Текст книги "Марк Твен"

Автор книги: Анна Ромм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Даже столь малопоэтичный предмет, как дохлая кошка, в руках Тома и Гека становится источником захватывающе острых ощущений, орудием, при помощи которого можно приподнять завесу, скрывающую бесконечно увлекательные тайны жизни. В самой дохлой кошке, конечно, нет ничего таинственного и загадочного, но зато она может служить средством лечения бородавок.

Впечатление внезапного и радостного первооткрытия производит и любовь Тома и Бекки. Традиционное представление о любви как о поэтическом чувстве в книге Твена дополняется еще одним, несколько неожиданным нюансом. Любовь Тома Сойера не только поэтична, но и в высшей степени интересна. Его роман с Бекки Тэчер – это чудесная, увлекательная игра в любовь, за перипетиями которой сами участники следят с захватывающим интересом. Играть в любовь весело, и не случайно именно это слово приходит в голову Тому, когда он знакомит Бекки с правилами новой для нее увлекательной игры:

– Ах, как хорошо! Никогда не слыхала об этом.

– Ох, это так весело! Вот мы с Эмми Лауренс… (4,62).

У этих диалогов есть особый, иронический подтекст, и средством проникновения в него служит их юмористическая окраска. Функции юмора в романе разнообразны, и одна из них состоит в реализации его общего критического задания.

Возникая на линии стержневой антитезы романа, юмор в форме осторожной и ненавязчивой выполняет важную роль в развенчании обывательских ценностей. Вспышки комизма в «Томе Сойере» рождаются, словно электрические искры в результате соприкосновения двух бегущих рядом проводов. Скрытая, а иногда и явная соотнесенность взрослого и детского то и дело ведет к возникновению глубоко комических ситуаций, внутренний смысл которых раскрывается благодаря их юмористической интерпретации. Наивное сознание Тома Сойера становится фильтром, сквозь который просеивается жизненный опыт старшего поколения, и итог этой фильтрации чаще всего оказывается неблагоприятным для этого последнего. Сам того не понимая, Том проникает в тщательно скрываемые тайны взрослых, в существовании которых они не признаются себе самим. Так, простодушное ребяческое сопоставление церкви и цирка (цирк оказывается гораздо интереснее церкви) несомненно таит в себе некий взрывчатый потенциал. Хотя мальчики и не подозревают о сатирической остроте этой аналогии, в ее основе лежит ироническое указание на то, что и взрослые тоже «играют». Иронически обыгрывая эту полуосознанную мысль своих героев, столь естественную для детей, воспринимающих действия старших в категориях своего сознания, Твен демонстрирует убожество и мертвенность этой «игры», основой которой является притворство и лицемерие. Прихожане храма божьего только прикидываются, что им интересно слушать пастора, между тем как его проповедь погружает их в состояние летаргического оцепенения. «Игра» в религию враждебна жизни и природе. Недаром «природа», в лице своих представителей – пуделя и жука – вторгается в сонную одурь богослужения, к тайной радости всех его участников. Только при содействии этих скромных пришельцев из иного мира Том может выполнить свой религиозный долг и прийти к выводу, что и «проповедь может быть интересной, если внести в нее некоторое разнообразие». Так, сам того не желая и не сознавая, маленький герой романа выносит убийственный приговор церкви и религии. Но тщетно живой и веселый мальчик, обладающий чудесным даром оживлять все вокруг себя и из всего извлекать ощущение радости и веселья, пытается оживить мертвую рутину обывательского существования. Из уроков учителя, из проповеди священника, из учебников воскресной школы ничего нельзя извлечь, кроме невыносимой скуки, ибо эти «игрушки» взрослых людей, претендующие на абсолютную моральную и интеллектуальную ценность, безнадежно мертвы, гораздо более мертвы, чем дохлая крыса, из которой все-таки можно сделать предмет развлечения, особенно если привязать к ее хвосту веревочку и вертеть над головой. Вдохнуть жизнь в омертвелые «забавы» старшего поколения детям удается лишь тогда, когда они переводят их на свой язык и, подключая к своему игровому обиходу, преображают. Обычный для Твена прием отстранения привычного, как всегда, играет коварную роль в отношении к устоявшимся формам буржуазного modus vivendi.

