Текст книги "Про Бабаку Косточкину-3, или Все ноги из детства"

Автор книги: Анна Никольская-Эксели

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Глава 5
Как Миклухо-Маклай

Май, можно сказать, уже бушевал. Почки, клейкие листики, травка, свежепобелённые бордюры, вымытые окна и орущие от любви коты. Всё было как всегда, только вот год был не тот. Не мой год!

Меня занесло на тридцать лет назад, и даже мой внутренний будильник этого не заметил во сне.

И что теперь прикажете делать? Мне же тут ничего нельзя делать, я же тут у них всё нарушить могу! Меня тут просто-напросто не существует, по логике вещей. А вдруг я впопыхах наступлю на жука? Или ненарочно оторву у бабочки крылышко? Что тогда?

– Ты чего такой хмурый? – Тишка пихнул меня в бок.

Мы шли с ним в школу, потому что… потому что мне больше некуда было пойти и приклонить голову. А Тишка предложил, и я согласился. Голову я решил приклонить к чугунной батарее в коридоре, пока Тишка постигает науки. Он тоже, как и я, учится в седьмом классе, только во вторую смену.

Мимо нас шли прохожие в одинаковых серых костюмах и галстуках, ехали машины с троллейбусами. Их было совсем мало, машин. И все они были нашими, ни одной иномарки. И дышалось как-то легче – обычно у нас на Ленинском дышать нечем, сплошная загазованность. И ещё кругом висели разноцветные флаги – красные, голубые, жёлтые, зелёные, и от них было немного радостно.

Хотя, если честно, радоваться мне было нечему.

– Я говорю, случилось у тебя что? – спросил опять Тишка.

– Голова ещё болит, после аварии.

Я ему сказал, что утром попал под троллейбус. И забыл, где живу и кто мои родители. И какой сегодня год, тоже забыл.

– Тебе надо в травмпункт, – сказал Тишка. – Вдруг у тебя сотрясение?

– Да нет, уже почти прошло. А ты что, в двадцать второй учишься?

Дорога в Тишкину школу была до боли знакомая.

– Угу, – Тишка кивнул. – А ты?

– Не помню.

Я тоже учился в двадцать второй.

– Это тебе кратковременную память троллейбусом отшибло, – авторитетно сказал Тишка.

Мы поднялись на крыльцо школы. Она была совсем не такая, как у нас. Сверху жёлтая, а под жёлтым – розовая. А дальше – зелёная, а ещё дальше – огнеупорный кирпич XIX века. Эту школу папа Димы Христаради снёс и на её месте построил новую. И всё же я сразу почувствовал: моя родная школа, ёлки-палки!

– Пошли, – сказал Тишка.

– Погоди, а охранник меня пропустит?

Я посмотрел на Тишкину форму и портфель с ракетой. У всех, кто стоял на крылечке, были точно такие же – коричневые и с ракетой. Они что, в одном торговом центре их купили?

– Какой охранник? – Тишка потянул меня внутрь.

И правда, никакого охранника внутри не оказалось.

Вместо него на табуретке, возле звонка, сидела бабушка в зимней вязаной шапке. Она ела борщ из баночки и вся была в него погружена.

– Здрасте, теть Валь! – поздоровался на ходу Тишка.

Но тётя Валя, погружённая, не ответила.

– Она плохо слышит.

Мы поднялись на третий этаж и остановились у кабинета биологии. Тишка заметил моё замешательство:

– Пошли-пошли. Я училке скажу, что ты мой брат из Москвы. Она нормальная, разрешит.

В классе было полно народу, просто битком, и в основном девочки. А у нас – наоборот.

Их, наверное, было штук двадцать – девчонок. А мальчишек я пятерых насчитал. Девчонки были нормальные, особенно одна, рыжая. Только все в бантиках и фартуках.

Я такие видел у мамы на школьной фотографии, в «Одноклассниках». И ещё все поголовно были в красных галстуках. Тишка тоже свой из портфеля вынул и повязал. Пионеры.

