Текст книги "Пути непроглядные"

Автор книги: Анна Мистунина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Сейчас Рольван медленно водил точильным камнем по лезвию своего меча. Это простое действие успокаивало его и помогало собраться с мыслями. Гвейр сидел на корточках по другую сторону от костра и ждал ответа.

– Ты ведь знаешь, я должен был стать монахом. Я очень стыдился всех этих желаний, когда они начались, стыдился и в то же время – ну, ты знаешь, как бывает у мальчишек. Как-то нам втроем удалось сбежать из обители поздно вечером, – Рольван невольно улыбнулся. – Мы устроили целый спектакль, придумали себе болезнь, чтобы нас отпустили с ночной службы, соорудили чучела в постелях и выехали за ворота в телеге с пустыми мешками из-под муки. До сих пор помню, каково это, когда у тебя муки полон нос, а чихнуть нельзя. У Эгвина, он был нашим заводилой, оказалось пара серебряных монет – к нему как раз приезжал отец со старшим братом. Эгвину было пятнадцать, нам с Одо – по тринадцать, и он считал своим делом учить нас жизни.

– Нескольких монет хватило вам на вино и шлюху? – Гвейр тоже улыбнулся.

– Двух шлюх, – уточнил Рольван. – одну Эгвину и одну для нас с Одо. Два кувшина вина и самую дешевую комнату. Вино почти все досталось женщинам.

– Но и вам кое-что досталось, а?

– Ну да, – Рольван перевернул меч. – А потом наступило утро.

– Оно всегда наступает.

– Точно. Наказание мы выдержали, знали, что оно будет. Но потом вернулся отец Кронан… – Рольван вздохнул.

– Тебе было стыдно? – понимающе спросил Гвейр.

– Не то слово. Я прятался от него, не мог показаться на глаза. Думал, что загубил вообще все. У меня ведь не было никого, кого бы я любил, кроме него, а его я предал. Так мне тогда казалось.

– Понимаю, – негромко сказал человек, убивший отца Кронана.

– Он нашел меня на дальнем поле. Наказание тогда уже закончилось, я сам вызвался копать землю, хотя все уже ушли на отдых. Он мне сказал, – Рольван хмыкнул, невольно улыбнувшись: – сейчас я понимаю, что это было не всерьез, а в тот раз поверил. Он сказал, что как бывший командир дружины и служитель церкви имеет право предавать отступников смертной казни, и если я, по моему мнению, заслуживаю смерти, он готов сделать это прямо сейчас. Если же нет, он требует, чтобы я перестал беспокоиться о том, чего не изменить, и повернулся лицом от прошлого к будущему.

– И что же ты выбрал?

Рольван пожал плечами:

– Я повернулся лицом к будущему.

– А сегодня ты попытался то же самое сказать моей сестре?

– Вроде как.

– И она тебя поняла, вот что интересно, – Гвейр тряхнул головой. – Я не понял, а она поняла. Почему?

– Не знаю. Спроси у нее.

Гвейр только хмыкнул в ответ на такое предложение. Рольван оглядел результат своей работы, повертел меч в руках так и эдак, любуясь отражением огня в гладкой поверхности. Протер лезвие мягкой тряпицей и убрал меч в ножны. Игре все не возвращалась. По краям прогалины, в подножии суковатых корявых берез уже густели тени. Гвейр разобрал сумки, достал вяленую рыбу, которой ввиду ее изобилия и дешевизны в прибрежном Сторксе закупил изрядное количество, сыр и хлеб, но ужинать не предлагал – ждал сестру. Рольван невольно прислушивался, пытаясь за треском костра и шумом ветра в ветвях уловить ее легкие шаги, но разве услышишь дрейва в лесу?

Ему представилась крадущаяся меж полутемных стволов огромная волчица – всклокоченная шерсть, горящие желтой злобой глаза. Только безумец решился бы довериться подобному существу. «Не поворачивайся ко мне спиной», – вспомнил Рольван. И свой ответ: «Я не доставлю тебе такого удовольствия».

Гвейр прервал молчание, спросив с легкой улыбкой:

– А с тех пор, надо полагать, ты оставался праведным монахом?

