Текст книги "Пути непроглядные"

Автор книги: Анна Мистунина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Гвейр сидел рядом. Он перебирал стрелы для обоих луков, внимательно осматривая каждую, прежде чем засунуть их в связки, отдельно – охотничьи и отдельно – боевые с тяжелыми гранеными наконечниками, и терпеливо ждал, когда сестра соизволит заговорить. Прячущий нетерпение Рольван остановился поодаль. Игре переводила взгляд с него на Гвейра. Молчала – из упрямства, как показалось Рольвану. Гвейру, видимо, почудилось то же самое: он нахмурился и произнес:

– Говори.

– Что говорить?

– Да уж скажи хоть что-нибудь, Игре!

Она язвительно сощурила глаза:

– Хочешь узнать, что сказала о вас богиня?

– Надо понимать, она с тобой наконец заговорила? И что же?

– Вы похожи на щенков – слепые, неуклюжие, а воображаете себя грозными псами. А я…

Игре подтянула к себе колени, уткнулась в них подбородком.

– Что же ты? – поинтересовался Гвейр. – Тоже на кого-то похожа?

– На преступницу. Потому что сижу здесь и взываю к ней, вместо того, чтобы самой исправить последствия своих ошибок.

– Каких ошибок, Игре?

Она поморщилась:

– Ну, не только моих. Но Учитель мертв, с него спроса нет. А я…

– Игре, – сказал Гвейр. – Я ничего не понимаю. Объясни толком.

Теперь она смотрела прямо на Рольвана, и взгляд ее желтел ненавистью. Он опустил глаза, ощутив невольную дрожь.

– В ту ночь, когда они нас взяли, – проговорила Игре, – Учитель решил меня спасти и нарушил правило. Передал мне власть, хоть она мне никогда не предназначалась, влил в меня силу, какую я не могла принять. Его собственную и ту, что была в воздухе из-за всех смертей, все, разом, без обрядов – так никогда не делалось. И он не должен был этого делать. А не сделать этого он тоже не мог, потому что в Лиандарсе должен быть Верховный дрейв! И вот…

– Что?

– Врата открылись. Так бывает в Великие ночи, но к утру они всегда закрываются. А тут – сила, которую упустила я, прошла по всей земле, как волна и влилась во Врата. Они остались полуоткрыты, ну, как если бы ты камень подложил под дверь. Если их не закрыть, призраки будут приходить и пожирать души, пока не погубят все.

– Почему же боги их не закроют?

Игре скривилась.

– Потому что они так не делают. Не нарушают правил. Получается, что эти Врата открыла я и я должна их закрыть. А боги, они больше не делают ничего явно, с тех пор, как, – еще один неприязненный взгляд на Рольвана. – Появился этот новый бог. Их время в этом мире уходит, сказала богиня, и теперь надо быть осторожными, чтобы сохранить равновесие. А мы, получается, это равновесие нарушили.

– Как же ты собираешься их закрывать? – спросил Гвейр.

Игре усмехнулась неожиданно весело:

– Например, можно принести меня в жертву возле того места, где они открыты.

– Даже думать не смей!

– Скорее всего, это поможет, моя сила освободится и вытолкнет ту, что мешает им закрыться. Призраки этого и боятся, поэтому собирались утащить меня на ту сторону. Ведь если я умру там, а не здесь, Врата распахнутся во всю ширь!

– Игре!

– Не бойся, брат. В Лиандарсе должен быть Верховный дрейв, поэтому боги не хотят моей смерти, пока не найдут мне замену. Они… они решили принять меня, хоть я и получила власть незаконно. Теперь я на самом деле Верховный дрейв, хранитель Лиандарса. Я закрою Врата.

Они вздрогнули, когда Рольван остановился рядом. Обернулись, и сразу стало заметно, до чего они похожи.

– Верховный дрейв? – повторил Рольван.

Гвейр тут же вскочил и оказался между ним и Игре. Рольван не обратил на него внимания. Перед его глазами снова, как наяву, был костер в ночи, усталые, запятнанные кровью воины и два дрейва, привязанные к древесным стволам. Ночь Избрания? Он не ожидал ответа, но Игре ответила:

– Когда Верховному дрейву приходит время умирать, он должен в одну из Великих ночей вручить свою власть преемнику. Преемник должен исполнить обряды, принести жертву богам и…

– Человеческую жертву, – перебил Рольван.

