Текст книги "Все, что вы хотели, но боялись поджечь"

Автор книги: Анна Козлова

Он указывает на лавочку перед входом в офис:

– Может, покурим?

– Мне что-то не хочется.

В журнале, куда я сбежала из Гришиной газеты, я познакомилась со Смоляком. Я заведовала отделом культуры, а он был внештатным корреспондентом, крайне озабоченным культурными темами, и заодно фотографом. В общем-то, наше сближение произошло на почве фотоискусства, потому что Смоляк постоянно меня щелкал и вывешивал фотографии в своем блоге. Благодаря ему я стала почти популярной. Он был очень трогательным и одновременно бесконечно порочным. Разбухнувший до почти американских размеров на кока-коле и бутербродах с белым хлебом, Смоляк в начале знакомства всегда стеснялся своей полноты и, вставая, скажем, из-за стола, очень по-женски натягивал на необъятный зад толстовку – в потрясающей вере, что она скроет плотские излишества.

Стригся он под пажа, и его пшеничные, чуть вьющиеся локоны обрамляли розовое лицо младенца из фильмов ужасов. Мне было совершенно безразлично, как Смоляк выглядит, как стрижется, сколько пьет. Я принимала его материалы, с удовольствием рассматривала фотки, а потом мы часами обсуждали книжные новинки и сериалы, которые на тот момент смотрели. Постепенно я узнала, что Смоляк жил в Питере, но переехал в Москву, потому что здесь у него случилась большая любовь.

– Даже не знаю, радоваться мне за тебя или грустить, – сказала я.

Смоляк брезгливо махнул рукой.

– А ты кого-нибудь любишь? – спросил он вдруг, рассчитывая, видимо, на ответную откровенность.

Сначала я думала отшутиться, но потом вдруг одним махом выложила ему про Гришу, арабов и про все прочее, с моей точки зрения исключавшее для меня возможность кого-то любить.

– А я вообще-то пидор, – сказал Смоляк.

– Правда? – оживилась я.

– Я ни разу не спал с женщиной, – понизив голос, подтвердил он, – меня тошнит от одной мысли об этом.

– То есть ты влюблен в парня? – уточнила я, сопоставив факты.

– Да, – грустно вздохнул Смоляк, – его зовут Ваня.

– Хорошее русское имя… – протянула я.

Облегчив душу, Смоляк пригласил меня пообедать. В соседнем здании с тем, которое занимал журнал, располагалось кафе, собиравшее всю местную алкашню по той причине, что там наливали самую дешевую водку. Приходя в это и любое другое заведение, Смоляк всегда заказывал борщ. Он вообще был чужд всякого жеманства и называл себя «русским пидором» – пил водку, дрался, блевал. Никогда не интересовался типично гомосексуальными процедурами, вроде маникюра или массажа.

– А чем вы занимаетесь с этим Ваней? – спросила я, когда мы уселись за обеденный стол и Смоляк опрокинул первую, стартовую рюмку.

– Ну чем-чем… – Он пригладил растрепавшиеся патлы. – Чем ты со своими мужиками занимаешься?

– Много чем, – я не дала себя так просто развести, – иногда мы просто сидим рядом на диване и смотрим телевизор.

– Ваня, он очень мерзкий, – начал Смоляк, шумно отхлебывая борщ, – лживый, капризный, как настоящая баба, хотя сосу у него всегда только я. Он ни разу не взял у меня в рот! Ни разу!

С соседнего столика на нас недобро покосились какие-то татуированные маргиналы.

– Наверное, ты его больше любишь, чем он тебя, – предположила я.

– Наверное, – не стал спорить Смоляк, – но эта любовь делает меня очень несчастным. Настоящих пидоров не так уж и много, в этом вся проблема. Такие как Ваня, они не настоящие. Они просто маленькие протестные мальчики, которые думают, что однополая связь добавит их образу скандальности. Это полная херня. Я знаю, что ему нравятся девки и он спит с ними, как он думает, втайне от меня. Он меня бросит скоро, и я сойду с ума.

– Ну зачем, Паша? – Я погладила его по руке. – Все будет хорошо, ты встретишь кого-нибудь другого…

– Другого?.. – Смоляк уставился на меня повлажневшими выпуклыми глазами и снова выпил водки. – Знаешь, когда мне было четырнадцать лет, я каждый вечер стоял у общественного туалета в Катькином садике и ждал, пока меня снимет какой-нибудь дядя, выебет в жопу и даст немного денег. И я больше так не хочу.

