Текст книги "Валя offline"

Автор книги: Анна Никольская-Эксели

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Глава 15
Форэва!

Первой пришла Дина – сразу после двенадцати, я только успела поговорить с мамой. Вернее, Дина влетела, ворвалась с горой пакетов, как целая орава орущих тинэйджеров:

– Валька! С Новым годом! Кто-нибудь уже пришёл? – Она скинула с себя мокрую беленькую шубку (на улице шёл дождь), расцеловала воздух вокруг моего лица, обдав ароматом из новой коллекции, и заозиралась по сторонам. – А у вас тут гламурненько! То, что доктор прописал! – розовощёкая, со светлыми локонами и длинными накрашенными ресницами Дина походила на заводную куколку.

– В каком смысле?

Но Дина уже разглядывала мой наряд. Сама она была… в маленьком чёрном платье и красных замшевых сапожках. Всё это шло ей гораздо больше, чем мне.

– Вау! Ты где такую «Арманю» брала, в Штатах?

Я не поняла, что именно из моих шмоток (вернее, Наташиных) так восхитило Дину, поэтому промолчала и повела её осматривать дом.

– Как ты шариками тут всё апгрейдила! – оценила Дина. Холл и гостиную я украсила синими и золотыми воздушными шарами, которые купила в магазине подарков. Стол тоже сервировала в сине-золотых тонах: скатерть, салфетки, из серванта достала старинный кобальтовый сервиз. А ёлку в гостиной мы нарядили ещё вместе с папой, до его отъезда. Она была до самого потолка и вся-вся белая – я такую видела только в парижских витринах по телевизору.

– Круто-круто! Мы с тобой такую авто-пати (это так называемая вечеринка после вечеринки с английского after party) устроим! Слушай, у меня тут шампусика три бутылки. Не «Кристалл», конечно, но покатит. По мелочи тут ещё – конфеты, мандарины…

Торт «Наполеон» – матушка для миссис Робинсон состряпала. Мы же, типа, к Роби всем классом на скулбасе срулили. Чай с молоком, все дела – в английских традициях, – Дина прыснула. – Куда это всё девать? Ой, совсем забыла! – Она выудила из пакета пачку длинных дамских сигарет. Попробуем, а? Я ещё ни разу взатяг! Валь, ты что молчишь? Валь?!

А на меня вдруг накатила волна какого-то дикого восторга. От всего от этого: от орущей Динки – красивой, мокрой, вдохновенной! От того, что дождь на дворе, Новый год и с минуты на минуту ко мне завалят мои одноклассники, в этот мой супер-пуперский дом! Что совсем скоро я увижу Максима (своего бойфренда!), даже от вида этих дурацких сигарет в нарядной белой пачке… И я крикнула:

– Динка! Ты понимаешь! Мы же первый раз вот так вот одни! Ночью, новогодней ночью! И целый дом – наш! Только наш! Ты чуешь, Динка? – у меня не хватало слов, чтобы выразить весь свой восторг. Я захлёбывалась радостью, как захлёбывался лаем соседский Бобик, когда хозяйка спускала его с цепи. Я подскочила к музыкальному центру и врубила Кэти Перри.

– Чую! – орала Динка. Она запрыгнула на диван и швырнула в меня подушку. – Ещё как чую! Диджей, врубай на всю!

От музыки уже дребезжали в окнах стёкла и цокали друг о дружку ёлочные шары.

– Я тебя так люблю, Динка! Ты самая лучшая подруга в мире! У меня ещё никогда такой не было!

– И я тебя люблю, Валька! Я тебя просто обожаю! You are the best! [12]12
  Ты лучшая! (англ.)


[Закрыть]– вопила Динка, подкидывая думочки к самому потолку. – Давай накатим!

– Давай! – тоже ором подхватила я. – Ты умеешь открывать?!

– Нет! А ты?!

– И я нет!

– Всем привет! – на пороге стоял Чижевич с блуждающей по лицу улыбкой. – Девчонки, вы чего? Уже напились? Happy New Year, короче!

В ушах у него болтались какие-то африканские кольца, как у папуаса, а сам он был в смокинге. Мы просто сползли, вернее, упали на диван и заржали, как ненормальные.

– Ааа, накурились! – догадался умный Чижевич, чем вызвал у нас новый приступ хохота.

Сразу после Чижевича пришли Настя с Анной-Марией в одинаковых платьях и с одинаковыми причёсками.

