Текст книги "Девочка с Севера (СИ)"

Автор книги: Анна Трефц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

– Ты чего? – все-таки ответил он.

– Так, хотела узнать, как у тебя дела. И у Павла тоже…

– Тебе это интересно?

– А зачем я звоню?

– Не знаю, может, на концерт хотела пригласить.

– Издеваешься.

– Вообще-то я на вас на всех обиделся. Катька смоталась в Питер. Она тебе не звонила?

– Может, и звонила, только я переехала. Она моего номера не знает. Да и я ее.

– Пашка теперь к ней накатывает. Откуда только деньги берет.

– А ты-то как?

– Да нормалек. Слушай, я ведь успел к выставке. Дописал Катьку. Назвал кичево «Дурная в мехах». Прикинь?

Катька хохотала до икоты.

– Здорово.

– Да, выставка откроется на следующей неделе. Заходи.

– Постараюсь… Вернее, я хотела сказать, обязательно приду.

– Понятно, – разочарованно протянул Коля. – Если удастся продать, поеду на курсы во Францию. Подучусь.

– Значит, все разъезжаются… – На душе стало совсем тоскливо.

– Ну так найди время, чтобы заскочить.

– Поищу.

Она оставила ему свой новый номер телефона и положила трубку с ощущением, что более в Москве у нее нет старых связей. Колька, Катя, Пашка, Аська – первые, кто помог ей в этом чужом тогда городе, первые ее близкие люди в холодной столице – теперь от нее так далеки, почти чужие. Прошло немало времени, у нее столько перемен, а рассказать Кольке нечего. Наверное, и с Катькой диалог такой же выйдет. Уж лучше вовсе не звонить. Все дело в Асиной смерти. Они боятся встречи, прячась за бессмысленный треп, потому что любой взгляд, любой жест оставшихся в живых напоминает о той, которая была между ними, смеялась, танцевала и хвасталась, а теперь никогда уже не ворвется в Колину квартиру с криком: «Что я вам сейчас расскажу, поумираете от зависти!» Воспоминание об Аське – вот что навсегда сделало их общение болезненным настолько, что легче убежать, чем терпеть, выдавливая из себя беспомощные улыбки и никчемные разговоры. Легче забыть друг о друге, чем каждый раз бояться коснуться этого горя.

Егор присел на диван позади нее и, обняв, прижал к себе. Удивительно, как он понял все без единого слова. Маша всхлипнула. Окно напротив вдруг потеряло очертания, задрожало, капнуло на подбородок.

– Ну… – он погладил ее по голове. – Коля – это печальный опыт?

Она покачала головой.

– Тогда почему этот тип заставил мою девочку плакать? – Его теплые губы прижались к ее виску.

– Перестань… – Она снова всхлипнула, едва сдерживаясь, чтобы не разразиться бурными рыданиями.

– Еще чего, даже не подумаю, – усмехнулся он. – Давай выкладывай, а то взорвешься. – Он прижал ее затылок к своему плечу, другой рукой погладил по щеке. – Машенька, почему тебе так тяжело? Отчего тебе больно, милая?

И Маша, не желая того, расплакалась. Слезы лились по щекам. Егор их утирал ладонями, а она рассказывала ему об Аське, о ребятах, их Северном клубе, о музыкантах из группы «Эльдусто», о том, как она сначала приобрела друзей, а потом всех их растеряла в одночасье. Он молчал и слушал. Ни разу не перебил, дал выговориться. Потом отвел ее в ванную, умыл, усадил за стол на кухне, заварил чай. Она почувствовала себя гораздо лучше и, пожалуй, даже свободнее. Словно пружина, давно уже сжатая внутри ее, вдруг расправилась и растворилась. Ей было по-прежнему грустно, но уже не больно. Пила горячий чай маленькими глотками, смотрела, как Егор собирается на работу. Ей не хотелось его отпускать. Тем более на всю ночь. Но что поделаешь, если человек работает за барной стойкой? Он уже натянул куртку, чмокнул ее в щеку на прощание и направился в прихожую. Сейчас он казался ей самым близким человеком на свете. Человеком, разделившим с ней всю ее жизнь. Он не такой благовоспитанный, как англичанин Александр, в нем нет столько внутренней силы и уверенности, как в Боброве, но сегодня он согрел ее душу.

– Спасибо, – прошептала вслед ему Маша и улыбнулась.

В офисе сэра Доудсена ждал неприятный сюрприз.

– Вам звонила невеста, – беспристрастным, как у судьи, тоном сообщила Варя. – Три раза.

