Текст книги "Пути непроглядные"

Автор книги: Анна Мистунина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава шестая, сомнительная

Ни в сумраке свежем тенистых лесов,

Ни в жаркой степи под засушливым солнцем,

Ни в тайне пустых и запретных холмов,

Где чуждое племя поет и смеется,

Проклятием живо и страхом сильно —

Кто смеет взглянуть в неприступные лица?

Но мести моей не удержит оно,

И там, под землей, ты не сможешь укрыться.

Я буду преследовать всюду тебя.

Пока еще солнце светить не устало,

Пока не иссохли под небом моря,

Пока не рассыпались древние скалы —

Вовеки не знать нам покоя, мой враг,

Мы связаны крепче, чем кровные братья.

Свидетели мне свет Надзвездный и Мрак

Подземный, что истинно это заклятье.

Песня

Во главе всех дрейвов стоит один, самый искусный в их науках и колдовстве; ему повинуются беспрекословно. По смерти ему наследует наилучший из достойных. Если таковых несколько, спор решается голосованием, если же не согласятся, то и оружием. Избранный должен доказать перед всем свою силу и благоволение богов и тогда только получит он почтение, положенное верховному дрейву.

Патреклий Сорианский, «О народах»

И снова, как все последние недели, Рольван спешил вслед за кем-то, спешил, чтобы сразиться насмерть. Но спутники его, друг и слуга, преданный, как друг, лежали теперь в земле, а тот, кто был его врагом все это время, каким-то образом превратился в молчаливого спутника и товарища по будущей драке. Все остальное оставалось прежним – так же мерно стучали по земле копыта, так же поскрипывала и звенела сбруя, так же безлюдно было на узкой тропе, ведущей к перевалу в обход основного пути. Разве что ветер переменился и дул теперь в лицо, неся вместо надоевшей сырости сухие запахи земли и горного вереска.

Дорогу указывал Гвейр. Он, как оказалось, неплохо знал здешние места; одолев первоначальное желание немедленно кинуться в драку за сестру, он вполне разумно предложил встретить врагов сразу за перевалом, где подступившие с двух сторон скалы делают дорогу настолько узкой, что по ней с трудом проходит повозка. Преимущество в численности там почти сойдет на нет. Все, что для этого требовалось – успеть туда первыми, а это просто, если знать нужные тропы. Рольвану оставалось только согласиться.

Теперь он молча смотрел перед собой. События последних суток отрывками всплывали в его памяти, складываясь в непонятную, пеструю, словно лоскутное одеяло, картину. Древние боги и погибшие друзья, гуляющие призраки и поникшая голова беспомощной рыжеволосой дрейвки в небрежных лапах живых мертвецов – во всем этом, казалось, было не больше смысла, чем в навеянном излишком выпитого вина сновидении. Болела голова, и сильно хотелось спать.

Молчание продолжалось так долго, что он вздрогнул, когда Гвейр наконец заговорил.

– Я подумал… – он не отрывал глаз от золотого браслета на своей руке. Другой рукой он держал длинный повод изящной белоногой лошадки, принадлежащей Игре. – Плохо будет не сказать тебе. Ты дал слово помочь убить моих врагов, но, строго говоря, они и так уже мертвы. Я хочу сказать, ты можешь не считать себя связанным словом, если…

– Если не хочу биться на стороне дрейвов? – Рольван распахнул плащ и, подумав, снял его совсем. – По-твоему, я сам не понял, что мы гонимся за ходячими трупами? Если выбирать между ними и тобой, я уж лучше потерплю тебя и помогу избавить мир от десятка-другого этих исчадий. Кем бы они ни были.

– Спасибо.

Рольван пожал плечами:

– Не за что. Скажи мне, Гвейр, что ты вообще делал на тидирской службе?

Тот подумал и сказал, словно это было само собой разумеющимся:

– То же, что и все.

– Все служат богу и Лиандарсу, а ты…

– Не смеши меня, Рольван! Тидир дал тебе коня, оружие и место в своих казармах, и ты сражаешься за это да еще за жалование, которое вечно забывают выдать! При чем тут вера? С чего ты взял, что я не могу делать того же самого? Или, думаешь, я один в Эбраке чту прежних богов?

