Текст книги "Про Бабаку Косточкину-3, или Все ноги из детства"

Автор книги: Анна Никольская-Эксели

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава 15
Моя милиция меня бережёт

– Уснул, говоришь? Шастают тут всякие!

Он целился в меня из ружья. У него были борода и ватник, сразу видно – Михалыч или Петрович какой-нибудь. Дворник.

Вернее, мне так показалось спросонья, что дворник целился из ружья. На самом деле это у него была метла.

– А ну вставай! Пошли! – сказал дворник и зловеще тряхнул бородой.

– Куда?

– Иди-иди! Без разговорчиков! – Он упёр мне в спину метлу и куда-то повёл.

Я особенно не сопротивлялся. До вечера времени ещё о-го-го. Нужно провести его познавательно.

Мы шагали по пустынным улицам. Мимо кондитерских, часовых мастерских и товаров для дома. Мимо парикмахерских, пельменных и ремонта обуви. Мимо переплётных работ, чистки одежды и приёма в стирку. Мимо булочных, ателье, галантерей, цветов, головных уборов, домов быта и памятников Ленину. Мы шагали по пустынным улицам детства моего папы, и нам в затылок алело солнце. А по дороге полз одинокий троллейбус. Хорошо! Даже слышно, как птицы поют над крышами.

А у нас в семь утра жизнь кипит.

Пробки – от самого Нового рынка до Чкалова.

Мимо нас процокала лошадь, запряжённая в телегу. А я лошадей только в деревне видел у бабушки. И в цирке ещё, дрессированных, один раз.

Дворник шёл сзади и насвистывал песенку кота Леопольда. У меня в детстве DVD был с советскими мультфильмами.

– «Я иду и пою обо всём хорошем! И улыбку свою я дарю прохожим!»

Интересно, он правда её дарит? Мне со спины не видно.

От этой песенки мне стало весело. А что, если тут остаться насовсем? Буду ходить в школу, собирать макулатуру, потом устроюсь на завод – мне дадут квартиру бесплатно, как передовику производства. На Алке женюсь, будем ездить на юг.

– Все, пионер, пришли, – сказал дворник.

«Отделение милиции Центрального района», – прочитал я вывеску на двухэтажном деревянном доме.

– Вы что, привели меня в милицию? – догадался я.

– А куда же? – хмыкнул дворник. – В милиции тебе самое место. В милиции мигом разберутся, кто тут у нас по лавкам ночует и лампочки выкручивает. Разворовывает народное добро!

– Мужчина, вы что? – Я сделал манёвр спиной и ногами, пытаясь от него улизнуть.

Но дворник был бдительный и с метлой.

– Кого это ты привёл, Эдуардыч?

В отделении нас встречал улыбчивый сержант с бутербродом.

От него вкусно пахло колбасой, и я вспомнил, что кроме вчерашних кукурузных палочек и мороженого ничего не ел.

– Вот, товарищ начальник, полюбуйтесь на субъекта. – Эдуардыч продемонстрировал меня сержанту со всех сторон, как единственного и дорогого сына. – У подъезда его подобрал, он выкручивал лампочки.

– Ничего я не выкручивал! – возмутился я.

– Что, с родителями поссорился? – Сержант сделал участливое лицо.

Я покачал головой.

– Несчастная любовь?

Я опять покачал.

– Чаю хочешь?

Я снова хотел покачать, но всё-таки сказал:

– Хочу.

Наполнить желудок в данном случае было всё-таки поважнее гордости.

– Ты иди, Эдуардыч, мы тут сами разберёмся, – сказал сержант.

– Вы уж разберитесь, гражданин начальник, – сказал Эдуардыч и на полусогнутых попятился к двери.

Когда он исчез, сержант налил мне из заварника чаю и придвинул блюдце с сушками.

– Угощайся.

Ага. Это он в хорошего полицейского со мной решил сыграть. Надо быть начеку. Подкупает меня сушками, ну-ну. Я взял сразу три штуки.

– Как тебя зовут? Имя, фамилия?

– Не знаю, – сказал я.

– Адрес?

