Текст книги "Аромагия (СИ)"
Автор книги: Анна Орлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Снег взметывался из-под полозьев, а мчащийся медведь казался хищным вьюжным духом. Хохот Альг-иссы, мятный привкус снежинок, бьющий в лицо ветер…
Мир вокруг сошел с ума, завертел меня, как шарик в колесе рулетки.
В Хельхеймских безбрежных снегах, видимо, было нечто наркотическое. По крайней мере, здесь я ощущала себя совсем другой…
Острое, невозможно острое ощущение свободы кружило голову, заставляя смеяться и кричать в снежную пелену что-то восторженное. Мне вторила Альг-исса…
Постепенно мы приближались к побережью.
Хель селились в основном на севере острова, неподалеку от огромного ледника, километровая толща которого, видимо, вызывала у них родственные чувства. Мне же такое соседство казалось, по меньшей мере, неуютным. Холодное дыхание ледяных исполинов пронизывало до костей, не спасали даже шкуры, которыми Альг-исса укутала меня чуть ли не с головой.
Вспомнилась сказка, которую господин Бранд рассказывал Валериану. О злых снегах, которые поджидают момента, чтобы заморозить все живое, и о вечном сражении с ними красавицы-солнца и вулкана по имени «очаг бога Тора» – Тораринн, который и породил остров Нордрихейм.
Соль и Тораринн вечно стремятся друг к другу, но им мешает лед, который они год за годом тщетно пытаются растопить. Злится вулкан, пышет жаром, посылает возлюбленной весточки – гейзеры. А солнечная дева гладит ледяное покрывало, под которым спит любимый…
Красивая легенда, только хель в ней выступали в роли пособников коварного льда, разлучающего возлюбленных. Надо сказать, не слишком патриотично!
Ближе к месту назначения пришлось сбросить скорость. Мы осторожно пробирались по самому краешку ледника, и вид огромных трещин в его толще заставлял ежиться. Могучая стихия льда, спокойная и безжалостная.
Неудивительно, что на севере ее почитали больше, чем землю, воздух, огонь и воду. Сложно не проникнуться величием, глядя на лед вот так, чувствуя себя крошечной снежинкой…
Руна иса знаменует сонную безмятежность снежной пустыни. Она может убить мимоходом или так же равнодушно спасти, подарить желанную передышку или выпить последнее тепло.
– Ай, ты там жива? – оборачиваясь ко мне, со смехом прокричала Альг-исса. – Уже скоро!
– Жива! – прокричала я в ответ. – Не отвлекайся, следи за дорогой!
– Ай, я вообще могу вожжи отпустить! Хочешь? Смотри! – заявила она бесшабашно, перехватывая поводья одной рукой, а пальцы второй сунула в рот и залихватски свистнула.
– Нет! Не надо! Я тебе верю!
С трудом удалось успокоить пьяную от скачки и вьюги Альг-иссу.
Мы были уже совсем рядом с поселком.
За поворотом взгляду открылось невозможно синее озеро, словно сапфир в оправе белого золота…
По безмятежной поверхности плавали изящные лебеди, которые казались воздушными, словно «верхняя» нота духов или дуновение ветра.
В Хельхейме верили, что лебеди – это валькирии, воинственные девы из свиты бога Одина, которые спустились искупаться. И, глядя на грациозных птиц, так легко в это поверить!
Взгляд невозможно оторвать от нездешней, нереальной красоты теплого озера посреди царства холода. Говорят, это чудо тоже создал Тораринн в подарок своей возлюбленной…
Неподалеку, между озером и морским берегом, располагалось поселение хель, въезд в которое украшали каменные вехи. На них высечены руны иса и хагалаз – символы миров Хела и Нифльхейма, которые впоследствии слились в единое целое, образовав Хельхейм.
Вид Свёль воскрешал в памяти сказки о чертогах Снежных королев: дома, вырубленные изо льда или сложенные из ледяных «кирпичей», неприступные скалы вокруг, сияние окрестных снегов, похожих на целые россыпи бриллиантов…
Впрочем, на этот раз селение я увидела только издали, поскольку медведь свернул куда-то влево, прочь от морского берега.