– Вы эти самые? – тут же не задержалось за Диной. – Клоны, что ли?

– Ну Дииина! Мы у стилиста были!

Потом завалились Женёк с Андрюхой, Тима, Тоха, Игорь из параллельного, Полина с Гелей – все с кучами еды: родители расстарались.

Народ всё прибывал – мокрый, весёлый, шумный. Все обнимаются, девчонки целуют меня в щёчку, помадой перемазали. А ведь в школе они, то есть мы, совсем не такие. С некоторыми мы вообще не общаемся, с Анной-Марией, например. А она вон подарок принесла, улыбается, дружелюбно вроде. Может, из-за того, что сегодня праздник?..

От этого галдежа, грохота музыки, визга девчонок и хрипловатого ржача парней в моём доме (в моём собственном доме!) мне стало так здорово, что захотелось взять и остаться в этом мгновении. Навсегда-навсегда. Форэва!

Господи, не дай мне умереть от счастья!

* * *

Половина второго. На кухне дымят паровозы. Это наши мальчики пускают носами кольца, у кого больше. В нос ударяет сладковатая волна – кто-то принёс траву. Я чувствую себя чужаком в собственном доме.

Музыка разжижает пространство – в динамиках новый трек Тимати. Пафосный, такой, как надо – это Чижевича дисочки:

– Зацени, а?

Тоха одобряет. Он навинтил на пальцы суши, которые принесла Настя, это кольца у него. Колбасится перед полутёмным зеркалом.

Свет потушили. Вернее, мы его и не включали: темнота – друг молодежи и тэ дэ и тэ пэ.

Поля с Гелей извиваются, как ящерицы, в мини-юбках, руками машут. Стараются перед Строевым, прямо какой-то батл [13]13
  Состязание (англ.).


[Закрыть]устроили. Зря они, что ли, в школу тектоника ходят уже три месяца?

А он всё-таки пришёл к нам, к малолеткам, этот Ванечка. Развалился на диване – очки в пол-лица, бейсболка, дизайнерская цепь – пялится на девчонок. А Поля с Гелей не здесь – они где-то! Точнее, на пятипалубной яхте, уже причалили к лазурным берегам Сан-Тропе. Топ-модели по-русски отдыхают.

А Максима всё нет.

Чижевич усадил Анну-Марию на коленки, шепчет ей что-то на ухо. Аня хохочет – красиво, запрокинув голову. На зуб приклеила брюллик, «потому что Новый год». Откидывает с лица тёмную прядь:

– Чижик, налей мне шампанского!

Дина злится, я по глазам вижу. Но вида не подаёт, плевать она хотела. Ходит туда-сюда, как тигрица по манежу в поисках жертвы, а Женёк за ней. Толстый, в зимней шапке, штаны зависли где-то между полом и задницей. На этой неделе он её бойфренд – позвал в «сп», а Динка взяла и согласилась. Просто так, ради прикола и чтобы Аньке с Чижевичем отомстить.

– Женёк, отвали! – морщится Дина. – Ты это, салюты принёс?

– Сейчас Макс придёт – всё будет. Бабахнем нипадецки!

А Максима всё нет.

Андрюха залез по-хозяйски в папин бар и барменит за стойкой.

– Дюш, мне мохито! – пробиваясь через рэповую завесу, кричит Дина. – Валечка, принеси мяту! Куда ты ром льёшь, очумел? Мне безалкогольный!

Иду на кухню за мятой. Неужели он не придёт? Родители не отпустили? Но он же обещал. А почему не звонит? Смартик в кармане джинсов молчит. Судорожно проверяю: может, пропущенный вызов? Нет.

В кухне пусто и дымно. Куряки срулили к остальным – зажигать! Распахиваю окно, потом холодильник. На верхней полке стоит Динин «Наполеон» с дыркой в центре. Кто-то выел из него сердцевину – вон столовая ложка вся в креме.

Мне становится ужасно смешно. Вспоминается что-то смутное: толстая серая мышь в синих штанах в картонной коробке от торта. Кажется, это из Лизиного «Кота Леопольда»…

На кухню заходит грустный Женёк – его отбрили по полной. Думаю, это он сожрал торт, больше некому.

– У тебя есть поесть? Мне эти суши с мандаринами уже вот тут!

Я опять смотрю в холодильник:

– Будешь сосиски?

– Давай. А их солить надо?

– В смысле?

– Ну, когда варишь – надо или нет?

– Не надо, – я набираю в кастрюлю воду из кулера и включаю плиту. – Закипит, бросишь.

