Текст книги "Мы никогда друг друга не любили (СИ)"

Автор книги: Анна Веммер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– А я думал, ты меньше меня боишься, когда выпьешь.

– Я сделала всего несколько глотков.

– Хорошо.

Удивительно, как за какую-то минуту у Виктора меняется голос. С хриплого и бархатистого, на холодный и металлический. Интересно, какой он настоящий?

Не-е-ет, Аврора, ты сделала не несколько глотков. Такие мысли не должны приходить к тебе в трезвом уме и твердой памяти! Помни! Помни, кто этот мужчина и почему ты пять лет тенью жила в его доме!

Мы проходим в квартиру по отпечатку пальца Островского, и меня начинает заботить вопрос о том, как я буду входить и выходить сама. Ответ фееричен:

– Никак.

– В смысле?! Я что, в заложниках?! Я на работу устроилась, мне в понедельник надо в салон! А сейчас на маникюр! Вещи забрать! В чем я ходить буду?!

– На какую еще работу? – Виктор смотрит с подозрительным прищуром.

– К Лесе. Флористом. Мы договорились! И ты не можешь мне запретить! Я должна как-то жить, раз уж ты приграбастал все деньги отца!

– К Лесе – можно.

– Вот спасибо за милость, барин! – Я кланяюсь ему в ноги.

– Будешь язвить, отберу спальню и положу на диване, а в пять утра буду мстительно греметь кастрюлями и варить кофе.

– У тебя что, одна спальня?

– Да, одна. Я не планировал приводить сюда баб.

– И как же ты будешь спать?

– Я надеюсь, это всего на пару дней, поэтому перекантуюсь на диване. Значит, так. Вот, это тебе.

Он берет со стола в гостиной коробку с айфоном и протягивает мне.

– Пользуйся этим, а свой сдай техникам, пусть проверят на вирусы, шпионские проги и так далее. Общайся пока только с Лианой и Олесей, я их проверил. Еще там записан номер Валентина Сергеевича. Это охранник и по совместительству водитель. Будет возить тебя на работу, с работы и так далее, докладывать о перемещениях мне. Без него нигде не шататься. Без него к лифтам тебя не пропустят и двери квартиры ты не откроешь, поэтому сбегать, прятаться, обманывать, врать и любым другим способом саботировать работу Валентина смысла нет. Он не моралист, не бойся, ему плевать, возвращаешься ты уставшая с работы или пьяная в одной туфле из клуба. Он – твоя защита. Все ясно?

– Ясно, – бурчу я. – Точно заложница.

– Кредитка нужна?

Не выдержав, бросаю в Островского шлепанцем, от которого он с легкостью уклоняется. И ржет, гад.

– Как хочешь. Тогда я отправляюсь по делам, надо заскочить в офис. Развлекайся. Только не встречай меня залпом из баллончика, ладно?

– Из баллончика? – удивляюсь я. – У меня нет баллончика.

– А во время семейной жизни был.

Кажется, Островский тоже выпил.

– Что за бред? Я понятия не имею, где они продаются и как выглядят. Никогда не держала баллончики.

Копаюсь в новом телефоне, проверяя внезапную догадку и… так и есть. Сайт с блогом наглухо заблокирован. Я чувствую себя ребенком, которого пытаются воспитывать все, кому не лень, и злюсь. Вспомнил вдруг, что я не могу о себе позаботиться? Вспомнил, что у меня нет опыта самостоятельной жизни?

Что же ты не вспомнил об этом, принуждая меня к мировому соглашению без раздела имущества, угрожая оставить без копейки, дорогой бывший супруг?!

– Мудак! – не выдерживаю и цежу сквозь зубы.

– В яблочко, котенок, – доносится откуда-то из холла.

15. Виктор

Итак, я поселил у себя в квартире бывшую жену. Между прочим, в той самой квартире, которую я купил, не планируя приводить в нее кого-либо. А теперь там живет Аврора, причем живет без удовольствия и с явным намерением сражаться до последней капли крови.

Впрочем, это хорошо. Пусть сражается. А вот с жизнью бок о бок надо что-то делать, потому что после того, как я дважды не сдержался, все сильно осложнилось. К ней хочется прикасаться. Нихрена не выходит, хочется и все, рука сама тянется к кудрям. А как тянулась к голой коленке в машине! Знала бы она, что я чуть не кончил, украдкой наблюдая, как Аврора ест клубнику и запивает шампанским.