– Куда мы едем? – крикнула я.
– На хутор! – не оборачиваясь, громко ответила Альг-исса. – Больные там.
По счастью, в этих неприветливых краях хель чувствовали себя превосходно. Надо думать, они могли бы выжить здесь безо всяких построек, но своеобразные представления о домашнем уюте имелись и у них. К тому же в сильные морозы под открытым небом не по себе даже выносливым северным жителям.
Под прикрытием скалы устроился дом – причудливое нагромождение камня и льда. Вокруг загона для животных – костяной частокол, чуть в отдалении сверкало небольшое озерцо. Все это чем-то напоминало избушку бабы-яги, недоставало только черепов с горящими глазами…
Альг-исса резко натянула вожжи, отчего медведь обиженно всхрапнул и эффектно затормозил.
Подозреваю, что лишь милостью богов я не выпала из саней.
«Жаль, здесь нет Валериана!» – подумала я, намертво вцепившись в какой-то выступ и пытаясь унять колотящееся сердце. Помнится, сын был в восторге, когда «тетя Альг-исса» покатала его верхом на своем любимом Хельги…
Альг-исса довольно бесцеремонно извлекла меня из горы мехов, словно младенца, которому нужно сменить пеленки. Ноги подгибались, замерзшие пальцы не слушались…
– Сюда! – велела она, откидывая полог из шкур над входом.
Изнутри доносились гортанные вопли, стуки, странно немелодичные напевы.
Кивнув, я нырнула в удивительно теплый (точнее, кажущийся таковым с мороза) дом.
С порога меня атаковали запахи: жира, пота, каких-то горящих травок… Плотные куски кожи, которыми были завешены стены, не пропускали ни малейшего дуновения ветерка, так что эффект получался поразительный.
Зловоние легло на плечи тяжелой медвежьей шкурой, придавило к земле, вытеснило из головы сумасшедший восторг поездки.
Рядом ледяным истуканом замерла Альг-исса. Во второй комнате – должно быть, спальне – исступленно плясала у низкого ложа женщина-хель. Она была облачена в странные одежды, на голове красовалась шапка из оскаленной головы медведя, на груди подпрыгивало ожерелье из волчьих хвостов, а руки сцеплены на костяном посохе… Зрелище было незаурядное.
Танец, точнее, импровизированное сражение с неким невидимым врагом, продолжался еще довольно долго. Альг-исса, видимо, опасаясь помешать хоть словом, схватила меня за руку, едва увидев пляшущую шаманку, и удерживала, знаками умоляя молчать.
Наверное, это действо продолжалось минут пятнадцать. Откровенно говоря, мое тело умоляло о еде, отдыхе и некоторых других естественных надобностях, но даже заговаривать об этом казалось кощунством…
Наконец шаманка обмякла в изножье постели, на которой покоились двое хель: мужчина и женщина. Именно покоились, иного слова не подберешь: сложенные на груди руки, подоткнутые одеяла, какие-то странно-одухотворенные, просветлевшие лица.
Сообразив, что танец окончен, Альг-исса наконец меня отпустила. (Наверняка останутся синяки, надо бы найти мазь с арникой!)
Пока подруга хлопотала вокруг шаманки, я быстро осмотрела больных.
Бледные лица, частое поверхностное дыхание, сухая кожа… И странный запах – сквозь душные миазмы болезни и противную тяжесть дегтя пробивались нежные-нежные нотки весенних цветов.
Коснувшись щеки женщины-хель, я отдернула руку, настолько обжигающе горячей была плоть. Но ведь для них нормальная температура – около нуля!
Судя по всему, дело в какой-то инфекции, только пока, не зная причину болезни, можно лишь облегчить симптомы.
Медицины у них не существовало, шаманка от всех хворей пользовала медвежьим жиром, клюквой и крепчайшей водкой, а в особых случаях камлала, вызывая на подмогу духов.
Интересно, Альг-исса позвала меня на свой страх и риск или все же заручилась поддержкой Матери? Надо будет спросить…
Но размышлять об этом некогда.
Шаманка все еще лежала без сил, Альг-исса пока перетащила ее на лежак в углу. Там же обнаружилась худая скрюченная карга, которую я не сразу заметила, настолько тихо она притаилась.