– Аригато [14]14
  Спасибо (яп.).


[Закрыть]. А ты чего такая?

– Какая?

– Ну, убитая. Грузишься? – Женёк швыркает носом.

– Я не гружусь, – выдавливаю из себя полусантиметровую улыбку. Это даётся с трудом. – А тебе Максим не звонил?

– Макс? Да он скоро будет. У него с предками несрастон, как обычно. А у вас что, типа, любоф и всё такое?

– Так он тебе звонил?!

– А то! Эй, ты куда сорвалась?

А я уже несусь из кухни по коридору, три ступеньки вниз, налево, через холл… Надо глянуть в зеркало, мало ли! Помадой измазали, может, нос блестит… Впопыхах налетаю на кого-то, падаю, приземляюсь вроде на руки, но сильно ушибаю колено.

– Не видишь, куда прёшь? – злобно кричу я от досады и боли.

– Сори, я не хотел.

Поднимаю глаза и вижу какое-то нереальное количество крохотных розовых бутонов. А за ними – Максима с испуганным лицом.

Жизнь становится так офигительно прекрасна, что я едва ли способна с этим справиться.

* * *

– Это он что, тебе подарил, да? Такие красиииивые! И ножки толстенные!

Кто-то из девчонок принёс букет из холла и уже поставил его в вазу.

– А что там в пакетике? Ой, девочки, духи! У меня у мамы такие же – дорогущие! – девчонки облепили меня, как комары.

– Духи и розы – что может быть оригинальнее? – говорит Дина с хорошо скрытой иронией. Это она умеет.

Мы сидим в Наташиной спальне. Вернее, сижу только я – в подушках, с негнущейся, как у старого Буратино, ногой. Девчонки крутятся вокруг, охают, ахают, рассматривают мою комнату. Они думают, что это моя комната. И моя мама на тумбочке в рамке.

– А это твоя мама, да? Как фотомодель! – Полина берёт Наташину фотографию.

Я переоделась в юбку, и на коленке красуется бордовый синяк. Скоро он станет синим, как ему и положено.

Максим проводил меня на второй этаж, устроил на кровати, а сам побежал за льдом.

Пока мы поднимались, он всё молчал, придерживал меня за талию, а я держалась за его шею. Сердце у меня колотилось так громко, как, наверное, куранты вместе с Биг Бэном в новогоднюю ночь. У него тоже колотилось, я не слышала, но понимала. Я держалась за Максима и думала, что если бы я случайно не упала, то это надо было бы сделать специально. Так в сериалах поступают разные коварные обольстительницы.

– Тебе больно, да? – спрашивает Настя, и брови у неё становятся домиком.

– Ничего, сейчас пройдёт, – я морщусь.

Дина нашла где-то бутылёк с йодом и теперь щедро поливает им моё колено.

– Ты куда столько? – говорит Анна-Мария. – Хватит, кожа сгорит!

– У тебя мозг есть, нет? Надо же всех бацилл убить! – парирует Дина и опрокидывает на меня бутылёк. На Наташином бежевом покрывале образуется уродское чёрное пятно.

– За-ши-бись!

– А ты под руку побольше лезь! – злится Дина. – Иди вон лучше к своему Чижевичу, он тебя уже заждался, наверное. Всё, девочки, двигайте на выход! Нам с Валечкой надо поговорить.

У девчонок недовольные лица: охота же обсудить такую новость! Матвеева с букетом! Как это так? И почему они ещё не в теме? Но Динино слово – закон. Даже для Анны-Марии с её угольками оно – закон. Так уж повелось в нашем классе. Девчонки выходят из спальни, как битые палкой собаки.

– Ну ты, мать, сильна! – говорит Дина, в сапогах забираясь ко мне на кровать. – Быстро ты Максика окрутила! У меня и то в своё время не вышло. Как у тебя-то получилось? – в её голосе искреннее недоумение.

Мне не нравится, как она это говорит. И как на меня смотрит – с пренебрежением. Как будто я и не человек, а урод какой-то. Как будто в меня и влюбиться нельзя. У меня от её слов по сердцу словно бритвочкой провели – тихонько так, раааз! И тут же злость накатила. И я опять увидела, какое у неё противненькое красивенькое личико с вечной этой улыбочкой. Мне хочется сказать Дине какую-нибудь гадость, так и подмывает, но тут в комнату заходит Максим.