– Хм… – Он опустился на соседний стул и уставился в стену.

– Кажется, она очень волновалась. Я и так то плохо понимаю английский, а вы англичане еще так говорите, что моя учительница в языковой школе Зулмат Гаданфарафовна меня бы линейкой по голове за такое произношение отходила. Но леди пока еще Харингтон все время вздыхала и требовала вас к телефону. Кажется, у нее что-то случилось.

– Может Темза внезапно обмелела и ежегодный заплыв отменили… – с мечтательной грустью предположил Александр, но поймав недоуменный взгляд секретарши сдвинул брови, – Не берите в голову. Спасибо, что держали тут оборону. Кстати, а где все?

– У нас же теперь полно заказов. Менеджеры разрываются на части. Игорь в командировке в Иванове, Славка на таможне, а ваш зам – только сам и знает, где его черти носят. Помяните мое слово, очень скоро он оттяпает все ваше дело, – угрюмо подытожила она. – Оглянуться не успеете, как начнете плясать под дудку самого Бессмертного.

– Откуда такие неутешительные прогнозы? – поинтересовался он, разглядывая плакат с изображением будущего политика Карпова, красовавшийся на стене.

В плакате том произошли неприятные взгляду перемены.

– К нам часто заходят странные типы, ведут какие-то секретные переговоры в вашем кабинете. Сэр Доудсен, вы меня простите, но только слепой не заметит, что Виталик – это человек Бессмертного.

– Спасибо за откровенность, – он усмехнулся. – Но лучше держать врага перед глазами.

– Так вы же на него и не смотрите. Вы понятия не имеете, что у вас под носом делается. Игорь вчера звонил из Иванова, такого порассказал! Вы знаете, что машины фирмы Speed проходят таможенный досмотр на границе?

– Разумеется, – кивнул Александр. – А как же еще?

Секретарша невесело улыбнулась:

– В Иваново ничего не приходит, кроме хозяйственного мыла производства 1980 года. И больше никакой гуманитарной помощи!

– Но экспедиторы.

– Нет никаких экспедиторов. Ваша фирма широко известна во всей Европе. Ей доверяют. А шоферы и не знают, что груз на таможне просто меняют. Ставят ящики с той же маркой, но с другим наполнением. Гуманитарная помощь идет налево, понимаете? Две партии уже пришло с мылом.

– Но ведь Карпов стал лицом этого проекта. Он рискует своей честью. Надо довести до его сведения!

Варя скривила губы:

– Рискует честью? Мы же о русских политиках говорим! Нет у Карпова никакой чести. Так что ничем он не рискует. Он сам эту схему с гуманитаркой замутил.

Сэр Доудсен еще раз внимательно оглядел портрет политика.

– Знаете, Варя, – проговорил он задумчиво, – кажется, агитплакат как форма борьбы с недостатками был очень популярен в начале прошлого века. Удивительно, но жизнь в который раз напоминает, что новое – это хорошо забытое старое. Странное чувство юмора у старушки. И все-таки вы не правы, пририсовав эти мерзкие рога и копытца уважаемому человеку, лицу нашей компании. Он и без них, знаете ли, весьма непрезентабелен. Но он ни при чем. В конце концов, нет вины человека в том, что он родился недалеким. Это я и о себе тоже. Попробую исправить положение.

Молодой аристократ сжал набалдашник трости в пальцах и поднялся.

– Позвоните невесте, – машинально напомнила ему немало удивленная секретарша.

– Обязательно. А вы займитесь поиском новых сотрудников и нового офиса. Нас явно мало, и нам тесно, чтобы вступать в активные боевые действия.

– Хотите нанять братву? – сощурилась Варя.

– Боже упаси! – Он замахал рукой. – Только менеджеров и нового секретаря.

– А я? – растерялась девушка.

– А вы… – Он мягко ей улыбнулся. – С этого дня вы мой второй заместитель. Потерпите, скоро все наладится. И вы будете гордиться тем, что работаете на нашу компанию.

– Или нашего наивного босса пришибут, – мрачно сказала Варя, когда дверь за ним захлопнулась.

Всю неделю Маша работала на износ. Запись в студии и бесконечные репетиции выматывали ее до того, что она уже не понимала, нравится ей жизнь певицы или нет. Однажды поймала себя на мысли, что при виде студийного микрофона поутру ее начинает подташнивать.

– Это беременность, – пошутил звукорежиссер Федя. – Беременеешь успехом. Скоро разродишься.