Рольван тоже не смог сдержать усмешки:

– Нет. Но с тех пор я каждый раз потом поворачивался лицом от прошлого к будущему.

– Очень удобная привычка.

– Ну да. Через год отцу Кронану надоело это терпеть, он забрал меня из монастыря и пристроил в оруженосцы. Сказал, что лучше мне насытиться мирскими удовольствиями и потом раскаяться, чем спотыкаться на каждом шагу и так в конце концов никуда и не прийти.

– Он был моим врагом, я не сожалею о том, что сделал, – медленно произнес Гвейр. – И все же, Рольван… можешь не принимать моих слов, но я сочувствую твоей утрате. Несмотря ни на что.

Ответить было нечего, поэтому Рольван просто сказал:

– Спасибо.

Он хотел еще расспросить Гвейра – ему действительно было интересно – об Аске и Грате, но не успел. Вернулась Игре. Появилась на краю прогалины неслышно, словно призрак или дикий зверь, но не было на этот раз ни клыков, ни леденящего ужаса, только хрупкая девушка из плоти и крови, чье лицо хранило отпечатки слез и скорби, а руки, крепкие и мозолистые, как у воина, с неаккуратно обрезанными ногтями, сжимали толстую дубовую ветвь.

Не сказав ни слова, Игре опустила ее одним концом в огонь и завела свою тихую песнь-заклинание. Как всегда, принялась чертить в воздухе огненные письмена вокруг их маленького лагеря. Рольван оборачивался, наблюдая за ней. В какой момент его страх сменился пониманием, он не смог бы сказать. Но теперь он чувствовал, сам не зная, как, чувствовал, что внутри круга возводится безопасное пристанище, укрытое и защищенное от всего, что враждебно человеческому миру, а ночь с ее темными тварями остается снаружи. Не было ничего странного в том, чтобы доверить свою жизнь дрейву, если этим дрейвом будет Игре. Рольван поймал на себе удивленный взгляд ее брата и отвернулся к огню, прогнав с лица всякое выражение, но тепло, поселившееся внутри, больше не угасало.

Наутро выехали с первым светом. Ночная прохлада быстро таяла в солнечных лучах. Отдохнувшие лошади без понуканий прибавляли шаг, копыта бодро стучали по серым камням дороги, то взбегавшей на покрытый мхом и вереском холм, то устремлявшейся в низину, где березы в зеленых кудрях стерегли пышные луга свежескошенной травы. Крестьянские подводы со скрипом ползли по дороге навстречу. Их возницы встречали всадников приветливыми улыбками, как будто в такой ясный солнечный день им казалось грехом не проявить дружелюбия к любому незнакомцу.

Впереди лежала область Радинбери – последняя Лиандарская провинция перед Тиринией. До каменного святилища, где, по словам Игре, находился источник всех бед, оставалось меньше трех дней пути. Что они будут делать, приехав туда, по-прежнему было неясным. Игре казалась задумчивой, но скорее решительной, чем печальной. Гвейр хмурился и поглядывал на небо, прикидывая что-то.

В отличие от них Рольван, сам не зная, почему, был почти весел. Он напевал про себя легкомысленный мотивчик из тех, что знает всяк на столичных улицах, и с улыбкой разглядывал ехавшую впереди дрейвку: прямая спина, торчащие безо всякого порядка рыжие пряди – Игре тщательно расчесывала их каждое утро, но уже через час ее прическа снова напоминала разоренное птичье гнездо. Кто бы мог подумать, размышлял он, кто мог предположить, что в таком невзрачном теле окажется столько силы и ловкости, столько поистине мужской смелости? Лишь тот, кто внимательно слушал песни бродячих певцов, повествующих о прошлом Лиандарса: о великих вождях, могучих дрейвах, о славных воинах и не менее славных воительницах. Игре была, наверное, последней из них. С ее смертью старый мир исчезнет окончательно.