– Ладно, голубки, я сруливаю, – говорит Дина. – Меня там Ванечка ждёт!

* * *

Нам обоим неловко – встретиться вот так, после всего… Особенно мне – сижу как инвалидка с этой ногой! Как будто голая! Голый манекен, которого вытащили из полиэтилена и сразу сунули в витрину. Сижу и при этом стараюсь выглядеть трагично.

И тут я икаю. Чёрт!

Согласитесь, трудно выглядеть трагично, когда ты икаешь. Но Максим, кажется, ничего не замечает.

Такое чувство, что мы видим друг друга впервые в жизни. Будто не было никакой школы, парты одной на двоих, не было уроков по живописи, где мы сидим спина к спине, сквера, в котором рука об руку… Почему теперь, когда он мой парень, всё вдруг так сложно? Я готова уползти внутрь своей единственной туфли, залезть в неё, как в раковину. Я вдруг понимаю, что дико хочу обратно в Сеть! Туда, где я такая, как есть, настоящая: весёлая, остроумная. Живая! А не деревянная Буратина, не способная связать пары нужных фраз. Взять бы сейчас нотик, нырнуть в чат и написать:

«Я так рада, что ты наконец-то пришёл! Я тебя очень-очень-очень ждала!»

И восклицательных знаков со смайликами побольше наставить, чтобы всю полноту чувств передать. А в жизни-то как её передашь? Ведь он на меня смотрит! Сидит на краю кровати и смотрит, как будто внутрь меня, понимаете? Совсем как мама, когда ты говоришь, что прибралась в своей комнате, а она знает, что нет. Смотрит глазами в глаза. Глазами, а не аватаркой!

А он бы мне ответил:

– Я думал о тебе всё время (-_-ʼ)

– Я тоже – 24/7! *^_^*

– Я хотел тебе сказать одну вещь.

– ??????????

– Я тебя <3 <3 <3 <3 <3 Так лучше?

– А? – я вздрагиваю.

До меня доходит, что я в реале, здесь и сейчас. И передо мной реальный Максим. Живой Максим, а не виртуальный Макс_Наруто_Матвеев из уютного чатика.

– Со льдом лучше? – снова спрашивает он, кивая на моё колено.

– А! Да. Спасибо.

Оттого, что он на меня смотрит, и ещё потому, что у него всегда такие умные, зрелые мысли, что кажется, ему лет сто, горло у меня деревенеет. Сказать что-то более внятное не получается. Я не знаю, куда девать руки и глаза. Лицо сияет, как красный сигнал светофора…

Если б я только не стеснялась так сильно!

Наверное, Максим замечает моё волнение. Он переводит взгляд на картину у меня над головой.

– Классная. А кто рисовал?

Я абсолютно не в курсе, кто её рисовал. Более того, я вообще без понятия, что там нарисовано.

– Не помню… Вернее, не обращала внимания…

– Кажется, я знаю это место.

Я оборачиваюсь и вижу море. Сиреневое море, розовое небо, золотой песок и две белые фигуры на высоком берегу – большая и маленькая.

Лиза и я.

– Это мы с бабушкой, – я почему-то даже не удивлена.

– Серьёзно? А у меня дедов вообще нет. Никогда не было, только родители. Как вы с ней – ладите?

– Она хорошая. Только она умерла. Давно ещё. Я когда маленькая была, мы часто на это место приходили. Гуляли, она мне всякие истории рассказывала…

– Про что?

– Про разное… Помню, однажды мы с ней клад искали.

– С металлоискателем? – улыбается Максим.

– Нет, по звёздам. Там в песке серебряные звёзды лежали, из фольги. А на них маленькие циферки – мы по ним ориентировались. Лиза говорила, их с неба сдуло, тогда как раз шторм был.

– Нашли?

– Клад? А то! Набор фломастеров и киндер-сюрприз!

Я смеюсь. И Максим тоже. Мы оба смеёмся, и я вдруг ощущаю ужасную лёгкость. Вся моя неловкость, вся зажатость куда-то разом делись, а птица, скукожившаяся у меня внутри, опять расправила тёплые крылья. Я прямо чувствую, как она хочет, как стремится взлететь.

И я вдруг беру и рассказываю Максиму всё-все! Про море, про Лизу, про красную удочку, на которую ловятся мечты, про картонную Лариску, про Валика, про Морскую птицу… Рассказываю всё это на одном дыхании, хотя раньше – никому-никому! Рассказываю так легко, словно печатаю на клавиатуре! Хотя разве печатают о таком? Разве напечатаешь про это, не видя глаз? Не зная, не чувствуя, интересно человеку на самом деле или он зевает от твоего бреда, а между делом чистит зубы перед сном?