– Говорю же, забыл. Господин… э-э-э… Лютиков, – про Лютикова я прочитал у него на двери, когда мы с Эдуардычем заходили в кабинет, – господин Лютиков, позавчера я попал под троллейбус, ничего не помню с тех пор.

– Во-первых, я тебе не господин. А во-вторых, совсем ничего не помнить ты не можешь. Родителей как зовут?

– Тоже забыл.

Сержант Лютиков подозрительно всматривался под столом в мои штаны и кроссовки.

– Это откуда у тебя?

– Джинсы? Мама купила на китайском рынке, – честно признался я.

– На каком?

– На кит… – Я понял, что проговорился.

Этот Лютиков расколол меня, как спелый орех.

– Значит, вспомнил всё-таки. – Сержант Лютиков опять улыбнулся.

Мне не понравилась эта его узенькая улыбочка.

– А что твоя мама делала в Китае?

Что ж, теперь надо как-то выкручиваться.

Что-то такое правдоподобнее правды сочинять.

– Она там живёт, – сказал я.

– Твоя мама живёт в Китае?

– Ну да. Она у меня китаянка. Наполовину. А я на одну треть. Вглядитесь в разрез моих глаз, видите?

Тут я не соврал, немного только преувеличил. У нас и правда предки с Востока, по материнской линии. Из Хабаровска.

– А отец – русский, – на всякий случай добавил я.

– Партийный?

– Да. Он у меня в партии зелёных какое-то время состоял. Вегетарианствовал.

– Зелёных? – Лютиков насторожился. – Так-так-так… – Он вынул из ящика чистый лист и что-то на нём записал.

– И ничего не «так-так-так». Он за уссурийских тигров борется. Папа – благородный человек.

– А с кем борется? Он тебе не рассказывал?

– А как же? Между нами с папой нет секретов. Правда, он коллекцию противогазов от меня где-то в доме прячет, никак не найду.

– А оружие не прячет? Холодное, горячее, нет?

– Нет, – ответил я.

К чему это он клонит?

Я понял по его лицу, что он клонит. И по интонации.

Он снял трубку и набрал короткий номер:

– Доброе утро, Леонид Ильич. Так точно. Тут у меня мальчик… очень подозрительный, из Китая… Нет, говорит без акцента… Лампочки выкручивал…

Я стал глядеть в окно. Там висел плакат на заборе:

«МАШИНОСТРОИТЕЛЬ! СОБЛЮДАЙ БЕЗОПАСНОСТЬ ТРУДА».

И стихи были написаны, хорошие такие.

А под ними – рабочий в каске с красивым и мужественным лицом.

Лютиков ещё долго разговаривал по телефону с этим Леонидом Ильичом, сочинял про меня всякие глупости. Но я его не слушал – краем глаза только. То есть уха. Что-то там про советско-китайский конфликт шестьдесят девятого года, Даманский остров и провокаторов. А я в это время думал про то, что, кажется, влип. И что теперь, кажется, меня посадят в тюрьму. Возможно, даже на всю жизнь, если верить Тишке. Потому что китайские штаны, как я понял, гораздо хуже турецкого робота. Особенно на фоне международного политического конфликта недавнего прошлого.

И вот меня посадят в тюрьму, и я буду в ней сидеть какое-то время. А потом, в один прекрасный день, я слеплю из хлебного мякиша пистолет и убегу, взяв заложника. Возможно, им даже будет сам сержант Лютиков.

Или лучше так: я подкуплю хуба-бубой охрану и передам с ней на волю записку, то есть маляву. Для Алки, которая меня будет ждать. И Алка угонит вертолёт – она может, она бедовая. С аэродрома. И прилетит за мной. Алка посадит его прямо на спортплощадку, пока я буду тренировать под открытым небом мускулы. И мы улетим в Сингапур. Или лучше на Аляску, к северным оленям. У них рога такие, бархатные.

– Слушаюсь, Леонид Ильич. До выяснения обстоятельств под вашу личную ответственность… – Сержант Лютиков больше не улыбался, а наоборот. Он прямо весь побелел, бедный, как простыня.

– Значит, Косточкин, говоришь? – спросил Лютиков, кладя трубку.

А я что, уже такое говорил? И когда только успел?