– Еще была тидира.

Гвейр невесело рассмеялся:

– Которую вы убили, доблестные воители. Думаешь, на этом все закончилось?

– Что, есть и другие?

– Клянусь псом Каллаха, Рольван, ты как ребенок! Конечно, есть!

– Кто?

– Если бы я даже и захотел перечислить тебе имена, их слишком много. Да неужели ты и вправду этого не знал?

Рольван покачал головой:

– Я вырос в монастыре. Никогда раньше не встречал таких, как ты.

– Встречал, Рольван, поверь. Со многими из них ты ел, спал и сражался, просто не знал этого. Мы давно научились скрываться. А ты к тому же епископский любимчик, это всем известно. При тебе старались не болтать лишнего.

Упоминание об отце Кронане отбило у Рольвана всякую охоту продолжать беседу с его убийцей. Он сжал зубы и стал смотреть вперед. Тропа проходила заросшим лесистым склоном и была здесь достаточно широкой, чтобы нескольким всадникам проехать в ряд. Росшие с обеих сторон сосны тянули ветви навстречу друг другу, норовя соприкоснуться. То и дело приходилось наклоняться, чтобы избежать удара одной из них.

Гвейр заговорил снова, с такой деланной беззаботностью, что стало ясно – разговор нужен ему, чтобы отвлечься от тягостного страха за сестру.

– Я поступил на службу после смерти отца. Игре к тому времени давно уже не жила дома. Она была еще ребенком, когда один дрейв, наш родственник, объявил, что она избрана богами. Я оставался с отцом до его смерти, а потом… Имение наше приносит больше долгов, чем доходов. Сражаться – это все, что я умею. Служить тидиру лучше, чем промышлять грабежами.

– И за все ты отплатил ему, участвуя в заговоре? Подготавливая его убийство? – Рольван сам удивился тому, насколько безразлично прозвучал его голос.

– Я даже не знал ни о каком заговоре, пока это все не случилось.

– Разве?

– Клянусь! Думаешь, если я старой веры, значит, обязательно предатель и убийца?

Он выглядел искренне задетым. «Отец, – с болью подумал Рольван. – Почему я вообще с ним говорю?»

– Ты предатель и убийца.

Гвейр резко ударил шпорами в конские бока. Конь рванулся вперед, потянув за собой вторую лошадь, и Рольван остался на тропе один. Со злости выругался и поспешил следом. Тропа сделала крутой поворот и пошла в гору. На склоне лошади вновь поравнялись, и тогда Гвейр спросил:

– Значит, вот кем я теперь считаюсь? После стольких лет! Разве давал я хоть раз повод себя упрекнуть?

– Какой еще нужен повод, когда ты убил епископа?!

– Проклятие, – выдохнул Гвейр. – Я его убил, потому что не мог достать ни тебя, ни Ториса! Потому что знал, кто во всем виноват, кто отправил вас убивать людей только за то, что они молятся не вашему богу! Это было сразу, как меня нашла Игре – хочешь знать, как это было?!

Последние слова он прокричал во весь голос. Рольван взглянул на его перекошенное гневом лицо и ничего не ответил. Но Гвейр уже не мог остановиться.

– Он нашла на меня во дворе, у казарм, ночью. В зверином теле человеческий разум не держится долго, еще немного, и ее было бы не вернуть. Она стояла передо мной и рычала, а я вытащил меч – я чуть не зарубил собственную сестру! Но когда она бросилась на меня, Рольван, я узнал ее по глазам, почувствовал. Я обнял ее и звал по имени… она прокусила мне руку. Потом откликнулась. Обратилась. Но не стала собой, еще долго. Только колдунья из Гида смогла ее полностью вернуть. Больше всего на свете, Рольван, я хочу снести тебе голову и бросить тело птицам!

– Я упросил тидира послать меня в погоню за тобой, – ответил Рольван после паузы. – Я любил епископа, как родного отца. Больше всего на свете я хочу снести тебе голову и бросить тело птицам.

– Знаю, – сказал Гвейр. Помолчал и спросил уже спокойно: – Что мы будем с этим делать?

