Текст книги "Западня"
Автор книги: Анна Малышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Узнаете?
Тот переменился в лице.
– Ну так что? Узнаете или нет? – настаивал Балакирев.
– Это Алка на меня накатила? – догадался тот. – Ну, за что? Я вас спрашиваю – за что? Я вещь вернул, а она сразу в милицию! Я же ее не крал! Да она и сама-то от нее отказалась! Говорила – не видела, не было у Ольги такой!
– Ау вас этот плейер откуда? – Балакирев положил пакет на стол рядом с ножом.
– Я же сказал – Ольга забыла.
– Вы это точно знаете?
– А кто же? Я помню, у нее из ушей торчали эти…
Наушники.
– Именно эти?
Ватутин досадливо отмахнулся:
– Ну а какие же? Что вы меня пытаете? Я же вернул, так что ж теперь – дело будете заводить?!
Балакирев рассматривал его дергающееся лицо. Тот занервничал еще больше и с вызовом заявил:
– Лучше бы вы того гада искали, который ее убил, чем по пустякам мотаться. Я же говорю вам русским языком – Олечка забыла эту штуку. Она, кому еще? Ко мне же только друзья приходят, а у них таких вещей не водится.
– И когда она его оставила?
– Да вот, когда деньги заняла. Больше-то не являлась.
– То есть пятого мая? – уточнил Балакирев. – Вы уверены? Вы его когда нашли? Где?
Ватутин, напрягаясь, мучительно вспоминал. Оказалось, что он обнаружил плейер в стенном шкафу, в глубине одной из полок. Там он лежал, за какой-то тряпкой. Найдя эту вещь, Ватутин долго удивлялся и прикидывал – откуда она у него? Что не покупал – точно помнил. Зачем ему это? У него есть радио, то есть было радио… На этом месте он вдруг засмущался и быстро перескочил на другую тему. Когда нашел? Да позавчера. Вечером что-то искал в шкафу и нашел. А вчера пошел к жене. Как раз вчера и хоронили Ольгу. Без него, его никто не звал…
– Вынесли мне гнилой кусок, как собаке, – зло проговорил он. – Даже за стол не посадили. Будто не отец пришел, а побирушка.
– Значит, плейер лежал у вас почти двадцать дней? – Балакирев переглянулся с Юрием. Тот слушал напряженно, не вмешиваясь. Ему не хуже Балакирева было известно, когда именно и от кого Ольга получила этот плейер и диск. В чем, в чем, а в этой детали Мулевину можно было безусловно верить. Она была слишком незначительна, чтобы ее специально придумать. Когда Мулевин исповедовался, на его упоминание о плейере и диске почти не обратили внимания. Конечно, это было записано, но в расчет как-то не бралось. И только сегодня, когда позвонила Алла, Балакирев вспомнил об этом подарке. А во время разговора с Мулевиным даже не удосужился спросить, забрала ли Ольга у него свой подарок.
– Раз вы говорите двадцать, пусть будет двадцать, – покладисто согласился Ватутин. Он явно не понимал, чего от него добиваются, или только делал вид, что не понимает. Виду него был оскорбленно-простодушный.
– Меня удивляет – как его у вас не украли? – вступил помощник. – Комната-то, считай, не запирается.
Ногой можно выбить.
– Да что у меня брать? – рассмеялся тот. – Все знают, что нечего, кто ко мне полезет! А вообще; правда, спокойно могли спереть. У нас тут проходной двор. У меня вон тут рядом вообще дверь на улицу. Заходи кто хочет.
– Так она вроде заколачивается? Ватутин торжествующе усмехнулся. Ему явно доставляло удовольствие объяснить ситуацию неразумным гостям:
– Да тут у нас пол-общаги вьетнамцев и прочих черных. И половина живет без всякой там регистрации. Усекли? Вахтер их не пустит, это же ясно. А пустит – сдерет хуже, чем в гостинице. Вот они и вытаскивают эти гвозди – чтобы земляков с другого хода запустить. А там – кто их в коридоре разберет – они же все одинаковые! Я среди них живу и то немногих отличаю. Между прочим, я эту дверь и забиваю. Слежу, чтобы ее не курочили, да все равно успевают.