– Ну… – я помедлила. – Мне кажется, отношения, замешанные исключительно на оральном сексе, они какие-то неглубокие…

– Секс придумали бабы, – отмахнулся Смоляк, – мужику важно просто кончить.

Спустя короткое время наша странная связь переросла в настоящую дружбу. Смоляк часто гостил у меня дома, мы шатались по барам, посещали кинотеатры и выставки современного искусства, даже ездили вместе покупать одежду.

Однажды в конце лета мы вывалились ночью из «Билингвы» и пошли гулять по Чистопрудному бульвару. Смоляк был основательно пьян, а я, что называется, подшофе. Мы шли под ручку, чтобы не упасть. Было тихо и пустынно. Обсуждалась перспектива моего визита в Питер, где Смоляк обещался провести меня по самым злачным местам и познакомить с самыми жуткими отбросами общества.

– Знаешь, – вдруг сказал он, сжав мою руку, – самое непереносимое в мире – это одиночество. Можно сколько угодно корчить из себя такого крутого персонажа, делать вид, что тебе наплевать, но когда ты все время один, совершенно один, это просто пиздец. Это так крышу рвет, что страшно. Я думаю, ад – это одиночество. Я знаешь как представляю ад? Как будто в полной пустоте на цепях висит больничная койка, и вокруг темнота, и только страшные крики и шорохи. А ты сидишь на этой койке, и тебе некуда деться, и никого рядом нет, и никогда не будет. И так – вечность.

– И даже книг нету? – зачем-то спросила я.

– Ничего нет, – категорично ответил Смоляк. – С книгами-то это был бы не ад, а рай! Хотя хреновый какой-то рай, конечно…

– А какой должен быть рай? – заинтересовалась я.

– А ты как себе представляешь?

– Рай? – я запнулась. – Ну, я думаю, это такое место, где всегда есть надежда. Море есть, и ты живешь в таком красивом белом доме, с верандой, там стеклянные двери, и у тебя куча возможностей. И каждый день разный. Можешь пойти погулять с собакой, побросать ей палку, искупаться, позагорать… Можешь пойти в гости к тому, кто живет по соседству. Или просто сесть в машину и куда-нибудь уехать, с кем-нибудь познакомиться. Каждый день что-то новое…

– Да, это здорово, – согласился Смоляк. – Я бы хотел тебя навещать в раю.

Мы засмеялись, посмотрели друг на друга и вдруг начали целоваться взасос. Это происходило почему-то напротив кинотеатра «Ролан», откуда выходили любители позднего сеанса, ошеломленные силой искусства.

– Как ты здорово целуешься! – одобрил Смоляк, отрываясь от моего рта.

– Спасибо, – я скромно потупилась.

Мы взялись за руки и продолжили свой бессмысленный маршрут. На пересечении Трубной площади и Петровки Смоляк сказал:

– Это и есть одиночество. Поцелуи от одиночества, секс от одиночества, совместная жизнь от одиночества. Совсем не исключаю, что через пару лет я начну за тобой бегать и умолять выйти за меня замуж и родить ребенка.

Я ничего не ответила. Потом мы решили, что поездка на такси до Отрадного, где Смоляк временно обитал, обойдется в копеечку, и пошли ночевать ко мне. Мы спали всю ночь в одной кровати, и никакого намека на секс между нами не было.

В 16.12 в наш отсек ворвалась Даша Суховей, Катина секретарша. Она улыбалась во весь рот и выглядела такой радостной, словно только что ей сообщили, что отныне она будет кончать на каждой станции метро, вне зависимости от желания и времени суток.

– Девчонки! – воскликнула Даша. – Письма «Дома-2» принесли!

– Только не это! – закатил глаза Левин.

Через несколько минут мой стол оказался завален разнокалиберными конвертами, в которых ждали своего часа послания участникам «Дома-2» от самых разных, но, увы, одинаково сумасшедших людей. Многодетные домохозяйки, солдаты, заключенные, пенсионеры, продавцы, летчики, моряки, балерины, офисные менеджеры и подростки – все они зачем-то писали в «Дом-2». А читать их безграмотный бред приходилось мне. Впрочем, у любой медали, как и у любой работы, две стороны. Иногда в письмах содержалось нечто настолько выламывающееся из общепринятых рамок, что мы всем департаментом в буквальном смысле слова катались по полу. На это и был расчет – найти в куче обычного, неинтересного, сумасшедшего говна настоящую шизофреническую жемчужину.