Рольван вздрогнул, сообразив, куда заводят его собственные мысли, и украдкой осенил себя священным знаком. С того дня, как согласился стать спутником этих двоих, он уже изрядно запутался и в дальнейшем все обещало сделаться только хуже. Быть может, если бы он еще мальчишкой на занятиях в монастыре больше слушал и меньше перешептывался с такими же, как он, ленивыми остолопами Эгвином и Одо, теперь смог бы разобраться, отделить правду ото лжи, а зерна – от плевел. Но в то время было куда интереснее изображать на восковых дощечках для письма оскаленные рогатые физиономии, подписывая к ним имена наставников, или играть в кости на скамье, прикрывая свое занятие подолами длинных туник и каждую минуту рискуя быть застигнутыми. Теперь же Рольван с каждым днем все дальше уходил от верного пути, а слова проповедей, перемешанные в памяти со словами древних баллад и кабацких песен, ничем не могли ему помочь.

Вопрос Гвейра, обращенный к сестре, перебил его путаные размышления:

– Если мы уже близко, Игре, почему здесь все не кишит призраками и их жертвами? В Сторксе все кажется обычным… почти. Ста милями к северу мы встретили больше разрушений, чем здесь!

Игре передернула плечами, и Рольван направил коня ближе, чтобы расслышать ее ответ.

– Подожди еще, встретишь. Те, кто прошел первыми, растерялись и разбрелись кто куда. Остальные держатся ближе к Вратам. Что-то заставляет их оставаться там, что – не знаю.

– Не слишком-то мудро вступать в бой, почти ничего не зная о враге, – заметил Гвейр.

Игре не стала спорить, только вздохнула:

– Иногда приходится идти вслепую. Может быть, когда подойдем ближе, смогу что-нибудь разглядеть.

– Обнадеживает, – хмыкнул Рольван, не желавший оставаться в стороне от разговора.

И получил в награду сердитый взгляд.

– А может быть, ты закроешь Врата своими молитвами!

– Никогда не был в них силен, – отозвался он весело. – Слишком любил вино и женщин, понимаешь ли.

Игре фыркнула:

– Вижу. Этого только слепой не увидит!

– Не ссорьтесь, – попросил Гвейр. – Сколько можно?

– Никто и не ссорится, – ответил Рольван прежде, чем она придумала очередной резкий ответ. – Ведь правда же, Волчица?

Их лошади оказались совсем рядом. Тонкий и быстрый, как змея, меч вылетел из ножен на ее поясе и оказался возле его горла так быстро, что Рольван даже не успел сообразить уклониться, как заточенное лезвие обожгло холодом его кожу.

– Еще раз назовешь меня так, – звеняще выдохнула Игре. – Еще раз!

К этим звериным огонькам в ее глазах Рольван уже почти привык. Не отводя взгляда, он медленно поднял руку и отодвинул меч.

– Я тебя понял, – сказал он.

Гвейр негромко, но смачно выругался. Игре убрала меч и резким движением послала свою кобылу вперед. Рольван потер горло и поспешил догнать ее, так, чтобы дальше ехать рядом. Замыкающим на этот раз остался Гвейр, и его недовольный взгляд еще долго буравил Рольвану спину.

Ко времени дневного привала на берегу одной из многочисленных речушек Гвейр подстрелил жирного селезня, так что обед был горячим – весьма кстати, и даже то, что мясо оказалось довольно жестким, не испортило аппетита. Позволив отдохнуть лошадям, продолжили путь и еще до заката миновали две небольших деревни, одна из которых казалась странно опустевшей, зато во второй жизнь шла своим чередом, как будто и не бывало в этих краях никаких призраков. Благополучие это казалось до того ненастоящим, что все трое вздохнули с облегчением, когда последние дома остались позади.

Когда закатное солнце огненным колесом нависло над лесом, заставляя все время щуриться и отворачивать головы, с вершины очередного холма открылся вид на обнесенную неприступной стеной монашескую обитель и дальше, на еле видный за изгибом дороги постоялый двор.

Рольван не удержался, протянул задумчиво:

– У монахов должен быть странноприимный дом.

– Нет! – в один голос откликнулись брат и сестра.

Гвейр усмехнулся и пояснил:

– На постоялом дворе лучше кормят.

– Ты просто не привык к монастырской пище. Она очень даже недурна.

– Тебя никто не держит, – сообщила Игре. – Можешь там и остаться.

Рольван улыбнулся ей.

– Кто-то же должен за вами приглядывать.

