои романы заканчиваются примерно на третьей неделе после знакомства, когда бить еще особо не за что.
Вопрос в данном случае не в мордобое, а в том, какая из двух культур относится к женщине гуманнее. Та, что дает ей свободу распоряжаться своим телом, или та, которая, по крайней мере, гарантирует шанс стать женой и матерью своих детей? Девальвируется ли ценность жены и матери со временем? Боюсь, что нет. Девальвируется ли с течением лет ценность женского тела? Уверена, что да. Проблема ведь в том, что отношения мужчин и женщин никогда не были и не будут такими, какими их показал сериал «Секс в большом городе». Ценность неповторимой личности женщины может быть очевидна только ей самой и другим женщинам, которые ее знают. Любой нормальный мужчина предпочтет жить с красивой кретинкой, нежели с умной уродиной. Потому что единственное, чего ждет мужчина от женщины в так называемом свободном обществе, – это возбуждение. Мы должны возбуждать, завлекать, обтягивать свои жопы и стрелять подведенными глазами, а если нам есть о чем поговорить с парнем после того, как он кончит, так это вообще прекрасно. Но, что называется, необязательный бонус. На ваше, как говорится, усмотрение. В конечном счете все это порождает депрессивные состояния в преддверии тридцатилетия (как выразилась моя подруга Ника: «Считай, ты упала на сто пунктов»), бум пластической хирургии и отвратительную моду на силиконовые сиськи. Что-то я не слышала, чтобы женщины в мусульманских странах повально вставляли себе в сиськи силикон.
Кто обладает большей свободой, спрашиваю я? Та, которая вставляет себе имплантаты, чтобы побольше мужиков смогли отыметь ее до тридцатого дня рождения, или та, которая не позволяет им смотреть на свое лицо, чтобы от них не зависеть? И кто вообще сказал, что мужчина и женщина равны? Какая сука впервые додумалась до того, что тот, чье время мимолетно, может соревноваться с тем, кто сохраняет свои свойства до самой смерти? Что тот, кто может убить, равен тому, кого могут убить? Что тот, кто дает, ничем не отличается от того, кто насилует? Что тот, кто действует хитростью в силу слабости, вполне сопоставим с тем, кто просто действует силой? И если в ПМС я могу разрыдаться оттого, что на мою машину нагадил голубь, кто вообще решил, что я могу принимать взвешенные, самостоятельные решения по поводу собственной жизни?
Не скажешь, что у того старика в хламиде могли бы возникнуть такие проблемы в личной жизни, какие возникли у Гриши, полностью деморализованного общепринятым взглядом на женщин как на партнеров по адекватному диалогу. Свобода, которую мы имеем, конвертируется в возможность быть добровольно отъебанной официантом-арабом, и более ни во что. Диалог между мужчиной и женщиной сравним с диалогом кошки с собакой, если бы они умели говорить. Конечно, оба этих животных могут вполне миролюбиво сосуществовать в некоторых квартирах, но в глобальном смысле от этого ничего не меняется. Кошка всегда будет убегать от собаки. Тут хоть ты тресни.
За обедом я становлюсь свидетельницей разговора двух женщин из Челябинска. Позвольте мне их не описывать, иначе, боюсь, я разрыдаюсь.
– …Все в принципе нравится, но так они достали! – жалуется первая, ей лет тридцать пять. – Такое ощущение, что сквозь строй идешь. И смотрят, и смотрят.
– Да вообще кошмар какой-то! – поддерживает вторая, ей около сорока или чуть за сорок. – Вот неужели они за весь сезон еще не насмотрелись на эти сиськи-письки, меня бы уже тошнило, честное слово! То же самое нам бы с тобой каждый день хрены показывали – я б повесилась, ей-богу!
Тут я с ней совершенно не согласна. На хрен, знаете ли, смотри не смотри, он может быть интересен только в действии, а «сиськи-письки» потому так и притягательны для взглядов, что ничего сами по себе не могут. Взять хотя бы меня – моя человеческая ценность измеряется исключительно размером сисек, письки, степенью худобы и длиной ног. Если бы всего этого не было в достатке (исключая, конечно, письку), никто не знает, удалось ли бы мне посетить Египет на халяву. И что они вообще бредят, две клуши. Хочется встать и спросить, а замуж вас, что ли, по другому принципу брали?