Со мной так бывает: я иногда замечтаюсь и наговорю всякого. Я как находка для шпиона какая-то. Выходит, он уже всё разнюхал, а я и не заметил.

– А ты юморист, Косточкин!

– Я? Нет. Я, наоборот, стихи сочиняю. Хотите прочту?

И, не дожидаясь ответа, я прочёл:

– Слушай внимательно, Косточкин, и запоминай, – сказал мне на это Лютиков. – Я тебя сейчас отпущу по адресу, до выяснения обстоятельств. Но имей в виду, глаз я отныне с тебя не спущу. – У него аж скулы свело от злости.

Не Лютиков он прямо, а какой-то Лютый – даже смотреть неприятно. Хотя человека тоже можно понять. Он-то думал, крупную рыбу поймал, лазутчика или перебежчика. А тут я – Костя Косточкин, четырнадцати лет. Хотя и 1997 года рождения, что в нынешних обстоятельствах немаловажно.

– И участковому передам, чтобы взял тебя на карандаш.

– Вот это правильно, – согласился я. – Мальчик я неплохой, но, прямо скажем, непредсказуемый. Таких, как я, обязательно надо брать на карандаш. А то такие, как я, распояшутся и пойдут по кривой дорожке.

– Ты тут не выкаблучивайся, – обиделся Лютиков. – А то ведь я не посмотрю, что за тебя заступились самым возмутительным образом!

И тут он принялся рассказывать мне про моё будущее. Причём, по его словам, далеко не самое светлое. По всему выходило, через тридцать лет я окажусь среди уголовников и рецидивистов, грабителей и даже убийц.

Но вероятнее всего, я всё-таки стану диссидентом – предателем и врагом народа. И вот тогда…

Даже не хочу пересказывать, что будет со мной тогда, по версии сержанта Лютикова. Словом, он обрисовал моё будущее в очень мрачных красках. А я и не знал, что я такой непутёвый, оказывается. И что впечатление на людей произвожу не очень хорошее.

Я не стал его ни в чём переубеждать. Потому что сержанта Лютикова не переубедишь. Он из непоколебимых – я это понял по линии его подбородка.

Когда он закончил, я просто сказал:

– До свидания! Всех благ! – И ушёл.

Надо было срочно отыскать Алку.

Глава 16
Схватка с танатором

Алку я нашёл уже в пятом часу. Я обегал весь район – от Мединститута до Первомайского, прошёлся по дворам.

А обнаружил её в «Чебурашке» – моём бывшем детском саду.

Они там сидели на зелёной веранде, под навесом. Гоготали так, что из-за забора было слышно. А Алка – громче всех. Я по смеху её и вычислил.

Думал, они там со Светкой, с Тишкой, со Светофором и другими из нашего класса. Вернее, не из нашего, а из их. Поэтому смело перемахнул через забор.

Хотя, по-честному, встречаться с Тишкой после вчерашнего я опасался. То есть мне было стыдно с ним встречаться. Но я для себя решил, что перед телепортацией с ним обязательно поговорю. По-мужски, с глазу на глаз.

Но на веранде сидели совсем не Тишка со Светкой.

Я когда увидел, кто там сидит, у меня сердце упало.

Это были большие ребята – из нашей школы, я их узнал. Хотя они были ещё лохматее и в школьных пиджаках без рукавов, обвешанные значками. И ещё там был Чапля – тоже лохматый и весь в значках.

А рядом с ним сидела Алка.

Какой-то парень с хвостиком играл на гитаре и пел. Гитара у него была отличная – с женскими портретами, ужасно нравилось.

Особенно Алке. Она положила голову Чапле на плечо и слушала. И лицо у неё в это время было как на картине «Мона Лиза» – задумчиво-загадочное.

 
В твоих глазах есть солнца свет,
Есть синева и есть рассвет,
Лишь только для меня в них
места нет, —
 

пел Хвостатый.

Такие песни часто крутят в маршрутках, я слышал, на радио «Шансон». Их очень любят шофёры и всякие подозрительные личности, как сказала бы мама.

И вдруг Хвостатый остановился. Вернее, это Чапля его остановил – повелевающим жестом руки. Потому что он увидел меня.