Маша на это только вздохнула. Она чувствовала иное – она превращалась в машину по извлечению правильных звуков, интонаций и движений. Правильных с коммерческой точки зрения. Теперь она точно знала, как должна встать перед микрофоном, с каким чувством взять ту или иную ноту, как повернуть голову, как взмахнуть рукой, чтобы понравилось зрителю.

«Понравишься зрителю, на тебя будут покупать билеты, нет – не будут, – звучали в ушах слова Боброва. – Так или никак».

И, к ее большому сожалению, она понимала: он был прав. Как ни крути, а в наши дни все зависит от того, купят тебя или нет.

– Словно весь мир на панели, – пожаловалась она ему, – Все мысли заняты лишь одним – продать себя подороже.

На это он только хмыкнул, по-отечески похлопав ее по плечу, и пробормотал:

– Добро пожаловать во взрослую жизнь, детка. Снимай свои розовые очки и вешай на грудь ценник. Я с таким уже добрый тридцатник лет таскаюсь. Пока тебе это неизвестно, потому что не грозит, но рано или поздно ты поймешь: самое страшное не то, что весь мир продает и покупает, самое страшное стать уцененным товаром. И ты как уж на сковородке начнешь вертеться только для того, чтобы не попасть на распродажу.

Перспектива Маше не понравилась. Однако пришлось признать: Серж и в этом был прав. Когда-нибудь каждый человек испытывает на себе эту «уценку». И разницы между певцом или адвокатом не существует. Приходят свежие силы, молодые специалисты, а ты, со своими знаниями и опытом, стараешься выкрутиться, чтобы удержаться на плаву. И удается это немногим – самым сильным и изворотливым. Остальные тонут, чтобы прозябать на дне жизни. Нет, не на «горьковском» дне, конечно, а на дне своих воспоминаний, когда ты понимаешь, что все яркое и замечательное уже в прошлом.

Впрочем, разговорами о жизни ее Серж не баловал. Встретились они лишь однажды в его офисе. Там он познакомил ее с будущим режиссером ее клипа – немногословным латышом, специально выписанным для нее в Москву. Хендрик, так его звали, заставил фотографа снять ее со всех сторон и отправился назад в Ригу «думать над концепцией клипа».

– Песня ему понравилась, – сообщил меценат, довольно потирая руки. – Это уже полдела.

Отношения же с Сержем у Маши, как ей казалось, окончательно разладились. Он держался с ней куда сдержаннее, чем раньше, но уж лучше бы грубил и орал, чем говорил холодно, сквозь зубы. Наверное, ему по какой-то причине было невыносимо ее видеть. А может быть, у него, как обычно, обострились какие-то неприятности в бизнесе. Ведь надо же учитывать, что певица Маша Иванова – это скорее его хобби, нежели смысл жизни.

Александр вообще на целую неделю исчез с ее горизонта. Он не звонил и не появлялся ни в студии, ни в репетиционном зале, сама же она как-то не решалась набрать номер его телефона. Да и Егор работал чаще, чем ей хотелось бы. Он редко оставался на ночь, еще реже удавалось встретиться днем.

– Такое впечатление, что ты круглосуточно работаешь в своем баре, – однажды надулась она.

– Милая, – он прижал ее к себе и погладил по голове, – я стараюсь выбраться из-за стойки. Мне, видишь ли, надоело жонглировать бутылками и смешивать коктейли. Пытаюсь продвинуть собственное дело. Это первая причина. А вторая… – Он улыбнулся и чмокнул ее в ухо – Я должен соответствовать. Моя подружка без пяти минут звезда. Куда лучше, если ее бойфренд будет бизнесменом, чем барменом.

– Какая чушь! – возмутилась она. – Мне плевать, чем ты занимаешься.

– Это пока о тебе журналисты не знают. А как начнут вспыхивать камеры при каждом твоем появлении, когда твои богатые поклонники примутся забрасывать тебя дорогущими корзинами с цветами, ты мне еще спасибо скажешь.

Одним словом, последнюю неделю Маша провела практически в одиночестве и в трудах праведных. А во вторник решила немного развеяться. Вернее, даже и не она, а Егор предложил. Он появился неожиданно, вытащил ее из репетиционного зала и глянул с укоризной:

– Долго ты себя еще пылью будешь травить? Может, отдохнешь немного?

– Спятил? – удивилась она, оглянувшись на двери зала, где ее ждали хореограф Вовик и ребята из кордебалета.