Европейская цивилизация закончилась именно в тот момент, когда мужчина перестал смотреть на женщину с вожделением. Ему запретили. Ведь на партнера нельзя смотреть и думать, как ты его отжаришь, когда этот партнер, одновременно подтягивая чулки, жалуется, что не помнит код сигнализации на своей машине. Я ни разу не встречала мужчину, который не помнит код сигнализации на своей машине.
Осталось только лишить их последнего, что у них имеется от природы, – физической силы. После этого с ними можно спокойно дружить, не опасаясь, что, если ты вцепишься в волосы, тебя сильно ударят. Да ну что ты, моя малышка, только немного поцарапал, да и то мы были вчера такие пьяные, пипец!.. Судя по всему, мы стремимся именно к этому, к миру, где правят бал искусственные сиськи, где ты «считай, упала на сто пунктов» только потому, что справила тридцатник, и где, перед тем как хотя бы поцеловаться, нужно пройти такое количество унизительных моментов, о которых Фрейд и не мечтал, затеивая психоанализ.
Это мир, от которого мы удираем в отпуск, и там нас долбят в туалетах полуграмотные люди. О которых мы тем не менее можем с уверенностью сказать, что они – мужчины.
Кстати, вслед за сиськами по логике вещей должна появиться мода на силиконовые губы. Любая свободная женщина подсознательно стремится к тому, чтобы походить на куклу из секс-шопа, этим, по всей видимости, компенсируется отчаяние от того, что конечный выбор все равно делает мужчина. Обретая свободу обтягивать жопу и орать на собственного отца, ты в качестве бонуса получаешь неоценимую возможность пить одной у себя дома в пятницу вечером, рыдать в кровати и накачиваться снотворным. Это, безусловно, стоит того, чтобы каждый день с десяти до семи въебывать на работе и чувствовать себя совершенно независимой. Не грусти, подружка, ты многого достигла: в пробке ты смотришь из окна своей машины на рекламный плакат с силиконовой топ-моделью и прекрасно понимаешь, что до тридцати можешь подцепить какого-нибудь офисного неврастеника, который еще меньше тебя понимает, что делать с этим положением вещей. Когда у мужика кастрированы мозги, хуй перестает стоять сам собой.
Их страх перед нами вполне понятен. Кто мы? Женщины? Мужчины? Новая человеческая общность? Просто бракованный материал? Какого хрена мы насилуем их сознание своими правами, свободой, независимостью? Мы кричим о своих правах, обтянув жопы и стреляя глазами по сторонам. Возбуждаем и завлекаем, а перед самым ответственным моментом затягиваем долгую речь о равенстве. Интересно, почему мы не напоминаем о равенстве полов арабу, который задирает нам юбку и которому абсолютно по херу, сколько мы получаем, какая у нас тачка и жизненные перспективы?
Я думаю, это происходит потому, что, развернутые тылом, находящие в темноте опору в виде гладильной доски, мы впервые за много лет начинаем чувствовать себя уверенно и спокойно. Это сродни возвращению домой после долгого, изматывающего пути. Мы вдруг понимаем, что то, что сейчас происходит, и есть апофеоз отношений полов, где у каждого из них своя, извечная и самоценная роль. Мы вдруг вспоминаем свой, казалось бы, навсегда забытый текст, наша игра становится не то что талантливой, а просто блестящей, потому что к ней нас приготовила сама матушка Природа. Мы визжим от удовольствия, чувствуя в себе мужской член, и в этом нет совершенно ничего постыдного. Мы счастливы, только когда сдаемся и подчиняемся, и сколько бы статей из «Cosmopolitan», говорящих, что все вышесказанное в корне неверно, мы ни прочитали, суть вещей от этого не изменится.