Игре негодующе втянула воздух, но Рольван уже ехал вниз по склону холма. Он знал, что ведет себя как мальчишка, но нисколько в этом не раскаивался. Задирать и злить ее было настоящим удовольствием, не требовавшим к тому же никаких усилий. А Гвейр пусть радуется, что стычки эти происходят на словах, а не на мечах. Учитывая обстоятельства их знакомства, все могло бы быть намного хуже.

Вдоволь напетлявшись по неровному склону, дорога пошла прямо. Путники подстегнули лошадей. В щели меж камней пробивались пучки сероватой травы, кое-где вырывались наружу корявые корни росших по краю деревьев. Рольван оказался впереди, Гвейр и Игре следовали теперь за ним, беседуя негромко – он прислушивался, но разбирал только отдельные слова. Их голоса, стук копыт на камнях, звон металлических частей сбруи и собственные противоречивые мысли отвлекали внимание, и лишь когда Гвейр вдруг замолчал, а лошади его и Игре прибавили шаг, Рольван оглянулся и увидел спускающихся с холма всадников.

Их было трое, слишком мало, чтобы представлять опасность, и воинственными они не казались. Но когда, очутившись на ровном месте, они пустили коней вскачь, Гвейр тут же очутился между ними и сестрой, и Рольвану ничего не оставалось, как приготовится защищать ее с другой стороны. Всадники быстро приближались. Издалека их можно было принять за господина с двумя слугами, но, оглянувшись снова, Рольван узнал в богато одетом всаднике священника в темной сутане, прикрытой коротким плащом с богатой меховой оторочкой, в криво сидящей на кудрявой голове шляпе. Его спутники, без сомнения, были простыми монахами. Оружия у них не было, если не считать хлыстов, и опасными они могли оказаться разве что для встречных собак.

Дорога не позволила бы разъехаться шестерым. Пришлось посторониться, чтобы пропустить спешащую троицу. Тот, кто ехал первым, вежливо кивнул, благодаря, и проехал было мимо. Это был невысокий плотный мужчина, до самых глаз заросший светлой курчавой бородой. Его глаза смеялись, даже когда он всего лишь приветствовал случайных путников, уступивших ему дорогу, а уголки губ приподнимались в непроизвольной улыбке. Это неодолимую веселость не узнать было невозможно. Рольван открыл и закрыл рот в полной растерянности, но в тут священник оглянулся и сомнения исчезли.

– Рольван! – восторженно закричал он в тот же самый миг, когда Рольван воскликнул:

– Одо!

Мгновение, и оба, соскочив с седел, со смехом принялись хлопать друг друга по плечам.

– Заматерел-то как! – хохотал Одо. – Ну точно тидирский головорез, чтоб тебе треснуть!

– Вчера только тебя вспоминал, веришь? – перебил его Рольван.

– Врешь! – восхитился Одо совсем как в детстве, и Рольван, не задумываясь, ответил детской клятвой:

– Да быть мне монахом, если вру!

И вызвал этим новый приступ смеха у своего старинного приятеля. Спохватился:

– Ну да, ты-то теперь монах, кто бы подумал! Еще не епископ?

– Всего лишь скоромный настоятель здешней обители, – сообщил Одо без тени положенного смирения. – Где сегодня тебе окажут гостеприимство не хуже, чем тидиру! Ты ведь не собирался проехать мимо, нет?

Рольван замялся. Один из монахов, терпеливо ожидавших своего настоятеля, вежливо кашлянул. Одо оглянулся, кивнул. Сказал громко:

– Куда бы ты ни ехал, ты и твои друзья… – спутники Рольвана ответили на его взгляд лишь короткими поклонами, Рольван тоже не спешил представлять их друг другу. Одо продолжил, пожав плечами: – куда бы вы ни ехали, уже вечер. У нас в обители всегда рады гостям, и даже не смей спорить. Постель будет не хуже, чем в казарме, а ужин получше, уж поверь!

Под грозным Гвейровым взглядом Рольван смущенно потер лоб.

– Дай мне немного времени, – попросил он. – Мы как раз решали, где будем ночевать.

– Да о чем тут спорить-то? – возмутился отец-настоятель, но сжалился и великодушно позволил: – Ладно, решайте дальше. Я поеду вперед и буду ждать. Не поверишь, какое вино я достану отпраздновать нашу встречу!