– Здорово! – поприветствовал Тишку какой-то парень и уставился на меня. У него вокруг левого глаза был жёлтый синяк, а вокруг правого – фиолетовый.

Остальные тоже молча меня разглядывали.

– Это мой двоюродный брат из Москвы, – пояснил Тишка.

– Костя, – представился я кротким голосом.

– А у вас там что, в Москве, все так ходят? – спросил парень с синяками.

Это он на мои штаны намекает.

Девчонки прыснули.

– Только некоторые, – выдавил я и покраснел.

На меня когда много незнакомого народу смотрит, я не люблю. Я тогда теряюсь и нормально говорить не могу. Даже белки – в кабинете было много чучел зайцев и белок – как-то по-хитрому на меня посматривали своими пуговицами, так мне показалось.

– Светофор, отстань, – сказал Тишка жёлто-фиолетовому парню. – Со мной сядешь. – Это он уже мне сказал.

Я юркнул за парту возле Тишки. Она была намертво приделана к скамейке, а ещё у неё ящички открывались. У нас таких в школе нет, мне понравились.

Девчонки все ещё разглядывали меня и хихикали. Не зная, куда девать глаза и руки, я вынул из кармана мобильник.

Сигнала, естественно, нет. Да и куда мне звонить? У них тут, в восемьдесят первом, и домашние телефоны, наверное, не у всех есть. Хорошо хоть батарея живая.

– Это что у тебя? – спросил Тишка, выкладывая на парту тетрадь с учебником.

– Мобильник. Чтобы звонить.

– В смысле?

– Ну, телефон мобильный. Типа рации.

– Типа рации?! – присвистнул Светофор. – Где брал?

– Там больше нет. Вот сюда жмёшь и звонишь куда надо. Ещё тут камера встроенная, калькулятор там – все дела. Игры ещё.

– Здорово! – Меня облепили со всех сторон, даже на голову навалились. И девчонки хихикать перестали. – Дай позырить!

– …Музыку тоже – качаешь из интернета и слушаешь, клипы там, – всё больше распалялся я.

– Ух ты! Чётко!

Я прямо себя каким-то Миклухо-Маклаем ощущал, человеком с луны на острове папуасов. Я прошлым летом про него читал. Приятное, надо сказать, ощущение.

– …Часы ещё, понятное дело, вай-фай, тачскрин, блютуз…

Всего этого, конечно, в моем бананофоне не было и быть не могло. Мне папа свой древний по наследству передарил. Из нашего класса айфон только у Димы Христаради был, ему с папой больше всех повезло. Он с папой на частном самолёте в Брюссель за устрицами летает и в Тоскану на мастер-классы сомелье. Но моим папуасам этого знать было не обязательно.

– И что, у вас в Москве у всех такие? – спросил кто-то из девочек.

– У некоторых есть. Смотри, сюда щёлкаешь – и фотка готова!

– А ну-ка, меня щёлкни, – сразу потребовал Светофор.

– А шнурки тебе не погладить? – ответил за меня Тишка.

– Так! Звонок для кого был?

– Атас, классная!

Я моргнуть не успел – все уже по своим местам сидели. Вернее, стояли.

В кабинет вошла Тишкина учительница.

На голове у неё был какой-то странный бублик. Но самое странное было даже не это. А то, что это была никакая не Тишкина классная, а моя.

Цецилия Артуровна.

Глава 6
Глубоко в душе

Цецилия Артуровна потрогала свой бублик и громко сказала:

– Баран, это кто рядом с тобой сидит, такой подозрительный?

Она прямо так и сказала: «баран» и «подозрительный». Какая была Цецилия Артуровна, такая и осталась.

Хотя нет, теперь ей было лет двадцать-тридцать, совсем ещё молоденькая. Я её только по очкам узнал. У неё очки такие смешные – роговые, с двойными стёклами, в неподражаемом стиле «Мымра». И ещё я её по носу узнал. Нос у нашей Цецилечки (мы её ласково между собой Цецилечкой зовём)…

Нос у неё, одно слово, выдающийся. Вперёд и вширь. Такой раз увидел – век помнить будешь, даже если остальное лицо менялось в течение лет. Такому носу надо не то что поэмы посвящать – памятники ставить! Такому носу вместе с его обладателем не в средней школе города Барнаула самое место, а на каком-нибудь ледоколе «Красин», который вспарывает льды и кромсает в крошево айсберги.