Мне одновременно хотелось убить ее канареек за то, что влезли, и отблагодарить за то, что посадили Аврору рядом со мной.

Я творю дичь. Загоняю и себя и ее в яму глубже и глубже, но не могу остановиться. Это как наркотик и, черт подери, я знал, что так будет! Я пять лет не позволял себе даже взглянуть в ее сторону не только потому что хотел забыть о том, что сделал, но и потому что боялся сам себя. И до сих пор боюсь.

Она просила ее защитить. Плакала у меня в руках, отчаянно боясь того, что все всплывет. Просила помощи у врага и злодея, а значит, боялась меня намного меньше, чем грозящего слива.

И как же тебя защитить, Аврора? А главное, от кого: от анонима или от самого себя?

Мне не надо работать. В офисе нет никаких срочных дел, но несколько айтишников работают над угрозами и блогом, поэтому я решаю завезти им телефон Авроры на проверку. А в целом я просто сбегаю, то ли от нее, то ли от самого себя. И, хоть признаваться в этом неприятно, разрабатываю план, под каким бы предлогом приезжать домой как можно позже, чтобы не видеть ее пьющей кофе в гостиной в халатике или не ужинать за одним столом, на расстоянии вытянутой руки.

Хотя кого я обманываю? Аврора вряд ли покажется из комнаты, когда я дома.

И я пытаюсь избежать именно этого. Ненавижу это чувство вины. Ненавижу видеть, как она меня боится, и хотеть ее.

Так не может продолжаться. Иногда я думаю о том, чтобы наплевать на все, пойти ва-банк. Соблазнить ее, сосредоточить мир на себе, заставить забыть обо всем, что я натворил. Показать, как хорошо может быть в постели с мужчиной. Доказать, что я не тот монстр, образ которого у нее сложился. Урвать свой кусочек счастья, окунуться в омут.

Но это нечестно.

Так же нечестно, как брать ее силой, желать ее лишь за то, что похожа на мертвую мать.

Защитить. Отпустить. Пусть живет свободно, без страха, забудет обо мне, как о страшном сне. Я вряд ли забуду. Я не просто причинил боль восемнадцатилетней девочке. Я предал любимую женщину, сломав жизнь ее дочери.

В бизнес-центре пусто, на месте только секретарша выходного дня. На случай важных звонков и срочных дел. Эта девчонка нравится мне больше той, что на полной ставке, и всю дорогу до приемной я размышляю, как бы так их поменять местами. А еще где найти нормального ассистента, потому что я уже не вывожу все это дерьмо.

– Виктор Викторович! – Ира вскакивает с места. – А я как раз собиралась вам звонить! Вас там ждет женщина… я говорила, что вас сегодня нет, что вы за городом, но она буквально требовала дать ваш номер и адрес!

– Женщина? – Я хмурюсь. – Интересно.

Интуиция редко подводит меня в таких случаях. Я чую нутром, что настойчивая посетительница, требующая мой телефон, связана с блогом. Она обязана быть с ним связана, ведь это, мать ее, логично: сначала новая статья, потом – анонимное сообщение с угрозой, а вот теперь – требования и шантаж.

– Я посадила ее в переговорной и собиралась вызвать охрану, но…

– Все нормально, я разберусь. Будь добра, отнеси вот этот пакет айтишникам, они поймут, что и как. И назначь мне на завтра встречу… хотя нет, это потом.

– Кофе сделать, Виктор Викторович?

– Сделай. И еще купи, пожалуйста, замок.

– Что, простите? – не понимает секретарша.

– Ну сбегай в строительный магазин и купи какую-нибудь щеколду или задвижку, на дверь повесить. Ну что ты так смотришь? Обычную щеколду с цепочкой, чтобы запираться изнутри, замок у меня в туалете сломался, понимаешь?

Вряд ли понимает, ведь в нашем мире можно просто вызвать мастера, и в тот же день все починить. Но поэтому она мне и нравится: Ира редко задает лишние вопросы. Она торопливо кивает и подхватывает курточку, висящую на спинке стула.