«Сам, наверное, и гвозди для них вытаскиваешь, – подумал Балакирев, слушая его горделивые объяснения. – Много ли тебе надо? Бутылка – и перестал замечать, что дверь открыта. Ты же за бутылку что угодно сотворишь».
Ватутин тем временем сделал слабую попытку прибраться на столе. Прежде всего он переставил под стол пустые бутылки – они его смущали. Отодвинул на угол тарелку с огурцом. Потом его внимание привлек нож. Он взял его, осмотрел и хмыкнул:
– Вот, тоже оставили. Припрячу, ведь сопрут, вы верно говорите.
– Так он не ваш? – удивился Балакирев.
Ватутин подтвердил его сомнения, твердо заявив – раньше у него этого ножа не было. Видит его впервые.
– У меня вчера тут поминки были по дочке, – повторил он. – Наверное, кто-то забыл. А мне чужого не надо. Я всегда возвращаю, так что напрасно на меня Алка наговорила. Ну и стервозная же она стала! С кем поведешься…
Он встал было, чтобы отнести нож в более надежное место, – в стенной шкаф, – но Балакирев попросил, отдать ему этот предмет. Ватутин поколебался, но все-таки отдал, повторив:
– Первый раз вижу. А вдруг с меня спросят?
Балакирев нашел в кейсе чистый пакет и опустил туда нож. Ватутин с беспокойством наблюдал за его действиями. Наконец не выдержал:
– Слушайте, вы чего-то темните! Зачем вы пришли, а? Говорите уж прямо! Я же вижу – вы чего-то кругами ходите!
– Прямо так прямо, – согласился Балакирев. – Значит, будете утверждать, что плейер оставила Ольга, пятого мая?
Тот кивнул.
– Пятого мая этого плейера у нее еще не было, – раздельно произнес Балакирев.
Ватутин нахмурился, пожевал нижнюю губу и ничего не сказал. Он явно был в замешательстве и не понимал, что от него требуется.
– Вы понимаете, что я вам говорю? – Балакирев повысил голос.
– Ну… – выдавил тот. – К чему вы это?
– Вы когда ее видели в последний раз?
– Кого? Ольгу-то? Сами же говорите – пятого. Как раз получка…
– И после – ни разу?
– Да когда же… Ни разу.
– Что делали в последние выходные – вспомнить можете?
– Работал, – мрачно ответил Ватутин. – У меня выходных нет. Тут все прогнило, то и дело где-то рванет, а я чини.
– В ночь с субботы на воскресенье тоже трубы чинили?
– Это вы к чему? – непонимающе переспросил тот. – В ночь? Да нет, аварии не было.
– Где же вы были? Здесь? Или, может, выходили куда?
– Я по ночам не шляюсь, – с достоинством ответил Ватутин.
– Может, все-таки вышли прогуляться? Или к вам кто зашел?
Тот окончательно запаниковал:
– Говорите прямо, что вам нужно-то? Или я вообще отвечать не буду!
– Я вас прямо и спрашиваю. Меня интересует ночь с субботы на воскресенье. Ночь двадцать третьего числа. Вы этой ночью с дочерью не виделись?
Ватутин наконец понял. Его припухшие глаза вдруг расширились, он выпустил вилку, которую во время разговора вертел и мял в огромных темных руках. Мягкий серый алюминий был основательно погнут.
– Это когда ее убили?! – Он сглотнул и с трудом выговорил:
– Да вы чего? Вы что ко мне сюда пришли?!
Вы к чему все это?!
– Не виделись? – настойчиво повторил следователь. – Откуда же у вас этот плейер? Он оказался у вашей дочери после пятого мая. Я вам даже точно скажу когда. Двадцатого числа. Если вы не виделись после пятого – как он к вам попал? Может, объясните?
Ватутин окончательно лишился дара речи. Он сидел, тупо глядя на следователя, без тени мысли во взгляде.
Потом, будто решившись на что-то важное, встал, подошел к окну, снял кусок хлеба с поминальной рюмки и залпом ее осушил. Застыл с изумленным выражением лица, понюхал опустевшую рюмку… И процедил:
– Гады. Воды налили! Кто же водку-то выпил?! Я ведь вычислю, пусть даже не надеются! Это же надо совесть последнюю пропить – обидеть девчонку! Поминали ведь ее, гады! За мой счет выпивали, так хорошо посидели, и на тебе!