– Ну сколько можно. – Он обнял ее за плечи и повел по коридору. – Ты с утра до вечера пашешь, как лошадь.

И ты совсем забыла, что уже вовсю работает выставка, где твой друг Коля выставил свою картину. Ты не хочешь его поддержать?

Она подняла на него глаза и охнула:

– Ты просто чудо! У меня из головы вылетело!

Он скромно потупился и пожал плечами:

– Просто я хорошо справляюсь с обязанностями бойфренда. Слушай, когда выведешь меня в тираж, может, примешь в личные секретари?

– Дурень! – Она легонько стукнула его по руке и помчалась в зал отпрашиваться у Вовика.

В Дом художников на Крымском валу они попали почти под закрытие. Влетели на второй этаж и лихорадочно огляделись. Народу было немного.

– Маша? – удивился Коля и, отлепившись от стены, пошел ей навстречу, совершенно недопустимо разглядывая. – Как ты изменилась!

Она уже и забыла, что с ней здорово поработал стилист. Что спортклуб и солярий стали ее образом жизни, что одежда на ней из дорогих магазинов и что Егор, держащий ее за руку, похож скорее на супермодель, нежели на бармена. Художник же выглядел как и прежде, если не считать, что его распирала гордость. Распирала настолько, что Маше показалось, сейчас на нем его неизменный свитер разорвется. Она представила парней друг другу и, не давая времени на обмен любезностями и пустой разговор, дернула Колю за рукав:

– Веди, показывай свой шедевр.

– Ходить далеко не нужно. Картину видно из любой точки этого зала, – пафосно растягивая слова, проговорил он и широким жестом указал на внушительных размеров полотно, висящее на противоположной стене.

Все надолго замолчали, рассматривая работу.

– Что скажешь? – наконец не выдержал Коля. – Это ужасно?

По тону было понятно, что сам он именно на такой эффект и рассчитывает. Маша хлопнула глазами. Более отвратительного зрелища ей еще не доводилось видеть. И дело было не в банальности сюжета: голая Катька лежала на диване, покрытом шкурой леопарда в позе Данаи Рембрандта. Правда, Катька была куда костлявей натурщицы знаменитого мастера. Может быть, поэтому кулон Ирмы Бонд, много преувеличенный в размерах автором работы, смотрелся на ней как сверкающий булыжник. Одним словом, не заметить его было нельзя. Ужасали в картине излишне густые краски, словно художник нарочито выделил каждую деталь. Одним словом, полотно «орало во всю глотку» излишками. А огромная позолоченная рама только усиливала впечатление.

– Ну, я бы сказала… – замялась она, стараясь не встретиться взглядом с художником.

– Круто! – неожиданно выступил Егор, и в голосе его слышалось неподдельное восхищение. – Это же истинный кич. Отсутствие какого-либо вкуса. Другими словами, абсолютная безвкусица. Это хаос порядочности, это космос. Космос! И название хлесткое «Дурная в мехах». Потрясающе! Поздравляю! – Он энергично встряхнул руку польщенному автору.

– Да, это мой стиль, – самодовольно заявил тот. – Я наконец-то нашел, что искал. Свой стиль! Свою нишу. Свою руку, свои краски. Эта работа – мой первый шаг. Конечно, не все еще удалось.

«Господи, куда же еще хуже?» – в ужасе подумала Маша.

– А что говорят специалисты? – Она сделала над собой усилие и улыбнулась, притворившись, что всецело присоединяется к мнению Егора.

– Понимаешь, – с жаром заговорил Колька, – моя работа вызывает одну реакцию у всех – шок. Длительный. Это очень хорошо. Есть работы, которые ничего не вызывают. Оглядись. Что ты думаешь вон о той ерунде? Поле, цветочки… Дрянь. Я уж молчу вон о тех яблоках в солнечных лучах. А справа висит что за гадость? Вычурно, претенциозно, но пусто. Правда? А моя картина притягивает. Создается ощущение, что она висит в зале одна. Не так ли?

– Точно! – с энтузиазмом поддакнул Егор.

– Вот! – Колька занес над головой указательный палец. – Потому что она талантлива. Да, она написана в новом жанре, но она притягивает! И это главное. Специалисты примерно так и говорят. Ну… – Тут он опустил руку и закончил уже куда тише, – Когда перестают твердить: «Какой ужас» и «Какой кошмар».

В этот вечер Маша вышла из Дома художников с ощущением, что ей никогда не понять людей, которые хотя бы два года занимались в художественной школе.