Первым делом капнуть масла эвкалипта прямо на шкуры, потом обтереть больных иссоповой водой с уксусом, чтобы побыстрее охладить. Хорошенько проветрить дом, невзирая на громкие протесты старухи, затем накапать в аромолампу масел…
Перед запахом лимона капитулирует душный смрад болезни, а мята с иланг-илангом должны справиться с затрудненным дыханием.
Предприняв неотложные меры, я попыталась выяснить возможные причины болезни. Откровенно говоря, до сих пор мне не доводилось сталкиваться здесь ни с чем подобным, и это сильно меня беспокоило. Железное, точнее, ледяное здоровье хель обычно таяло с трудом. Какая-то редкая болезнь? А может быть, отравление? Дай-то боги, чтобы последнее предположение оказалось верным!
Отмахнувшись от вопросов, Альг-исса куда-то увела шаманку, с трудом передвигающую ноги, оставив меня наедине с больными и сиделкой.
Пришлось расспрашивать старуху, назвавшуюся Бьорн-иссой – помощницу шаманки.
«Добрая» сиделка рассказала о больных немало гадостей. По ее авторитетному мнению, недуг был достойной карой за грехи и вольнодумство.
Говорливая Бьорн-исса намекнула на некую неприглядную подоплеку их свадьбы, вроде бы невеста попросту умыкнула жениха, не слишком интересуясь его мнением. Новоиспеченные молодожены вынуждены были искать пристанища где-нибудь подальше от ортодоксальных сородичей, поэтому и поселились на отшибе. Мужчина считался невинной жертвой инакомыслия супруги (у хель строжайший матриархат!), но и ему не были рады среди сородичей…
Впрочем, меня куда больше интересовало развитие болезни, чем отношения этой супружеской пары. По словам Бьорн-иссы, сначала больным было душно, их тошнило, резко поднялась температура и донимали головная и сердечная боли. Потом они впали в нынешнее состояние и все попытки привести их в чувство оказались безуспешны.
Болезнь на первый взгляд напоминала инфлюэнцу, но вообразить, что потомков ледяных великанов может сразить банальный грипп!
– Я ничего о таком не слыхала! – сбивчиво шептала Бьорн-исса. – И шаманка не слыхала! Не было у нас такого! Разве что недавно у Рауд-иссы медведь издох непонятно, от чего. И вроде как она что-то там несла о том, что в Аслаке беда, потому она оттуда и уехала!
Интересное имя – Рауд-исса – рыжий лед. Как будто отдает ржавой водой.
Разумеется, под «бедой» могло подразумеваться что угодно…
– Мне нужно с ней поговорить. Вы можете привести ее?
– Сюда? – охотно поинтересовалась Бьорн-исса.
– Нет, – покачала головой я. – Если это неизвестная болезнь…
Собиралась договорить «лучше поменьше народу сюда приводить», но осеклась. От одного словосочетания «неизвестная болезнь» по спине побежали мурашки. Нет ничего ужаснее, чем невидимая смерть, косящая живых десятками и сотнями. И никто не знает, как от нее защититься…
И опасна ли она не только для хель, но и для людей? Ведь Альг-исса приезжала на почту! А Петтер вернулся оттуда в Ингойю… Что, если он унес с собой зерна неведомой чумы?
Вот теперь мне стало по-настоящему зябко. Не снег и лед, а страх холодил сердце…
Первобытный животный ужас, как горсть льдинок шиворот. Он оставляет на языке мерзкий привкус масла чайного дерева – чрезвычайно полезного и на редкость гадостного.
Впрочем, страх – всего лишь чувство, предупреждение об опасности. Нельзя позволять ему туманить мысли. Потому что если разум отступит перед натиском инстинкта, останется лишь желание бежать, спасаться, мчаться прочь от нависшей тучей опасности…
А это означает гибель.
«Отставить слезы и сопли!» – как с грубоватой прямотой говорил Ингольв. В этот момент я впервые почувствовала к нему искреннюю благодарность за то, что он отослал Валериана из Ингойи. По крайней мере, там наш сын в большей безопасности…
Что станет с островом, если его полностью охватит эпидемия, лучше даже не представлять.