Все обычные ситуации взрослой жизни, перенесенные в мир детей, подвергаются ироническому пересмотру. Вспомним, например, замечательную сцену покупки клеща, в которой покупатель Том и продавец Гек ведут себя, как заправские дельцы, по всем правилам совершающие акт купли и продажи. Гек, стремясь сбыть клеща по возможно более высокой цене, расхваливает достоинства своего товара, а Том, напротив, находит у него множество пороков и изъянов:

– Что возьмешь за него?

– Не знаю. Неохота его продавать.

– Ну и не надо. Да и клещ какой-то крохотный.

– Ну еще бы! Чужого клеща всегда норовят обругать. А для меня и этот хорош.

– Клещей в лесу пропасть. Я сам мог бы набрать их тысячу, если бы захотел.

– За чем же дело стало? Что же не идешь набирать?.. Ага! Сам знаешь, что не найдешь ничего. Этот клещ очень ранний. Первый клещ, какой попался мне нынче весной.

– Слушай, Гек, я дам тебе за него свой зуб… и т. д. (4,54).

Эта юмористическая сцена несомненно имеет второй, скрытый план: она представляет в неожиданно комическом свете обычные деловые отношения жизни взрослых.

С этой же целью Твен предлагает читателям реестр вещей, составляющих богатство Тома: двенадцать шариков, пустая катушка, ключ, который ничего не отпирал, пара головастиков, шесть хлопушек, одноглазый котенок, медная дверная ручка, собачий ошейник без собаки, черенок от ножа, четыре куска апельсинной корки и старая оконная рама.

В подтексте этой обстоятельной инвентарной описи скрывается мысль о том, что и богатства взрослых имеют столь же относительную ценность, как сокровища Тома, представляющие объект зависти всего младшего поколения санкт-петербургских жителей.

Некоторые сцены романа носят откровенно пародийный характер. Так, эпизод, в котором Бекки, впервые представ перед Томом, бросает к его ногам цветок, представляет пародию на одну из самых шаблонных ситуаций заурядного любовного романа. В книге Твена эта сцена кажется живой и очаровательной благодаря множеству юмористических деталей, которые автор вводит в повествование, например сообщая читателю о том, что Том берет драгоценный дар любви не рукой, а пальцами ноги и вследствие плохого знания анатомии хранит его не около сердца, а около желудка. Эти юмористические подробности не только необычайно оживляют изображаемую Твеном штампованную картину, но сообщают ей особый, иронический смысл, переводя стандартные литературные ситуации в какую-то новую и неожиданную плоскость.

Одним из художественных средств, при помощи которых писатель достигает такого результата, является речь действующих лиц романа. Язык героев романа с его диалектизмами, неуклюжими оборотами, с его наивной непосредственностью служит Твену мощным орудием для достижения комического эффекта…

– …Ты разве никогда не видел брильянтов, Гек?

– Насколько я помню, нет.

– Но у королей целые горы брильянтов.

– Так ведь я не знаком с королями.

– Где ж тебе! Вот если бы ты очутился в Европе, ты увидел бы целую кучу королей. Там они так и кишат, так и прыгают…

– Прыгают?

– Ах ты чудак! Ну зачем же им прыгать?

– Но ведь ты сам сказал: они прыгают.

– Глупости! Я только хотел сказать, что в Европе их сколько угодно. И конечно, они не прыгают, зачем бы им прыгать? Поглядел бы ты на них, там их тьма-тьмущая (4, 160).

Юмористическая окраска этого диалога создается именно благодаря необычным словосочетаниям, которые совершенно невозможны и немыслимы для взрослого человека. «Короли прыгают…» Наивное выражение Тома, столь типичное для словаря ребенка, вызывает в сознании читателя картину, явно несовместимую с традиционными представлениями о величии, могуществе и власти. К такому результату и стремится Твен. Уже здесь он пытается заодно с американскими обывательскими фетишами дискредитировать и европейские. Переоценка ценностей, предпринятая им в «Томе Сойере», стихийно толкала писателя на путь широких обобщений, подготавливающих появление его другой книги для детей – «Принц и нищий» (1882). Но место «Приключений Тома Сойера» в американской литературе определяется не только критической тенденцией этого романа.