– Живержеева! – заорала из своего отсека Лиза Морозова. – Не начинай, умоляю, без меня! Я бегу к тебе! Щас, минуту!

– И без меня тоже! – присоединилась из-за стенки Глаша.

– Хорошо, я пока пописаю пойду, – сообщила я.

– Спасибо за информацию, – буркнул Дима.

– Не нравится – наушники надень! – быстро осадила его Чапайкина.

Когда я вернулась из туалета, в нашем закутке было не продохнуть. Люба с интересом рассматривала собравшихся, поедая сладкую соломку.

– Кати нет? – на всякий случай спросила я у Морозовой.

Она довольно покачала головой.

– Итак! – Жестом фокусника я вытащила из вороха писем один конверт и поднесла его к глазам. – Нам пишет Курочкина Галина Степановна из города Волжский Волгоградской области! Письмо адресовано телевидению, видимо, в целом, а в частности – руководителю проекта «Дом-2». Поехали!

«Ритачка, милая девочка! Пожалуста не старайся построить отношения с Кузей. Он настоящий придурак, скотина…»

Девицы захихикали.

«…Ты такая красивая девочка, а Кузя, как он к тебе относился?! Ты отдала ему свою невинность, а он подлец тебя изменил с какой-то бабой. Рита он тебя не любит и никого он не любит. В том числе и тебя…»

– Скучновато как-то, – прокомментировала я.

– Может, про еблю будет? – с надеждой спросила Аня.

– Ну, посмотрим, что там дальше: «…А когда вы расстались он про тебя такие гадости говорил, что ты для любова мужика ноги можешь раздвинуть. Какой он гадкий. А сейчас он хочет, т. е. его злость берет что ты ушла к Андрею, и у него злость отомстить тебе. Подальше от него, заочно целуем тебя дорогая милая девочка…»

– Пиздец, – хрустнула соломкой Люба.

– Вот для этих людей вы и работаете! – зачем-то сказал Левин.

– Ой, Жень, да пошел ты в жопу! Надоел уже! – прикрикнула Глаша. – Ладно, давайте следующее.

Следующее письмо читала Морозова:

«Степан, привет! Вы организовали новую группу. Мне очень нравятся девчёнки, входящие в нее. Я сочинила для них стихи. Можете использовать их как основу, менять слова и т. д. и т. п. Но вначале продлить ваш гимн „Законы любви“, добавив 4 куплета:

 
Зреет во мне непонятное светлое чувство.
Ночью не сплю – мечты овладели мной.
Кто же, ну кто моя половинка вторая?
Где же, ну где и когда я встречусь с тобой?..»
 

Все это было настолько чудовищно, что мы даже не перебивали Морозову. Она уверенно продолжала чтение:

 
Где же ты, где, мое ненаглядное чудо?
Как ты проводишь все дни без меня?
Скоро ль увижу тебя и услышу?
Скоро ль закончится жизнь без тебя?
 
 
Вот и свершилось: тебя я впервые увидел,
Сердце забилось, как бешеное, в груди.
Вот наконец-то мы вместе, и я ощущаю
Руки твои и нежные губы твои.
 
 
Встретились мы – и солнце сияет ярче.
Целую тебя – и страсть будоражит кровь.
Ласкаю тебя – и счастье брызжет фонтаном…
 

Я не выдержала и заржала во весь голос. Морозова от смеха выронила письмо на пол. Даже Самолетов крякнул за стенкой.

– Боже… – я истерически тряслась в кресле. – Это какой-то публичный онанизм…

Отсмеявшись, мы продолжили чтение стихов. Следующее творение предназначалось Даше Черных, тупой девке из Балаково, которая пришла в «Дом-2» девственницей. По крайней мере, так гласила легенда.

– Ну-с, – Морозова откашлялась, – для Даши Черных.

 
Пришла я сюда девчонкой наивной,
Слушала и верила многим злым словам,
И прошло полгода, прежде чем я встретила
Чудо настоящее, что не снилось вам.
 
 
Мачо мой гламурный,
Самый ты красивый,
Самый ты любимый,
Верный самый ты.
Завлекают пусть тебя
Истринские ведьмы.
Знаю, не предашь ты мои мечты.
 
 
Плакала, страдала,
Прежде чем нашла тебя, —
Ссорилась с одним,
Спорила с другим,
И, как видно стало,
Многим доказала:
Есть здесь кое-что
(покрутить пальчиком у виска),
Хоть блондинка я.
 