Лицо Бьорн-иссы, выжидательно смотрящей на меня, походило на кусок дерева: изъеденный жучками-морщинками, тронутый гнилью времени, обезображенный наростами злобы… Должно быть, такой и должна быть обитательница избушки на курьих ножках.
Пахло от нее любопытством, острым, как лимонный перец, и злорадством, сладковато-пряным, с нотой жженого дерева.
Из-за крайне скупых мимики и жестов лица хель кажутся вырубленными изо льда. Однако, несмотря на невозмутимую внешность, пахнут они совсем как люди, и чувствуют ничуть не меньше. Просто у них не принято это демонстрировать.
Первое время случались неловкие ситуации, когда я реагировала на невысказанные чувства хель, но потом они попривыкли и уже не вскидывались, случись мне «угадать» их настроение и нездоровье.
– Скажите, а куда Альг-исса повела шаманку? – отстраненно поинтересовалась я, зябко кутаясь в мех.
Окружающая обстановка меня нисколько не грела, притом как в переносном, так и в прямом смысле. Утварь в доме изготовлена изо льда или кости, даже постель сложена из ледяных блоков, накрытых мехами.
Надо думать, через несколько часов я стану походить на хель: посинею от холода и замерзну до температуры льда. Разумеется, если не свалюсь следом за пациентами. Только об этом лучше не думать, потому что тогда Нордрихейм ждут не самые лучшие дни…
– А вам зачем? – ответила Бьорн-исса неожиданно враждебно, сверля меня взглядом.
Как уже упоминалось, среди северных жителей не принято открыто таращиться на собеседника, так что это был откровенный вызов.
– Послушайте, – произнесла я, холодно глядя на своевольную сиделку, – я – аромаг. Надеюсь, вы понимаете, что шаманка и Мать прислушиваются к моим словам, и им не понравится, что мне чинили препятствия.
– Шаманка… отдыхает… – неуверенно произнесла Бьорн-исса, отводя глаза – капитулируя.
– Вот именно. И я ее заменяю!
От хель повеяло сомнением – стаккато запахов от прозрачного обжигающего холода розмарина до жаркой горечи полыни.
– Так куда направилась Альг-исса?
Главное, произнести уверенно и чуть устало, будто гувернантка, в сотый раз обучающая хозяйских детей таблице умножения.
– На хутор Фаст-иссы, это близко.
– Хорошо, – позволить одобрительной улыбке легко, как пуховка с пудрой, скользнуть по губам. – Будьте добры, пришлите ко мне Альг-иссу. А вам, полагаю, лучше побыть с шаманкой.
Она молча склонила голову и направилась к выходу.
– Пожалуйста, передайте достопочтенной шаманке, что я буду очень благодарна, если она уделит мне немного времени. И спасибо вам за ценнейшую информацию!
Напряженная фигура Бьорн-иссы, похожая на жирный восклицательный знак, при этом явном признании заслуг сразу расслабилась. От похвалы даже самые холодные сердца тают, словно масло на печи.
Хель буркнула что-то в знак согласия и вышла.
На мгновение я явственно «услышала» запах топленого масла, свежеиспеченного хлеба с хрустящей корочкой, ломтика сыра…
Должно быть, пора завтракать!
Немудреная еда моя состояла из куска печеной курицы, ломтя лепешки и нескольких глотков горького чая – остывших, а потому невкусных. Мне понадобятся силы понадобятся, поэтому не время капризничать.
Надо думать, долго я так не выдержу, и это беспокоило меня все больше. Нежная человеческая плоть, словно капризная орхидея, требует тепла и заботы…
Больные все так же преспокойно возлежали на постели. Жар чуть спал, они дышали легче и глубже, но в себя не приходили. Легкое улучшение – вот все, чего я смогла добиться.
С этими невеселыми мыслями я добавила в аромалампу несколько капель эвкалипта и чайного дерева – лучших снадобий для обеззараживания воздуха – и отправилась на улицу.
Морозный воздух пах морем и прохладной мятой, ароматным дымком и тяжелым березовым дегтем… Бескрайняя снежная равнина в рассеянном свете переливалась десятками оттенков от алебастрового до изумрудного.