Рольван хотел ответить разумно, но ничего подходящего в голову не шло. Тогда он сказал – и только после сообразил, что это и было самым разумным из всего, что только можно придумать:

– Давай попробуем убить мертвецов.

Первым появился лысый верзила в пестрой рубахе с оторванным рукавом и закатанных выше колен штанах. Все его тело покрывали длинные царапины, местами синюшная кожа была содрана до мяса, но мертвецу это, похоже, нисколько не мешало. Он выдвинулся навстречу с ловкостью ожившего глиняного истукана. Дорога в этом месте резко поворачивала, поросшие рыжим мхом и редкими кустами скалы теснили ее с обеих сторон, так что у мертвеца не было никакой возможности увидеть засаду, пока не стало слишком поздно. Тяжелый Гвейров меч уже двигался ему навстречу, и прежде, чем неуклюжий пришелец догадался отшатнуться, острая кромка лезвия с хрустом разрубила его шею. В этот же самый момент из-за поворота показался второй, которого встретил Рольван. Он разворачивался всем телом, держа меч двумя руками и рубил, чувствуя себя скорее дровосеком, чем воином. Сухие звуки разрубаемых бескровных тел усиливали это чувство. Они появлялись один за другим, рычащие, неловкие, они не были людьми, теперь в этом уже не оставалось никаких сомнений. Рядом хрипло вскрикивал и рубил Гвейр. Краем глаза Рольван замечал его стремительные движения, многократно приносившие ему победу в поединках и на поле брани. Из всех, кого знал Рольван, быстрее Гвейра двигалась только его сестра.

Он снова едва не убил ее, на этот раз совершенно случайно. Рольван упал на колено, отворачивая удар, который пришелся бы по туго замотанному свертку в руках одного из мертвецов. Падение чуть не стало для него роковым – Гвейров меч со свистом перерубил рукоять крестьянского топора, который уже опускался на голову Рольвана. Поднимаясь на ноги, тот одновременно ударил снизу вверх, так что клинок вошел глубоко в пах державшего Игре мертвеца. Человека такой удар сразил бы наверняка. Мертвец отлетел на несколько шагов, но ноши своей не уронил и тут же поднялся, прикрываясь ею, как щитом. На это ему хватило ума. Из-за его спины напирали другие, еще не меньше дюжины. Рольван тяжело дышал и слышал короткие частые выдохи Гвейра. Меч в руках заметно потяжелел.

Короткое замешательство не принесло передышки, мертвецы тут же снова полезли вперед. Тот, который держал Игре, остался за их спинами. Гвейр с яростным криком бросился в атаку. Рольван коротко выдохнул и устремился следом.

Он наносил удары и уклонялся от ударов, не помня ни о чем, кроме необходимости прожить еще и еще мгновение, достать еще и еще одного врага. Когда его меч прошел сквозь чужую плоть, не встретив сопротивления, Рольван потерял равновесие и едва устоял на ногах. Тут же развернулся к следующему противнику, но тот уже оседал на камни, на глазах становясь тем, чем и был на самом деле – полуразложившимся трупом. Смрад, мгновенно распространившийся вокруг, был даже хуже удара мечом.

Гвейр уже стоял на коленях над сестрой, поспешно освобождая ее от грязного тряпья и поясов, которыми ее замотали так туго, что получился настоящий кокон. Игре извивалась, выпутывая руки и ноги. Вид у нее был всклокоченный, бледный и очень злой.

– Что ты наделал! – воскликнула она, очутившись наконец на ногах. Пошатнулась, так что Гвейру пришлось ее подхватить, но тут же снова выпрямилась. – Зачем?

– Игре? – осторожно переспросил Гвейр.

Ее взгляд отливал звериной желтизной. На бледных запачканных щеках виднелись царапины и следы слез.

– Зачем понадобилось меня спасать?! Да еще вместе с этим! – и она указала на Рольвана жестом, который, исходи он от мужчины, был бы оскорблением, достойным поединка.

Гвейр только вздохнул. Удивленным он не выглядел, и Рольван решил, что знает, почему ее еще ребенком отослали в дрейвскую школу, подальше от дома.

Усмехнувшись, он присел и принялся вытирать меч краем рубахи одного из недавних врагов. Зрелище они представляли отвратительное, запах был и того хуже. И все-таки, где-то глубоко внутри, Рольвану хотелось смеяться.