– Тебе больно? – спрашивает Максим.

– Колено? Нет, уже прошло.

Внизу играет медляк Рианны. «Unfaithful» – мой любимый.

«Story of my life searching for the right, but it keeps avoiding me. Sorrow in my soul, cause it seems that wrong, really loves my company…»

– Пойдём потанцуем? – Максим смотрит мне в глаза, и птица в душе взлетает в небо – высоко-высоко.

– Ты иди, я скоро.

Глава 16
Фейк

Нет чела – нет праблов

Происхождение: Анатолий Рыбаков «Дети Арбата»

Достаю из рюкзака маленькую закупоренную бутылочку – в ней парусник из дерева и стекла. Белые шёлковые паруса с красными крестами – красиво. Это «Санта Мария» – каравелла, на которой Колумб в 1492 году открыл Америку. Я купила её в магазине необычных подарков – для Максима.

Смотрюсь в зеркало. Мама бы сейчас сказала, что у меня неприлично счастливый вид. А что может быть неприличного в том, что человек счастлив? Что человек влюблён.

Спускаюсь по лестнице – колено не болит, ведь я спускаюсь на крыльях. Мне подарила их Морская птица. В тёмной гостиной грустно поёт грустная певица Максим. Что за нелепое имя для девушки, тем более такой грустной? По комнате медленно движутся парочки. Узнаю в потёмках Анну-Марию с Чижом, Тоху с Полей, Тиму с какой-то толстой девицей… Кто это? Ааа, понятно! Женёк влез в Динину норковую шубку, парик нацепил – где только взял? Динка увидит, мало ему не покажется! Кстати, где она? Наверное, со своим Ванечкой уединилась.

– Жень, ты Максима не видел?

– Отстааань, праатиивная! – Женёк манерно отмахивается от меня веером. Лицо у него густо намазано румянами и помадой – девчонки, наверное, постарались.

– Ну, Жень!

– Не приставай к моей женщине! Альты рулят, готы – лохи! – Тима начинает орать что-то из «Токио Хотел», громко и фальшиво.

Девчонки просто лежат от смеха. В губах тонкие сигареты, но это «для красоты» – сигареты гораздо круче на вид, чем на вкус. В нашем классе всерьёз никто не курит: не модно. Модно ходить на фитнес и правильно питаться, чтобы быть в форме…

– Он в сад пошёл, ставить ракетницы! – нараспев кричит Настя, она танцует тут же. Одна, механически двигает длинными руками, как одинокая мельница в поле. – Скоро салют будет!

Бегу в сад, прижимая к груди каравеллу. Интересно, понравится ему или нет? Мокрая трава, мокрая брусчатка, мокрые кипарисы и пальмы – всё мокрое, блестящее и радостное, как только что выкупанный ребёнок. Давно у меня не было такого Нового года – без снега, это тоже клёво! За кустом притаился велоцераптор, расставил когтистые куриные лапы! Пугаюсь его от неожиданности и хохочу.

– Ну, кто там ещё? – слышу капризный голос. – Не бойся, Максик, тебе послышалось.

Посреди площадки для мини-гольфа стоят обнявшись Дина и Максим.

– Ну, поцелуй меня… Да не так! Смотри, как надо… Вот так…

Каравелла выскальзывает у меня из рук, слышится звон осколков.

– Валя?! Подожди, куда ты, Валя?!

Я разворачиваю своё тело и веду его в обратную сторону.

Кажется, у меня сейчас лопнет сердце.

* * *

Я бегу вверх – в уши как будто налили цемент. Ай! Колено! Оно почему-то снова начинает болеть. Куда мне деться? В Наташину спальню? Нет, там найдут. А я не хочу, не хочу! НЕ ХО-ЧУ! Слёзы душат и, наверное, задушат вот-вот. Сухие, если такие вообще бывают. За спиной быстрые шаги – кто это: он или она? Ненавижу! Обоих ненавижу! Снова бегу вверх, лучше на третий! Кажется, этой лестнице нет конца и края. Ну нельзя же строить в доме такие огромные несуразные лестницы! На них же вся жизнь пройдёт! Грудь стягивает тугим стальным обручем. Бросаюсь в какой-то коридор – длинный-длинный, как в каком-нибудь санатории. Дёргаю поочередно двери: закрыто, закрыто, закрыто… Закашливаюсь оттого, что дышу какой-то грязью – выплёвываю из себя мелкий гравий и пыль. Последняя дверь мне наконец поддаётся – захлопываю её за собой, щёлкаю замком и падаю на диван. Мои внутренности и позвоночник сплющиваются, как чипсы. Единственное, чего хочу, – чтобы на нас прямо сейчас, сию минуту свалилась ядерная бомба.