Стянув перчатки, я взглянула на покрасневшие от холода пальцы. Действительно, надолго меня не хватит, нужно искать пристанище, где можно развести огонь и согреться. Хель терпеть не могут пламени, даже аромалампа, в которой едва-едва теплится крошечная свеча, вызывает у них опаску и недовольство.
Зачерпнув снега, я умылась – весьма бодрящая процедура, не хуже кофе, но отнюдь не такая приятная. Мудрый Один, как хочется домой!
Холод ревнив. Он взволнованно дышит в лицо и обжигает губы поцелуем, пробирается под теплую одежду, касаясь озябшего тела, и подступает к сердцу…
Почуяв мое присутствие, в загоне на два голоса взревели медведи. Среди людей отчего-то считается, что у хель медведям живется привольно, они бродят прямо по улицам и дерутся за свежее мясо. Надо думать, эти сказки сочинила какая-нибудь нянюшка, чтобы пугать непослушных детишек. Страшные байки передаются из поколения в поколение, обрастая все новыми подробностями. Некоторые уверяют, что хель – чудовища, скармливающие своим домашним животным случайных путников…
Едва я успела вернуться в дом, как раздался топот. В помещение ворвалась Альг-исса, отчего-то взволнованная и переполненная впечатлениями.
– Шаманка тоже заболела! – выкрикнула она прямо с порога.
Это известие явно вызвало у нее нездоровый энтузиазм. Так подростки, собравшись у костра, рассказывают друг другу страшные истории, обмирая от восторга и вздрагивая при каждом шорохе. Надо думать, Альг-исса не воспринимала угрозу всерьез, для нее это пока была всего лишь необычная и захватывающая игра.
– Вижу, ты этому рада? – Мой голос сочился горькой иронией, словно ранка сукровицей.
– Ай, что ты говоришь? – Альг-исса вскинулась, как необъезженный медведь. – Я просто думал, тебе надо знать.
Опять это «думал»! Не понимаю, как можно даме говорить о себе в мужском роде?! Впрочем, хель за «даму» могут и обидеться…
– Спасибо за сведения! – все же холод определенно дурно влияет на мой нрав! – Но я звала тебя не затем. Поезжай в Свёль и передай Матери следующее…
Я продиктовала целый перечень мероприятий по предотвращению эпидемии. К сожалению, наиболее эффективные средства (к примеру, костры из еловых лап и лепестков роз прямо на улицах) неприменимы для хель.
В старину лекари защищали себя повязками, на которые капали эфиры, и летописи уверяли, что это средство превосходно защищало от большинства инфекций.
Пока Альг-исса не обнаруживала признаков болезни, хотя уже больше суток была рядом с больными. Оставалось надеяться, что мои масла сумеют остановить победное шествие вируса…
Благоухающая пряной смесью гвоздики, имбиря, черного перца, сосны и лавра, Альг-исса как никогда напоминала ароматную красавицу ель, украшенную чем боги послали…
Тщательно законспектировав мои указания и вооружившись десятком разнокалиберных бутылочек, Альг-исса вприпрыжку умчалась в поселок, а я осталась у ложа больных…
Но улыбка моя быстро увяла: мужчина хель захрипел и стал задыхаться, пришлось бросаться на помощь. Когда приступ отступил, я осталась сидеть у постели, неотступно наблюдая за пациентами. От ледяного ложа тянуло пронзительным холодом, но я держалась, хоть и ежилась под ворохом мехов.
Секунды томительно медленно собирались в минуты. Время таяло лениво, как сугробы под первыми лучами весеннего солнца, когда кажется, что робкое тепло не в силах одолеть снежные заносы…
Бдение у постели больных, когда ты не в силах им помочь… Для любого целителя это невыносимо. К тому же от безделья в голову лезли дурные мысли и болезненные воспоминания.
Вот так же я когда-то сидела у постели Фиалки, плача от бессилия. Воя и проклиная всех богов скопом, когда стало ясно, что она не выкарабкается, и перемежая проклятия тщетными мольбами.
Зря говорят, что время лечит. Просто молодое вино боли становится уксусом и обильно сбрызгивает салат воспоминаний…
Впрочем, сейчас куда важнее будущее, а не прошлое.