– Я же сказала тебе, что должна все исправить! – звенящим голосом продолжала Игре. – Меня тащили прямо к тому месту! Я все обдумала, а теперь…

– По-твоему, я должен был отдать тебя этим тварям и улечься спать? – устало спросил Гвейр. – Ты бы так и сделала на моем месте, Игре?

– Что? Нет! Гвейр…

Она замолчала, впервые показавшись растерянной. Потом шагнула к брату и молча прижалась лицом к его груди. Гвейр обнял ее.

– Уйдем отсюда, – сказал он.

Игре кивнула. Сделала несколько шагов, пошатнулась и упала на одно колено. Гвейр немедленно оказался рядом, поднял ее на руки. Рольван снова услышал ее голос:

– Ненавижу это! Учитель никогда…

– Ты не Учитель, – сказал Гвейр. – Я рядом. Отдыхай спокойно.

Они возвращались к лошадям, и Гвейр нес Игре на руках, а Рольван шел позади и чувствовал себя с каждым шагом все более неловко. Он совершенно не представлял, как быть дальше, и даже злился на Гвейра, что тот не дает ему никаких подсказок. Гвейр же словно забыл о его существовании, лишь раз обернулся, чтобы указать ему на повод лошади Игре – «Возьми, пожалуйста». Рольван молча отвязал его. Гвейр усадил сестру перед собою в седло, обнимая ее одной рукой, и направил коня вниз по склону. Голова Игре с растрепанной копной рыжих волос беспомощно покоилась на его плече.

Рольван с послушной белоногой лошадкой в поводу поехал следом. Южный склон весь зарос колючим кустарником, цеплявшим за ноги лошадей. Продираться через него пришлось несколько часов. На полпути Игре пришла в себя и потребовала пересадить ее на собственную кобылу, что и было тут же исполнено. Рольван остался один и вскоре отстал, но упрямо продолжать следовать за ними. Брат и сестра ехали бок о бок, одинаково понурившись, весь их облик выражал усталость и уныние. До вечера они перекинулись от силы парой слов и ни разу не оглянулись на Рольвана. Под их тоскливое молчание можно было сколько угодно думать и искать выход из глупейшего положения, в котором он оказался, но в голову, как назло, ничего не шло.

Он мог развернуться и поехать прочь и очень хотел этого. Его не стали бы останавливать, даже не заметили бы, но мешало упрямство. Он слишком долго гнался за этими людьми, слишком дорого заплатил, чтобы теперь просто так уйти. Он стискивал зубы, потирал ноющее левое плечо и с самым глупым видом продолжал следовать за Гвейром и Игре неизвестно куда.

Уже темнело, когда Гвейр увел их на почти незаметную тропу, уходившую вглубь опять подступившего леса. Дорога шла дальше, спускаясь в болотистую низину, за которой вздымался новый склон. Оранжево-красное зарево заката осталась за спиной, над головою снова нависли тяжелые ветви. Запах хвои и теплой земли был густым, как облако. Тропинка изогнулась несколько раз и вывела к заросшей ивняком прогалине, по краю которой бежал, торопясь к близкому болоту, бурливый ручей. Поодаль от него Рольван увидел чернеющий след костра и сооруженный из веток навес меж древесных стволов.

– Это здесь, – сказал Гвейр, останавливая коня.

Спешились. Игре достала из седельной сумки сверток одежды и, не говоря ни слова, ушла с ним вниз по течению ручья. Когда она скрылась из виду, Гвейр наконец обернулся к Рольвану. Вздохнул, видимо, тоже не зная, как теперь быть.

Рольван начал первым.

– Ты сегодня дважды спас мне жизнь, – сказал он. – Зачем?

– Дважды?

– В первый раз, когда подсказал притвориться мертвым.

Гвейр усмехнулся:

– И верно.

– Почему ты это сделал?

– Что тебя удивляет, Рольван? Мы сражались вместе. Как союзники, не как враги. Разве ты сам в таком случае не пришел бы мне на помощь? Если мы схватимся друг с другом, я убью тебя без колебаний, уж не сомневайся.