– Ой, Костечка, – сказала Алка, не поднимая головы с Чаплиного плеча. – Приветики!

– Он у нас уже Костечка? – хмыкнул Чапля.

А я, между прочим, терпеть ненавижу, когда меня зовут Костечкой. Костечка Косточкин – ужасно.

– Ты что, Чаплечка, ревнуешь? – спросила Алка.

– Ещё чего! – процедил Чапля и плюнул на деревянный пол.

– Ой, не могу! Кто у нас тут ревнует, а? – Алка принялась его щекотать.

Она была его раза в два, а то и в три меньше – Чапля большой и толстый. Я даже испугался за Алку. Вот сейчас он наступит на неё своей ножищей и раздавит.

Но нет. Не раздавил.

Он просто взял Алку в руки и усадил на перила, как курочку на насест.

– Ты шизанутый?! – возмутилась Алка. – Мне высоко! – Она болтала в воздухе ногами.

Это её «шизанутый» меня приободрило.

– Не тронь её! – крикнул я и рванул на веранду.

Но Хвостатый был начеку:

– Куда прёшь?

Я стукнулся лбом о его значки. Чаплины френды захохотали.

– Ты че припёрся? – спросил меня Чапля. – Тебе мало показалось?

– Я за Аллой. Отпустите её!

Сам не знаю, как я так сказал. У меня просто вырвалось – смелость откуда-то взялась.

– Он за Аллой! Отпустите её! – передразнил меня Чапля тоненьким голоском. – Её тут никто и не держит.

– Врёшь! Отпусти, кому говорю! – У меня сами собой сжались кулаки.

И тут я представил себя Джейком из «Аватара». Вот я в джунглях Пандоры, и передо мной свирепый танатор. Я выжидаю, глядя ему в самые зрачки, потом делаю резкий выпад и бросаюсь ему в ноги. То есть в лапы. Я валю танатора и душу, душу его, душу! Нет, лучше я заношу над ним кинжал, а потом говорю хриплым голосом: «Отпусти её, каналья!» – это уже из «Трёх мушкетёров из Нахапетовки».

– Слышь, Алка, тебя тут кто-то держит? – Чапля обернулся на Тюльпанскую.

– Меня? – фыркнула Алка. – С чего ты взял?

– Ты понял, соплячок? Она тут добровольно, на общественных началах, так сказать.

Я проглотил соплячка.

– Пойдём, Ал, – просто сказал я.

Я хотел взять её за руку и увести отсюда. Не важно куда – просто попрощаться по-человечески, обменяться телефонами, все дела.

– Я фигею, дорогая редакция! – присвистнул Чапля. – Ну ты наглый! А может, тебе котелок отремонтировать?

– Отстань от него, Чаплечка. Он хороший мальчик. В меня только немножко влюблённый. Ты же влюблённый, Костечка?

Я вспыхнул. Она надо мной издевается?

Она надо мной издевается.

А как же тёмные аллеи? А как же тот поцелуй? Пускай в щеку, но всё-таки.

– Смотри, какой он стал красненький! Точно влюблённый!

Вся веранда разразилась хохотом.

– Ладно, паря, вали. Вмазать бы тебе по-хорошему, да руки марать неохота, – устало сказал Чапля.

И вдруг у него в кармане зазвонил телефон. Мой телефон – со Снуп Доггом! Алка что же, мой мобильник ему отдала?

Чапля по-хозяйски выудил его наружу и важно произнёс:

– У аппарата!

Только он «Ответить» не нажал, дубина.

Телефон продолжал звонить.

– Это меня! Дай сюда! – Я ринулся на веранду, ловко обошёл Хвостатого и вцепился в Чаплю.

Это был необдуманный поступок, рискованный. Но вдруг это Бабака звонит?

Снуп Догг рингтонил громко – на всего «Чебурашку» и окрестности. А между тем Чапле не составило труда вышвырнуть меня с веранды.

Тогда я сделал вот что: я выждал секунду, сделал резкий выпад и бросился ему в ноги.

Я повалил танатора, то есть Чаплю, на землю, и мы покатились. Кинжала у меня не было, оставалось одно – душить его и душить. Чапля тоже, наверное, подумал об этом. Он вцепился мне в шею, как майский клещ.