Что, если Петтер тоже заболел? Это означало угрозу для Ингойи, для всех, кто мне дорог… В эту категорию, по здравом размышлении, я включила даже свекра, не говоря уж о муже. Несмотря ни на что, господин Бранд не заслуживал такой смерти. А Ингольв… Пожалуй, простить его потруднее, но с другой стороны, мы оба виноваты в том, что наш брак превратился в декорацию…
А сам Петтер? Был ли он действительно влюблен, или это просто померещилось мне, опьяненной обжигающе холодным северным ветром? Я задумалась, перебирая цветные стеклышки воспоминаний. Пожалуй, немножко. Хотя в его возрасте просто неприлично не быть влюбленным! Так что скоро это пройдет, опадет лепестками цветущих яблонь…
За размышлениями о природе чувств и воспоминаниями о собственной первой любви – к будущему мужу, разумеется – я как-то незаметно скользнула в теплое озеро сна…
Бескрайняя ледяная равнина. Местами ее рассекали глубокие трещины, а в расколах виднелась замерзшая земля. Ослепительный снежный покров кое-где казался голубоватым или почти лавандовым, а темная вода залива создавала странный контраст со льдом, будто сияющим собственным светом.
Увидеть все это в полном великолепии могут разве что драконы с высоты птичьего полета. И я – во сне.
Ледники Нордрихейма чем-то похожи на пустыни далекого юга. Разве важно, иссушит твое тело зной или заморозит холод? Снег и огонь для нас равно губительны. Мы, люди, такие хрупкие, такие беспомощные… и такие упорные. Что нас тянет сюда, в вечные льды? Что завораживает в танце бесчисленных снежинок?
Там, внизу, крошечные кристаллики льда кружились, танцевали в порывах ветра, плавно оседали, постепенно образуя фигуры. Я так засмотрелась, что пропустила момент, когда из снежинок и брызг моря, словно по волшебству, выросли статуи хель.
Под хмурым и низким северным небом истуканы казались удивительно уместными – плоть от плоти этой земли и этого льда. Море плеснуло волной, вынося к подножию статуй одинаковые ледяные брусочки – руну иса. Повторенная десятки раз, она стеной окружила хель, ощетинилась против невидимого врага…
Красавица Соль раздвинула облачную пелену, заинтересованно взглянула вниз. Равнина ожила, заискрилась мириадами снежинок. Снег отчаянно пытался поймать солнечный свет, рвался к нему, блистал и переливался, тая от ласковых касаний лучей…
На ледяных лицах хель проступил ужас напополам с восхищением. Они смотрели вверх, на бескрайние просторы голубого неба, истекая водой, словно слезами…
Я проснулась с криком. Сердце отчаянно колотилось…
Ткань сновидения будто разорвали рывком, обнажая неприглядную реальность.
Нужно достать масло мяты, оно проясняет мысли… Руки отчетливо дрожали.
– Эй, Мирра! – снова позвали снаружи.
Вздрогнув неожиданности, я едва не уронила несессер с маслами. Только хель могли произнести мое имя так, чтобы в нем ощущался не теплый смолистый дымок, а яростное рычание.
Торопливо отставив в сторону вещи, я подобрала юбки и бросилась из дому.
У входа обнаружилась живописная группа, напоминающая своеобразный бутерброд. Альг-исса в темных воинских одеждах – как кусочек ржаного хлеба, дальше виднелась красно-рыжая макушка незнакомой хель – словно ломтик помидора, а завершала натюрморт пожилая особа в шубе нежно-зеленого оттенка, напоминающей листик салата.
При виде меня «бутерброд» распался. Альг-исса, воинственно потрясая охотничьим ружьем, отступила в сторону и, грубо схватив рыжеволосую хель, заставила ее грузно опуститься на колени.
Не удостоив коленопреклоненную подданную даже взглядом, вперед выступила Мать – глава поселка Свёль – весьма крепкая дама в одеждах оттенка первой майской зелени.
Изобразить восхищение и подобающее почтение оказалось совсем нетрудно, достаточно взглянуть на властное лицо и серебряный лом в руках, весь покрытый непонятными знаками и инкрустациями.