* * *

Это папина комната, его кабинет. Даже, скорее, берлога или пещера. Кожаный диван и стол с ноутбуком, всё остальное – камни, камни, камни. Минералы. Они повсюду: на стенах – в подсвеченных стеклянных стеллажах, на полу – в красивых деревянных ящиках. И даже на сводчатом потолке – камнями выложена мозаика: ночное небо, тёмно-синее с жёлтыми вкраплениями звёзд. Кажется, это лазурит – папин любимый камень, камень неба.

Помню, как он привёз его впервые из Прибайкалья и подарил мне.

– Держи, котик Тарасик!

А потом мама послала нас за творогом для запеканки, а мы вместо этого пошли в гараж. Там папа хранил свою коллекцию, прятал от мамы. Я любила разглядывать камни, нюхать их (папа говорил, что у каждого камня свой запах), трогать… Особенно нравилось засунуть пятерню в коробку с мелочёвкой – круглыми и овальными камешками, почти бусинами. Холодные шарики перекатывались под рукой и вкусно побрякивали. Я заворачивала их в фантики от конфет «Лимончик» и угощала картонную Лариску.

Максим. В тело вонзается острая железная спица – не то ледяная, не то раскалённая, не поймёшь. И кажется, что я сейчас умру. А в голове одна только тупая мысль, которую озвучивают в сериалах разные роковые соблазнительницы:

«Как он мог? Как он только мог!»

Нет, с роковыми соблазнительницами так не поступают. Так можно поступить только со мной – жирной деревенской овцой, возомнившей себя невесть кем. Мама права: они мне не ровня. Все эти Дины, Насти, Анны-Марии, Чижевичи со своими кукольными мамашами и механическими папашами. Как там папа говорил? «У твоих лучших друзей не самые лучшие родители». Они мне не друзья, все эти мажоры и баунти – они запрограммированные на успех и вечный позитивчик роботы, у которых вместо лиц юзерпики, а вместо сердца кредитка у папочки в портмоне.

И я не буду думать о них. Я не буду думать о нём – он точно такой же! Я сотру его из жизни! Из обеих моих жизней! Прямо сейчас!

Я бросаюсь к папиному компьютеру. Загружаю свою страницу в Сети. Так… Настройки… Изменить имя… Изменить пароль… Изменить адрес вашей страницы… Это всё не то… Техподдержка… В соответствии с действующим законодательством… удаление персональной страницы пользователя осуществляется администрацией сайта… по личному письменному заявлению пользователя, направленному на почтовый адрес… Электронное письмо должно быть направлено с адреса электронной почты, указанного при регистрации на сайте… В заявлении необходимо указать номер мобильного телефона…

Открываю почту: «У вас 12 непрочитанных сообщений» – открытки и поздравлялки от девчонок, сердечки и медвежата – в мусор! Кликаю «Удалить», но вдруг в глаза бросается заголовок «ГОРЕ». Жму «Отмена», открываю письмо – это же от Карины! Вернее…

«Здравствуйте, Валя…», – от этого официального «здравствуйте» кожа у меня на голове съёживается.

«Здравствуйте, Валя. Извините, что так долго не отвечала на Ваше письмо. Никак не могла оправиться от горя, постигшего нашу семью. Прошлым летом наша дочь Кариночка отдыхала на побережье Чёрного моря. С ней произошёл несчастный случай – она утонула. Её тело нашли только в декабре, поэтому она несколько месяцев числилась без вести пропавшей.

Наша дочь была очень хорошим, добрым и талантливым человеком. Пожалуйста, запомните её такой. Царствие ей небесное.

С уважением, Екатерина Сергеевна Асликян».

В комнату постучали – резко и настойчиво.

– Убирайтесь! – крикнула я. – Отвалите! Пошли все вон!

– Валя, открой, это я, – брякнули металлом за дверью.