Рольван не стал требовать немедленного поединка, вообще ничего не ответил. Гвейр спросил, помолчав:

– Скажи мне, ты можешь оставить нас в покое и вернуться домой?

– Не могу. Я поклялся.

– Понимаю. Я, в некотором роде, тоже. Но сейчас не имею ни малейшего желания тебя убивать и не могу позволить тебе убить меня. Игре не успокоится, пока не найдет способ изгнать призраков обратно в их мир. Кто-то должен защищать ее на этом пути. Что, если нам отложить наш спор до тех пор, пока не поможем ей?

– Поможем ей? Мы? Ты предлагаешь мне поехать с вами?

– Предложи другое решение, получше.

Он подождал, пока Рольван придумает и отвергнет с десяток никудышных вариантов. В ветвях, невидимый, запел соловей. Еще один отозвался пронзительно-чистой трелью, вступил третий – словно по лесу развесили десятки хрустальных колокольчиков. Так и не дождавшись никакого ответа, Гвейр оглянулся туда, где скрылась за кустами Игре. Понизил голос:

– Если бы не ты, этим делом занимались бы дрейвы во главе с Верховным, а не моя сестра, совсем одна. Справедливо будет, если ты хоть немного исправишь причиненный вред. Если ты так уверен, что служишь богу и Лиандарсу, тебе должно быть не все равно, что по его землям бродят призраки и те твари, с которыми мы сегодня дрались.

– Мне не все равно, но… То есть… – Рольван вздохнул. Всегда ли он так глуп и беспомощен, или сегодня просто неудачный день? – Ты не подумал, что твоей сестре это не очень-то понравится?

– Ей не понравится, но мне придется ее уговорить. Что-то подсказывает мне, что там, куда она собралась идти, одного моего меча будет мало.

Рольван опустил голову. Одно дело гнаться за врагом и убийцей, подогревая в себе гнев, разжигая священную ненависть, настичь его и покарать на месте. Совсем другое – убить своего прежнего друга, с которым только что сражались бок о бок и победили. Того, чьи поступки теперь, когда он знает всю правду, можно и понять, и объяснить. Видит бог, окажись на его месте Рольван, разве не делал бы он того же, что и Гвейр, не мстил бы любым способом обидчикам своей сестры?

Ненависть остыла, остались обида и боль, но их было недостаточно, чтобы желать Гвейру смерти. Отступиться же Рольван не мог – вернуться в Эбрак и предстать перед тидиром, сказать ему, что настиг убийцу и отпустил? Это невозможно.

Он обнаружил себя в тупике и подумал, что единственный выход – принять предложение Гвейра. По крайней мере, у него будет время решить, что делать потом, в случае, если они оба доживут до конца похода. Если же не доживут… так тому и быть. Он положится на суд божий.

– Хорошо, – сказал Рольван. – Я согласен.

«Ей не понравится» – это оказалось очень мягко сказано. Игре шипела, как разъяренная кошка и ругалась, как последний мастеровой. Гвейр безропотно выслушал ее упреки, ничем не возразил, когда сестра заявила ему, что он ее ненавидит, раз готов мириться с убийцей и насильником – Рольван сжал зубы и не стал переспрашивать, кого именно он изнасиловал и когда. Гвейр молчал, и это, видимо, было наилучшей тактикой, потому и Рольван решил пока следовать его примеру. Пока. Позже, если действительно придется остаться в их компании, он не станет терпеть оскорблений этой языкастой дрейвки. Ни за что. Гвейр может верить, будто темное колдовство дает ей власть командовать мужчинами и воинами, но с Рольваном у нее ничего не выйдет.

Выдохшись наконец, она замолчала. Ее волосы были мокрыми после купания в ручье, щеки горели гневным румянцем. В глазах плясали оранжевые огоньки от костра, который первым делом развел Гвейр. Если смотреть на них, делалось не по себе и мерещился волчий оскал. Рольван отводил взгляд. Сама Игре даже и не смотрела в его сторону, как будто Рольвана тут не было и речь шла вовсе не о нем.