– Мочи его, Чапля! – орал Хвостатый.

– Бей его в бубен! – подзадоривали остальные.

И даже Алка что-то такое кричала, я не особо разобрал.

Потому что мне вдруг стало на неё все равно. На неё и на её рыжие каральки.

И на то, что она сейчас меня видит такого – побитого и в грязи. Пусть.

Даже странно, как мужчина может так быстро разлюбить женщину?

Тем временем Снуп Догг замолчал, а Чапля бил меня в бубен. То есть в голову – так привычнее. Бил больно, и я уже думал, что ещё пара таких ударов – и я не встану. Но самое страшное даже не это. А то, что тогда я опоздаю.

И вдруг Чапля перестал меня бить. Вместо этого он сказал кому-то испуганным голосом:

– Ты чего? Чего?! Ты пушку убери!

И потом ещё:

– Я больше так не буду! Только не убивайте, мамочки! – И отполз в сторону.

Интересно, кто там?

Глава 17
Поза эмбриона

– Тишка, откуда у тебя оружие? – Я разглядывал чёрный пистолет у него в руках. – У отца взял?

– Пестик? Да он игрушечный, гэдээровский. Мне дядька в прошлом году подарил на день рождения.

– Реальный!

Мы сидели с ним на веранде. Чапля с Алкой и все остальные убежали – от Тишкиного пестика, только пятки у них сверкали.

Мы сидели и болтали о всякой всячине.

Я Тишке «Аватара» вкратце пересказал, а он мне «Пиратов XX века», классный фильм.

И ещё как Чапля порвал штаны, когда через забор от нас перемахивал. Я-то не успел разглядеть – у меня глаз совсем заплыл. А Хвостатый забыл свою гитару впопыхах, а потом вернулся:

– Я можно тут у вас гитарку заберу? А то меня батя заругает.

Вот умора! А Алка, как всегда, в своём репертуаре:

– Ой, Барашек, я с вами останусь, ладненько?

Мы болтали, и я чувствовал себя так, как будто мы никогда с ним не ссорились.

И вообще как будто сто лет друг друга знаем или двести. И ещё как будто Тишка совсем на меня не обижается за вчерашнее. Я даже думал, что он притворяется. Но нет.

– А здорово ты всё-таки Чапле вмазал, Костян.

– Слушай, ты это, прости меня за вчерашнее. Я не знаю, что на меня нашло.

– Забудь, старик, – сказал Тишка. – Влюблённые все какие-то ненормальные. Хотя, я смотрю, ты уже к Тюльпанской остыл?

– Остыл, – вздохнул я. – Слушай, а почему ты у меня про будущее ничего не спрашиваешь? Не интересно?

– А чего про него спрашивать? – пожал плечами Тишка. – Вырасту – сам всё узнаю.

Наверное, он прав.

– У меня родители сегодня возвращаются. Чего делать-то будем?

– Ой! – Я вскочил как ужаленный. – Сколько времени?

– Не знаю, у тебя часы.

Точно. Я посмотрел на часы с Микки-Маусом: 17:45.

– Бежим! – Я схватил Тишку и поволок к забору.

– Куда?!

– Потом объясню. Некогда. У меня всего пятнадцать минут!

И мы помчались к моему дому. То есть к дому Юли Репях. От «Чебурашки» налево, по Чкалова, мимо «Пельменной» (там сейчас суши-бар), через перекрёсток, где бровастый старик в орденах на доме, мимо телефонов-автоматов (их сейчас уже нет).

Я эту дорогу знал наизусть, с детсадовских времён.

Вот он – мой дом.

– На шестой! – рявкнул я.

Пока бежали наверх через две ступеньки (лифта у нас как не было, так и нет, вернее, как нет, так и раньше не было), я рассказал Тишке про звонок из будущего и про телепортацию в 18:00.

Тишка лишних вопросов не задавал. Он всё сразу понял.

Я нажал на дверной звонок.

Только бы кто дома был! Только бы был!

– Кто там? – спросили из-за двери детским голосом.

– Юля, это я! Открой, пожалуйста!

– Кто это – я?

– Костя!

За дверью помолчали.