– И еще… еще купи термокружку. Под кофе, какую-нибудь стильную, лады?

– Конечно, Виктор Викторович, я все сделаю.

Таких даже трахать предосудительно – жаль лишаться хорошего работника.

Ну а я посмотрю, что там за посетительница. И если пойму, что она связана с блогом, то на некоторое время переговорная превратится в пыточную, где я вытрясу из нее все, каждую подробность, каждую деталь. Всю душу вытащу и рассмотрю под микроскопом!

– Доброго дня, секретарь сказала, что вы хотели меня видеть. Чем обязан такой настойчивости?

У нее длинные каштановые волосы и точеная фигура.

– Здравствуй, Витя. Я по тебе скучала.

– Надя.

Сначала я практически уверен, что это сон.

Она сидит в моей переговорке, точно такая, какой я себе представлял. Разве что возраст сказался на ней чуть сильнее. Впрочем, он не превратил ее в старуху. Она все еще идеальна, уже не юной красотой, а уверенностью и статью взрослой и состоявшейся женщины.

Это Надя, нет никаких сомнений.

Не ее сестра, не похожая на нее женщина. Это Надя.

Остается только выяснить, сплю я или схожу с ума.

– Надя…

– Я так рада видеть тебя! Клянусь, если бы эта девица не дала мне твой номер, я просидела бы здесь до понедельника!

Она вскакивает, чтобы обнять меня, а я пытаюсь совладать с мыслями. И с сердцем, которое пускается вскачь.

Нет, этого не может быть. Надя мертва, моя Надя мертва… об этом сказал ее муж. У меня в доме живет ее дочь! Надя не может быть жива, Аврора никогда не знала матери…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Как… я думал, ты мертва…

– Да. – Надя грустно улыбается. – Узнаю Рогачева. Для него я умерла, он так и сказал. Не смог принять того, что я его не любила. Не позволил мне просто уйти, боясь скандала. Пришлось уехать, у него были связи, мне дали гражданство и купили дом… боже, Витя, это была такая глушь!

Она, как и я, пытается совладать с собой. Голос срывается, руки дрожат. Надя тянется ко мне, а я жадно всматриваюсь в ее лицо, слабо осознавая смысл того, что она говорит.

Меня одолевают одновременно тысячи чувств, но выделить из них получается только злость. Она была жива и все это время молчала?! Жила за границей, счастливая разведенная женщина, которую все считали мертвой! Не интересовалась прошлым, дочерью… или интересовалась?

Я мягко отстраняю Надю и сжимаю спинку кресла с такой силой, что она трещит. Надяиразочарованно отступает, но продолжает улыбаться. У нее все та же улыбка, которая выворачивает мне душу.

– Не злись на меня, Вить. Я всегда его боялась! Он знал о каждом моем шаге, он сказал, что если я посмею появиться в его жизни, то мне конец! Леонид ненавидел меня сильнее, чем всех своих врагов.

Она, кажется, не врет: при упоминании Рогачева Надя испытывает почти панический страх. Я все еще нутром чувствую ее состояние. Лихорадочное возбуждение передается и мне, но ступор и ошеломление еще не отступили.

Надя… блядь! Как?!

– Родители увезли меня и заставили за него выйти. Я надеялась, что Рогачев окажется порядочным, я видела в нем того, кто сможет защитить! Он был старше, умнее, он никого не боялся… и я призналась, что не люблю его и не хочу быть его женой. Он…

Ее голос срывается.

– Он сильно избил меня. А потом отошел… сказал, что ему не нужна рядом шлюха, которая будет бегать налево. Поэтому я должна забыть о России. Я никогда не стремилась узнать, как он скрыл наш развод, а теперь поняла. Значит, я была мертва? Ты думал, что я мертва, да?

Она всхлипывает и прижимается ко мне. Совершенно некстати я вспоминаю, как точно так же прижималась ее дочь. День назад я ее целовал, а сейчас сжимаю в объятиях ее мать. И мне хочется расколотить здесь все! От бессильной злости не спрятаться и не сбежать!

Тварь. Рогачев – циничная тварь, для которой собственная репутация дороже чужих судеб.

– Вить… скажи мне, только не лги, хорошо?