Он ударил Рольвана по плечу с такой силой, что тот покачнулся. Потом вскарабкался, не без помощи одного из своих монахов, на серого мерина, такого же упитанного, как он сам, и ударом пяток отправил его вперед. Оглянувшись через плечо, крикнул:

– Не задерживайся, Рольван!

Рассмеявшись, умчался прочь. В седле он держался неуклюже, изрядно напоминая обряженный в плащ и сутану мешок с мукой. Рольван от души улыбнулся вслед.

И обернулся, чтобы встретить сердитый взгляд Гвейра и презрительную улыбку-оскал его сестры.

– Ну что вы так злитесь? – спросил он их. – Почему бы нам не заночевать в монастыре? Или тут вас тоже все знают?

– Поехали, Игре, – сказал Гвейр, резко ударив коленями в бока своего коня.

Игре последовала его примеру, показав напоследок самый уничижительный из своих взглядов. Направленный на пешего Рольвана сверху вниз, он удался особенно хорошо. Даже спина ее, когда Игре вместе с братом уезжала прочь по следам скакавших впереди монахов, выражала презрение.

– Проклятые дрейвы, прах бы вас побрал, и вас, и ваших призраков! – вполголоса выругался Рольван, прежде чем влезть в седло и отправиться вдогонку.

– Гвейр! – позвал он, подъезжая. – Да подожди же ты!

Гвейр остановился так резко, что Рольван чуть не наехал на него.

– Чего ты хочешь?! – воскликнул он. – Ты дал слово защищать Игре, а сам теперь хочешь вести ее в логово врагов! О чем с тобой после этого говорить?

– Да нет же, Гвейр! – и с каких пор он взял привычку оправдываться перед этими людьми? – Я не мог знать, что встречу здесь знакомого, друга! Что мне оставалось, притворяться, что это не я?! Они ничего вам не сделают, им неоткуда знать, кто вы. Даже наоборот, подумай сам! Ну кому придет в голову искать дрейвов среди личных гостей настоятеля монастыря?

– Ты сам-то слышишь, что говоришь, Рольван?

– Оставь его в покое, – вмешалась Игре. – Поехали. Пусть отправляется к своим друзьям.

Как ей это удается, вложить в простые слова столько презрения, столько ненависти? Заставить его почувствовать себя худшим из ничтожеств? А он, дурак, воображал, будто стал для них почти своим! Рольван воскликнул с отчаянием:

– Да не желаю я вам зла, не желаю! Как вы все еще не можете этого понять?!

Замолчал, смутившись собственного порыва. Игре презрительно скривилась. Гвейр пристально посмотрел на него и вдруг смягчился.

– Я тебе верю, – сказал он. – Ты вправду ничего не мог поделать. Если не появишься, твой друг может заподозрить неладное. Сделаем так: езжай к нему, а мы заночуем на постоялом дворе. Встретимся там утром.

– Мы выедем на рассвете, – упрямо заявила Игре.

– Через час после рассвета, – поправил Гвейр. – Не опаздывай, Рольван. Ждать мы не станем.

– Не опоздаю, – пообещал Рольван.

Глава восьмая, ошибочная

Должная же покорность обозначает, что никто не скрывает от настоятеля ни одной из греховных мыслей, которые проникли в сердце, ни одного из тайных поступков, а смиренно кается в них.

Из монастырского устава

Употребляя вино для здоровья, будь разумен и не увлекайся им, ибо многие злые дела совершаются в опьянении

«Поучения святого Ауриния»

Сказанное слово в устах кажется легким, но, прозвучав, иногда обретает тяжесть камня; на кого упадет такой камень, тот будет им убит. Если имеешь друга, храни его и берегись, чтобы не стать тебе предателем.

Книга Мира

Вино, извлеченное из монастырских подвалов по случаю встречи настоятеля с другом детства, превосходило любые самые смелые надежды. Она касалось языка золотистой медовой каплей и теплыми лучами разбегалось по телу, оставляя короткое, но явное чувство прикосновения к чуду. Одо улыбался, с полным на то основанием ожидая похвал. Рольван с удобством расположился в широком кресле, застеленном теплой овечьей шкурой, и через стол, наполовину занятый небрежно сдвинутыми книгами, пергаментными листами, по большей части выскобленными и исписанными повторно или даже на третий раз, и огрызками яблок, смотрел на настоятеля. Неужели он и сам так же сильно, почти до неузнаваемости изменился за прошедшие годы? Прежней у его друга оставалась только улыбка да еще любовь к яблокам – теперь-то уж Одо мог позволить их себе сколько угодно.