Эту историю он слышал и раньше. Игре пожала плечами:

– Конечно.

Крахнен. Самый набожный из отряда стал жертвой для посвящения нового Верховного дрейва. Игре спросила – казалось, ей в самом деле очень любопытно:

– И что ты теперь будешь делать?

Гвейр загораживал ее собой. Он не схватился за оружие, но был готов это сделать в любой момент.

– Не знаю, – сказал Рольван и отступил назад, – не знаю, что мне делать, все перепуталось! Уймись, Гвейр. Если бы я собирался на нее напасть, сделал бы это давно.

Серые с желтоватым отсветом глаза Верховной дрейвки казались опаснее отточенного железа. Рольван сказал ей, подавляя желание отвести взгляд:

– Я обещал тебя защищать и выполню обещание. Закрывай свои проклятые Врата, хватит уже ходячих мертвецов в Лиандарсе. Если конечно, ты их сможешь закрыть. Ведь твои хозяева, я понял, помогать не собираются?

Гвейр медленно расслабился и снова сел у ее ног. Игре скривилась:

– А что же твой хозяин? Может быть, он все исправит, раз уж сейчас его время?

– Он не… – Рольван замялся.

Игре кивнула:

– Тогда и моих не тронь. Нужно быстрее найти Врата, пока весь Лиандарс не превратился в страну ходячих мертвецов.

– Пока что мы их не нашли, – напомнил Гвейр.

– Мы правильно едем. Они меня словно притягивают, я должна была понять еще раньше. Пойми же, Гвейр, я все могу, но не знаю этого, пока не попробую! А еще их мало найти, к ним надо подобраться, их ведь будут охранять! Вы пойдете со мной до конца?

– Конечно, сестра, – ответил Гвейр.

– Я пойду, – сказал Рольван и выпрямился, чувствуя на себе их взгляды. На этот раз колебаний не было: – Да, я пойду.

Высохшие рыжие пряди опять растрепались и, стоило только Игре шевельнуть головой, падали ей на глаза. В солнечный день их цвет наводил на мысли о пожаре. Из-под волос сверкнуло звериной желтизной.

– Тогда едем, – сказала Игре.

Глава седьмая,
почти дружелюбная

– Говорят, за всю шайку назначена награда, а за главаря – особливо, аж сто золотых!

– А ты на ту награду рта-то не разевай. Много таких было, да все померли. Сколько раз их ловили, а все одно – вывернутся, хоть из-под самой виселицы, а потом и того, кто стражникам на них донес, навестят. От таких гостей ни один еще живым не уходил, вот так-то. А что по лесам шастают да богатеев проезжих грабят, нам-то с тобой что? У нас с тобой отродясь брать нечего.

Из трактирного разговора

Не сторонись смеха и шутки, потому что сердца смеющихся расположены друг ко другу.

«Поучения святого Ауриния»

Будь мудр и не принимай опрометчивых решений, помни, что как брошенное в землю семя может вырасти и стать великим деревом, так и малый поступок влечет за собою последствия для всей твоей жизни. Но и не будь нерешителен и не стой подолгу на распутье, ибо нерешительный ни в чем не имеет успеха; шагай вправо или влево, и да не споткнется нога твоя на верном пути.

Книга Мира

Сторкс, выросший, как лепестки растут из сердцевины цветка, вокруг квирской крепости, был, подобно Эбраку в другой части страны, тем центром, куда отовсюду стекались дороги, товары, новости и слухи. Большой речной порт, широкая торговая площадь, два больших храма и целый выводок часовен, мужских и женских обителей и странноприимных домов, кабаки и харчевни без числа – жизнь тут поистине била ключом. Поселившиеся на побережье канарцы ни разу еще не забирались так далеко, чтобы причинить беспокойство этому краю, запрятанному среди гор и болот; немирные северные границы отсюда и вовсе казались бы чужедальней страной, когда б ни тидирские призывы, понуждавшие любого, кто мог удержать в своей руке оружие, променять родные пашни и стада на славу и опасности войны.