– Баран, ты оглох? Я спрашиваю, что это за товарищ в иностранной рубашке? – Цецилечка сделала свою незабвенную кислую мину.

Выходит, у Тишки фамилия Баран?

Не повезло парню.

– Это не товарищ, Цецилия Артуровна, – сказал Тишка. – Это мой двоюродный брат Костя из Москвы. У него чудовищный полип в грудной клетке – с яйцо страуса. Ему доктор климат сменить рекомендовал. Вот он к нам в Сибирь и перебрался – полип вымораживать. Его к нашему классу прикрепили.

ПОЛИП?! Чего он несёт? С ума сошёл, что ли?

– Из Москвы, значит? – переспросила Цецилечка. – Надолго?

– Как получится, – уклончиво ответил я.

Со здоровьем я шутить не любил, особенно мне в Тишкином рассказе не понравился полип. Человек я суеверный, что не всегда удобно.

Помню, однажды по пути в школу я встретил чёрную кошку – она перебежала мне дорогу. Я, как положено, плюнул через левое плечо три раза, свитер шиворот-навыворот надел и то место обошёл задом наперёд. Гляжу, а она опять мне наперерез бежит, да ещё себе через плечо на ходу поплёвывает. А потом молнию на животе расстегнула, чёрную шкуру с себя сняла и в серой дальше побежала. В булочную на углу – я за ней проследил.

– Ты глухой? – Цецилечка стояла возле нашей парты. – Я спрашиваю, вы строение птиц уже проходили?

– Птиц? – с усмешкой повторил я. – Берите выше, Цецилия Артуровна. Мы на прошлом уроке строение скелета человека проходили.

По классу прошелестел шепоток.

Что я несу? Что несу? Зачем это мне ещё?

– Я обучался в школе для подрастающих вундеркиндов, по ускоренной программе Зайцева-Бронникова. – Меня несло как в тифу. Это я, видимо, подхватил от Тишки. – Нас готовили в спецагенты по борьбе с вооружённой преступностью.

– Отлично, – говорит Цецилечка. – Иди тогда отвечай. А мы с интересом послушаем.

Они и правда слушали меня с неподдельным интересом, всем классом. А мне только того и надо. Я прямо сам себя не узнавал! Обычно я скромен на публике.

Я вышел к доске и встал рядом со скелетом. Он ласково, как мне показалось, улыбнулся и сказал: «Давай, Костя, не подкачай! Мы тебя слушаем».

– Перед нами скелет человека! – как в филармонии, объявил я. – Вот тут, – я ткнул указкой скелету в темечко, – у скелетообразного человека находится череп. В двух словах – черепная коробка. Если мы с вами откроем эту коробку, то обнаружим в ней головной мозг хомо сапиенса – «человека разумного».

– Не отвлекайся от темы, – перебила Цецилечка.

– А что? Мозг – это немаловажная человеческого скелета! – поддержал меня Тишка.

Всё-таки он молоток, этот старина Тишка.

– Тишина в классе! Ну, дальше.

– Дальше по ниспадающей тянется позвоночник. Или, поэтически выражаясь, флейта, из которой самым живописным образом произрастают округлые дугообразные рёбра.

– Что делают?

– Произрастают, – уверенно повторил я.

Я почему-то решил, что раз я из будущего, то заранее знаю не меньше ихнего. Вернее, их. Вернее, уж точно не меньше Цецилиного.

Она же только-только пединститут закончила. И не факт, что с красным дипломом. Молоко на губах у неё ещё не обсохло, вот что я вам скажу.

– Рёбер сколько всего?