С пляжа я вернулась в номер и плакала в постели полтора часа. Гриши на месте не оказалось – он, как я успела заметить, познакомился с таким же неудачником и часами просиживал с ним в баре у бассейна. Все было кончено. Навсегда. Через три дня мы вернемся в Москву и больше никогда друг другу не позвоним. Мужчины ведомы и манипулируемы, их не так уж сложно обмануть. Разгадка в том, что они могут развести нас на один секс по молодости, а мы можем развести их на всю последующую жизнь за их счет. И кто, спрашивается, круче?
Получается, во всем виновата я, и только я. Даже не знаю, что скажет мама…
Я решила просто полежать до ужина и посмотреть телевизор. Вдруг вернулся Гриша.
– Кого я вижу? – издевательски спросил он, рассматривая мою заплаканную рожу. – Временный простой, мадам? Все арабы на молитве?
Он был прилично пьян.
Я зарыдала с новой силой. Гриша невозмутимо достал из мини-бара бутылку пива и сел в кресло.
– Показательные выступления более не действуют, – сказал он. – Если сейчас ты начнешь лезть ко мне на колени и говорить: «Я тебя люблю», я буду вынужден покинуть этот замечательный номер.
– Почему? – всхлипнула я.
Он взглянул на меня с некоторым любопытством:
– Ну… Может, у тебя есть какие-то версии? Такого моего неадекватного поведения. Кстати, выпей, может, полегчает.
По Гришиному совету я смешала себе ром-колу из мини-бара и снова залегла в кровать.
– Сань, а я тебе даже благодарен, – сказал он вдруг почти дружелюбно. – Благодаря тебе, этой поездке я понял, насколько болезненными, больными даже людьми вы все являетесь. Ты, твоя Ника, все эти молоденькие телки, которые знакомятся в барах… Вы знаете только один способ понравиться – переспать, на что-то большее кишка тонка. Знаешь, я с трудом представляю себе свою мать, которая с кем-то трахается, чтобы отцу, например, что-то такое доказать. Да неужели ты думаешь, что я не считал тебя сексуальной, красивой, умной, с чувством юмора, что, выбрав тебя, я сомневался, что ты понравишься и подметальщику двора из Египта?..
– А сейчас уже не считаешь? – спросила я, залпом допивая коктейль.
– Нет, – ответил он. – Я вижу, что ты красивая, у тебя отличный загар, в отличие от меня, но ты – что-то вроде места общего пользования. Можно ведь любовно выбирать унитаз в свою собственную квартиру, но в общественном туалете даже самый классный толчок не вызовет желания остаться на нем навсегда… После всего, что здесь произошло, ты для меня как будто исчезла, осталась только оболочка, и, не поверишь, даже если ты начнешь мне сосать, у меня на тебя не встанет. Просто из-за несоответствия привычки и открывшегося внутреннего содержания.
– И что же мне теперь делать? – поинтересовалась я.
– Извини, дорогая, у меня нет носового платка.
В аэропорту Хургады Гриша спьяну преподнес мне дешевую покосившуюся чашку с букетом каких-то поникших цветов, этим подарком, видимо, закрепляя мое новое жизненное качество. Больше мы не встречались. Так завершились единственные серьезные отношения в моей жизни.
Не могу сказать, что, вернувшись в Москву, я сильно переживала о случившемся. Скорее даже наоборот. Я чувствовала какое-то подлое облегчение. Моя вселенная, когда из нее исчез Гриша, вновь стала одинокой, с элементами отчаяния, но при этом логичной. Все было на своих местах, и никто не мог доставить мне внезапные страдания. Кроме, конечно, мамы, но она этим правом обладала столь долгие годы, что я и не мыслила о возможности отчуждения.
Через пару дней после возвращения мама пригласила меня на обед и «поболтать». На тот момент у нее наклевывалось сожительство с каким-то спившимся вдовцом, и мама была крайне воодушевлена открывшимися перспективами. Когда я пришла и села за стол в нашей кухне, где практически ничего, даже посуда, не изменилось со времен моего детства, мама строго на меня посмотрела и сказала:
– Пожалуйста, расскажи мне, что случилось.