– Вы бы лучше о другом подумали, – бросил ему Балакирев. – В камере водки не будет. Откуда плейер?
– Да в шкафу лежал! – с отчаянием воскликнул тот. – Клянусь – в шкафу!
– Кто же его туда положил?
– А я знаю? Олька, наверное!
– Ну, все, я вас понял. – Балакирев встал и уложил в кейс пакет с плейером. Туда же спрятал нож. Ватутин затравленно следил за ним, теребя в руках фотографию дочери и кусок хлеба. Хлеб крошился у него в пальцах, крошки падали на пол.
– Поедете с нами, – заявил следователь, застегнув кейс.
– По какому праву? – слабо воспротивился тот, но его оборвали:
– За права еще успеете побороться. До выяснения обстоятельств я вас задерживаю. Может, вспомните, наконец, как у вас очутился плейер. Идемте.
Когда Ватутина вели по коридору, вслед процессии изо всех дверей высовывались головы. Неведомыми путями по общаге распространился слух – сантехника арестовали по уголовному делу. Крохотный мальчишка, ехавший навстречу по коридору на бренчащем велосипеде, испуганно шарахнулся в сторону. Его тут же утащила в комнату женщина в растерзанном халате. Ватутин шепотом просил не позорить его и вывести через запасной выход – все равно там гвозди повыдергивали. Но его никто не слушал.
…Вечером сделали еще одну попытку с ним поговорить. С прежним результатом – тот с пеной возле губ клялся, что плейер у него забыла дочь, что раньше он его в глаза не видел и что после пятого мая с Ольгой не виделся. Что он делал в воскресенье на рассвете, когда погибла Ольга, Ватутин вспомнить не мог. Отвечал неуверенно, но лаконично: «Спал, наверное». Балакирев задал ему еще один вопрос – чем он занимался вечером двадцать пятого числа? Тот развел руками:
– Ну, я вам скажу! Если вас спросить – вы ответите?! Вот и я не могу!
Балакирев отдал нож, найденный у Ватутина, на экспертизу. Эксперты были перегружены работой и быстро сделать не обещали. Одно ему сказали точно – судя по форме лезвия и виду полученной раны, Ольга могла быть убита именно этим ножом. Также, как и Мулевин. Характер полученных ранений у обоих был один и тот же. Манера нанесения удара – одна, тут сомнений не было.
– Попробуем почистить нож, может, найдем следы крови, – пообещали Балакиреву. – Но скоро не жди. Не раньше чем через два дня.
Когда Ватутина спросили, откуда у него взялся нож, этот человек, одновременно замкнутый и задиристый, неожиданно разрыдался. Он уронил голову на стопку бумаг на столе Балакирева и жалобно, по-бабьи подвывая, просил его отпустить. Никого он не трогал – вот вам крест!
Его увели.
Глава 8
Михаил сдержал слово – он добился, чтобы в газете была опубликована не маленькая информация о спектакле «Пионовый фонарь», а развернутая статья. На другой день после выхода газеты ему позвонила Ирина – она уже Прочла статью. Звонок его разбудил – режиссерша оказалась ранней пташкой и, видимо, считала, что если она не спит в десять утра, то и другие не должны.
– Представьте, я сегодня достаю из ящика вашу газету, разворачиваю, а там!.. – Судя по голосу – восторженному, какому-то искрящемуся – она была на вершине блаженства. – Я уже обзвонила всех ребят, чтобы достали газеты из ящиков. А сама – каюсь – ограбила своих соседей. У всех эту газету повытаскивала.
– И зря, – сонно ответил он. – Я бы вам привез сколько нужно.
– В самом деле? – ахнула она. – Ну, это уж выше моего понимания… Мы же вам ни копейки не платили за статью! Неужели еще есть на свете рыцари? А кстати, имя у вас вполне рыцарское! Михаил, Георгий… Это все из одного ряда.
Михаилу показалось, что ее восторги несколько чрезмерны. «Хотя дама богемная, удивляться нечему». Он поинтересовался, как идут дела театра.
– А вы приезжайте и сами увидите! – даже как-то кокетливо пригласила она. – Тем более теперь вы для нас свой человек.