* * *

Я никогда раньше не всматривалась в ночное небо. Сегодня оно выглядит так, будто кто-то надёрнул на него чёрную занавеску и продырявил в ней иголкой множество отверстий. Теперь через них светит большая жёлтая лампа. Когда думаешь о небе так, оно кажется гораздо ближе и уютней, чем то – дневное, голубое.

– Жизнь – это всего лишь одно короткое мгновение, – слышу Лизу. – Мгновение между до и после. И мы застряли в этом мгновении навсегда.

* * *

Мама смотрела на меня с таким твёрдым лицом, что казалось, если бы в её руках оказался пистолет, она бы, не раздумывая, в меня пальнула. Причём не один раз – бэнг-бэнг!

Мама смотрела и молчала, вся в красных пятнах, а из-за неё высовывался Коконов со взъерошенной лысиной.

– Мама, что ты тут делаешь? – Ноги у меня подгибались, точно из них вынули коленки.

– Я у тебя то же самое хочу спросить: что ТЫ тут делаешь? Я думаю, ребёнок в постели лежит, больной, с температурой. Всю ночь как на иголках, звоню, а она даже трубку не берёт!

До меня вдруг доходит, что смартфон остался в джинсах. Я совсем про него забыла!

– Мы с Петром Сергеевичем срываемся, бежим домой, думаем, что вообще случилось? – на высокой ледяной ноте продолжает мама. Глаза у неё прошиты красными жилками. – Может, тебя уже на «скорой» увезли с пищевым отравлением? А дома – никого! Ни записки, ничего!

– Мне позвонили ребята, мы к миссис Робинсон пошли, а потом…

– Не ври, я у неё была. И не я одна – родители с ума сходят: где вы? Что с вами? Хорошо ещё, отец позвонил, хотел с праздником тебя поздравить. Сказал, что оставил тебе ключи. Вы что здесь вообще устроили? Что за шалман-притон?

– Не притон! У нас новогодний вечер!

– Новогодний вечер?! – мама вдруг захлёбывается хохотом.

– Мы с твоей мамой очень волновались, между прочим! – вставляет Коконов насильственно-бодрым голоском. Ещё и вмешивается, главное!

– А вы не лезьте! – рявкаю я. – Кто вас вообще спрашивает? Вы нам никто!

Пётр Сергеевич под напором моих слов весь как-то сдувается, как подушка, из которой вытрясли все перья, и говорит уже не так уверенно:

– Ты совсем большая девица, а ведёшь себя…

– Тоже мне, нашёл большую! – перебивает его мама. – Ведёшь себя, как маленькая! В голове сплошные… Сплошные… Димы Биланы!

Ага, мама, как же хорошо ты меня знаешь.

– Вот они, красавчики, полюбуйтесь! – в комнату влетает запыхавшаяся Дина, следом – Анна-Мария с Чижевичем. – Я эту бабец сразу узнала – это их домработница! – Дина тыкает в маму наманикюренным пальчиком. – Вы по какому праву врываетесь тут, а? Представляешь, Валечка, врывается с этим вот, непонятно с кем! Вы кто такой? – спрашивает она у Коконова.

– Я… Я… – Пётр Сергеевич багровеет.

– Врываются, короче, вырубают музыку, врубают свет! Я такой наглой прислуги ещё в жизни не встречала!

– Я тоже! – поддакивает Анна-Мария. Чижевич ухмыляется.

– Прислуги? – переспрашивает мама. – Валя, что всё это значит?

– Да, Валечка, что это значит? – повторяет за ней Дина.

На меня глядят пять пар чужих глаз. Дина нагловато-вопросительно, Анна-Мария с Чижом – с любопытством, Коконов с испугом. И только мама смотрит на меня растерянно. Мама, в стареньком драповом пальто и с сединой в волосах. Моя родная мама, похожая на растрёпанную поломойку.

И вдруг я слышу, как сильно и больно колотится у неё сердце. Вдруг ощущаю, как больно! И чувствую, что именно мама, со своим этим колотящимся сердцем, мне сейчас ближе и дороже всех на свете.

– Она не прислуга, – резко говорю я слова, которые должна была сказать давным-давно. – Это моя мама.

В комнату врывается оглушительный треск.

– Мамочки! – визжат девчонки. – Что это?!

– Салют, овечки! – кричит Чижевич. – Салют!

За окном грохочет канонада, что-то взрывается, свистит и шипит. А на светлеющем предрассветном небе расцветают гигантские золотые шары.