Его негативный пафос неотделим от позитивного, и эта вторая сторона художественных свершений писателя, еще не очень заметная в его юмористических рассказах, в новой книге Твена приобрела значение ведущего конструктивного фактора.

Роль книги Твена как нового этапа в развитии художественного сознания Америки во многом заключалась в том, что она открыла новый источник поэтического в той самой жизненной прозе, поэтические возможности которой вызывали столь сильное сомнение у предшествующих и современных Твену американских писателей. Простая жизнь с ее будничными переживаниями, заурядными событиями, обыкновенным языком в интерпретации Твена стала неисчерпаемым источником поэзии.

Лирически чистая атмосфера романа создается при помощи прозаических средств. Подобно Аладину – герою известной восточной сказки, замечательный американский писатель вызывает могущественных духов при содействии дрянной старой лампы и ни на что не годного медного кольца.

Строительным материалом Твену служит и неправильная, с жаргонными словечками детская речь, и полосы грязи на неумытом лице Тома, и его смазанные салом башмаки, и ведро известки. Все эти прозаические явления в изображении Твена неожиданно приобретают подлинное очарование.

Утверждая поэзию и красоту чистого, свежего, неразвращенного сознания, Твен в своем романе показывает мир таким, каким его видит ребенок, – чистым, бесхитростным, наивным, с ослепительными красками и прозрачностью колорита. Необычайная ясность и четкость очертаний свойственна всем предметам этого мира: и «маленькому зеленому червяку, который ползает по мокрому от росы листу, время от времени поднимая на воздух две трети туловища, точно принюхиваясь», и ветхой деревянной церковной ограде, которая местами наклонилась внутрь, а местами наружу и нигде не стояла прямо; и мухе, которая «то потирала сложенные вместе лапки, то охватывала ими голову и с такой силой чесала ее, что голова чуть не отрывалась от туловища, а тоненькая, как ниточка, шея была вся на виду, то поглаживала крылья задними лапками и одергивала их, как будто это были фалды фрака».

Все эти незатейливые картины встают перед глазами читателя с такой отчетливостью, как будто он видит их в первый раз. Глядя на мир глазами Тома, читатель вместе с героем романа открывает его заново, обнаруживая в нем какое-то живое и неожиданно яркое содержание.

Открытие, сделанное Марком Твеном, имело большое значение не только для детской, но и для всей американской литературы в целом. Сквозь бесхитростные, лирически чистые образы книги Твена просвечивала большая, творчески плодотворная мысль: мысль о поэзии и красоте внутреннего мира здорового, неиспорченного человека. Поэтому «Приключения Тома Сойера» стали одной из тех книг, которые открывали перспективы художественного развития перед прогрессивной американской литературой, стоявшей в преддверии критического реализма.

Всей логикой своего романа, всей системой его художественных образов Твен подводит читателя к мысли, что жизнь может быть чудесной, увлекательной, что чудеса скрыты в обыкновенных чувствах и отношениях людей.

Юмористически обыгрывая наивность детского восприятия жизни, равно как и относительность и условность жизненных представлений взрослых людей, Твен в то же время утверждает красоту и поэзию жизни как нечто несомненное и объективно существующее.

Эта тема, являющаяся подспудным мотивом всего романа, в особенно ясной и наглядной форме утверждается в описаниях природы, щедро рассыпанных по страницам романа. Совершенно свободные от характерной для романа юмористической интерпретации, они являют собою вершину «руссоизма» Марка Твена.

Чудесной атмосферой свежести и поэзии овеян эпизод, рассказывающий о пребывании мальчиков на острове Джексон, где они, освобожденные от всех утомительных и докучных обязанностей цивилизованных людей, живут единой жизнью с природой.

Твен имел основание называть свое произведение «гимном в прозе». Его роман – это гимн человеку, гимн чудесной природе, гимн простой, здоровой жизни, богатой, яркой, глубоко поэтической. Маленькие герои Твена по самим особенностям своего возраста являются «поэтами действительной жизни» (как и сам автор книги).