Гвейр сказал спокойно и убедительно:

– Я готов принять помощь от любого, лишь бы оказаться полезным тебе, сестра. У нас с Рольваном есть нерешенные дела, из-за которых нам некоторое время придется не терять друг друга из виду. Думаю, нам всем троим это одинаково неприятно, но разве не ты говорила, что должна справиться любой ценой?

– Обойдусь без такой цены! – взвилась она снова, но Гвейр быстро притянул ее к себе и обнял.

– Тсс, девчонка. Ты обещала ко мне прислушиваться.

– Только иногда! – возразила она, тщетно пытаясь вырваться.

Гвейр погладил ее по волосам.

– Сейчас как раз «иногда», Игре. Хватит спорить.

Она наконец высвободилась из его рук и глядела теперь исподлобья – ощетиненный дикий звереныш, только и ждущий момента, чтобы вцепится в палец. Ее ненависть, казалось, можно было потрогать руками, так она была сильна. Рольван вздохнул и пожалел, что не сбежал сегодня по дороге.

Но вот Игре встряхнулась, как будто решила что-то для себя. Не обращая больше внимания на мужчин, склонилась на кучей заготовленных для костра веток. Вытащила одну, затем другую, каждый раз придирчиво их осматривая и выбрасывая. Потом, выбрав толстый и длинный дубовый сук, положила его одним концом в костер. Замерла, глядя, как огненные языки жадно обвиваются вокруг новой добычи. Губы ее шевелились.

По этому беззвучному шепоту, по торжественному молчанию Гвейра, по собственному внезапному страху Рольван догадался, что на его глазах второй раз за сегодняшний день происходит колдовство. А он, Рольван Кронан, приемный сын его святейшества епископа Кронана, не шибко праведный, но все-таки ни разу до сего дня не осквернивший себя отступничеством, ничего не предпринимает, чтобы этому колдовству помешать. Ледяные струйки пота побежали по его плечам. Рольван шевельнул рукой, но совершить знамения не смог. Холод сковал его, заморозил до костей.

Игре вытащила пылающую ветку из огня. Держа ее прямо перед собой, медленно пошла вокруг прогалины, рисуя своим факелом огненные знаки в воздухе. До оставшихся у костра донеслось ее негромкое пение. Рольван понимал отдельные слова, но смысл ускользал от него. Гвейр поворачивал голову, провожая ее взглядом, и Рольван тоже, как ни старался, не мог отвести глаз от этой огненной точки в ночной темноте.

Ему вспомнился, вроде бы совсем не к месту, другой огонек – толстой свечи в потной от страха руке мальчишки по имени Рольван. Тогда он не получил еще своего второго имени, обозначавшего усыновление. В подземелье под жилым зданием обители вела узкая лестница. Дрожащий от дыхания огонек освещал ступеньку, на которую сейчас ставить ногу и чуть-чуть – следующую за ней. Остальное поглощала влажная пугающая темнота. Там, внизу, где даже самым жарким летом приходилось ежиться и кутаться в тонкую, почти не греющую тунику послушника, в тесных одинаковых кельях, часто целыми днями и ночами напролет молились и размышляли самые истовые из служителей божьих. В одной из таких келий молодой священник по имени Кронан терпеливо дожидался, когда ему наконец принесут книги, за которыми он послал уже добрый час назад. Эти книги мальчик изо всех сил прижимал к своему боку левой рукой. Правой же держал перед собой свечу и, думая, что ему не может быть страшно, ведь он следует за светом, делал следующий шаг.

Совершив полный круг, Игре вернулась обратно. Холод отступил, Рольван опять мог свободно дышать. Только песня, тихая и протяжная, казалось, еще продолжала звучать в воздухе.

– Из круга не выходить, – приказным голосом сообщила Игре. – Призраков здесь нет, но могут появиться. Внутрь они не зайдут, пока горит огонь, для них это наш дом. Если попадетесь им снаружи, станете такими же, как те.

– Что ты с ними сделала, Игре? – осторожно спросил ее Гвейр. – Там, на тропе, отчего они вдруг все умерли?

Девушка пожала плечами:

– Освободила.

– Ты… с самого начала это могла?

– Нет, – она досадливо поморщилась, – или могла. Не знаю. Я попробовала, у меня получилось. Я очень испугалась за тебя и… и разозлилась еще. Это оказалось не так уж и трудно.