 
Буду тебя слушать,
Буду тебе верить,
И обед готовить,
Гладить, мыть полы.
Знаю, улыбнешься,
Знаю, ты оценишь,
И на крыльях в небо
Унесемся мы…
 

Сквозь дикий хохот пробивался недовольный басок Самолетова.

– Девушки, – бубнил Дима, – ну хватит уже, правда. Мне работать надо…

– Щас, Дим, последнее, щас! – задыхаясь, пообещала Морозова и снова схватилась за письмо:

 
Всяко бывает у нас порою,
И не всегда жизнь звучит в унисон.
Только в тебя я верю и знаю,
Что прозвучит еще наш вальс «Бостон».
 

О себе: Я, Погорелова Татьяна, бывшая стюардесса, сейчас на пенсии. Но проект «Дом-2» мне нравится, и я приглашаю новую группу в гости по адресу: Ашхабад, ул. Кемине, д. 57, кв. 18. Тел. 27–04–47. У нас шикарный город, и я сама буду вашим гидом. Если пригласите – я тоже к вам заеду…

Смеяться никто уже не мог. Мы просто тихо выли, откинувшись на спинки офисных кресел.

– Очень смешно! – не успокаивался излишне работящий Дима. – Больные люди пишут, а они сидят и ржут!

– Дим, не занудствуй, – попросила я.

– А что нам, плакать, что ли? – вступила Люба.

– Мне лично от того, что вы читаете, больше плакать хочется! – обозначил свою позицию Самолетов.

– Ой, да че ты докопался, Дим? – Лиза Морозова аккуратно сложила письмо со стихами и засунула его обратно в конверт. – Мы что, не можем полчасика посидеть, расслабиться?

– Вы так расслабляетесь? – поинтересовался Самолетов.

– Да, говорящая стена! – хихикнула Лиза.

– Может, вам профориентацию сменить? Устройтесь санитарками в психушку, целыми днями расслабляться будете, – проворчал Дима.

– Святая Живержеева! – воскликнула, поднимаясь с кресла, Глаша. – Как ты здесь сидишь?!

Ваня бросил Смоляка в конце сентября. Против ожиданий, катализатором неизбежного процесса стала не девица, а какой-то Ванин однокурсник по фамилии Лаврентьев. Смоляк собирался его убить.

– Ты бы видела этого урода! – рыдал он у меня на кухне, то и дело опрокидывая стопки с водкой, которые я ему заботливо наполняла. – Это такое чмо! Просто уродское ничтожество, поганый гомосек! Какой-то полулысый, в очках! Ты можешь себе представить, Саша, он в очках! И называет сам себя Лаврентий. И этот дебил Ваня тоже так его называет! Они, оказывается, уже полтора месяца трахаются, два ублюдка. Господи, за что ты так меня наказываешь?! – Смоляк воздел руки к окну, за которым уже начало темнеть. – За что?!!

– Паш, ну все, все, – я ласково взяла Смоляка за руки, – не надо так убиваться. Он тебя никогда не стоил, он действительно дебил. Не знаю, утешит тебя это или нет, но если бы ты не был гомиком, я бы была только с тобой. Мне ни с кем никогда так легко и хорошо не было.

– Спасибо, Живержеева, хорошая моя, – Смоляк начал целовать мою ладонь, заодно орошая ее слезами, – ты мой самый лучший друг, почему ты не мальчик? Ты была бы таким красивым мальчиком!.. Добрым, веселым… А я просто вонючий жирный неудачник. У меня всю жизнь была и будет такая хуйня с такими вот Ванями и Лаврентиями. Я ни на что не годен, ни на что! И никому не нужен. Даже тебе, моя милая. Я уеду в свой сраный Питер, где вообще нет ни одного нормального человека, одни психопаты, и ты обо мне забудешь, я знаю, так и будет!..

– Никогда я о тебе не забуду! – возражала я. – Мы с тобой никогда уже не расстанемся, мы всегда будем дружить, ездить друг к другу, звонить. Я же по тебе все время скучаю.

– И я по тебе тоже! – Смоляк выпил еще водки и полноценно, как старая толстая баба, получившая похоронку, зарыдал.

– Да что ж такое! – в сердцах воскликнула я.

– Все, все! – Смоляк яростно тер глаза кулаками. – Я больше не буду плакать. Что ты там рассказывала про Египет? Вот, я поеду в Египет, и пусть меня там ебут арабы. Как ты думаешь, они будут меня ебать?

– Не знаю… – протянула я с сомнением.