От ее близости хрипнет голос. Даже сейчас, когда я вижу ее, чувствую ее, дышу ей, я не верю в происходящее.

– Ты женат? Господи, конечно, ты женат! Наверняка у тебя огромная семья…

– Я в разводе. У меня все так же нет семьи. И детей нет.

Надя поднимает голову, и ее глаза сияют.

– Значит, мы сможем попробовать снова?

Она тянется ко мне за поцелуем, и на миг я будто переношусь в прошлое. Становлюсь тем парнем, почти подростком, потерявшим голову от любви. Мы целуемся не в переговорной офиса, а перед ее подъездом. Пронизывающий насквозь осенний ветер с дождем призывает идти домой, в уютное тепло, но мы просто не можем друг от друга оторваться и греем друг дружкины руки, не прерываясь.

Вот только я уже не тот юнец.

– Надя… – Я мягко, но настойчиво ее отстраняю.

Блядь. Дежавю! Аврора…

– У тебя кто-то есть, да? Ты в отношениях?

– Я… – охрипший ранее голос пропадает вовсе.

Проходят долгие секунды прежде, чем я возвращаю себе способность трезво мыслить. Поцелуй гораздо сильнее выбил меня из колеи, чем хотелось бы.

– Давай не будем пороть горячку. Мне надо время, чтобы все осознать. Ты была мертва… я похоронил тебя пять лет назад, когда узнал…

Когда изнасиловал твою дочь.

Я никогда не произносил этого слова даже мысленно.

– Ты уже сказала дочери? – спрашиваю я.

Сложно представить реакцию Авроры. До сих пор я надеялся скрыть от нее нашу историю, а теперь она все так или иначе узнает.

– Дочери? – Надя хмурится. – О чем ты, Вить? У меня никогда не было детей.

16. Аврора

Когда я возвращаюсь с маникюра, Виктора еще нет, и это хорошо. Я не готова сейчас случайно встречаться на кухне или обсуждать грядущую неделю. Я вообще не понимаю, как в один миг перевернулась вся жизнь. Но хочу, по возможности, жить ее спокойно.

Валентин заносит сумку с вещами и оставляет в гардеробной, но, едва он уходит, я перетаскиваю ее в комнату. Ну и пусть там нет шкафа, Островский же сказал – это всего лишь на пару дней. Он разберется с блогом, и я вернусь в гостиницу. А еще лучше решить вопрос с квартирой до этого знаменательного момента, чтобы переезжать в свое жилье.

Я до жути хочу есть, но у Виктора совершенно пустой холодильник. Я колеблюсь: с одной стороны я отказалась от кредитки бывшего мужа и должна экономить свои деньги, которых не так и много. С другой я совершенно не знаю, где здесь продуктовый магазин. Вряд ли они вообще бывают в таких башнях, здесь закупом продуктов занимаются домработницы и службы доставки.

Займусь этим попозже. А пока я вспоминаю, что видела на барной стойке брошюры ресторанов с первых этажей. Догадываюсь, как питается Островский.

Помимо ярких буклетов с рекламой суши, пиццы и других вкусностей, я вдруг замечаю простой крафтовый конверт. «Аврора» – написано на нем черным маркером. Я не узнаю почерк, но предполагаю, что он принадлежит Виктору. По правде, я никогда не обращала внимания на его почерк.

А внутрь наверняка новые указания от господина-тирана. Или кредитка. Не удивлюсь.

Мои догадки подтверждаются: на ощупь в конверте карточка. Что ж, я планирую зарабатывать себе на жизнь сама, но закупать в дом продукты могу и за счет Островского, в конце концов, он больше ест.

Я разрываю конверт и вытряхиваю на ладонь карту.

Но она вовсе не банковская.

Резко отдернув руку, я отшатываюсь, не в силах отвести взгляд от кусочка черного пластика, ярко выделяющегося на полу. Золотые цифры «14», на которые падают солнечные лучи из окна, отбрасывают на стену солнечных зайчиков.

Это ключ-карта из отеля.

Из того отеля, где я попалась под руку бывшему мужу.

Ключ от его номера.

Я быстро хватаю телефон. Сейчас не возникает ни единой мысли о том, чтобы скрыть это от Островского. И гордость послушно молчит. В любой другой ситуации я никогда бы не позвонила ему, но сейчас меня в прямом смысле трясет.