«Может, рассчитывает еще на одну статью?» – удивился Михаил. Раньше он что-то не наблюдал к себе такой любви. Он уже собрался вежливо отказаться от приглашения, сославшись на недостаток времени, когда Ирина удивила его Он даже подумал, что ослышался спросонья.
– А ваша протеже весьма, весьма способная девочка, – музыкально пропела женщина. Сегодня она не могла говорить будничным голосом – каждая фраза звучала, как веселая песенка.
– Моя… Кто? – переспросил он.
– Ну, эта девочка, Милена, сестричка Олечки. Хотя возраст и не наш, у меня все ребятки постарше, но знаете – она пришлась ко двору. Я дала ей маленькую рольку в эпизоде, и она так старается… Сперва я не хотела ее брать, а потом пожалела. Все-таки сестра у нее умерла, учебный год кончился, девочке тоскливо . Не дай бог – займется чем-нибудь не тем, а у меня и так пятно на душе – Олечка… Я ведь, знаете, часто о ней вспоминаю Ну, конечно, и ваша рекомендация меня подкупила! – Ирина выдержала маленькую кокетливую паузу и добавила:
– Я подумала – не станете же вы рекомендовать какую-нибудь бездарь! Все-таки понимаете толк в театре!
К этому моменту он уже собрался с мыслями и кое-что для себя уяснил. Милена, стало быть, опять прикрылась им, чтобы попасть в театр. На этот раз удостоверения журналиста не понадобилось, хватило его имени. В конце концов, он писал статью о театре… «Это могли понять как шантаж с моей стороны, – с досадой подумал он. – Мол, я вам – статью, а вы примите к себе мою знакомую девочку… Ну и бойкая же девчонка! Ну и сорвиголова! И хоть бы со мной посоветовалась!»
– Сегодня у нас большой спектакль, аудитория будет двухтысячная – продолжала заливаться Ирина. – Играем в гуманитарном лицее, в честь окончания учебного года. Публика придет не такая дикая, как у нас водится, так что шуметь не будут, сможете получить наслаждение от пьесы… Что? Не можете? В самом деле не можете или просто не хотите?
Она заманчиво пообещала, что после спектакля будет большой фуршет. Угощение устраивает директриса этого лицея – ее лучшая институтская подруга. Все будет весело, легко, по-студенчески Приглашенные расположатся прямо на сцене, когда зрители покинут зал. Так что пусть его не пугает, что дело будет происходить в школе. Никакой казенщины они не допустят! И конечно, он, Михаил, приглашен в качестве почетного гостя.
– Я постараюсь прийти, – нетерпеливо перебил ее Михаил. – Сделаю все возможное. Только скажите время и адрес. Кстати… Милена там будет?
– Конечно. – В ее голосе послышалась улыбка. – Все-таки вы благородный человек. Позаботились о девочке. Она ведь вам даже не родственница? Ну, я буду ждать!
Пропуск оставлю у охраны!
Михаил повесил трубку и решил, что умнее всего будет снова уснуть. Иначе весь день пропал – голова была мутная, ясный солнечный день за окном вызывал только раздражение.
Вчера он вернулся поздно – был у друга на даче, тот демонстрировал гостям недавно выстроенный дом. Демонстрация дома плавно перетекла в застолье. Потом подоспел шашлык. Потом все, кто был за рулем, решили расслабиться и остаться на даче ночевать, и взяли такой реванш, что не осталось ни одного трезвого. Когда до Михаила дошло, что в Москву его никто не повезет, он тоже с горя выпил больше, чем обычно себе позволял. Его злодейски искусали комары, исцарапала беременная и поэтому нервная хозяйская кошка. А он всего-навсего хотел ее погладить! Ему страшно хотелось домой. Он вообще не любил ночевать в гостях, ему все казалось не таким, как надо, – и подушка, и кровать, и какие-то шорохи в темноте… И как правило – ни бритвы, ни зубной щетки при себе не оказывалось.
Пользоваться чужими было противно.
И потому уже часа в четыре утра Михаил отыскал самого трезвого из приятелей и убедил его вернуться в Москву.
– А чтобы тебе не будить семейство – поедем ко мне, – разворачивал он замечательный план. – Я тебе выделю отдельную комнату, выспишься, как человек. Тут ведь даже мебели нет – одна стружка! А утром они купят в поселке водки и опять загудят! Сам подумай, Шурик, тебе ведь на работу!