Именно поэтому Тому и Геку Твен вручает клад, обладателями которого недостойны стать своекорыстные, жадные взрослые люди. Вся история с обретением клада дает прямое подтверждение правоты Тома и Гека, обосновывает правомерность их жизненной позиции. Они нашли клад, потому что хотели его найти и верили в его существование. Разве вся эта история не доказывает со всей непреложностью, что в жизни возможны чудеса и что увидит их только тот, кто в них верит?

Утверждая это, Твен показывает, какие неисчерпаемые сокровища скрыты в самых простых и обыкновенных людях. Доброта, великодушие, честность, чувства дружбы и товарищества для Твена являются естественными импульсами, свойственными свежему, неиспорченному, неразвращенному человеку. Эту мысль Твен раскрывает в одном из центральных сюжетных мотивов своего романа, в истории убийства доктора Робинзона, где Геку и Тому привелось сыграть такую значительную роль. Случайно оказавшись свидетелем мрачной кладбищенской драмы, Том после колебаний, вызванных страхом перед истинным убийцей доктора – Индейцем Джо, в конце концов решился открыть истину судебным властям и спас Меффа Поттера от угрожавшей ему виселицы. Эту победу над самим собой Том одерживает без всякого содействия взрослых людей. Моральные правила, внушаемые ему воскресной школой, не приходят на ум герою Твена, он подчиняется не этим мертвым догмам, а нравственному чувству, побуждающему его добиваться справедливости вопреки собственным эгоистическим интересам.

С особенной ясностью мысль о естественной доброте человека воплощается в эпизодах, связанных с Геком Финном. Беспризорному маленькому бродяге никто и никогда не объяснял, что такое нравственность и добродетель. Его воспитанием никто не занимался, и тем не менее он способен на великодушные и самоотверженные поступки. С риском для собственной жизни Гек спасает вдову Дуглас от страшной участи, уготованной ей обуреваемым жаждой мести Индейцем Джо.

Так, элементы традиционной романтики, связанные главным образом с линией Индейца Джо, приобретают совершенно особый смысл, становясь средством раскрытия основной гуманистической темы романа.

В детской книге совершенно нового типа Твен использовал и старые обычные приемы создания увлекательной фабулы со всеми необходимыми аксессуарами: таинственным убийством, мрачными злодеяниями, бегством, переодеваниями. Однако по существу и эта романтически условная линия романа имеет глубоко полемический смысл.

Направленная против «литературы воскресной школы», книга Твена в то же время полемизирует и с романтическими приключенческими романами. Как известно, произведения этого рода, изображающие в поэтическом свете приключения разбойников, пиратов, являются любимым чтением Тома Сойера. На всем протяжении книги Том Сойер и его друзья разыгрывают сцены из прочитанных ими произведений авантюрно-приключенческого жанра. Слова «убийство» и «грабеж» для Тома и Гека исполнены романтического очарования. Захлебываясь от возбуждения, они обсуждают планы предполагаемых набегов на караваны путников, нагруженные золотом и серебром. И тем не менее, исповедуя культ преступления в своих играх и фантазиях, Том Сойер испытывает ужас и отвращение, когда жизнь ставит его лицом к лицу с настоящим убийством – страшным и безобразным. Действуя согласно требованиям совести и чести, Том и Гек живут интересной, увлекательной и яркой жизнью и переживают приключения гораздо более занимательные, чем те, какие описываются в приключенческих романах.

Унылой добродетели воскресных школ и высокопарной романтике приключенческих книг писатель-демократ противопоставил высокое живое понятие человечности, показав, что источником гуманных чувств являются не проповеди священника и не палка школьного учителя, а естественные побуждения неиспорченного и неразвращенного человеческого сердца. В этом заключается огромное гуманистическое значение книги Твена, и этим во многом определилась сущность того переворота, который великий американский писатель произвел в американской литературе XIX в.

Разумеется, позиция Твена в «Приключениях Тома Сойера» была еще во многом противоречивой. Говоря о неисчерпаемых богатствах жизни, писатель не знает, как приобщить к ним взрослых людей. «Его тоска об исчезнувшем прошлом… неотделима от сознания его полной невозвратимости»[56]56
  Smith H.N. Mark Twain. Cambridge, Massachusetts, 1962, p. 75.