Глава 12

У Александра тоже выдалась непростая неделя. Неделя постоянных встреч, ругани с будущим депутатом Карповым, предвыборная платформа которого теперь в глазах англичанина, слегка пообтесавшегося в российских деловых кругах, выглядела полным блефом. Неделя перебранки с Бобровым, который никак не желал ему содействовать, неделя переустройства офиса филиала. В наборе сотрудников и выборе здания для офиса он полностью положился на Варю, однако документацией пришлось заняться самому. Его неприятно удивили некоторые подробности сделок, как он понимал, лишь частично всплывшие в документах. Виталий – его зам – поработал на славу. А вот на чью​ осталось для него загадкой. Трудность заключалась в том, что большинство договоров подписал Александр, но деловые контакты были в руках заместителя.

«Не будешь отлынивать от работы, профан,​ – поминутно ругал себя сэр Доудсен.​ – Занялся не своими делами, раскрывал чужие секреты, а своя, то есть дядюшкина фирма почти потонула. Ее чуть было не опозорили».

Дело приобрело серьезный оборот. Если он не предпримет каких-то шагов, то репутация компании Speed пострадает не только в России, но и во всей Европе, что, разумеется, куда страшнее.

И всю неделю Александр предпринимал эти шаги, он лично встречался с компаньонами, заново налаживал маршруты, искал новые возможности. Единственным опасным тупиковым делом к концу его трудов оставалась доставка гуманитарной помощи. Он не знал, как избежать подмены груза на таможне.

В среду утром он поднялся как раз с ощущением, что не видит выхода из сложившейся ситуации. Его обложили со всех сторон. Если он начнет кампанию по оглашению безобразий с подменой гуманитарной помощи на хозяйственное мыло, то обвинят его. Причем тут же взорвется пресс-служба таможни, да и ивановские чиновники, которые, как догадывался аристократ, получают неплохую мзду за молчание, перестанут молчать. Ему намылят шею все, кому не лень.​ Он даже начал подумывать, а не применить ли ему метод​ Дж. Росмонда, навязанный ему Ви? Может, холодный душ очистит​ его​ мозг от всего ненужного, и решение появится само.​ Но звонок в дверь прервал этот едва начавшийся процесс возрождения и перехода к здоровому образу жизни. Наверное, Дж. Росмонд сжал кулаки в бессильной злобе. В квартиру его, как всегда без приглашения или хотя бы уведомления о визите, ввалился кошатник Борис Климов.

–​ Привет, привет!​ – радостно пропыхтел он.

И водрузил на журнальный столик огромную дорожную клетку с Варфоломеем. Постучал по ней, промурлыкав несколько ласковых фраз своему любимцу​ и только после этого глянул на хозяина дома. В глазах его светилось всеобожающее добродушие абсолютно счастливого человека.

–​ Только что из аэропорта, даже вещи в квартиру не закинул,​ – сообщил он оторопевшему Александру.​ – Не хочу Вафочку выпускать, я ненадолго.

–​ Вафочку?​ – переспросил сэр Доудсен, с сомнением глянув на клетку, которую целиком заполонил огроменный серый котяра.

–​ Ха!​ – Лысый череп Климова налился краской, став похожим на перезрелый помидор.​ – Ты знаешь, кто придумал ему это прозвище? Виолетта! Да, да. Она его назвала Вафи. Ты не поверишь, у моего Варфоломея от этого прозвища улучшилось настроение. Леди Харингтон, эта умнейшая женщина, быстро поняла почему. Веришь ли, она читала, что коты и вообще все животные лучше переносят короткие клички, состоящие из двух слогов, которые оканчиваются на "и". И не правы те хозяева, которые называют своих котов, ну и прочих животных как-то вычурно. Беатриче там или Сигизмундия. Теперь-то я понимаю, это красиво, но для ушей животного, а особенно кота, неприятно. Теперь я понял, а тогда у нас с леди Харингтон была длинная дискуссия. Виолетта – ангел, сразу приняла мою сторону и держалась ее до последнего. Пока сам доктор Уинсли не подтвердил предположение ее матери.​ Представь, как только я начал звать Варфоломея Вафи, он тут же перестал шевелить ушками. Даже когда третьего дня была жуткая гроза, собаки выли за окном и птицы так и метались у земли, так и метались. А моему Вафи хоть бы хны. Он вообще всю поездку был в прекрасном расположении духа. Только слегка взгрустнул, когда прощался с Виолеттой!

Александр, обессилев от потока слов, извергаемого кошатником, рухнул в кресло. У него сдавило виски.