Появление призраков и странная болезнь, распространяемая ими, внесли смятение в мирную жизнь города, но полностью разрушить ее не смогли. Священники молились, прихожанки судачили, уличные проповедники обличали грехи, стражники по сто раз на дню проверяли топоры и алебарды. И все, как один, с надеждой посматривали в сторону столицы, да не забывали к наступлению темноты возвращаться домой и запирать двери на все засовы. Порою кто-нибудь уходил в ночь; по такому читали поминальную молитву и старались впредь внимательнее приглядываться к соседям. День же приходил своим чередом. Работа и торговля, ссоры и праздники, рождение и смерть продолжались, невзирая ни каких призраков.

Рольвана и его спутников привела сюда необходимость пополнить запасы. Их путь лежал дальше, к древнему святилищу почти на самой границе с Тиринией. Гвейр, больше всего на свете озабоченный безопасностью сестры, был бы рад обойти Сторкс стороной, но пришлось бы делать большой крюк, к тому же без еды и фуража далеко не уедешь. Поэтому, после недолгого спора, решено было ехать через город.

– Чего ты вообще боишься? – недоумевал тогда Рольван. – Дэйг послал за тобой всего двоих, одного вы убили, второй вас охраняет. Что еще? По мне, так лучше в городе, среди людей, чем в лесу, где шастают мертвецы!

– Здесь меня знают, – уклончиво ответил Гвейр. По его лицу не похоже было, что речь идет о добрых знакомых. – И кое-кто знает, что Игре – дрейв.

– Мертвецы тоже об этом знают!

– Они нас больше не почуют, – сказала Игре, которая до сих пор только молча слушала их спор. Подумав, добавила: – Разве что случайно наткнутся. А вот людям я глаза отвести пока не могу.

Мужчины дружно обернулись к ней.

– Пока? – переспросил Гвейр.

Девушка пожала плечами:

– Не умею. Когда-нибудь смогу и это.

Они остановили лошадей у развилки, где проселок в глубоких колеях от колес сходился с мощеным трактом. Справа взлетали над пологим берегом одного из притоков Морены и, хлопая крыльями, уносились прочь длинноногие серые цапли. Понурая гнедая кобыла, направляясь к еле видной вдали мельнице, тянула против течения груженую мешками баржу. Сидящий на мешках человек дремал, покачиваясь в такт движению. Дальний болотистый берег зарос осокой и камышом. Слева на пространных лугах бродили стада овец и коров. Молодой пастух, расположившись на траве, безразлично наблюдал за всадниками. Впереди за тонкоствольной рощицей начинались уже предместья Сторкса. Издалека доносился стук кузнечного молота и пронзительный поросячий визг.

Климат здесь был значительно теплее, чем по ту сторону гор, даже зимою нечасто бывали снегопады. Влажный из-за частых водоемов воздух дышал прохладной свежестью по ночам и душным зноем днем, когда непривычно яркое для северного жителя солнце нагревало землю до такой степени, что от болот поднимался пар.

– А что еще ты когда-нибудь сможешь? – поинтересовался Рольван.

С того последнего объяснения на лесной стоянке между ними установилось нечто вроде настороженного перемирия. Игре больше не возражала против его присутствия, правда, Рольван ничуть не сомневался в ее способности перерезать ему горло сразу, как только отпадет надобность в дополнительном охраннике. А может быть, и раньше, если ее вдруг опять посетит дурное настроение. Что же до ее злого языка, об этом он не беспокоился нисколько. Обмен колкостями даже доставлял ему удовольствие.

Игре улыбнулась уже знакомой волчьей улыбкой:

– Я много всего смогу.

– Убивать одним только взглядом? Обращаться в медведицу с медвежатами?

– Мне нравится первое. Хочешь узнать, с кого я начну?

– Перестаньте, – попросил их Гвейр. – Если ты сможешь избавиться от призраков, Игре, этого хватит. Что скажешь, ехать нам в город или нет?

Она пожала плечами:

– Нам ведь нужна еда. И времени так потеряем меньше. Давай постараемся не попасться никому на глаза, ладно?

– Договорились, – со вздохом согласился Гвейр.