Увы, но долгие гудки длятся целую вечность. С каждым новым гудком моя паника растет. Совсем скоро она превратится в цунами, сметающее все на своем пути. Я уже чувствую, как накрывает истерикой.

Кто-то был в квартире! Кто-то положил конверт с карточкой от того номера! О том, что произошло там, знали лишь я, отец и Виктор. А теперь все выкладывают на всеобщее обозрение в интернет и присылают мне сувениры прямиком из прошлого.

Кто бы это ни делал, он хочет не денег и не мести, он хочет запугать и уничтожить.

– Да ответь же ты!

Я пытаюсь налить воды в кружку, чтобы успокоиться, но она выскальзывает из дрожащей руки и разлетается на несколько крупных осколков. А Виктор по-прежнему не отвечает.

Тогда я звоню Валентину.

– Вы не могли бы проверить, кто заходил в квартиру? Кто-то оставил мне конверт, это не Виктор, я хочу знать, был ли кто-то здесь в наше отсутствие.

– Это исключено, Аврора Леонидовна, мне бы сообщили.

– И все же проверьте, потому что конверта здесь не было! Кто-то был в квартире!

– Разумеется. Могу я забрать конверт, чтобы доложить Виктору Викторовичу?

– Да.

– Я прошу вас спуститься вниз, в лаундж-зону, пока я проверяю помещение. За вами присмотрят.

Я и без указаний больше не могу здесь оставаться. От мысли, что тот, кто принес конверт, может еще оставаться в квартире, мутит. К счастью, для владельцев апартаментов в башне есть небольшая лаундж-зона, и вечером в воскресенье в ней почти никого.

Мне начисто отбивает аппетит, я могу только цедить холодную минералку и не переставая думать о ключе.

Кто-то не просто узнал, с чего начался наш с Островским брак. Кто-то выяснил номер в отеле, поехал туда и забрал ключ. Кто-то не поленился проникнуть в хорошо охраняемую квартиру, чтобы оставить конверт мне. Кто-то хотел меня запугать и, черт возьми, у него отлично это получилось.

Через час с небольшим звонит Валентин.

– Аврора Леонидовна, я осмотрел квартиру, следов чужого присутствия и взлома не нашел. Согласно камерам, в квартире за выходные была лишь уборщица, я уже вызвал ее, чтобы допросить. До Виктора Викторовича не дозвонился, непременно сообщу ему, как только он выйдет на связь. Конверт я забрал, мы попробуем отдать его на экспертизу, вдруг что-то выяснится. В квартире сейчас безопасно, вам стоит вернуться. Я оставлю кого-нибудь дежурить у дверей.

Я бы с гораздо большим спокойствием сидела здесь, здесь хотя бы есть бариста, но нельзя быть трусихой. Стеклянный ящик Островского, в который так легко проникнуть, меня пугает. Но я все же поднимаюсь наверх, включаю везде свет и сажусь на диване в гостиной. В любой другой ситуации я бы забилась в отведенную мне спальню, но я просто физически не могу заставить себя уйти в комнату, из которой не видно входную дверь.

Как будто я что-то смогу сделать, если ко мне кто-то вломится!

Темнеет. Солнечный вечер за окном сменяется сумраком, а за ним на город опускается ночь. Пространство всюду, куда хватает взгляда, усыпано огоньками. Внизу, где-то совсем далеко, начинается ежедневное шоу фонтанов, но я не хочу сейчас им любоваться. Я чувствую, как начинаю засыпать, но вдруг замок на двери щелкает – и дремота мгновенно проходит.

Я с трудом сдерживаюсь от того, чтобы забраться на спинку дивана. Сердце колотится, как ненормальное!

Узнав в вошедшем Виктора, я выдыхаю и на секунду закрываю глаза. А когда открываю их, то снова проваливаюсь в бездну страха: Островский пьян. В стельку.

Как при нашей первой встрече.

Мысли лихорадочно мечутся в голове. Больше всего я хочу сейчас закрыться в комнате, но чтобы попасть в нее, надо пройти мимо Виктора, и вряд ли он меня не заметит. Пытаться стать невидимой на диване бесполезно, я как рыбка в аквариуме, готовая игрушка и лакомство для кота. Мелькает слабая надежда, что по пьяни Островский не вспомнит обо мне и на автомате уйдет в спальню. Но он явно жаждет продолжать банкет, а потому направляется прямиком в гостиную.