Приятель поддался уговорам, и они уехали, ни с кем не попрощавшись. Иначе бы их просто не отпустили. Теперь Шурик спал в соседней комнате. Михаил с завистью слушал его оптимистический, густой храп. Разбудишь такого! Такой сам кого хочешь разбудит!
Вскоре Михаил понял, что уснуть уже не удастся. День вступил в свои права, он раздражал слух, зрение, нервы. По улице один за другим прогромыхали два тяжелых грузовика. Явно ехали на Измайловскую ярмарку. Потом под самыми окнами заорали мальчишки, послышались частые удары мяча, долго и хрипло лаяла собака. Михаил чертыхнулся и решил вставать. Принял душ, сварил себе кофе, включил компьютер и, до того как приятель проснулся, успел немного поработать. Потом они вместе позавтракали на его знаменитом балконе, устроившись вокруг перевернутого деревянного ящика. Обычно в конце мая весь балкон был уставлен горшками и лотками с рассадой, но теперь он был пуст.
Цветами обычно занимались жена и дочь. В этом году – на каком-то другом балконе, наверное.
Последнее Время Михаил избегал встречаться с друзьями. Он боялся, что начнут говорить о его жене и дочери. Первое время отбою не было от советчиков. Все предлагали универсальные способы образумить Любу. Ссылались на личный опыт или на опыт каких-то несуществующих знакомых.
Всю эту чепуху нужно было выслушивать и делать над собой страшные усилия, чтобы сохранить равнодушный, «мужественный» вид. Он тогда завидовал женщинам. Когда их бросает муж, они кидаются к мамам, подружкам, плачут, справедливо обвиняют негодяя, а также несправедливо клевещут на него, требуют утешений и, как правило, получают их. Им становится легче. А что делать ему? Плакать как-то неловко, да и не плачется. Рассказывать, как его обидели? К чему? И так все знают. И он делал вид, что на развод ему наплевать, что он чуть ли не сам был его инициатором.
Шурик проявил относительную деликатность. Только под конец трапезы, приканчивая яичницу, он бегло спросил:
– С дочкой видишься?
– Виделся как-то раз, – туманно ответил Михаил.
И, в общем, это соответствовало действительности. Конечно, он не стал рассказывать, что после того столкновения с Дашкой в лицее ему позвонила Люба. От ее металлического голоса до сих пор звенело в ушах. А может, не от голоса, а от ледяных, официальных фраз. Она выдала их одну за другой, как будто диктовала срочную деловую телеграмму. А может, даже записала их заранее на бумажку, чтобы не сбиться. Он знал – жена иногда так делала, если телефонный разговор был особенно важным. Люба сказала, что это верх непорядочности – подстерегать ребенка в школе. И она теперь очень жалеет, что сказала Михаилу, куда переводит Дашу. И что, если такая сцена повторится – Даша на следующий год пойдет в другое учебное заведение. Конечно, это неудобно для девочки, но раз Михаил совсем о ней не думает, ему должно быть все равно! А в заключение она добавила, что Михаил ничего таким путем не добьется. Ребенок целиком на ее стороне.
Даша ее поняла и одобрила.
Когда Люба положила трубку, у него возникло ощущение, что ему звонил какой-то робот. Он пытался перебить жену, но та будто не слышала – шпарила по рельсам, ничего не замечая на своем пути. Произошло то же самое, как и в тот раз, когда Люба объявила, что уходит.
Ее не волновала реакция мужа. Ей было важно все сказать и не дать себя остановить. Она как будто очень боялась этой остановки. «Может, потому, что сама ни в чем не уверена», – думал Михаил, кладя трубку. Во рту появилась странная сухая горечь. Вкус обиды. «Она будто боится, что я ее уговорю. Она не знает, что творит. И я уверен – чувствует, что не права. Иначе – почему она боится меня слушать? Зачем оскорбляет?»
Конечно, этого он не мог рассказать жизнерадостному, суетливому Шурику. Тот ничего бы не понял. Он продолжал интересоваться деталями:
– А, так начали встречаться? Ну и как Даша к тебе относится? Моя-то от первого брака знать меня не желает. И почему, интересно? Алименты я платил, подарки делал, ее матушка замуж опять выскочила и вроде на меня не злится…Я уж и так к ней подходил, и этак… Потом плюнул. – Шурик взялся за кофе и с цыганской беспечностью добавил:
– Легче других нарожать.