Теперь они медленно ехали вдоль извилистых улиц, поглядывая по сторонам в поисках не слишком людной таверны, где можно было бы остановиться на ночь. До заката оставалось недолго, прохожие с озабоченным видом ускоряли шаг. Здесь были приняты яркие одежды и высокие головные уборы – в северном Эбраке их сочли бы вызывающе-нарядными, в особенности среди небогатых горожан. Улицы, частью мощеные, частью просто утоптанные множеством ног и копыт, пестрели всевозможными фасадами, балкончиками и галереями, часто раскрашенными по местной моде в яркие цвета. Время от времени из окон доносились звуки музыки. Дорогу преграждали броские вывески, в том числе и таверн, соперничавших друг с другом в аппетитности изображенных окороков, зажаренных целиком каплунов и молочных поросят, пивных бочонков и прочих радостей, о которых только должен мечтать усталый путник или закончивший свои дела работник. Возле каждой такой вывески Гвейр недовольно качал головой, и они ехали дальше. Рольвану уже казалось, что в конце концов придется ночевать на улице, когда Гвейр вдруг решительно свернул в проулок, такой узкий, что две лошади с трудом могли здесь пройти в ряд, и через сотню шагов остановился перед невысоким, составленным из кое-как подогнанных друг к другу досок, крыльцом. Вывеской здесь служило нарисованное краской прямо на двери изображение поджаристой свиной головы в венке из сельдерея и острых луковых перьев. Чуть дальше темнел въезд во двор.

– Сюда, – сказал Гвейр.

– Ты собирался держаться подальше от знакомых, – напомнил Рольван.

– Я и держусь. Здешний хозяин болтать не станет и другим не даст.

С этим невнятным объяснением он спешился и под уздцы повел лошадь во внутренний двор. Игре без возражений последовала за ним, и Рольвану осталось только присоединиться к ним обоим у дверей конюшни, где навстречу, прихрамывая, уже брел слуга.

В доме оказалось светло от расставленных по столам свечей. Пахло свежей соломой, покрывавшей пол и чем-то жареным, отчего у Рольвана сразу забурчало в животе. За одним из столов дюжина бородатых мужчин в дорожных плащах, усевшись тесным кругом, играла в кости. Оттуда доносился стук и сдавленные возгласы. За двумя другими молча ужинало по паре посетителей, да еще одинокий толстяк в монашеской одежде дремал над кружкой пива. Хозяин заведения видом и лицом больше смахивал на разбойника, чем на доброго горожанина. Он вздрогнул, увидев Гвейра, но больше никак не показал, что знаком с ним. Да, сказал он, у него есть одна свободная комната наверху, там поместятся и трое, и четверо, если нужно. Угодно ли господам поужинать?

– Да, – сказал Гвейр и потянулся к кошелю.

Рольван, знавший, что от вырученных за браслет денег почти ничего не осталось, молча достал свой. Гвейр пожал плечами и спорить не стал.

Ужинали в молчании – Гвейр беспокойно хмурился и встречал каждого, кто входил в зал, напряженным взглядом. В полутемной комнате с двумя большими кроватями он сразу же подошел к окну и, приоткрыв ставень, внимательно оглядел улицу. Не найдя, видимо, ничего подозрительного, запер окно и прислонился к нему спиной.

– Тебя здесь знают, – сказал Рольван.

– Я об этом говорил.

– И не слишком-то любят, да, Гвейр? Что ты такое здесь натворил?

– Это тебя не касается.

Игре сбросила пропыленный плащ, сняла и поставила у изголовья меч и теперь, сидя на кровати, расшнуровывала сапоги. В своем наряде она вполне могла сойти за юношу-оруженосца, еще не успевшего загрубеть от воинской жизни. Такой даже пользовался бы успехом у женщин. Лишь когда она выпрямлялась во весь рост или потягивалась, как сейчас, под туникой можно было заметить маленькие острые груди. Рольван отвел глаза.

– Касается, еще как, – сказал он Гвейру. – Что угрожает тебе, угрожает нам всем, забыл?

– Мне ничего не угрожает.

– Тогда чего ты озираешься, будто вор?

Краем глаза Рольван заметил усмешку Игре. Гвейр неожиданно улыбнулся – так улыбается человек, махнувший рукой на осторожность и решивший довериться первому встречному:

– Скорее уж, как разбойник. В этом городе меня дважды приговаривали к смертной казни, только казнить ни разу не смогли. Правда, некоторым моим товарищам повезло меньше. Я ведь тебе говорил, что умею в жизни только сражаться.