– Количество рёбер варьируется в зависимости от роста человека и положения его на социальной лестнице, – на голубом глазу заявил я. – Возьмём популярную певицу Шер из Соединённых Штатов Америки. Количество рёбер в её организме гораздо меньше традиционного. Однако, согласно каноническим представлениям римлян о красоте, это её абсолютно не портит. А наоборот. Пластическая хирургия третьего тысячелетия творит буквально чудеса науки и техники.

– Во даёт! – восхитился мне с камчатки Светофор.

– С рёбрами всё ясно, – процедила Цецилечка. – Назови мне кости нижней конечности.

И что она так завелась?

– Это просто. – Я чуть-чуть откашлялся. – Одна нога – одна выгнуто-вогнутая кость. Всего их у человека две – по количеству имеющихся в наборе конечностей. Возьмём простой пример из жизни: ногу обыкновенную куриную, типа «жареный окорочок». Сколько в ней костей?

– Одна! – поддержал меня Тишка. – Трубчатая!

– Вот именно. А следовательно, и у человека одна. Ведь все мы произошли от обезьяны, – подвёл я логический итог, – согласно эволюционной теории Чарльза Дарвина.

Цецилия Артуровна безмолвствовала. Её нижняя лицевая конечность висела гораздо ниже верхней, что, в общем-то, закономерно.

– Я закончил, спасибо за внимание. – Я вернул указку на место и прошёл к своей парте.

– Да-а-а-а, ты меня в самое сердце поразил, – наконец сказала Цецилия Артуровна. – Вернее, в сердечную выгнуто-вогнутую кость. Я твоё выступление всю оставшуюся жизнь буду помнить.

– Спасибо, Цецилия Артуровна. – Я был польщён.

– Пожалуйста, – ответила она и посмотрела на меня своим особенным, фирменным взглядом, типа «Рентген позвоночника».

Я его выдержал, этот взгляд. Хотя многие не выдерживают, но я уже привык. Цецилечке это, кажется, не понравилось.

– Скажи мне, Константин, ты глубоко в душе кто? – вдруг спросила она.

– Э-э-э… романтик? – неуверенно предположил я.

На что это она намекает?

– Он пионер, Цецилия Артуровна! – вступился за меня Тишка. – Пионер! Вы его не слушайте!

– А лицо у него что-то не наше, не пионерское, – сказала Цецилия Артуровна вкрадчиво и тихо.

Глава 7
Пионерская

– Тихо! Звонок для учителя! – рявкнула Цецилия Артуровна.

Да, с авторитетностью у неё всегда всё было отлично. Интересно, в грудничковом возрасте она тоже была такой? Или командирша в ней прорезалась с первым молочным зубом?

В класс заглянул какой-то румяный дядя.

– Заходи, Людочка, заходи! – разулыбалась биологичка.

В класс вкатился толстый старшеклассник в красной пилотке и с барабаном на животе. Над верхней губой у него росли кошачьи усы, а щёки алели розами.

– Привет, орлы! – гаркнул старшеклассник и ударил в барабан.

Класс молча встал, как тёмный лес.

– Наш девиз! – опять гаркнул розовый дядя.

Он что, нормальным голосом не умеет разговаривать?

– Орлята учатся летать, уметь бороться, побеждать! – проорал тёмный лес.

– Это кто? – шепнул я Тишке на ухо.

– Наш вожатый Людочка.

– Людочка?

– Фамилия у него такая. БЗД ещё тот!

– БЗД?

– Баран замедленного действия.

– Молодцы! – похвалил своих подопечных Людочка и вывел нас в коридор.

Там под бравурную музыку из громкоговорителя уже стояли другие классы – все парами, по росту и со своими Людочками.

Под горн и барабанную дробь мы двинулись маршем по коридору.

– Куда это нас? – всполошился я.

– В пионерскую. Диребан мозги к Первомаю будет промывать.

– В пионерскую? Какой диребан?

– Директор. Ты что, русский язык забыл? – Он на ходу пощупал мне лоб. – Вроде холодный. Чётко ты перед Волнорезовной выступил!

– Какой Волнорезовной?