Климов расценил это как предложение и сам плюхнулся в соседнее.

–​ Хочу тебе сказать,​ – он вдруг заговорил тише и проникновеннее,​ – я понимаю твои чувства к Виолетте. Не думай, я понимаю и всячески одобряю твой выбор. Она – чудесная девушка. Да что там чудесная,​ – он хлопнул ладонью по колену,​ – превосходная! Тебе повезло, приятель! Истинно повезло! Просто нечеловеческое везение – заполучить в жены такую девушку.

–​ Благодарю,​ – проскрипел сэр Доудсен, который прекрасно существовал без напоминаний, что с некоторых пор он является женихом Ви.

–​ Нет, правда. Кстати, она передает тебе привет и весьма сожалеет, что ты так редко ей звонишь.

–​ Она тоже меня не балует,​ – ответил Александр.

–​ Она же девушка!​ – наставительно проговорил кошатник.​ – Она ждет до последнего, а потом может и обидеться. ​ Прискорбная, доложу я тебе, ситуация. Но Виолетта – она просто святая. Она постоянно рассказывала о тебе, о том, какой ты замечательный, какой добрый, умный, честный, одним словом, я у тебя как раз поэтому.

–​ Поэтому, почему?!

–​ Ну, видишь ли… – смутившись, замялся Борис, однако сделал над собой усилие, снова хлопнул ладонью по колену и продолжил, —​ Она меня сильно вдохновила. И я решил, что должен тебе помочь. Ты совсем один в чужой стране. И на плечах у тебя абсолютно гиблое дело. Вот, думаю, нужно такому хорошему человеку помочь. Тем более что я ведь тебе обязан. Очень сильно обязан. Ты предупредил меня о салфетках, о всех этих тонкостях этикета…

–​ Но, насколько я помню, мы квиты.

–​ Это-то да, но все-таки… Я же не знал, что все так здорово получится. Я ведь произвел впечатление. Я был великолепен за столом. Да моя мама разрыдалась бы от гордости, если бы увидела. Так что выкладывай, друг, выкладывай все без утайки. Я пришел тебе помочь, и баста. Не уйду, пока не сделаю для тебя что-нибудь полезное.

Александр уже было потянулся за тростью, дабы привести в чувство разгоряченного визитера, но передумал. Новоявленный Дон Кихот действительно мог ему пригодиться.

–​ Насколько хорошо вы знаете компанию Бессмертного?​ – осторожно поинтересовался он.

–​ Ты чо, брат!​ – радостно воскликнул тот.​ – Я по ней диссертацию могу написать. Он же мой конкурент.

–​ Интересно, кому он не конкурент? ​ Ну, да ладно. Мне бы хотелось кое-что ему продать.

Климов прищурился:

–​ Так, чтобы хозяин пока не знал? Так сказать, товар – инкогнито?

–​ На вашем языке «кот в мешке»,​ – усмехнулся сэр Доудсен.

–​ Хорошая шутка,​ – оценил кошатник.​ – Будем действовать через подставные фирмы. Есть у Бессмертного такая слабость – заводить кучу фирм-спутников, которые самостоятельны в юридическом смысле слова, но на деле входят в его концерн. Сеть этих фирмочек, выполняющих всякую мелочь,​ – это его конек.

–​ Но ведь они должны сообщать о происходящем в центр.

–​ Знаешь,​ – задумчиво изрек кошатник,​ – в большом стаде всегда найдется пара-тройка больных овец. Чем больше стадо, тем больше больных овец. От этого не уйти. ​ За таким количеством фирм трудно вести надлежащий контроль. Где-то в Сибири или в Саратове обязательно сыщется конторка, про которую уже давным-давно забыли. Открыли ее для какого-нибудь левака ​ года два назад, дело сделали, а закрыть поленились. А потом все быльем поросло. Но люди-то там работают, и документы, свидетельствующие о причастности Бессмертного к ней, в полной сохранности. Так что нужно эту конторку только отыскать да прикупить того человечка, который там сидит. Наверняка обиженный, что центр его забыл.

–​ Но я должен что-то сделать для вас взамен,​ – предположил Александр.

Борис только руками на него замахал:

–​ Да ты чо! Я ж от чистого сердца. И потом,​ – тут он кашлянул,​ – не все тонкости этикета мы еще изучили, ведь так?