– Вот, значит, что, – Рольван недолго обдумывал услышанное. Ему внезапно стало смешно. По примеру Игре он снял пояс с мечом и уселся на вторую кровать. – Можешь быть уверен, в Эбраке тебя тоже приговорили к смертной казни. Ну и компания у нас подобралась – неудавшийся монах, приговоренный разбойник и дрейв!

– Верховный дрейв, – поправила Игре.

Она улыбалась, сонно и совсем не враждебно.

– Кроме того, ты ведь еще тидирский офицер, Рольван, – сказал Гвейр.

Улыбка Игре погасла. Рольвану тоже вдруг расхотелось смеяться.

– Точно, – сказал он. – Я помню.

– Давайте спать, – вздохнул Гвейр.

Он задул свечу и улегся рядом с сестрой. Рольван вытянулся во весь рост на огромной кровати, закрыл глаза. Толстые стены не пропускали звуков, в тишине было слышно только их дыхание. Потом заговорил Гвейр:

– Одному я все-таки рад.

– Чему? – прошептала Игре.

– Что можно одну ночь поспать в постели.

Игре тихонько фыркнула, потом кровать заскрипела, Рольван услышал возню, приглушенный удар и ее насмешливый голос:

– Стареешь, братик.

– Спи, девчонка, – сказал Гвейр. – Я люблю тебя.

– И я тебя, разбойник.

Рольван старался дышать ровно и тихо, будто спящий. Каково это – иметь брата или сестру, кого-то, кто любит тебя вот так, ни за что, в любом виде? Он изо всех сил старался убедить себя, что вовсе не завидует этим двоим. Чему здесь, на самом деле, завидовать?

Он заснул, а Гвейр и Игре еще долго перешептывались и смеялись над чем-то в темноте.

Проснувшись, он снова услышал их голоса и не сразу понял, что ночь прошла. Но сквозь щели в ставнях светило солнце, и вчерашней усталости больше не было. Приглушенный Гвейров голос произнес его имя, и Рольван проснулся окончательно.

– Рольван не понимает, – говорил Гвейр. – Но я-то вижу. Ты напугана, ты не знаешь, что тебе делать, не знаешь, как закрыть эти проклятые Врата, и богиня ничем тебе не помогла. Ведь так, Игре? Скажи, что я ошибаюсь!

Игре молчала. Рольван не открывал глаз, вместе с Гвейром ожидая ее ответа.

– Богиня устроила мне взбучку, – сказала она наконец. – Как будто я ее собака… ну, или ребенок. Как ты в детстве.

– Ты плохо помнишь себя ребенком, сестра, – слышно было, что Гвейр улыбается. – Никто не мог устроить тебе взбучку, даже отец.

– Ты устраивал. Но я не об этом. Ты спрашивал, помогла ли мне богиня… Пойми, боги порою помогают так, что лучше бы они этого не делали. Им кажется, мы с чем угодно справимся, надо нас только подстегнуть, ну и… они подстегивают.

– Каким образом, Игре?

– Какая разница?

– Есть разница. Говори.

До Рольвана долетел негромкий вздох:

– Если я буду плохо стараться, она заберет твою жизнь.

Гвейр приглушенно рассмеялся:

– Мою? Мою жизнь, Игре? Не слишком-то умна твоя богиня! Меня сто раз уже могли убить, и я всегда знал наверняка, что ты обо мне плакать не станешь!

– Гвейр!

– Прости, сестренка. Ты изменилась, повзрослела, и я рад. Просто хочу сказать, что если ничего не выйдет… Клянусь псом Каллаха, Игре, смерть уже много лет караулит меня за каждым углом. Если богам будет угодно забрать меня – пусть. Я не хочу, чтобы ты из-за этого плакала.

– Замолчи! – Игре выдохнула это громко, и Рольван решил, что теперь ему можно уже проснуться. – Ничего с тобой не будет, я закрою это поганую дверь, ты понял?!

– Тсс, – сказал Гвейр.

Рольван открыл глаза. Когда он приподнялся на локте и сел, брат и сестра встретили его на удивление безразличными взглядами.

– Вот и ты, – сказал Гвейр. – Нам пора отправляться.