На свободной половине стола кроме двух толстых свечей и кувшина с вином стояли еще тарелки с нежнейшей выпечкой, приготовленными по особому рецепту мясными колбасками и, разумеется, яблоками. За спиною Одо ярко пылал камин.

Кроме стола и камина, в скромной келье настоятеля имелась еще кровать, ширине которой вполне мог позавидовать какой-нибудь привередливый эрг. На кровати, среди подушек и смятых одеял, были небрежно разбросаны предметы монастырской и светской одежды. Можно было подумать, что настоятель, словно избалованная городская красотка, все утро примерял их один за другим и все не мог выбрать подходящий. Каменный пол между кроватью и столом был застелен белоснежными шкурами.

Во всем этом не было решительно ничего от отца Кронана, всегда аккуратного, сторонящегося любых излишеств, привыкшего обходиться малым. Но вместе с тем все здесь непонятным образом напоминало о нем. Напоминало так, что можно было подумать – епископ только что вышел и комната, даже кочерга у камина и дверная ручка, еще помнят тепло его руки.

Может быть, все дело в запахе, подумал Рольван. Этой особой смеси ладана и воска, и старой кожи, и чернил, и монастырской пищи, которая, что бы он ни говорил сегодня Гвейру, редко бывала вкусной и никогда – обильной.

Кроме, правда, сегодняшнего случая. Быть может, все дело в том, что прежде Рольвану не приходилось ужинать с настоятелем.

Он не спеша поднес к губам чашу и сказал, глядя поверх нее на отца Одо:

– Твой повар точно не хуже тидирского, – Одо ожидающе вздернул редкие брови, и Рольвану пришлось признать его победу: – а такое вино не снилось даже тидиру. Тебе не жалко тратить его на меня?

Настоятель, казалось, засомневался.

– Сколько лет мы не виделись? – спросил он.

– Десять? – Рольван подумал. – Одиннадцать.

– Тогда не жалко.

– В последнюю нашу встречу ты уверял, что лучше умрешь, чем примешь постриг. Собирался покинуть монастырь, как только станешь совершеннолетним и отец не сможет уже тебе указывать.

Улыбка настоятеля сделалась печальной.

– Отец умер, и я передумал. Его последняя воля, знаешь… Не смог через нее переступить.

– Я не знал, Одо. Сочувствую.

– Кто бы говорил, Рольван, это я должен приносить соболезнования. Церковь потеряла своего главу, конечно, мы скорбим, но ты-то потерял не просто епископа. Ведь он усыновил тебя, да?

– Да.

– Сочувствую тебе.

Но долго оставаться серьезным Одо не умел никогда. Вот и сейчас его щекастое лицо почти сразу расплылось в улыбке, и он лукаво подмигнул Рольвану:

– Ты, говорят, единственный наследник?

– Врешь, настоятель, никто этого не говорит. Ты знаешь, что он почти все оставил церкви.

– Но и тебя не забыл, надо думать? По тебе, правда не скажешь. Оборванец из оборванцев, разве что конь добрый, да и тот замучен – кожа да кости. Как таких еще держат на тидирской службе? Или, может быть, тебя давно уже выгнали? Признавайся, Рольван.

Рольван тоже улыбнулся.

– Нет, пока не выгнали. Я второй месяц в пути, поистрепался. Видел бы ты, какими мы иной раз возвращаемся из походов! Ты бы даже милостыню побрезговал подать такому.

– Милосердие – первая из заповедей, – сурово оборвал его Одо. – Я бы ее тебе в любом случае подал.

– Вот уж спасибо, друг!

Оба рассмеялись. Вино убывало незаметно, и так же незаметно Рольваном овладела приятная расслабленность и спокойствие. Сытый, даже объевшийся, он удобно развалился в кресле и чувствовал себя почти счастливым. Одо наполнил обе чаши уже в третий раз.