​

Маша ввалилась в квартиру уже за полночь. Близились съемки клипа, и, чтобы не затягивать работу перед камерами, Вовик гонял ее и кордебалет до самой ночи. Пришлось отменить спортклуб с массажем и солярием. Правда, о последнем решении Бобров отозвался раздраженно:

–​ Народу не танцы ваши нанайские нужны, а твоя смазливая, загорелая рожа.

В последние дни он был очень груб с ней. Маша едва не плакала после каждого их разговора. Он вполне спокойно и вежливо общался и с Вовиком, и с Игнатом, и даже с ребятами из танцевальной группы. Но что касается солистки, ​ на нее он неизменно смотрел с плохо скрываемым раздражением. Это в лучшие дни. В худшие ​ с откровенной злостью. За малейший проступок он распекал ее так, словно она виновна, по меньшей мере, в третьей ​ мировой войне. Оступилась, когда танец показывали на днях, так такое началось – Серж ее с грязью смешал. Обозвал «коровой на ходулях», «каргой», «толстухой» и «неумехой».

Немного спасал ситуацию Егор. Теперь он старался встречать ее с репетиций. Когда мог, но часто не получалось – все время отнимало новое дело. Какое ​ пока он не говорил. Скрывал, чтобы сюрприз сделать.

Александр звонил пару раз, спрашивал, как жизнь, сочувствовал, что ей приходится так много работать. Пытался пригласить ее в Третьяковку. Так смущался, несчастный! Объяснял, что невеста настаивает, чтобы он туда сходил. Мол, желает видеть у алтаря высококультурного человека.

«Дурочка какая-то,​ – возмутилась про себя ​ Маша.​ – Можно подумать, Александр ​ без Третьяковки недостаточно культурен. Бред! Ей повезло, можно сказать, а она еще веревки из него вить пытается. И как это такие замечательные мужики все терпят! Наверное, она красавица писаная».

Сегодня Егор не пришел, у него была смена в баре. Маша рухнула на диван, включила телевизор, вяло размышляя, стоит ли подниматься, тащиться на кухню и готовить ужин, когда даже на первый пункт из намеченного плана сил не было. На экране кто-то стрелял, кто-то кого-то лупил по физиономии, приговаривая: «Будешь знать, мать твою, будешь знать!» В общем, проникнуть в суть драмы ей не удалось. На другом канале беспристрастный диктор оглашал новости, на третьем дружная семья разом пила не то йогурт, не то молоко, рассказывая зрителю, как это вкусно. Маша не поверила, переключила. ​ Так и нажимала бы на кнопки пульта совершенно бесцельно, если бы телефон не зазвонил. Поднимая трубку, она ожидала услышать кого угодно: раздраженного Боброва, усталого Егора, вежливо извиняющегося Александра, но только не хриплый, измученный голос Кольки.

–​ Маша, ты?​ – как-то вяло поинтересовался он, словно набирал номер наугад, совершенно не ожидая, что ответят.

–​ Я… – почему-то она растерялась.

–​ Ты дома?

–​ Нет, в метро еду,​ – съязвила она, –​ Ты же на мой домашний позвонил!

–​ Это хорошо,​ – он как-то странно икнул и, охнув, прошептал, ​ —​ Маш, у меня большие проблемы.

–​ Что?! Какие проблемы?​ – Она ничего не понимала, но голос его ей не понравился. Он был каким-то неестественным, странным. Таким он не говорил никогда.

–​ Слушай, ты не могла бы привезти тот кулон, ну, ты помнишь, который Аська носила?

–​ Сейчас?!​ – Она машинально глянула на часы, стрелки показывали половину первого.

–​ Я понимаю, что поздно, но худсовет выставки выдвинул условие,​ – заговорил он бодрее.​ – Понимаешь, нужно переписать этот чертов кулон. До завтра. Иначе картину снимут с аукциона.

–​ Как это?​ – удивилась она.

–​ Да, говорят, он не в стиле. В общем, я с ними согласился. Звоню тебе с четырех вечера, и все мимо. Очень нужно, ну, пожалуйста. Ты поняла, какой кулон?

–​ Перестань говорить так, словно у меня их дюжина,​ – огрызнулась она.​ – Как они могут диктовать тебе свои условия? Это же твоя работа. Ты это украшение видишь таким, каким изобразил. Почему ты должен что-то переделывать из-за критики какого-то там знатока. Это нелепо, подумай сам!