– Что мы будем делать теперь?

– Не знаю, – Игре села у костра, обхватив колени. Принялась объяснять, обращаясь к одному Гвейру, нарочно оставив Рольвана вне своего внимания, и это оказалось неожиданно обидно: – Я не говорю с богами по моему желанию, как Учитель. Богиня приходит, когда ей вздумается, ничего толком не объясняет, а когда я зову, не откликается. Откуда мне знать, где искать эти самые Врата! Обследовать все каменные святилища южнее Каэрдуна? Сколько на это нужно времени?! Поэтому я не хотела освобождаться, когда поняла, что меня тащат прямо к ним. Ничего лучше не могу придумать, хоть убей. Я не слышу ее, Гвейр, как будто она не хочет со мной говорить, ждет, что я догадаюсь сама, или сердится – а она сердится, брат, все боги очень сердиты. Мне нужно время, чтобы разобраться, научиться, а времени-то и нет. Но все равно. Здесь тихо. Мы можем пока здесь остаться?

– Конечно, – ответил Гвейр. – Столько, сколько тебе нужно. Мы с Рольваном будем тебя охранять. Так, Рольван?

Он ждал ответа. Было тихо, только потрескивал костер да звенела над лесом ликующая соловьиная песня. Рольван сглотнул, безотчетно потянувшись к мечу. Если сказать «Да», обратной дороги не останется. Зачем ему связывать себя с этими людьми, с их темными богами, с их колдовством и непонятными заботами? Что у него с ними общего, кроме взаимной вражды? Но в этот темный час у костра Рольван почувствовал, что выбора у него нет. Хрипло, через силу он произнес:

– Да.

Ничего не случилось – ни грома, ни молнии, ни черного отчаяния, которое должно быть свойственно всем, свернувшим с праведного пути. Только Игре подняла голову и впервые за много часов посмотрела на него. Ее глаза в свете костра отдавали звериной желтизной, в глубине их плясали огненные язычки. От этого прямого взгляда его снова, в который уже раз, обожгло пьянящим злым весельем.

– Я буду тебя защищать, Волчица, – сказал ей Рольван. – А ты? Не ударишь в спину, как только отвернусь?

Игре оскалилась – назвать эту гримасу улыбкой у него не повернулся бы язык. Ничего не ответила.

– Игре, – негромко поддержал его Гвейр. – Он прав. Если мы доверяем ему, надо дать ему возможность доверять нам.

Звериная улыбка-оскал стала еще шире.

– Что, ему кто-то доверяет?

– Да, – резко ответил Гвейр. – Сколько я его знаю, Рольвана можно упрекнуть в глупости, но не во лжи. Сегодня он последовал за мной и сражался за твое спасение, хотя мог бы поступить наоборот. Я ему доверяю.

– А я – нет, – и, посмотрев Рольвану в лицо через разделяющие их языки огня, Игре сказала тихо и ясно: – Не поворачивайся ко мне спиной.

Молча проглотив сомнительную Гвейрову похвалу, Рольван постарался улыбнуться зловеще, ей под стать:

– Я сделаю все, чтобы не доставить тебе такого удовольствия.

Гвейр смотрел на них обоих. Лицо его было мрачным.

Следующие четыре дня показались Рольвану самыми тревожными за многие годы. Не раз и не два он с сожалением думал о том, что мог бы быть сейчас участвовать в военной кампании и беспокоиться о вещах простых и понятных, какими отсюда казались трудности походной жизни и опасность быть убитым в сражении. Здесь же он ни минуты не знал покоя, хотя внешне все выглядело мирно: Игре едва замечала их с Гвейром присутствие, молчала и подолгу глядела то в огонь, который требовала разводить еще до темноты и поддерживать до утра, из-за чего заготовка дров превратилась в первейшую из забот, то на бегущую воду. Порою шептала что-то, порою начинала петь, и тогда у Рольвана по спине бежали холодные мурашки страха. Как и в первый раз, он не мог разобрать смысла в этих песнях, хоть и понимал отдельные слова.