– Тебе сегодня нужно на работу? Я, например, и в пятницу пашу. – Михаил собрал тарелки и унес их на кухню. Говорить о дочери не хотелось. Он прекрасно знал, что Шурик успешно нарожал еще двух детей, что со второй женой живет душа в душу. И скорее всего, его даже упрекать сегодня не будут, хотя он и задержался на гулянке на всю ночь.
При упоминании о работе Шурик засуетился, побежал бриться, потом звонил жене. Из дома они вышли вместе, и приятель подбросил Михаила до редакции.
Прошло пять дней с того воскресенья, когда он раздвинул ветки в рощице и увидел мертвую Ольгу. Каждый день Михаил думал о том, что нужно позвонить ее матери.
Сказать хотя бы несколько слов. Выразить соболезнование. Но не мог заставить себя поднять трубку. Ему все казалось, что этот звонок никому не нужен. А то и хуже – что Алла не захочет с ним говорить. Хотя – в чем он виноват? Да, первый опознал ее дочь, но ведь он просто гулял по своему обычному маршруту! Он даже не отклонялся в сторону, все произошло случайно…
Михаил думал, что его вызовут по делу об убийстве. В конце концов, он принимал участие в поисках девушки, может многое рассказать Его не вызывали. Сперва он нервничал по этому поводу, потому начал пожимать плечами: «Что ж, обойдутся, видно, без меня». Вчера почти об этом не думал. Но утренний разговор с Ириной снова вернул его тревоги. Его почти напугало ее сообщение.
«Родителям-то каково! – думал он, едва прислушиваясь к разговорам редакторш. – Младшая дочка записалась в тот же самый театр, куда ходила старшая! Я бы на их месте ее туда не пустил. Что-то здесь нехорошее. Понятно, что многое ей достанется по наследству от Ольги, но при чем здесь театр? Она вовсе не интересовалась театром! Что с ней происходит, черт возьми?»
* * *
Милена действительно появилась на сцене – правда, Михаил с трудом ее узнал. Лицо намазано белилами, глаза, брови и губы подведены черным и красным гримом, светлые волосы скрыл парик. Слов у нее не было – она играла горожанку из толпы, которая разгуливает по сцене во время праздника поминовения усопших. Ее роль состояла в том, что она молча покупала «фонарик встречи», который нужно зажигать в эту ночь, чтобы приманить в дом души умерших родственников и друзей. Михаил заметил девочку не потому, что она была меньше ростом, чем другие актеры. Здесь были ребята и пониже ее, Милена выросла крупной для своих четырнадцати лет. Ему бросилась в глаза скованность движений этой бедно одетой горожанки в синем кимоно, и, присмотревшись, он узнал светлые, уж совсем не японские глаза Милены.
«Да уж, Ирина занялась благотворительностью, – думал он, глядя, как Милена неровной семенящей походкой уходит за кулисы. – Как это она решилась? Сегодня шестое представление, а она вводит новую актрису! Милена выделяется среди них, она же ничего не умеет. И хотя семенит – все равно ходит, как московская барышня, не говоря об остальном. Да, великая вещь – благодарность! Если бы девчонка не сослалась на меня – ее бы не взяли!»
На поклоны Милена не вышла, а если и мелькнула на сцене, то где-то в задних рядах массовки. Задернули бархатный синий занавес, и вскоре зал почти опустел. Через несколько минут из-за него показалась Ирина. Она близоруко сощурилась, оглядывая пустые кресла, увидела Михаила и махнула ему рукой:
– Как хорошо, что вы пришли! Идите к нам, уже все готово!
Актеры и в самом деле устроились прямо на полу. Синий плотный занавес отгораживал их от пустого зала, создавал ощущение замкнутости, какого-то странного уюта.
На немногочисленных стульях стояли подносы с бутербродами и пирожными. В углу блестел электрический самовар. Парни откупоривали шампанское, считали пластиковые стаканы. Девушки занимались чаем.