И останавливается, увидев меня.

– Спокойной ночи, – бормочу я, быстро поднимаясь.

Только проскользнуть мимо… хотя на двери нет замка, так что вряд ли меня спасет спальня.

Я осознаю, что страх иррационален и глуп, но он сильнее меня, сильнее всех доводов разума.

Виктор не двигается с места, но, когда я прохожу мимо, молниеносным движением хватает меня за запястье, дергая на себя.

– Отпусти!

Не так уж он и пьян, во всяком случае, концентрация просто отличная. Я чувствую, как тело отказывается мне подчиняться. Жуткий страх. Контролирующий тебя, обладающий безграничной властью. Я смотрю в темные глаза бывшего мужа, и не могу выговорить ни слова. Даже вдох сделать не получается!

– Боишься? – хрипло спрашивает Островский. – Страшно тебе, да?

Он толкает меня, вжимая в стену. Сердце бьется так быстро, что я забываю дышать. И вообще не уверена, что получится.

– Правильно боишься.

Дыхание обжигает губы.

– Я в твоей сказке злодей. Забавно, да? Принцессу Аврору поцеловал совсем не принц… да и не поцеловал даже. Я все думаю… зачем вообще пытаться быть правильным, если от этого никакого толка? Почему я не могу взять все, что хочу? Какая разница, ведь все равно будет хреново.

Я узнаю этот взгляд, я запомнила его на всю жизнь. Только тогда не поняла, слишком сильно испугалась, а сейчас вдруг узнала. Это не просто воскресный вечер в баре, это что-то глубже, страшнее. Что-то, что превращает бывшего мужа в чудовище. И почему-то каждый раз приводит это чудовище ко мне.

– Так скажи, почему я не могу просто получить то, что хочу, раз уж все равно отправлюсь в ад?

Его рука скользит по моей ноге, поднимая подол платья, сминая тонкую ткань. Из груди у меня вырывается испуганный всхлип. Холод от стены, кажется, проникает в самое сердце.

– Почему я не могу получить тебя?

Его губы замирают в нескольких миллиметрах от моих. Одной рукой Островский поднимает мое колено, вынуждая обхватить его ногой, а второй медленно расстегивает пуговицы на платье. Они декоративные, всего лишь открывают крошечный кусочек кожи и край кружевного лифа. Но сердце все равно заходится в истерике.

Ненавижу его! Ненавижу за то, что играет со мной, словно это весело! Словно мой страх – острая приправа к изысканному блюду! Как будто он им питается, как будто способен что-то чувствовать только когда меня трясет в его руках. Ненавижу Виктора Островского! Ненавижу отца за то, что вынудил стать его женой! Ненавижу себя за то, что низ живота наполняется тяжестью, когда Островский прикасается!

Откуда только находятся силы? Я отталкиваю его и размахиваюсь, чтобы влепить пощечину.

Удивительно, но Виктор не уклоняется и не останавливает меня. Даже не морщится.

– Ну давай! – кричу я так яростно, что не узнаю собственный голос. – Давай, что стоишь?! Трахай! Ты же этого хочешь?! Хочешь разрешения?! Пять лет назад тебе оно не требовалось! Что изменилось?! Чего это ты вдруг стал спрашивать у вселенной?! Давай! Вы с отцом уже разрушили мою жизнь до основания! Окунули в кипящий котел и выбросили на улицу! Добивай уже, чего ты стоишь?! У меня нихрена нет! Ни родных, ни друзей, ни денег, ни образования, ни работы! Я тебе подскажу: предлагай денег! Вдруг соглашусь?! Сколько сейчас с таких, как ты, берут шлюхи?! Назначь цену, и никого не надо насиловать, договоришься с совестью! Ты не злодей, ты клиент!

И снова пощечина.

– Я как дура сидела и ждала тебя! Мне было страшно, я считала минуты до твоего прихода, потому что ты обещал! Ты не просто обещал не трогать меня, ты обещал защитить!

Злость так же резко, как возникла, сменяется усталостью. И жалостью к себе.