Не зря ведь говорят, что справиться со своевольными северянами можно лишь с помощью лома и такой вот Матери!
– Рада приветствовать достопочтенную Мать, – поклонилась я, стараясь не ежиться от порывов холодного ветра.
– И я рада тебя видеть, дочь людей Мирра, – ответствовала она степенно. – Как больные?
– Все так же… – вздохнув, сообщила я неохотно и опустила глаза.
Самое противное – беспомощность, липкая, приторная, в которой тонешь, словно муха в сиропе. Так похожа на сироп солодки – сладкий до спазмов в горле, до тошноты…
Боги, милосердные мои боги! За что?!
От осторожного прикосновения к щеке я вздрогнула, как от удара.
Рядом со мною стояла Мать, участливо заглядывая в лицо, и темная бездна ее глаз казалась уютной, умиротворяющей, понимающей. Странно, людям кажется, что тьма – синоним зла. Но это всего лишь неизвестность, в которой мы чувствуем себя заблудившиеся в лесу дети. Но ведь даже в самой чаще есть грибы и ягоды, тропинки и мягкая трава…
Вздрогнув, с трудом удержалась, чтобы не отпрянуть, не выставить вперед руки. Хороша бы я была в таком случае! Точь-в-точь маленькая девочка при виде серого волка!
– Прости, – Мать отвела глаза, – ты спрашивала про Рауд-иссу.
Она мотнула головой, указывая на рыжую хель. К слову, у них это примерно как альбиносы у людей.
Седые (точнее, нежно-голубые) волосы самой Матери, заплетенные в сотни тонких косичек, воинственно топорщились вокруг лица, как иголки ежа.
– Альг-исса, я ведь просила привести ее в другое место! – лучше адресовать упреки подруге, чем Матери хель, последняя может счесть это посягательством на свой авторитет. – Это опасно!
– Не опасно, – вмешалась вождь, решительно стукнув ломом по мерзлой земле, бросила искоса взгляд на меня и добавила: – Пойдем в дом, ты замерзла…
Надо думать, мое лицо уже походило на сине-красные физиономии хель.
Иногда мне казалось, что материалисты правы, и северные жители выглядели так вовсе не из-за происхождения от инеистых великанов и богини смерти Хель, а из-за изменений под влиянием мороза… Разумеется, это не объясняло феномен ледяных драконов, но подобные мелочи никогда не волновали людей, ведь на неугодные факты можно просто закрыть глаза…
Впрочем, едва ли разумно даже думать о подобном в присутствии Матери. Эта почтенная особа видела немало льдов, и потому иногда бывала слишком проницательна.
К тому же замечание вполне справедливо – я чувствовала себя так, словно постепенно превращалась в ледяную скульптуру. Брр! Невольно вспомнился сон – яркий, живой, слишком реальный. Тающие фигуры хель в ослепительном солнечном свете…
– Хорошо. Если вы уверены…
– Уверена! – подтвердила она с жутковатой улыбкой, обнажившей внушительные клыки.
Я взглянула на хмурое небо, плотно зашторенное тучами. Ни один лучик не пробивался сквозь этот полог.
В доме казалось обжигающе жарко, тепло укутало продрогшее тело пуховой шалью.
За мной Альг-исса конвоировала Рауд-иссу, замыкала шествие Мать.
Процессия остановилась у ложа больных, трогательных в своем умиротворенном угасании. В другое время я бы посмеялась, видя суровую даму хель, сунувшую палец в рот и оттого улыбающуюся до ушей…
Но теперь картина пугала до дрожи.
И снова этот нежный весенний запах, настолько неуместный в жилище хель, что вызывал чувство, словно кто-то царапал гвоздем по стеклу.
Хотя, должно быть, он мне просто мерещился, побочный эффект сна.
Больные казались спящими, и там, в грезах, они были счастливы. Счастливы, тихо тая у меня на руках…
Из моих глаз частой капелью закапали слезы.
– Что с тобой? Не плачь! – громоподобно «прошептала» зоркая Альг-исса. Она стояла довольно далеко, поэтому шепот получился оглушительным.