– Цецилией нашей. Видал, какой у неё волнорез?

– Нет…

– Ну шнобель, волнорез!

– А-а-а!

– Ну вот.

– Разговорчики в строю! – рявкнул весь розовый и мокрый Людочка.

Значит, мозги промывать? Что-то мне папа, по-моему, такое рассказывал, про шампунь «Желтковый». Я огляделся по сторонам – красным-красно, кругом сплошная пионерия. И лица у всех какие-то… мм… как на городской контрольной по русскому. И маршируют как заведённые, никто даже не смеётся.

Точно! Заводные пионеры! Те самые.

Пионерская комната оказалась там, где у нас сейчас школьная библиотека, – на втором этаже. Только там были не стеллажи с книгами и библиотекарша, а всякие интересные экспозиции: «По местам боевой славы», «Ими гордится школа» и выпуски стенгазеты «Октябрёнок». А ещё тут было много плакатов со смешными названиями: «Помни, четвёртая четверть – ударная!», «Позор отстающим!», «Все на субботник в последнее воскресенье месяца!», «Следуем примеру Зои Космодемьянской!». Но больше всего мне понравился фотоотчёт о пионерах-героях. Они все были очень красивые и ужасно крутые: Марат Казей, Зина Портнова, Лёня Голиков, Камилия Шага, Валя Котик – как их тут много! А я только про Павлика Морозова слышал, да и то не очень хорошее.

На одной стенке в пионерской висело знамя, а по бокам от него стояли на посту двое мальчиков. Они были не живые, по-моему, даже не моргали. Даже не дышали – я таких видел у Букингемского дворца в Англии, по телику. Мне стало их немного жалко, этих бедных «касатиков». Но тут я увидел в самом центре пионерской комнаты маленького лысого мужчину в коричневом костюме. Он весь прямо сиял и лучился, как сияют и лучатся только абсолютно счастливые люди после ужина. И как это я его, такого праздничного, сразу не заметил?

– Владимир Людвигович, наш директор, – сообщил Тишка. – Хороший мужик, только у него на сборе макулатуры сдвиг по фазе.

Людочка выстроил нас вокруг Владимира Людвиговича ровной заглавной буквой П и кивнул Владимиру Людвиговичу.

– Дорогие ребята! – сказал Владимир Людвигович мягким, как булочка, голосом. – Торжественную линейку, посвящённую Дню международной солидарности трудящихся, объявляю открытой!

Людочка с другими вожатыми отчаянно забили в ладоши, а за ними так сделали все остальные и я. Мы били в ладоши и улыбались, как смайлики в скайпе.

– Есть охота! – шепнул мне Тишка. – Людвиг бухтеть закончит – в столовку пойдём.

– Ага, беляшей ужасно хочется! – Мне и правда ужасно хотелось беляшей.

– …Наша школа приняла участие в четвёртой городской выставке-смотре «Учение с увлечением. Прогрессивные возможности-81»… – с упоением говорил своей булочкой Владимир Людвигович.

– Тебе карандашик подарить? – спросил Тишка.

– Нет… Зачем? – растерялся я.

– Губу наматывать! Вас в Москве, может, и беляшами кормят, а у нас тут каша. Если сильно повезёт, то пшённая.

– …Трудно переоценить значение сбора и переработки металлолома в масштабах страны и мирового сообщества в целом… – обворожительно улыбаясь, вещал Владимир Людвигович.

– А если не сильно повезёт? – насторожился я.

– Тогда из топора. – Тишка пихнул меня в бок и беззвучно рассмеялся.

Людочка погрозил ему кулаком.

– …Однако сбор макулатуры занимает особое место в жизни каждого пионера нашей страны… – При этих словах лицо директора посуровело.

– Началось.

– Тишка, кто это?

На Тишку таращилась какая-то девчонка, похожая на кильку в масле. Только у кильки глазки бусинками, а у девчонки были пуговками, навыкате.

– Светка Щиборщ. Она ничего – списывать даёт.

– По-моему, она того, в тебя влюблённая.