* * *

Я пришла на берег. На то самое место с картины, которая так понравилась Максиму. Наше с Лизой, любимое. Высокий берег с клочьями тумана, запутавшегося в лохматой прошлогодней траве. Гранитное море, небо такое же – эй, куда вы дели горизонт? Карканье вечно голодных альбатросов – их принёс ветер с севера.

О лоб разбивается холодная капля – слеза, случайно оброненная небом. Когда Лиза была со мной, всё было по-другому. Не было этой серой гранитной мерзости – никакого «ГОРЯ» не было. Кажется, даже зимы тогда не было. Или была? Я плохо помню…

Папа меня ненавидит. Ну и что, что я привела в этот его драгоценный дом «невесть кого»? Я всё там им отмыла, зубами отскребла! Я даже умудрилась отстирать то чёрное пятно на покрывале, хотя это вообще анриал. Мамина школа. А он сказал, что я его доверие подорвала.

– Мама, почему ты всё время кричишь? Почему ты злая такая, мама? Почему я не могу продраться через эту твою злую корку? Ведь от доброго слова, вовремя сказанного слова жизнь у человека поворачивается! Да, мама, такое бывает!

– Мамочка, не выходи за него! Он же колбасу прятал за баночки! У него носки! – я кричу, выплёвываю из себя осколки предложений.

– Если ты меня любишь, мама! Пожалуйста, слышишь меня?

– Злая – это ты. И эгоистичная.

– Вы меня не любите – ты и папа. Оба ненавидите. А если я не нужна даже собственным предкам, кому я вообще сдалась?

– Прекрати истерику.

– Как я теперь в школе появлюсь? Там уже все в курсе, что мы с тобой деревенщины! Что я ни в какой Америке сроду не была! Динка всем разболтает!

Я уже живо представляю, как она подойдёт со своей улыбочкой и скажет:

– Ну и далеко эта твоя деревня от нашего города?

А я ей холодно так брошу:

– Недалеко. В каких-то десяти сантиметрах на карте мира.

Но это я только так себе представляю. На самом деле я не смогу ей так ответить. Кишка тонка.

– Это конец, понимаешь, мама? Надо мной же все теперь смеяться будут!

– Ты сама в этом виновата – не надо было врать.

– А я не могла по-другому. Я же хотела понравиться, хотела, чтобы со мной дружили! Это что, уголовное преступление? Давайте теперь меня за это в тюрьму посадим! Зачем вы только в эту поганую школу меня отдали? Всё из-за вас!

– Это низость – врать, выпрашивая чью-то дружбу.

– Мама, ты не понимаешь! Ты всё думаешь, что я ребёнок и обращаешься со мной, как с глупым малышом. Эти твои бесконечные запреты, командуешь мной, как зверюшкой! Но не жди, что я вечно буду тебя слушаться. Я уже давно не ребёнок! И не зверюшка, понимаешь? Меня вообще никто никогда не понимал, кроме Лизы! Если бы она была жива, то мне…

– Она жива.

На минуту я забываю, как дышать.

– Что ты сказала?

– Елизавета Яковлевна жива, – повторяет мама таким голосом, которым в супермаркете объявляют: «Магазин закрывается». – Она в клинике.

Я не верю своим ушам. Она что, издевается? Или это дежавю такое, повторение пройденного?

– Что ты на меня так смотришь? Да, в клинике для… умалишённых.

Мама достаёт из сумки мятую сигарету и неумело прикуривает от спички. Она никогда не курит, моя мама. Откуда вообще у неё сигареты?

– Твоя бабушка была больна, – говорит мама своим фирменным ледяным тоном. – То есть, она и сейчас больна. Просто ты была маленькой и этого не замечала.

– Чем больна?

– Врачи поставили диагноз «шизофрения». Да какая, в сущности, разница? Просто она могла тебе навредить, очень сильно навредить твоей психике. Да она просто угробить тебя могла, угробить, ты понимаешь?

– Поэтому вы её запихнули в психушку? Поэтому врали мне всё это время? Опять? Я вам что, подопытный кролик?! – я понимаю, что ору, но почему-то никак не получается наладить свой голос.

Мама молчит. Тишина между нами оглушает.

– Никто её никуда не запихивал. Она сама согласилась в итоге, но было уже поздно. Однажды она чуть не сиганула… не упала с обрыва, причём прямо у тебя на глазах, – мама глубоко затягивается и глухо кашляет. – Ты, наверное, этого не помнишь. Хорошо, люди вовремя подоспели, привели её домой.

Лет триста мне понадобится, чтобы переварить всё это.