– Расскажи мне о своих делах, – попросил он. – Что ты, весь истрепанный, делаешь в здешних краях с такими же оборванцами, пока Дэйг воюет с канарцами? Разве ты не должен быть с ним?

– Я… Это долго объяснять, Одо. Тидир отправил меня с поручением.

– Куда?

– Долго объяснять.

– Ах, вот как, – сказал Одо и принялся грызть яблоко.

Рольван замолчал. Он не хотел лгать и не знал, как сказать правду и стоит ли вообще ее говорить. Цепь событий, что привела его в это место, была слишком неправдоподобна, чтобы кто-то со стороны мог в нее поверить.

Покончив с яблоком, отец-настоятель немого подумал и потянулся за следующим. Произнес небрежно, как бы между прочим:

– Кое-что мне непонятно.

– Ты о чем?

– А вот о чем, – Одо повертел яблоко в руках, неспешно откусил кусок и, только прожевав его, заговорил дальше: – Я знаю кое-что о твоем поручении.

– Ты? – к такому повороту Рольван готов не был.

– Ну да, я. Я ж всего два дня как вернулся из Эбрака. Выбирали нового епископа, чтобы представить тидиру, когда вернется, перегрызлись, как… ну, да ладно. Война, конечно, войной, но что убийца остался не пойманным, этому никаких оправданий нет. На все вопросы было сказано, что тидир доверил поимку преступника своим лучшим дружинникам. И названо твое имя. Об этом ты что скажешь?

– Все так и есть.

– Ты думаешь найти его здесь? А твои спутники, о которых ты не хочешь говорить, это лучшие тидирские воины? Боюсь представить, как тогда выглядят худшие.

– Говорю же, мы долго были в пути. Ты слишком привык к хорошей жизни, Одо.

Рольван с улыбкой оглядел уютную келью, но перевести все в шутку не получилось. Отец-настоятель по-мальчишечьи ухмыльнулся, потом нахмурился, дернул себя за ухо, отбросил недоеденное яблоко, сложил перед собой на столе руки и сказал решительно:

– Выкладывай.

Полночь давно миновала, когда Рольван наконец закончил рассказ. Вино было допито и принесено новое. Камин потух и успел остыть, свечи давно погасли, все, кроме одной, которую Одо уже дважды заменял новой. Перед настоятелем на столе возвышалась гора из яблочных огрызков. Одо оказался хорошим слушателем, внимательным и чутким к малейшей недосказанности, и эта его новая черта лучше всяких слов объясняла, какая пропасть отделяет двадцатисемилетнего священника от мальчишки, отданного в монастырь во исполнение отцовского обета и мечтавшего при первой же возможности сбежать от уготованной родителями судьбы. Несколько раз Рольван терялся и замолкал, не зная, какими словами можно описать пережитые встречи со сверхъестественным и собственные поступки, которых никогда не совершил бы, не пережив этих встреч. Одо тогда приходил на помощь, и всякий раз ему удавалось всего несколькими вопросами вернуть разговору ясность и простоту. Он и не думал подозревать Рольвана во лжи или сомневаться в его рассудке, так что под конец тот даже заулыбался, подробно рассказывая о своих словесных перепалках с Игре.

– Представляю, как это все странно звучит, – хмыкнул он, закончив историю появлением на дороге самого Одо. – На твоем месте я бы ни за что не поверил, если бы не видел собственными глазами. Но это все правда.

– Скажем так, кое-что я все-таки видел собственными глазами, – необыкновенно серьезно отозвался настоятель. – Людей, отмеченных демонами, как ты говоришь, призраками, видел. Два раза. А слышал еще больше, так что тут ты меня не удивил. Наоборот, теперь мне многое стало понятно… Кроме одного. Почему ты им веришь?

– В каком смысле?

– Рольван, ты вырос в монастыре. Ты книгу Мира цитировал наизусть, когда я еще только и умел, что яблоки в саду воровать да швыряться огрызками. Отец Кронан был твоим личным наставником, мечтал вырастить из тебя будущего епископа. И ты – ты! – запросто поверил на слово врагам бога и церкви! Поверил, что они могут желать добра, что выступают не заодно со злом, губящим людские души! Почему?