– За что вы так? Что я сделала? Думаешь, я глупая? Думаешь, не видела, что отец меня ненавидит? Я постоянно его спрашивала. А он молчал. Говорил «Аврора, иди к себе, я занят». «У тебя теперь есть муж, обращайся с вопросами и просьбами к нему». В детстве я искала причины. Ну… учусь не так хорошо, как могла бы. Петь не умею, танцую плохо, не побеждаю на олимпиадах. А потом устала искать. Какая разница, почему отец меня ненавидел? Я все равно не смогла бы стать хорошей дочерью. Я упустила шанс, когда мама из-за меня умерла. Я…

Слезы проливаются на щеки. Вспоминать об этом больно, но иногда боль нужна – чтобы хоть немного чувствовать себя живой.

– Я спрашивала у отца, почему мама не сделала аборт. Оказывается, она хотела, но он ей не позволил. Я сказала, что зря.

– Она хотела сделать аборт? – вдруг спрашивает Виктор, хотя до этого хранил молчание.

– Зря не сделала. Я устала. Хочешь совет? Знаешь, что делают с ненужными котятами?

Виктор одним движением сгребает меня в объятия, сжимая так крепко, что на секунду темнеет в глазах. Или это от того, что кружится голова?

– Хватит, – тихо говорит он. – Не надо. Прости. Прости, котенок, я не хотел тебя напугать… черт, вру, хотел, конечно. Не знаю, что тебе сказать. Не знаю, как объясниться. Тебе нельзя со мной жить. Я действительно редкостная тварь. Не знаю, что хуже, выпустить тебя туда, где ходит кто-то, выкладывающий нас в сеть, или оставить рядом с собой. Почему ты меня ждала, котенок? Чего ты испугалась?

От него пахнет мятой и цитрусом. Я чувствую собственные слезы на рубашке Виктора, и его руки на моей спине.

– В квартире кто-то был. Оставил конверт с ключом от номера, где мы… где ты жил в день, когда мы встретились.

– Что?! И ты здесь сидела?!

– Валентин все обыскал. Он не смог тебе дозвониться.

– Вот черт.

На секунду Островский сжимает меня крепче, и в этом жесте нет ничего, кроме злости. Но она направлена не на меня, и с удивлением я понимаю, что не зря его ждала. Дышать становится легче, хотя сердце все равно колотится в диком ритме. Я ненавижу его, но не хочу, чтобы он разжимал руки.

– Вот что, котенок.

И все же он выпускает меня, правда уже затем, чтобы обхватить ладонями мое лицо и коснуться губами лба.

– Вот как мы сделаем. Завтра ты улетишь. Куда захочешь, за границу. Найдем тебе там жилье, приставим охрану. Сделаем другие документы, чтобы не светить имя. Улетишь и будешь жить как можно дальше от сюда. Ото всех, кто может знать нас. И от меня подальше, хорошо?

– Но…

Я задыхаюсь одновременно от ужаса перед перспективой остаться совсем одной в чужой стране и волнения – губы бывшего мужа очень близко, почти касаются моих, когда он говорит.

– Там будет безопасно. Никто не узнает, кто ты, никто тебя не обидит. Будешь жить как можно дальше отсюда. Куда ты хочешь? США? Канада? Давай в Канаду, котенок? Там хорошо, и даже есть снег. Ты любишь снег, я помню. Утром соберешь вещи…

Он обрывает фразу на полуслове, впиваясь мне в губы поцелуем, но уже через секунду отрывается, словно одергивает себя.

– … я сделаю тебе документы за несколько часов.

Снова поцелуй.

– Ночным рейсом улетишь. На первое время поселишься в отеле.

И еще, только на этот раз я вдруг к собственному удивлению тянусь в ответ – и касание длится куда дольше.

– Потом подберешь себе дом. Никто не узнает о тебе ничего, а даже если и узнают, если я не смогу найти того, кто ведет блог, ты будешь слишком далеко, чтобы до тебя кто-нибудь добрался.

Виктор целует мою шею, царапая кожу щетиной, перебирает волосы, и у меня кружится голова, а внизу все сводит сладкой судорогой.

– Достаточно далеко от меня. Звучит как хэппи энд, котенок. У нас с тобой возможен только такой конец.