Торговая площадь Сторкса встретила их оживленной суетой, смешением голосов и запахов, от которых путешественники успели уже отвыкнуть. «Рыба!» – кричали с одной стороны. «Сыр!» – вторили им с другой. «Пряности!» – отзывались с третьей. «Кожа!» – подхватывали с четвертой. Все это сопровождалось такими ароматами, что, казалось, можно было закрыть глаза и передвигаться между рядами, доверившись только обонянию и слуху. Последний, правда, отвлекался бы на звуки совсем иного рода, без каких не обходится ни один торг – споры о цене и ругань из-за испорченного товара, жалобы попрошаек и похвальба жонглеров, зазывавших на свое представление, громкое оханье какого-то бедолаги, обнаружившего пропажу кошелька и азартные выкрики целой толпы добровольцев, ловящих вора, которого, разумеется, давно уже и след простыл.

Гвейр умело лавировал между рядами, делая покупки. Утром Рольван почти насильно заставил его взять часть своих денег – в долг, как несколько раз повторил Гвейр. В пище нуждались и люди, и лошади, так что спорить не имело смысла. Рольван мог бы попросту оплачивать все сам, но на это Гвейр уж точно не согласился бы, потому и пришлось пойти на хитрость. О том, что теперь он ссужает убийцу епископа полученными в наследство от епископа же деньгами, Рольван постарался не думать.

Он терпеливо следовал за переходящим от прилавка к прилавку Гвейром, ведя под уздцы двух оседланных коней и незаметно наблюдая за Игре. Та ежилась, держась за уздечку своей кобылы, и кидала по сторонам растерянные взгляды. Казалось, суматоха людного места пугает ее больше, чем живые мертвецы и задушевные беседы с древними богами. Вдали от послушных дрейвам лесов она казалась такой же беспомощной, как выброшенная на берег рыба. Невозможно было поверить, что эта кутающаяся в заношенный плащ бродяжка еще недавно внушала Рольвану страх. И правильно, подумалось ему, ведь вся ее сила от тьмы и леса, от чего-то древнего, чуждого живым людям. Здесь же светит солнце и высятся башни храмов, здесь поют веселые песни и возносят молитвы Миру. Ночным страхам и темному лесному колдовству здесь попросту нечего делать.

Седельные сумки наполнились и потяжелели. Гвейр уже вел всех к выходу с площади, когда, взглянув на сестру, вдруг свернул к прилавку со сладостями. Среди запеченных яблок и вареных в меду миндальных орехов выбрал неприметную на первый взгляд связку мелких сушеных абрикосов. Игре улыбнулась, когда он вручил ей свою покупку с поклоном, как драгоценный дар.

– Ты не забыл!

– Разве ты сомневалась? – хитровато ответил ей Гвейр.

На миг они словно забыли обо всем, кроме золотистых фруктов в руках Игре и каких-то давних связанных с ними воспоминаний. Рольван снова подавил зависть. Отвернулся, не желая видеть их задумчивых улыбок. И услышал:

– Да это же Игре!

Гвейр вздрогнул и обернулся, хватаясь за меч. Рольван замешкался – конские морды с обеих сторон и поводья в обеих руках препятствовали взятой им на себя роли охранника Верховной дрейвки.

Впрочем, на этот раз защищать ее не было необходимости. Гвейр выпустил меч и улыбнулся. От соседнего прилавка, занятого двумя большими корзинами с голубями, спешила, вытянув руки, толстая старуха. Подол ее яркой юбки подметал землю, покрывало такой же расцветки окутывало мощные плечи и внушительных размеров грудь. Из-под чепца воинственно выбивались седые пряди волос.

– Глаза мои мне не лгут! – воскликнула она, бесцеремонно сгребая Игре в свои объятия, казавшиеся со стороны бездонными: девушка совершенно потерялась в них из виду. – Великая Нехневен, наконец-то радость для старой Аски!

Гвейр озабоченно огляделся, но за рыночным шумом некому было прислушиваться к их разговору. С трудом выбравшись наружу, Игре звонко расцеловала старуху в обе щеки. Затем обе оглядели друг друга с головы до ног и рассмеялись.

– Не ошиблась я, когда говорила, что станешь ты красавицей! – торжественно сообщила Аска.

Ее манера говорить была фальшивой, как речи ярмарочных актеров, но Игре только рассмеялась:

– Ах ты старая лиса! Когда это ты такое говорила?

– Клянусь богиней, говорила!

– Не смей поминать ее имя, лгунья! Разве не ты звала меня подкидышем?