Я пожала плечами:
– Да ничего не случилось. Все как всегда.
– Но… – начала мама.
– Мам, – сказала я, – ну а чем все это могло закончиться? Чем? Счастливым замужеством, рождением ребенка? Неужели ты не понимаешь, что все это – полный бред и херня. Ты постоянно выходишь замуж, приманиваешь каких-то мужиков, и я искренне поражаюсь, как ты находишь в себе силы верить в то, что все может закончиться хорошо? Откуда эта вера, мама? На что вообще тут можно надеяться? После этой поездки я поняла одно: мне не нужен мужчина.
– Ты в своем уме? – воскликнула мама.
– Да, в своем. Единственная приемлемая для меня форма отношений с ними – секс, а в остальное время они меня утомляют.
– Ты ему изменила! – догадалась мама.
Я вздохнула:
– И не один раз.
Мама окинула меня презрительным взглядом и затарабанила пальцами по столу.
– Ты просто никогда не любила, – изрекла она наконец.
– А ты любила! Отца, да? Страшно вспомнить, как вы были счастливы!
Мама нахмурилась и замолчала.
В 12.50 Самолетов подходит к моему столу и, интимно наклонившись, спрашивает:
– Слушай, а может… в «Макдоналдс», а?
– Да! – с жаром отвечаю я. – Я уже месяц об этом мечтаю.
Самолетов смеется.
На улице жара. Мы идем по улице Гиляровского до «Макдоналдса», потом стоим минут семь в очереди, после чего получаем по подносу с гамбургерами, ставим их на стол, и Дима убегает в туалет мыть в руки. Такая уж у него фобия – микробы. Как-то он мне признался, что, помыв руки, может очень долго стоять у двери в туалет, пока кто-нибудь ее не откроет. Потому что сам Дима не желает ее открывать, не желает прикасаться к ручке, чтобы не умножать число микробов на руках.
Наконец он возвращается из сортира, и мы начинаем есть. Я откусываю от биг-мака и разглядываю вид из окна.
– Ты какая-то сегодня мечтательная, – говорит он с набитым ртом.
Я откладываю биг-мак.
– Знаешь, я мечтаю стать полной дебилкой, ни о чем не думать, воспринимать жизнь, которой я живу, как безусловную данность, вообще ни о чем не париться. Найти мужчину, который бы просто чем-то занимался, ну, такого, который дома в трениках и драных носках, и чтобы смотреть с ним по вечерам телик…
– Сериал «Счастливы вместе»? – уточняет Дима и тоже зачем-то откладывает биг-мак.
– Я думаю, если бы я была дебилкой, я бы не смотрела «Счастливы вместе», – отвечаю я, – там много иронии. Какой-нибудь сериал по каналу РТР – «Дикий ангел», «Любовь или ненависть», что-то такое… – Я продолжаю мечтать: – Я бы не волновалась по поводу работы, потому что какая разница, какая у тебя работа? Главное, что есть мужик и, типа того, любовь. Наверное, я просто хотела бы, чтобы те вопросы по поводу жизни, которые постоянно разрывают мне мозг, перестали бы меня интересовать. Я бы перестала видеть в них смысл и вообще видеть их…
– Ладно, зайка, давай поедим, – предлагает Самолетов.
Я киваю и послушно возвращаюсь к биг-маку.
Поев до некоторого даже отвращения к себе, мы поднимаемся из-за стола и идем обратно к офису.
Наш путь пролегает мимо бассейна, двух супермаркетов, парка. Ближе к парку Самолетов вдруг говорит:
– Я тоже всегда хотел стать дебилом. Из нас могла бы получиться отличная пара. Я бы работал по фигу на какой работе, а в свободное время стремился бы в гараж. Ну, как это обычно говорится – с мужиками посидеть, попить пивка…
Я решила не реагировать на этот пассаж – что тут скажешь? Очевидно, что меня угнетает любое постоянство, кроме того, которое я сама себе гарантирую. Мы всего лишь сходили вместе пообедать, а Самолетов уже надоел мне так, как будто мы прожили год на необитаемом острове.