– Ну, ничего! Даже когда арабы отвернутся от Павла Смоляка и скажут: убирайся на хуй, свинья раздолбанная, даже тогда у меня останется надежда. Я вернусь в туалет, я так решил. Завтра пойду и куплю билет до Питера, меня в этом проклятом городе уже ничего не держит.

В таком духе мы беседовали еще четверть часа, пока Смоляк не заснул за столом. Я убрала водку и открыла на кухне форточку. А потом пошла спать. Что касается Смоляка, то он просыпался несколько раз за ночь, заново нажирался и звонил то Ване с рыданиями, то Лаврентию с угрозами. Под утро он переполз ко мне и, дыша затхлой сладковатой смесью водки и кока-колы, начал исповедоваться.

– Саш, ты спишь? – спросил Смоляк, усаживаясь рядом со мной на кровать.

– Нет, благодаря тебе, – ответила я, зевая.

– Я чувствую, еще немного, и я сойду с ума, – серьезно сказал Смоляк. – Меня что-то пожирает изнутри. Мне все время снится, как на меня падает огромная плита и давит меня. Я лежу под ней и не могу пошевелиться.

– Это любовь, Смоляк. Так надо было бы сказать, если бы мы не жили своей сраной жизнью, а играли в романтической комедии. Ну или в мелодраме.

– И что мне делать? – Смоляк тупо на меня уставился.

Все говорило о том, что с минуты на минуту он опять начнет плакать. Меня это почему-то ужасно разъярило.

– Да откуда я знаю?! – закричала я. – Как ты можешь спрашивать об этом у меня? У меня?! Посмотри на меня! Ты же не станешь спрашивать у пьяного бомжа на вокзале, как тебе разбогатеть и править миром, почему ты спрашиваешь у меня совета, что делать с любовью? Я – больной и глубоко несчастный человек, на меня западают одни стареющие извращенцы, и так было всегда, я никогда не могла построить отношения ни с одним мужчиной, и, видимо, никогда не смогу. Какую жизненную мудрость ты хочешь от меня услышать? Меня никто никогда не любил, меня только имели и трахали, и я совершенно не представляю, что с этим делать дальше… В моей жизни, судя по всему, был и есть только один мужчина. Его зовут Алексей Николаевич, хотя я не знаю, жив ли он вообще. Дня не проходит, чтобы я его не вспомнила… Иногда я ползу в пробке и вспоминаю его в таких подробностях, как будто все это было вчера. И как он выглядел, и какой у него был свитер, и как пах его одеколон… И ты не представляешь, в такие моменты мне так хочется его найти, посмотреть на него… Я даже подумывала, не воспользоваться ли мне «Одноклассниками». Если сейчас он на свободе, то вряд ли пренебрег этим замечательным сайтом съема. И чем дольше я о нем думаю, Паша, тем больше мне кажется, что я просто спятила, реально спятила.

– Первая любовь? – по щекам Смоляка потекли слезы.

Я тоже расплакалась. Мы обнялись и рыдали в кровати в пять утра. Так продолжалось минут десять, а потом я сказала:

– Принеси сюда водку, я, пожалуй, тоже нажрусь.

В 18.13 я вынимаю из ушей наушники, чтобы слышать, что происходит. Глаша Пастухова встает из-за своего стола со словами: «Я бы, может, и поработала еще, но… не могу!» – и начинает променад по open space. Вечерами у нас воцаряется напряженная, но вполне целомудренная атмосфера. В течение дня ты выслушиваешь такой шквал сексуальных намеков, что просто перестаешь на них реагировать. Становишься настоящим мастером словесной игры, этакого бессмысленного, но забавного пинг-понга, мгновенно переводящего любое общение на секс. Вот как сейчас, например.

Левин, потягиваясь, берет из лежащей на его столе пачки сигарету и провозглашает:

– Пойду я покурю.

– Женя, – говорю я, – возьми меня!

– Взять тебя? – с нажимом на первое слово переспрашивает Левин.

– Курить, Женя!

После перекура с Левиным я возвращаюсь на свое место и обнаруживаю там Глашу с массажной щеткой в руках.

– Не надо смотреть с таким страхом на это… – Глаша угрожающе замахивается щеткой. – Живержеева, я решила заплести тебе косички!

– Ура! – Я с готовностью сажусь в кресло и распускаю волосы.

Глаша принимается их тщательно расчесывать, она у нас настоящий мастер косичек. Может заплести и корону, и колосок, и вообще все что угодно.

– А потом мне! Можно, да? – просит Анька.

– Можно, – благосклонно говорит Глаша и начинает заплетать мои волосы.