– А меня колышит? В меня, может, полшколы влюблённые, и?

Я посмотрел на Тишку с уважением. Он, конечно, красавец, на артиста какого-то даже вроде похож.

Не могу вспомнить на какого.

– А вон та – кто такая?

– Где?

– Рядом со Светофором. – Я кивнул на девчонку с рыжими каральками[1]1
  Девчачья причёска, в которой косичка (или две) заплетается до конца и вплетённой лентой привязывается к основанию косы красивым бантом.


[Закрыть] над ушами.

Наши девчонки такие не носят, а зря. Хорошие каральки.

– Забудь! Это Алка Тюльпанская, она с большими ребятами ходит, – многозначительно сказал Тишка.

– …Дружина заслужила право носить это гордое имя пионера-героя своими хорошими делами, отличной учёбой и активным участием во всесоюзном марафоне по сбору макулатуры…

– Вочи у тебя ништячные!

Я опять не понял, что имел в виду Тишка. Но вида не подал.

– …Работать не покладая рук под говорящим лозунгом «Важно, хоть и бумажно!»…

– Котлы, говорю, здоровские. – Он покосился на мои часы.

– …Пролетарии всех стран, соединяйтесь! – вдруг гаркнул директор.

Время подходило к обеду.

Глава 8
Стыдно, Федя!

На обед давали компот и макаронную запеканку.

– Удар по пищеблоку, – сказал мне на это Тишка.

А я раньше думал, запеканки бывают только творожные или картофельные. Ничего такая запеканка, есть можно. Хотя Тишку она уже заманала, как он выразился.

Мы с ним отсели подальше от всех, чтобы поговорить с глазу на глаз. Обсудить, что мы теперь со мной будем делать. Я ел и рассматривал на стенах картины: «Удмуртские комбайнёры», «Перспективный агроном», «Колхозник, будь физкультурником!», «Хлеб – всему голова», «Октябрята – дружные ребята» и многие другие.

– А ты живи у меня, – предложил Тишка. – Пока адрес не вспомнишь. А там, глядишь, во всесоюзный розыск тебя объявят. Знаменитым станешь!

– А родители?

– Ботинок с калошей в сад укатят на все праздники. А кнопка у бабушки.

Всё-таки классный он, Тишка. Мы, считай, с ним и не знакомы почти, а он… Я прямо чуть не прослезился – так мне от его слов стало приятно. Нет, правда.

– Тут не занято?

У нашего с Тишкой столика стояли Щиборщ и Тюльпанская с каральками.

– Не занято! – зачем-то крикнул я чужим голосом.

– Занято! – сказал Тишка обычным.

– Так занято или нет? – Тюльпанская смотрела на меня и, как мне кажется, что-то такое про меня знала. Чего не знал даже я.

Я, по-моему, весь покраснел. Чувствую, щёки горят. Это что со мной такое творится непонятное?

– Вам столов мало? – спросил Тишка, как мне показалось, очень по отношению к Тюльпанской невежливо.

– Какой ты, Барашек, невежливый, – озвучила мои мысли Тюльпанская и уселась со своим подносом за наш стол. – А вот братик у тебя очень даже симпатичненький.

Тюльпанская стала меня разглядывать.

Братик? Это она про меня, что ли? Симпатичненький?!

Я не люблю, когда меня кто бы то ни было разглядывает, когда я ем.

Я уткнулся поглубже в запеканку. Внутри у неё оказались рожки, а снаружи даже не знаю что. Меня вдруг очень заинтересовал этот вопрос, и я принял холодный и отстранённый вид. Чтобы Тюльпанская больше меня не разглядывала. Но есть я уже не мог, потому что у меня в горле застрял кусок.

– Что с тобой, Костя? – спросила Светка Щиборщ. – Тишка, твоему брату плохо, кажется.

Кусок стоял у меня в горле намертво.

Я попробовал его проглотить, но чуть не сломал себе шею. Тогда я стал пучиться и размахивать руками как ненормальный. Перед глазами у меня медленно проплыл лозунг: «Если любят труд ребята, значит, это октябрята».