– Не знаю никаких Костей.

– Мы позавчера пили с тобой чай с вареньем, радио слушали. У нас дома, помнишь? То есть у вас.

– Не помню.

– Девочка, открой, пожалуйста, – вмешался Тишка. – Мы очень спешим.

– Мне мама не разрешает чужим дядям открывать.

– Какие мы тебе дяди?

Похоже, мы тут надолго застряли. Я посмотрел на часы: оставалось пять минут.

– Открывай немедленно! – Я забарабанил кулаками в дверь.

– Уходите! – сказала Юля Репях. – Я сейчас милицию вызову!

И точно. Из-за двери послышалось нарочито громкое:

– Алё, милиция? Милиция, приезжайте сюда, а то ко мне ломятся хулиганы. Да-да, грабить и убивать.

– Мы не хулиганы! – в отчаянии крикнул я и стёк по стенке. – Это финиш!

– Всё, они уже выехали, – доложила Юля.

И вдруг меня осенило:

– А как там Масяня поживает? То есть Манюня?

– Она заболела, – тут же отозвалась Юля. – У неё гайморит. Алё, скорая? Приезжайте, у нас носик заложило.

– Что за Манюня? – шепнул Тишка.

– Кукла.

– Как жалко! – тут же громко вздохнул он. – А мы к ней поиграть пришли. Но раз такие дела, то до свидания! Мы как-нибудь в другой раз зайдём.

– Кажется, она уже выздоровела.

В дверях щёлкнул замок.

– Бегом! Манюню я беру на себя, – сказал Тишка, влетая в квартиру. – Здравствуйте, кто тут у нас больной?

Я пулей прошмыгнул в свою комнату и сиганул на кровать.

17:59.

Успел! Ура! Зачубимба!

И вдруг у меня прямо сердце остановилось. Мобильник-то у Чапли! Вот я влип!

Из коридора послышался знакомый рингтон.

– Лови! – крикнул Тишка, кидая мне телефон. – Пакеда, ещё увидимся!

Всё-таки он никакой не реальный френд, Тишка. А самый настоящий друг.

Друг.

– Алло! – гаркнул я в трубку.

– Ты на месте? – без чайных церемоний спросила Бабака.

– Да.

– Отлично. Принимай позу эмбриона. Начинаем телепортироваться!

Глава 18
Тишка!

Телепортироваться мне не понравилось.

В прошлый-то раз я спал, а тут бодрствовал и всё видел.

Кровать жутко трясло. Обои сползали со стен, как гусеницы в ускоренной съёмке: зелёные, голубые, бордовые, опять зелёные, в полоску… День – ночь, ночь – день…

За сменой интерьера я вообще не успевал следить. Столы, стулья, диваны, кресла, шкафы вертелись вокруг как ненормальные.

С кроватью тоже что-то творилось, судя по тряске.

И потом эти подозрительные личности, полупрозрачные. Раз – девочка за стол усядется, потом глядишь, а она уже тётенька. Дальше парень нарисовался – небритый, в одних подштанниках. Смотрю, а он уже в гробу лежит на табуретках. Ничего себе!

В моей комнате что, кто-то когда-то умер?

Потом вообще рыцарь в доспехах в форточку влетел, но его сразу вытянуло обратно. Ошибочка вышла.

А после него я вдруг увидел маму – в халатике, с грудничком на руках. Грудничок как-то быстро пополз, а потом встал и пошёл – пешком под стол.

И я зажмурил глаза. Потому что у меня голова раскалывалась – от Чапли мне прилично досталось. А когда я их опять открыл, передо мной сидела Бабака на фоне жёлтых обоев со Спанч Бобом.

– Ну и? – спросила она ледяным тоном.

– Что – ну и?

– Ты сделал выводы?

О чём это она? Прийти в себя даже не даёт. Выводы какие-то.

Но я не успел уточнить, что там за выводы. Потому что в комнату влетели папа с мамой и обняли меня так, что у меня хрустнули косточки. А когда они наобнимались, нацеловались (а мама даже всплакнула, когда увидела мой синяк), папа повёл нас всех, кроме Ады – она у бабушки ночевала, – в «Баскин Роббинс». Отмечать возвращение блудного сына.