Получить выговор от толстяка Одо – это было уж слишком. Рольван недоверчиво покачал головой:

– Не могу поверить, что слышу это от тебя.

– Я же как-никак священник, – Одо улыбнулся с чуть заметным самодовольством и снова посерьезнел: – Ну-ка, расскажи мне, что об этом сказано в Учении.

Рольван вздохнул и прикрыл глаза, вспоминая подходящую случаю цитату. Она пришла как будто сама собой:

– «Тьма не имеет общей доли со светом, а свет – с тьмой. Никто, ходящий путями тьмы, не делает доброго, ибо света нет в нем, станешь искать его – и не найдешь, только напрасно потеряешь время».

– Дальше, – велел Одо.

– «Посему вырывай корни зла, иначе оно прорастет и заглушит добрые побеги, – Рольван произнес это почти с ненавистью, – так поступай везде, где только сможешь, и наблюдай за собою, чтобы и тебе не впасть в соблазн».

– Ну? – спросил Одо.

– Что – ну? Они не… не знаю, как это тебе объяснить. Они заблуждаются, да. Но они действительно хотят все исправить!

– Откуда ты это знаешь?

– Вижу. Не могу я тебя убедить! Если бы там был, Одо, видел сам, ты бы понял. Ты бы…

Одо перебил его сбивчивые объяснения.

– Мне кажется, я вижу другое. Все просто, Рольван. Ты увлекся этой женщиной?

– Кто, я? – Рольван рассмеялся и резко оборвал смех. – Даже и не думал об этом, Одо, клянусь. Даже не думал.

– Подумай сейчас, мой друг, прошу тебя. Возможно ли, что ты просто влюблен в нее, потому и веришь любому слову? Уж мне-то ты можешь в этом признаться, учитывая, – настоятель хмыкнул и понизил голос, – что первая женщина у нас с тобой была одна на двоих. Помнишь?

Рольван усмехнулся:

– Разве такое забудешь?

– Я не забыл, как видишь. Итак?

– Мне кажется, или ты меня допрашиваешь?

– Нет, конечно же. Можешь считать, что ты на исповеди – и, кстати, не налить ли нам еще вина?

– Хороша исповедь! И как тебя еще не выгнали из настоятелей?

– Сам удивляюсь, – вздохнул Одо, берясь за кувшин. – Так что насчет женщины, Рольван? Мне она показалась не слишком-то, гм, хорошенькой. Честно говоря, я принял ее за очень голодного юношу.

– Как и я поначалу, – Рольван пододвинул к себе наполненную настоятелем чашу.

Неожиданный вопрос встревожил его сильнее, чем хотелось показать. Он старательно перебрал в памяти мысли и чувства, посещавшие его в последние дни, но никаких признаков увлеченности или страсти в них не нашел. Скорее, наоборот. Рольван отчетливо представил себе оскаленную волчью пасть и ответил насколько мог искренне:

– Такие, как она, поедают своих любовников заживо. Я ни за что на свете бы не к ней не притронулся.

Он тут же пожалел о своих словах, вспомнив тот единственный беззаботный вечер в Сторксе, вспомнив ее смех и ее слезы из-за Грата. Но Одо вздохнул с облегчением и двумя руками поднял свою чашу, словно провозглашая заздравный тост. Рольвану осталось лишь последовать его примеру, запивая вином свою беспричинную тревогу и горьковатый привкус во рту.

– Ну, а раз ты свободен от ее чар, вот что я предлагаю сделать, – Одо говорил весело, как будто замыслил всего-навсего хорошую шутку, – у здешнего эрга в замке имеется какая-никакая дружина. Правда, половина их ушла с тидиром на север, а вторая половина до свету из-за стен глаз не высунет. Но монахам не пристало бояться ночных теней, гонца к ним я могу отправить и ночью. Час езды, если вскачь. А наутро пусть эти головорезы изловят дрейвку и убийцу епископа, да еще, пожалуй, помогут тебе доставить их в Эбрак, на тидирский суд. И поручение твое будет выполнено, и обратный путь окажется безопаснее. Что ты на это скажешь?

Гвейр сразу увидел западню, и Игре тоже. Его предупреждали, но Рольван оказался достаточно глуп, чтобы забраться в ловушку с головой.

– Нет, Одо, подожди! Не надо!