–​ Знаю, знаю,​ – поспешно согласился он.​ – Но они действительно имеют право диктовать условия. Тут на карту многое поставлено. Для меня это целая жизнь, другая жизнь, понимаешь? На аукцион выставляют только победителей. А моя работа не победит, если я не перепишу кулон. Теперь ясно? Аукцион – это огромные деньги. Я смогу поехать во Францию, в общем, помоги мне, пожалуйста.

–​ Может, ты сам прие…

Он ее резко перебил:

–​ Нет-нет, обязательно сегодня, пожалуйста, это важно. Договорились? Ты сможешь его сейчас забрать?

–​ Забрать?!​ – Она окончательно перестала понимать смысл происходящего. С чего это Колька решил, что кулон она хранит не дома.

–​ Скажи, что сможешь,​ – взмолился он.

–​ Ты сошел с ума,​ – отрезала Маша, поняв, что непременно должна поехать к сбрендившему художнику.​ Только по пути заедет в аптеку и купит что-нибудь успокоительное. Эта выставка его доконала. Нашел свой стиль, истерический! – Ладно, я привезу тебе кулон. Только не плачь.

Она положила трубку и поднялась с дивана. Странный был разговор. И просьба у Кольки странная. Хотя, с другой стороны, мало ли что бывает у людей. У одних сумасшедший продюсер со своими нереальными требованиями, у других худсовет, тоже, кстати, не вполне вменяемый. Могли бы хоть за день предупредить. Картина висит неделю, а они только накануне оглашения результатов спохватились. Она открыла нижний ящик комода, вытащила из-под белья маленькую коробочку, открыла ее. От макушки до пяток по телу пробежала дрожь. Камень холодно сверкнул в стоваттном луче электрической лампочки.

«Почему он говорил так странно? Почему он сказал, что кулон я храню в другом месте? И почему он вспомнил про Аську? Ведь при нем я отдавала кулон Катьке. И первое, что он должен был сказать, если речь зашла об этом чертовом украшении, так это примерно:​ «Помнишь кулон, который ты нам с Катькой одолжила и который я изобразил на картине?». ​ Почему же он заговорил про Аську? Она кинула коробочку на диван, заходила взад-вперед по комнате, размышляя. Сердце бешено колотилось, в висках стучало, руки тряслись. Она вдруг остановилась у окна, задернула тяжелые гардины. Замерев, попыталась понять причину своего взвинченного состояния. И, наконец, сообразила – ей страшно. Безумно страшно. Что-то в разговоре с Колькой было не так. Да и не что-то, а все не так. Голос у него был странный, смысл речей – и того удивительнее. Он словно намекал ей на что-то. На какую-то опасность. ​ Господи, ну конечно! Аська. Колька пытался сказать, что и он, и Маша из-за этого кулона находятся в смертельной опасности. Что у него есть последний шанс – позвонить ей и попросить привезти вещь. Скорее всего, в квартире художника ее ждут убийцы Аськи, которые разыскивают кулон Ирмы Бонд по всей Москве.​ Каким чудом они вышли на Кольку? Чудом! Да он же его написал на холсте! Идиотка, вот она кто! Ей нужно было предупредить Колю после убийства Аськи, чтобы он ни под каким видом не выставлял картину на всеобщее обозрение. Но она не сообразила. Да что там говорить, она вообще выкинула из головы, что Колька собирается выставлять именно картину с кулоном.​ А, теперь он в смертельной опасности. Наверное, и говорил с ней под дулом пистолета. И придумал версию, будто бы она хранит кулон в неведомом ему месте, а не у себя дома, только чтоб убийцы к ней не приехали. Из этого следует, что он ее спас, а теперь ждет ответных действий от нее. Если она не приедет к нему, те, кто сейчас держит дуло у его виска, Колю убьют. А потом начнут и ее разыскивать. И теперь для них это несложно. Что ей делать? Что?! К кому обратиться за помощью? Она схватила телефонную трубку, набрала номер Боброва. Сначала мобильный – «абонент временно недоступен», потом домашний – длинные гудки. Звонить в милицию? И что она скажет уставшему дежурному, вяло отвечающему на сто звонков в час? «Ах, не могли бы вы составить мне компанию и прокатиться на другой конец города, потому что мне кажется, нет, я не вполне уверена, но…» – на этом месте он, скорее всего, повесит трубку. Она позвонила в бар, хотя и не понимала, чем может ей помочь Егор. Ей ответили, что сегодня не его смена. ​ Значит, ко всему прочему он ее еще и обманывает. ​ Или может быть, он мчится к ней на всех парах? Но есть ли у нее время для ожидания? Долго ли будут терпеть те, кто сейчас в гостях у Кольки?