Михаила познакомили с директрисой лицея. Она оказалась на удивление молодой – Михаил не дал бы ей больше тридцати лет. А может, положение спасал умело наложенный макияж. Веселая, подтянутая, благоухаюшая дорогими духами – она, скорее, походила на удачливую бизнес-леди. Директрису звали Татьяна, отчество она не назвала. Как видно, считала, что оно ее старит. Кокетливо играя глазами, дама пожала руку гостю:
– Уже читала вашу статью. Я считаю, что Иринка делает святое дело! Это энтузиастка, такие только в революцию были! Из ничего, своими силами создать такую сказку! А ребята какие замечательные! Я просто завидую! Мои гуманитарные оболтусы по сравнению с ними – олигофрены!
Ирина похлопала себя по щекам:
– Не смущай, я и так вся красная.
Она убежала за кулисы, а Татьяна, чуть понизив голос, доверительно сообщила Михаилу:
– Честно говоря, мне впервые понравилось то, что она сделала. Я ведь всегда этим интересовалась, мы давно дружим. И, между нами, – раньше была просто чепуха на постном масле! Она ведь лет десять занимается самодеятельностью, я уж намекала, – может, бросишь? Ни в какую! Это, мол, ее призвание! Но в этот раз – удача! Вы ведь согласны?
– Замечательный спектакль, – согласился Михаил, шаря взглядом среди артистов. Милены не было. Он хотел поискать девочку, но директриса не отпускала его. Она, как видно, считала своим долгом занять гостя приятной болтовней. При этом Татьяна не забывала слегка сплетничать о лучшей подруге:
– Конечно, личной жизни у нее никакой, Иринка всю душу театру отдает… И поверите – ведь не ради денег! У нее очень состоятельные родители. Правда, отец сейчас умер, но был знаете кем? – Она значительно завела глаза к софитам. – Большой человек в Мосэнерго. И мама там же подвизалась, не на последней должности. Они бы ее спокойно в МГИМО пристроили, но она сама выбрала педагогический. Опять призвание – и делай с ней, что хочешь! Иринка у нас была первая богачка на курсе – машина, своя кооперативная квартира… Да и сейчас не бедствует, будьте уверены. Только афишировать этого не хочет. А театр – чистая благотворительность!
Она заговорщицки улыбнулась Михаилу:
– Как вы думаете – дали бы ей бесплатное помещение для театра без взятки и связей? Верьте в это, если хотите, а я не поверю! Но человек она душевный, милый… – И внезапно закончила:
– Жалко ее ужасно.
В этот миг Михаил увидел девочку. Она сидела в полутемном углу и, глядя в зеркальце, тщательно стирала грим.
На ней все еще был синий халатик-кимоно. Многослойный яркий ситцевый пояс она сняла и положила рядом.
Михаил извинился перед директрисой и подошел к Милене. Та заметила его, только когда он склонился над ней:
– Ну, привет, Чио-Чио-Сан!
Девочка с перепугу выронила комок ваты, которой стирала грим, и закрыла рукой лицо – все в цветных полосах. Михаил удивился:
– Что ты так пугаешься? Я тебя ругать не буду. – И тихо добавил:
– Хотя, честно говоря, ругать надо. Это я, значит, рекомендовал тебя Ирине Сергеевне?
– Вы ей не говорите, – быстро попросила Милена. – Пожалуйста, не говорите.
– Ну, не буду, – пообещал он и присел рядом на кучу тряпья. – Как поживаешь?
– Неважно, – не глядя больше в его сторону, ответила Милена. Она опять принялась стирать грим. Это взрослое занятие как будто прибавило ей несколько лет.
Она говорила отрывисто и тоже как-то не по годам желчно:
– Олю позавчера хоронили. Дома такая тоска. Почему я должна там сидеть?
Михаил успокоил ее, сказав, что, безусловно, она может делать что угодно. Но все же попросил рассказать, почему она отправилась именно в эту театральную студию.
Неужели увлеклась театром?
– Да, – бросила она, скатывая в комок очередной клок ваты. – А что мне еще делать? Знала, что есть эта студия, и пришла.
– Давно?
– Вчера! – Она отвечала уже с неприкрытой злобой, но при этом старалась говорить тихо. – Что вам еще от меня нужно? Я устала!