Старуха в притворном ужасе всплеснула руками:

– Как можешь ты оскорблять свою Аску? Разве мой язык повернулся бы сказать такое?!

– Он у тебя поворачивался предлагать бросить меня в лесу, чтобы подземный народ забрал уродца и вернул настоящее дитя!

– Лишь потому говорила я это, – Аска назидательно подняла вверх палец, – что ведала, кем тебе назначено быть!

– Не надо об этом здесь, – поспешно вмешался Гвейр.

И тут же оказался схвачен и жарко обнят.

– От радости я даже не заметила тебя!

– Я тоже рад тебе, Аска, – ответил Гвейр, освобождаясь. – Но нам с Игре ни к чему привлекать внимание. Что ты здесь делаешь, позволь спросить?

– Позволю, как же тебе не позволить! – был ответ. – Старая Аска живет здесь. Разве ты удивлен этому?

– Я думал, ты нашла себе новою работу.

– Не много-то ты обо мне думал, молоденький господин! Старая Аска уже слишком стара, чтобы снова растить чужих детей. Все ее силы отняли вы, двое сорванцов!

– Ну, а где же третий сорванец? – улыбаясь, спросил Гвейр.

– Где же ему быть? Грат! – она обернулась и поманила кого-то рукой. – Иди ко мне, бездельник! Разве ты не рад видеть молоденьких господ?

Из-за корзин с голубями неспешно появился парнишка лет семнадцати, рослый, с длинными руками, немного глуповатый на вид. Остановился, как будто задумавшись.

– Иди-иди! Великие боги, сколько с тобой мороки!

Парень подошел и остановился в двух шагах. Он казался тусклым и невзрачным настолько же, насколько яркой была Аска. Игре тихонько ахнула.

– Да поклонись же ты, бесстыжий! – прикрикнула Аска.

Он послушно согнулся и оставался в такой позе, пока Аска не хлопнула его по торчащему заду. Тогда Грат неловко выпрямился и снова застыл.

– Игре, что?! – тревожно прошептал Гвейр.

Рольван догадался еще прежде, чем повернул голову и увидел бледное лицо и расширенные глаза Игре. Аска тоже заметила и сразу утратила всю свою напускную веселость. Бросила резко:

– Знаю, о чем думаешь. Не смей. Болен он, болен, только и всего!

Лошади фыркали и переминались, им не нравилось стоять на месте. Рольван все сильнее сжимал ремни поводьев. Мимо проходили люди, кто-то толкнул Гвейра плечом, кто-то громко высказался о невежах, перегородивших весь проход. Гарт тихонько покачивался из стороны в сторону. Лицо его ничего не выражало. Игре, Гвейр и Аска молча смотрели друг на друга.

– Вот ведь, как вышло, – вздохнула наконец Аска. – Не хотела я…

– Ты можешь что-нибудь сделать, Игре? – спросил Гвейр. – Хоть что-нибудь!

По щекам Игре текли слезы. Она ответила тихо, так что Рольван не услышал голоса, только прочитал по губам:

– Нет. Нет!

– И не надо тебе ничего делать, – отрезала Аска. – Болен он. Сама его лечу, по-своему, травами, какие ведаю. Никому я его не отдам, ни тем, ни этим, ни вам, молоденькие господа. Хотела я вас в дом к себе зазвать погостить, да надо ли теперь…

– Мы спешим, Аска, – сказал Гвейр. – Спасибо тебе. Обещаю, в следующий раз мы никак не пройдем мимо твоего дома.

– Аска… – проговорила Игре и осеклась.

– И не думай. Мое это дело, а ты своим займись. Откуда ни пришло начало злу, изгнать его – ваше дрейвское дело. Ну-ка, скажи, не затем ли ты спешишь нынче?

– Да, Аска. Затем.

– И поспеши. Не плачь, не смущай свою старую Аску. Давай-ка, обними меня, и в путь. А ну вытри слезы!

Она повелительно кивнула Гвейру, и тот почти насильно забросил плачущую Игре в седло. Затем поцеловал в щеку Аску и забрал у Рольвана поводья своего коня.

– Прощай, – сказал он неловко. – И ты, Грат. Да будут к вам милостивы боги.

– Они всегда со мной, – твердо сказала старая женщина. – А ну-ка, стой. Возьми-ка вот это, девонька. Чую, пригодится.