– Ты плачешь… – Мать почти силой подняла мое лицо вверх, провела грубым пальцем по мокрой щеке. – Плачешь из-за хель…
Я протестующе мотнула головой, но не стала возражать, не в силах объяснить свои смятенные чувства. Кошмар любого врача: беспомощность. Любой, кто еще не потерял свое сердце и человечность, не может равнодушно относиться к боли. Не может смотреть на неумолимую смерть со спокойным безразличием. Даже на смерть хель, которые недорого ценят жизнь, твердо веря, что за последней чертой их дожидается прародительница, богиня Хель.
К тому же это мой собственный кошмар…
Не важно, сколько смертей я видела, все равно каждая ранила душу, заставляя мучительно размышлять, все ли было сделано, чтобы спасти, вырвать из тенет болезни.
Хм, должно быть, что-то в здешнем холодном воздухе вызывает поэтическую часть моей натуры. Боюсь, в данный момент это неуместно.
В тяжелые моменты я делаюсь многословной и выспренней, будто пытаясь спрятать в сплетении нитей-фраз свою боль. Так рождаются стихи, ложась стежками строк на белую канву листа…
Кстати, слезы наворачивались на глаза вовсе не от сочувствия – разумеется, вполне искреннего – к хель, а от горьких воспоминаний о Фиалке. Но едва ли стоит рассказывать Матери об этом…
Кажется, она без слов поняла мое нежелание откровенничать и приступила к делу:
– Мы пришли допросить Рауд-иссу. Ты имеешь право знать, поэтому мы привели ее сюда.
Подавить вздох: хель всегда поступают по-своему, им невозможно что-то втолковать!
– Хорошо, но как знать, ответит ли она честно?
– Ай, куда она денется! – вмешалась Альг-исса, но под строгим взглядом Матери скисла, как молоко на солнце.
– Лед будет ей свидетелем! – торжественно произнесла Мать, кивая для солидности.
В вытаращенных глазах Рауд-иссы плескался страх, будто вино в полупустой бутылке.
Мать строго вздохнула на свою непутевую «дочь», и та покорно опустилась на грязный пол, как заводная игрушка, в которой закончился заряд.
Вспомнились рассказы, что все хель считались детьми троих родителей: отца, матери и Матери, заодно выполнявшей обязанности повитухи.
– Сними с нее одежду! – коротко велела Мать, и Альг-исса бросилась выполнять.
Вскоре распростертая на полу Рауд-исса осталась совершенно голой.
– Ты будешь говорить правду. Ты поняла меня, Рауд-исса, дочь Рейн-иссы? – произнесла Мать, подходя к той.
Рыжая съежилась под строгим взглядом, кивнула и прошептала:
– Да, Мать. Я клянусь говорить правду…
– Я слышала твою клятву! – торжественно провозгласила Мать. – И лед слышал, как ты клялась. Да покарает тебя праматерь Хель, если ты солжешь!
Она коснулась плеча Рауд-иссы кончиком лома, и та истошно закричала, как раненое животное, выплескивая боль и ужас.
Когда Мать отняла свой символ власти, на предплечье Рауд-иссы осталась сверкать снежинка. Небольшой знак переливался, будто бриллиант, и явно причинял ей нестерпимую боль.
Мать простерла руку и сказала несколько непонятных слов, отчего знак на коже хель словно остыл, став похожим на ярко-синий шрам.
– Говори! Повтори все, что ты мне сказала в поселке, – велела вождь, и Рауд-исса, захлебываясь, принялась торопливо рассказывать…
Со стороны кажется, что женщины хель совершенно свободны, а мужчины находятся в незавидном положении. В действительности это вовсе не так. Мужчины заперты дома и ограничены в правах, вынужденные безропотно подчиняться диктату жен, но и последние также замкнуты в казематах правил и долга, приказов старших и вековых традиций. Любимое слово хель – «нельзя». Если у людей разрешено все, что прямо не запрещено законом, то у северных жителей дела обстоят с точностью до наоборот.
Рауд-иссе с самого рождения пришлось туго. «Рыжая» здесь, в Хельхейме, – как приговор, обрекающий на непохожесть. А быть не таким, как все – это нелегкий жребий…