Михаил молча отошел от нее. Актеры уже расхватали стаканчики с шампанским. Директриса, обняв за плечи Ирину, говорила хвалебный тост в ее честь Та улыбалась и слегка взбалтывала в стаканчике шипящее «Советское шампанское». Михаила тоже заставили взять стаканчик и выпить. Он сделал это через силу – настроение было ни к черту. «Грубиянка, хамка! – твердил он про себя. – И на черта я с ней возился, зачем помогал! Только что не послала! Все они такие – и Милена, и Дашка, и Люба ничем не лучше этих соплюшек! Чем больше с ними носишься – тем больнее кусают! Да пошли они все!»
Он выпил и стал прощаться. Ирина, уже слегка опьяневшая, а может, просто возбужденная после спектакля, неожиданно схватила его за руки. Хватка у нее была сильная, хотя руки миниатюрные:
– Нет-нет, не отпущу! Вы же еще не знаете – у меня для вас подарок!
– Ну а это уже слишком. Я написал о вас только потому, что мне понравился спектакль. – Он пытался вежливо освободить руки, но она только крепче сжала пальцы – Михаил, я обижусь, если вы уйдете Специально для вас готовила подарок, на память о спектакле, а вы?!
Хотя бы спросите – что это такое?
Оказалось, что Ирина купила для него в антикварном магазине бронзовую японскую тушечницу начала века.
– Во-первых, вы человек пишущий, – ласково говорила она. – А во-вторых – это будет вам на память о нашем спектакле. Если бы вы знали, как я счастлива, что у нас все получилось! Мне так понравилась эта пьеса, но я совсем не верила, что все пойдет как нужно… Это просто фантастика, что мы это сделали! Правда? – обратилась она к артистам.
Те ее поддержали. Михаил взглянул в тот угол, где снимала грим Милена. Девочки там уже не было. Не было ее и среди веселящихся артистов Подошла поздороваться Наташа. Она уже не хромала и выглядела счастливой. В руке у нее похрустывал опустевший пластиковый стаканчик.
– Вы эту девочку новенькую ищете? – обратилась она к Михаилу. – Олину сестру? Она уже ушла. Съела пирожное и ушла. Сказала, что ее родители ждут.
– Кстати, как вам понравилась на сцене ваша протеже? – осведомилась Ирина – Для первого раза, да еще почти без подготовки – недурно!
Он согласился и спросил, как же Ирина решилась на такой смелый шаг – ввести новую актрису, которая только вчера попросилась в театр.
– С ее старшей сестрой вы поступили куда строже, – напомнил он Та отмахнулась:
– Ее старшая сестра не согласилась бы на такую маленькую роль! Тут нечего сравнивать. Там был просто какой-то фонтан амбиций, прости меня. Господи…А это просто застенчивый ребенок.
«Подожди, этот ребенок еще тебе покажет», – подумал он. Воспользовавшись тем, что женщина наконец выпустила его руки, он быстро попрощался и обещал не забывать их театр.
– При случае попробую устроить статейку про вас в какой-нибудь популярный журнал, – пообещал он. – Хотя с молодежной прессой я никогда не работал и связей там у меня мало.
Ирина заранее поблагодарила. Она виновато сообщила, что подарка у нее при себе нет – оставила дома, надеялась, что после фуршета Михаил к ней заедет – Вы же так отнекивались от приглашения, и я была не уверена, что вы вообще явитесь, – пояснила она. – Может, задержитесь на полчасика? Я даю слово – потом отвезу вас, куда скажете.
Но он отказался. Тогда она взяла с него слово, что завтра Михаил позвонит ей домой – она весь день будет дома – и скажет, куда подвезти подарок. На прощание Ирина крепко пожала ему руку, и он снова удивился – до чего сильные и жесткие эти маленькие пальцы!
* * *
Она лично проследила за тем, чтобы ребята сложили весь мусор в пластиковый мешок – неприлично оставлять после себя грязь. От пирожных и бутербродов, не говоря уже о шампанском, не осталось ничего – аппетиту молодежи был превосходный, а шампанского на каждого пришлось всего по стаканчику. Директриса позаботилась о том, чтобы актеры не напились. Ирина попрощалась с подругой и вывела актеров из школы. При этом она очень напоминала маленькую суетливую курочку, которая возглавляет отряд изрядно переросших ее, голенастых цыплят.