[Закрыть]. Идиллия в романе ограничена тесными возрастными рамками. Красоту и поэзию жизни он показывает сквозь восприятие ребенка, подчеркивая, что лишь возраст его маленьких героев является предпосылкой их мироощущения. Именно поэтому Твен не знал, как сложится жизнь его героев, когда они станут взрослыми людьми. Он полагал, что историю Тома Сойера можно продолжить в двух вариантах: в одном из них Том достигает высоких почестей, а в другом – попадает на виселицу. Каково должно быть естественное сознание взрослого человека и как этот человек будет жить в реальных условиях буржуазной Америки? На эти вопросы книга Твена не дает ответа.

Эта внутренняя противоречивость позиции писателя определялась тем, что в эпоху создания «Тома Сойера» Твен еще не до конца разбирался в социальных причинах конфликта «отцы и дети». Гуманистическая философия Твена, основанная на вере в добрую природу человека, распространяется не только на младших, но и на старших обитателей Санкт-Петербурга. Раскрывая ханжескую, лицемерную природу буржуазного общества, восставая против его фарисейской морали, Твен в то же время еще очень снисходительно относится к носителям этой морали, видя в них хотя и ограниченных, но добродушных и благожелательных людей. Портреты санкт-петербургских обывателей написаны не в сатирической, а в снисходительно иронической манере.

«Злое» начало жизни в романе Твена воплощено не в образах тетушки Полли, вдовы Дуглас и судьи Тэчера и даже не в образе раздражительного и пьяного школьного учителя, а в условном и надуманном образе Индейца Джо. Тема собственнических отношений буржуазного мира с его моралью чистогана и своекорыстия, которая станет в центре внимания Твена в позднейший период его творчества, в «Приключениях Тома Сойера» едва намечена. Правда, в финальной сцене романа, изображающей «бунт» усыновленного вдовой Дуглас Гека Финна, уже звучит мотив обличения власти денег как силы, враждебной человеческому счастью.

«…Нет, Том, – говорит Гек, – не хочу быть богатым, не желаю жить в гнусных и душных домах! Я люблю этот лес, эту реку… терпеть не могу дармовщины» (4, 224). В монологе Гека уже намечена та тема, которая полное раскрытие получит в романе, посвященном этому герою, – тема развенчания буржуазной цивилизации, основанной на закрепощении человека.

Однако этот эпизод при всем его значении не определяет ни общей атмосферы романа, ни логики развития его главных образов. Он лишь предвосхищает тему будущих произведений Твена и ясно показывает направление эволюции писателя, жизнерадостно-оптимистические настроения которого уступали место настроениям скорби и разочарования. Но они еще не овладели Твеном, и его «Том Сойер», несмотря на свойственную ему бунтарскую, вызывающую интонацию, несмотря на язвительные выпады против буржуазной морали, религии и педагогики, еще далек от гневных сатирических произведений позднего Твена.

В дальнейшем Твен продолжит «Тома Сойера» именно в сатирической тональности, и в этом же направлении его книга будет «досказана» и продолжателями Твена – писателями XX в.: Сэлинджером, Эрскином Колдуэллом, Харпер Ли, Майклом Голдом. Воспользовавшись критерием «Тома Сойера», они сделали своих героев-детей подлинными судьями буржуазной Америки своего времени. Вслед за Марком Твеном они превратили их наивное, неразвращенное сознание в оселок для проверки извращенности и порочности господствующих жизненных установлений. Книги о детях в Америке XX в. возникли в точке скрещения «Тома Сойера» и того романа, который стал продолжением этой книги, – «Приключения Гекльберри Финна». Но сам Твен далеко не сразу пришел к созданию своего величайшего сатирического произведения.

Путь писателя к сатире был сложен и извилист. Одним из его решающих этапов явилось обращение к теме истории. Она властно врывалась в его творчество под влиянием самого хода жизни. Крутые повороты истории, совершавшиеся на глазах Твена, определяли направление его поисков. По мере того как его демократические иллюзии вступали в конфликт с логикой исторического развития США, он все больше задумывался над проблемами истории. След этих размышлений запечатлелся в произведениях конца 70-х – начала 80-х годов.