Стройная, как тростинка, бледная и почти всегда растрепанная, с быстрыми, по-звериному изящными движениями, она гораздо больше походила на лесного духа из сказок древнего Лиандарса, чем на женщину из плоти и крови. Все в ней казалось чуждым до нелепости. Возможно, именно поэтому взгляд Рольвана то и дело возвращался к ее лицу и ему приходилось с усилием заставлять себя отворачиваться.

Они сложили в общую кучу припасы и обнаружили, что их хватит от силы на два дня. Гвейр вновь пересчитал стрелы, которые заботливо собрал на месте сражения с мертвецами, и сообщил, что заботу о пропитании он берет на себя. С тех пор каждое утро он уходил в лес. Возвращался, неся то подстреленного зайца, то фазана с ярким оперением. В первый раз, оставляя сестру наедине с Рольваном, он встревоженно оглядывался и наверняка просидел какое-то время в кустах, наблюдая за ними обоими, но в дальнейшем уходил спокойно. Рольван занимался лошадьми, точил меч или просто сидел, прислонившись к дряхлому осиновому стволу, не забывая поглядывать по сторонам, и был готов встретить незваных гостей, будь то разбойники, бродяги или мертвецы. Игре оставалась погруженной в свои непонятные мысли. Друг с другом они не разговаривали.

Каждый вечер с наступлением темноты Игре, в точности как в первый раз, чертила вокруг их лагеря огненные письмена и запрещала выходить за пределы круга. По ночам долго смотрела в пламя и шептала свои заклинания, потом уходила спать. Рольван с Гвейром по очереди несли стражу и поддерживали огонь. Всякий раз, уступая Гвейру свой пост у костра и забираясь под навес, где на прикрытом попонами веточном настиле спала, свернувшись клубком, будто кошка, Игре, Рольван старался улечься с самого краю, как можно дальше от нее. Но ночи стояли прохладные, и не раз, внезапно проснувшись, он обнаруживал ее тесно прижавшейся к своему боку. Потом Игре спохватывалась и резко отодвигалась, а Рольван смотрел в темноту и мечтал о своей прежней жизни, в которой ему ни разу не случалось беспокоиться о таких вещах, как демоны, дрейвы или ходячие мертвецы. Вместо этого у него была служба, дружина, походы и сражения, отдых, вино и веселые женщины, которые не колдовали, не скалились по-волчьи. Как бы ни был он грешен в той, другой жизни, его всегда ждало высокое крыльцо знакомого дома, и тепло за этой радушной дверью, и понимающая улыбка епископа, которому без сомнения можно было рассказать обо всем и знать, что он простит. Вспоминая его сейчас, Рольван думал, что не в раннем детстве, а именно теперь он в действительности стал сиротой.

На четвертый день Игре оживилась, как будто очнулась от своего призрачного сна. Она звонко поспорила с Гвейром из-за погодных примет, в которых он, по ее словам, ничего не смыслил, с аппетитом поела и отправилась купаться в ручье, перед этим пригрозив страшными карами любому, кто сделает шаг в сторону заслонявших его кустов. На вопрос Гвейра, значит ли это, что она закончила думать, Игре преспокойно сообщила, что думать тут не о чем, все ясно. И исчезла, оставив мужчин приходить в себя от недоумения.

– Кажется, мы скоро куда-то отправимся? – поинтересовался Рольван.

Гвейр пожал плечами:

– Похоже на то.

Рольван кивнул, поймав себя на том, что с нетерпением посматривает в сторону ручья. Сидение на месте утомило его, еще больше утомили собственные непонятные мысли и ощущения. Ехать, все равно куда и сражаться, все равно с кем – это казалось желанной переменой.

Игре вернулась раскрасневшаяся от холодной воды, с решительным блеском в глазах. Уселась, скрестив ноги, на свернутую попону, ставшую уже ее привычным сидением. Мокрые волосы она пригладила, стянув назад, и ее остроносое лицо от этого казалось еще уже. Одежду, в которой побывала в плену у мертвецов, Игре сожгла еще в первый день. В зеленой шерстяной тунике и кожаных штанах, заправленных в высокие сапоги на шнуровке, она еще больше, чем прежде, походила на мальчишку. На груди на кожаном шнурке висел амулет – бронзовая волчья голова. Если смотреть на нее пристально, казалось, что волк скалится и готовится зарычать.