Игре послушно наклонилась и приняла небольшой мех с горлышком, туго перевязанным шерстяной нитью.

– Что это?

– Сама сообразишь, коли понадобится. А не понадобится, так и говорить не о чем. Все, давайте уезжайте!

– Едем! – приказал Гвейр.

Игре громко всхлипнула и всадила пятки в кобыльи бока. Покупатели, продавцы и праздные гуляки с воплями шарахались в стороны, когда она вскачь промчалась между рядов и скрылась в глубине ведущей прочь улицы. Мужчины поспешили следом. Последнее, что заметил Рольван – втоптанные в пыль сушеные абрикосы под копытами своего коня.

Догнать Игре удалось уже на полпути к городским воротам. Почти не замедляя хода, проехали они по улицам, задержались у ворот, где выстроилась целая вереница желающих покинуть город, но вскоре уже скакали по дороге, ведущей от Сторкса к югу.

Мощеная серым камнем дорога вела вдоль заросшего тростником и осокой речного берега. Над зарослями и над водой то и дело раздавалось хлопанье крыльев и разноголосая птичья ругань. Игре не оглядывалась на спутников и только все подгоняла свою кобылу. Ее рыжие волосы развевались на ветру, как языки огня. Гвейр хмурился и встряхивал головой, что служило него признаком сильного беспокойства. За все время ни один из них не произнес ни слова до тех пор, пока наконец Гвейр, выругавшись, не подстегнул своего коня. Быстро догнав Игре, перегородил ей дорогу.

– Хватит! – воскликнул он.

– Что – хватит? Что?! – прокричала она в ответ.

– Хватит обвинять себя!

– Заткнись! – выкрикнула она с такой яростью, что подъехавший Рольван натянул поводья, не желая попасться ей на глаза. – Грат умирает, наш Грат! Его душа почти ушла, завтра его не будет, и все потому что я, я…

Ни за что на свете Рольван не пожелал бы вмешиваться в этот спор. Попасться на пути своре бешеных псов казалось безопаснее встречи с кричащей и плачущей Игре. Но полные обвинения глаза Гвейра встретились с его взглядом, и он услышал собственный голос:

– Потому что я служил епископу и тидиру, которые хотели уничтожить дрейвов.

Рыжие волосы взметнулись, как вспышка пламени, когда Игре рывком обернулась к нему. Рольван продолжил, не дав ей времени открыть рот:

– Это не ты виновата, не ты. Это я напал на вас, я с моими людьми. Если хочешь винить кого-то, вини меня.

Игре задохнулась и молчала несколько мгновений, прежде чем ответить. И сказала вовсе не то, что он ожидал услышать:

– Раз уж пришел убивать, должен был сделать все до конца. Зачем было оставлять нас двоих?

Подходящие и не очень, ответы промелькнули один за другим, но так и остались невысказанными. Рольван улыбнулся без тени веселья.

– По-моему, это еще не поздно исправить. Я с радостью, только скажи.

Игре ответила такой же безжизненной улыбкой. Вытянула руку, останавливая рванувшегося вперед брата:

– Тише, Гвейр. Он мне не угрожает.

Слезы ее высохли. Гвейр переводил подозрительный взгляд с Рольвана на сестру и обратно. Игре помолчала, размышляя, потом тряхнула головой:

– А от тебя и вправду бывает польза. Едем. Мы и так потеряли много времени.

– Я все пытаюсь понять, – признался Гвейр много позже. – Ты угрожал сегодня Игре. А она, вместо того, чтобы убить тебя за это, наоборот, успокоилась и назвала тебя полезным. Почему?

Как и раньше, Игре потребовала устроить ночной привал непременно в лесу, с тем, чтобы до рассвета поддерживать огонь в костре. Лес этот оказался влажным, полным засохших на корню и поваленных ветром гниющих стволов. Такие дрова больше тлели, чем горели, но Игре такой огонь подходил, а больше ничего и не требовалось. Убедившись, что все сделано, как надо и ей осталось лишь обнести огнем небольшую прогалину, где устроились люди и лошади, Игре ушла в лес – «подумать без вашего шуму», сказала она, хотя ни Гвейр, ни Рольван целый день почти не открывали рта. До темноты оставалось около часа.