Заслышав будуарные разговоры, из-за стенки выходит Самолетов.

– Что тут у нас? – интересуется он, глядя на меня с каким-то опасливым восхищением. – Косички?

– Вообще-то мы с тобой не разговариваем, – отвечает Глаша, – но если ты хочешь хоть чуть-чуть загладить свою вину, сходи к Даше и попроси у нее резинки от денег. Мне нужны резинки.

– Резинки? – вступает Левин. – У меня, кажется, есть.

Дима с выражением кристального недоумения на лице идет к Суховей за резинками. Через минуту он возвращается, аккуратно кладет рядом с клавиатурой целый моток и осторожно спрашивает, снова глядя на меня:

– А почему вы со мной не разговариваете?

– Он еще спрашивает! – Глаша закончила одну косичку и принялась за вторую. – Сиди ровно! – прикрикнула она на меня.

– Саш…

– А что ты нас разогнал? – говорю я. – Еще таким тоном! «Девушки, у меня много работы! Устройтесь санитарками в психушку!»

– Но… – Самолетов покраснел, как будто признавался в чем-то неприличном. – У меня и правда много работы было… Ну, прости меня…

– Прости-те, – поправляет Глаша. – Такое ощущение, что, кроме Живержеевой, здесь никого нет.

– Дима! – снова подает голос Левин. – Не связывайся с Живержеевой! Она тебя погубит!

Все смеются. Я нахожу в себе силы для достойного ответа Левину.

– Дима, – говорю я, – не слушай Женю, он просто ревнует.

– Еще как ревнует! – не отрываясь от телефонного разговора с Ижевском, вставляет Лиза Морозова.

– Да, Дим, – Глаша кокетливо осматривает наведенную на моей голове красоту, – когда ты в отпуске был, он отсюда просто не вылезал. Люба с Анькой уже не знали, как его отогнать.

– Вот… – Дима грустно разводит руками. – Еще друг называется…

– Дружба дружбой, – смеется Левин, – а Живержеева врозь. Тем более, Дим, давай смотреть правде в лицо: мы с ней люди образованные, книжки читали, а ты… О чем ты с ней говорить-то будешь?

– А вы не подеретесь? – с интересом спрашивает Аня.

– А зачем мне с ней говорить? – Самолетов присел на краешек моего стола, видимо, чтобы лучше видеть Женю. – И так справлюсь.

– Ну, Бог тебе в помощь, Дима, – Левин пораженно разводит руками, – справиться с Живержеевой…

Я закрываю почту и перевожу компьютер в режим сна.

– Спасибо мальчикам за представление, а девочкам за красоту, – говорю я, бросаю мобильный в сумку и встаю из-за стола. – Я, пожалуй, пошла.

Я выхожу из офиса и иду к машине. Нахожу в сумке ключи, нажимаю на брелок сигнализации, и мой автомобиль мигает, приветствуя хозяйку.

– Привет, дорогой, – говорю я, вставляя ключ в зажигание, – как ты? Все хорошо?

Не скрою, я частенько разговариваю с машиной, но мне кажется, мой случай все равно не такой тяжелый, как у Любы, которая общается со своей сумкой. Я выезжаю на Третье кольцо, которое в этот тревожный для Москвы час удивительно свободно. Небольшой затор случился только после съезда на Большую Филевскую улицу, там была авария. Я позвонила Смоляку.

– Привет, моя хорошая! – отозвался он после третьего гудка.

– Привет! – сказала я. – Как ты поживаешь?

– В глобальном смысле хуево, но я уже не обращаю на это внимания. Когда ты приедешь в Питер?

– На ближайшие праздники, – обещаю я, – когда будет три выходных. Обязательно приеду.

– Давай, – одобряет Смоляк, – я с новым мальчиком познакомился, тебе будет любопытно… Он жутко красивый.

– Да ну?

– Правда! И к тому же он би.

– Ты готов уступить по дружбе? – смеюсь я.

– Тебе – все что угодно.

– Ок, теперь я точно приеду. Все, целую.

– Пока! – говорит Смоляк.

Дома я раздеваюсь, смываю косметику, пью чай и персен. Я ложусь в кровать и читаю десять страниц крайне полезной психологической книги «Бегущая с волками». Перед тем как выключить свет, я вдруг обращаю внимание на диск с фильмами Романа Полански, который уже три месяца лежит на тумбочке. К своему стыду, я не видела ни одного фильма Романа Полански, кроме «Горькой луны». Но я не хочу смотреть другие. Мне просто неинтересно.