– Он под троллейбус сегодня попал, – объяснил моё загадочное поведение Тишка.

– Мамочки! – сказала Светка, а Тюльпанская ничего не сказала.

– Вот тебе и мамочки. На полном ходу! – нагонял жути Тишка.

– А я один раз с лошади упала, – похвасталась Светка. – Честное пионерское.

– Ну и гордись теперь до пенсии.

А я тем временем уже не мог дышать.

Запеканка встала мне поперёк горла – и ни туда ни сюда.

– Его по спине надо постучать, – сказала Светка. – Дайте мне!

Тишка отодвинул её в сторону и жахнул мне по спине.

Он хорошо жахнул – спина чуть не сломалась. Зато запеканка из меня сразу выскочила. Прямо в лоб какому-то лохматому старшекласснику. Я за ней проследил.

– Не по-о-о-о-онял… – сказал старшеклассник с набитым рожками ртом и сразу уставился на меня. Причём мстительно так уставился – я это сразу почувствовал. Сейчас агрессировать начнёт.

– Спасибо, Тишка, – поблагодарил я и неожиданно прибавил странное: – Какие у вас каральки.

Я когда волнуюсь, со мной прямо беда. Всякой всячины наговорить могу. А тут ещё лохматый в нашу сторону пошёл, как я заметил.

– У кого это у вас? – спросила Тюльпанская.

– То есть у тебя, – сказал я и от стеснения прямо-таки побагровел.

– Ты кого, а? – Меня вдруг что-то выволокло из-за стола и подняло в воздух. – Ты борзянки объелся, а?!

Это был он, лохматый. Я хоть сразу и не разглядел, но по своим внутренним ощущениям понял. Он держал меня за грудки, и я самым чудовищным образом не доставал ногами до пола. Моё положение усугублялось тем, что Тюльпанская все ещё была тут.

– Чапля, отпусти его, – вступился за меня Тишка. – Он случайно, извини.

«Я случайно, извините», – повторил я за Тишкой мысленно, а вслух сказал:

– А ну отпусти!

– А спину тебе вареньем не намазать? – спросил лохматый.

– Хулиган! – ответил я коротко и достойно.

– Ты на кого батон крошишь? – Он прямо-таки побелел от неожиданности, этот Чапля.

– Отпусти, говорю. Не то хуже будет.

Господи, что я несу?

Тюльпанская ещё тут?

Тут. Смотрит.

– Несчастный обормот! Гвоздь беременный! – припечатывал я Чаплю, а потом взял и плюнул ему в лицо.

Это всё из-за Тюльпанской, видимо.

Дальнейшие события развивались стремительно и логично.

Чапля метнул меня, как олимпийский диск, в пространство. Летел я долго, по прямой, и приземлился, куда он планировал. На стол старшеклассников, под их весёлый смех. Вся столовая вообще как-то оживилась с моим появлением.

Но Чапля снова меня настиг, решив заняться моим лицом. Он уже занёс надо мною кулак… Тишка уже на нём повис, как бульдожка… А чаплинские френды уже сказали то, что должны были сказать: «Бей гада в дюндель!»

Но тут случилось вот что.

– Чаплин, оставь его в покое, – услышал я голос, выкованный из железа.

Я решил, что это пришла мне на помощь Цецилия Артуровна. Это в её репертуаре. Или кто-нибудь ещё из учителей. Но нет.

Это была Тюльпанская.

И только она так сказала, Чапля опустил кулак и весь уменьшился троекратно в размере.

– Вставай. – Алка протянула мне руку. – Пошли.

И я встал и пошёл, хотя мне хотелось лежать и ощупывать бок. И Тишка за нами пошёл, и Светка Щиборщ. И вся столовая, прямо все классы, учителя и повара пристально смотрели нам вслед.

А Чапля стоял смешной и трогательный, как Чарли Чаплин из чёрно-белого фильма.

И когда мы уже почти вышли в коридор, Алка обернулась и сказала ему:

– Стыдно, Федя.

И мы ушли.