Мы шли по Ленинскому точно так же, как шли по нему с утра с Эдуардычем. Тридцать лет назад. Только не было больше никаких хозяйственных и парикмахерских – сплошные бутики, лаундж-бары, салоны красоты. Огни, реклама, неон, музыка из ресторанов, люди модные, машины большие. Много машин – я за три дня успел от них отвыкнуть.

Мы шли, и почему-то мне было грустно. Такая сладкая грусть, знаете. Даже немного солёная. Как будто тридцать лет назад – это моё было детство. Не Тишкино, не папино, а моё собственное. Интересно, что он сейчас поделывает, Тишка Баран? Как устроился в жизни?

Там, как обычно, никого не было, в «Баскин Роббинс». Одна мороженщица с рыжими усами. И Алла Пугачёва в динамиках.

Мы взяли по три шарика каждый. Я взял себе «Джамоку» с миндалём, «Роки Роуд» и «Карамелевый трюфель». А Бабаке – молочный коктейль с клубникой, её любимый.

Мы сели к окошку.

– Ты меня прости, сынок, – сказал папа. – Ты во всём прав, и я тебя ни в чём не виню. Я в детстве тоже из дома убегал. На паровозе.

Всё, приехали. Сейчас он про своё интересное детство начнёт рассказывать. Это мы уже проходили.

– …Просто мы с мамой работаем всё, работаем, как папы Карло какие-то. Без сна без продыху. От этого и жизнь у нас у всех такая, как ты выразился, серенькая.

Бабака фыркнула, а мама сказала:

– Стёпа!

– Катя, не перебивай. Я хочу вам кое-что сказать. Вернее, пообещать.

– Что, прямо сейчас? – испугалась мама.

– Не сходя с этого места. – Папа встал из-за стола. – В торжественной обстановке этого кафе.

Вокруг висели белые и розовые шарики. Было нарядно.

– Пап, может, не надо?

– Сын, дай мне договорить. – Папа приложил руку к сердцу. – Я тебе и маме и Бабаке обещаю, что отныне у нас будет яркая и полноценная жизнь!

– Только без фанатизма, пожалуйста, – вставила Бабака.

– Всё в меру возможностей, разумеется. Я не олигарх, но кино и мороженое вам раз в неделю гарантирую. Пикники на природе, утренние зорьки, походы по ягоды и грибы, ночёвки в шалашах под сосновыми кронами, посиделки у костерка – тоже, само собой.

Мама улыбнулась.

– Но это ещё не всё, – сказал папа. – Завтра, Костя, мы рванём с тобой в «Спортмастер» покупать… – папа выдержал короткую паузу, – спортивный велосипед! Восемнадцать скоростей, а? Там у них распродажа, – добавил он для мамы.

Я что-то промычал в ответ.

– А деньги вы на восемнадцать скоростей, боюсь спросить, где возьмёте? – поинтересовалась Бабака.

– Всё в ажуре! Ваш папа получил премию как передовик производства!

– Спасибо, пап, но…

– Погоди, старик. И это ещё не всё. Летом мы с вами, господа, – всё внимание на папу – рванём на юг! И Бабаку с собой возьмём!

– Нет уж, спасибо, я боюсь самолётов.

– А мы на поезде поедем! Как встарь! Чу-чух, чу-чух!

– Это другое дело, – смилостивилась Бабака.

– У тебя всё? – спросила мама.

– Всё! – папа сел.

– Тогда гип-гип-ура! – воскликнула счастливая мама.

– Ура! Ура! Ура! – подхватили все, кроме меня.

– Хотите анекдот про Чебурашку?

– А давай! – согласилась мама.

– Чебурашка нашёл копейку и пристаёт к Гене…

И вот пока он рассказывал этот бородатый анекдот, меня стали терзать смутные сомнения. Такие смутные, что можно было их вполне себе проигнорировать, но тут папа закончил рассказывать, встал из-за стола и пошёл за новой порцией мороженого.

– А мне ещё коктейль! Банановый! – сказала Бабака, но папа не расслышал.

И тогда я сделал вот что. Я сделал одну простую вещь.

Я крикнул:

– Тишка!

И папа обернулся.