Текст книги "Страшнее пистолета"

Автор книги: Анна Ольховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 12

Он попробовал еще раз – результат тот же. Вернее, полное его отсутствие, результат трусливо сбежал.

Лесным пожаром взметнулась паника, руки затряслись и притворились кусками желе, надеясь отлежаться. Вот не будут они работать – и нечем станет лицо ощупывать, и знать ничего не знаем, что там и как.

Голова тоже захотела поучаствовать в инсталляции под названием «Меня нет!», вспомнив, как обдуманно и по‑геройски это делает страус. Но, вспомнив о ране с еще не снятыми швами и наличии на полу плитки вместо мягонького песочка, от идеи отказалась.

А владелец всей это паникующей груды запчастей угрюмо отсиживался в ступоре, прекрасно понимая, что это временное убежище, куда можно убежать совсем ненадолго.

Впрочем, почему же ненадолго? Кто сказал? Здесь, в принципе, очень даже неплохо, похоже на палату для буйных: прекрасная звукоизоляция, обитые войлоком стены, армированные окна и надежные запоры – все это создано для обеспечения полного покоя психа. Чувствам и эмоциям сюда не попасть. Хорошо так, тихо, безразлично. По‑настоящему безразлично, никакой игры, ни грамма притворства.

И Кирилл остался, запершись изнутри. Пламя паники вызвало синдром эмоционального выгорания, и снаружи теперь было сплошное пепелище, выходить на которое не хотелось. Сгорело все гаром? Ну и фиг с ним!

Можно равнодушно наблюдать из окон своего убежища за происходящим. А происходило много чего.

Сначала в палату зашла медсестра, каждое утро приносившая красавчику лекарства. Увидев «красавчика», женщина пронзительно завизжала, выронила стаканчик с таблетками и, не переставая изображать сирену «Скорой помощи», унеслась.

Это все Кирилл мог только слышать, поскольку ставни на его окнах были поначалу закрыты.

Потом примчался Вениамин Израилевич и, судя по затейливой матерной тираде, в восторг от состояния пациента не пришел. Он попытался о чем‑то расспрашивать Кирилла, но в первые дни своего добровольного отшельничества тот общаться не хотел. Совсем. Он только слушал, потом – смотрел и слушал, и констатировал факты.

А законстатированные факты флегматично складывал в единую картинку.

Картинка получалась препаскуднейшая, способная спровоцировать и гнев, и ненависть, и отчаяние, но – это же не эмоции, чувства, а их обгорелые останки остались там, за обитыми войлоком стенами.

Кириллу все было фиолетово, параллельно, по фигу – безразлично, в общем.

И чего скандалит Каплан? Зачем багровый от злости Аристарх орет на Маньку? Вон, даже по физиономии врезал, прямо по пожелтевшему уже синяку. Вмешался жабообразный господин Скипин, оттащил зятя от верещащей и плюющейся сестры и что‑то успокаивающе забубнил.

А через три месяца, в начале марта, Кирилл перебрался из клиники в загородный дом своего нового родственника, Виктора Борисовича Скипина. В качестве секретаря‑компаньона, то есть, по сути, прислуги. Он следил за порядком, отдавал распоряжения садовнику, повару, охранникам, домработнице, выполнял личные распоряжения босса, в общем, существовал потихоньку, не выбираясь из своего спасительного ступора.

Почему он переехал в загородный дом Скипина, а не в свою квартиру?

Потому что появляться среди обычных, неподготовленных граждан Кириллу Витке не стоило, во избежание сердечных приступов и ночного недержания мочи у особо впечатлительных натур.

А вот монстров и чудовищ господин Витке‑младший мог бы теперь играть без грима, и его шальная мысль насчет покорения Голливуда стала бы вполне реальной, пожелай он этого.

Ну где еще взять высокого, стройного мужчину, обладающего роскошной гривой отросших после бритья волос? Много где? Верно. Но представьте – экранизация, скажем, «Призрака оперы». Слышен бархатный чувственный голос, потом появляется стройный мужской силуэт, прекрасной формы руки, разметавшиеся по плечам волосы. А затем свет наезжает на лицо мужчины, и вот тут возможны сердечные приступы, а также стрессовое расслабление сфинктеров.

Потому что вместо лица у мужчины бугристый, бесформенный, тошнотворный кусок плоти, на котором особенно гадко смотрятся и смотрят большие шоколадно‑карие глаза, обрамленные пушистыми длинными ресницами. Вместо носа и рта – две дырочки и узкая щель.

И комок этот вовсе не воспаленный, это уже вполне монолитная, застывшая, так сказать, плоть, которую не изменить. И не исправить.

В общем, Маня добилась своего. И пусть это обошлось гиене в кругленькую, да нет – круглющую сумму американских дензнаков, но оно того стоило. Судя во физиономии мадам Витке, каждый раз теперь при виде бывшего красавчика она испытывала оргазм.

Судьба же соблазнившейся огромной суммой медсестры «электрофореза» Маню совершенно не волновала. Ну, исчезла она куда‑то, и что? Баба знала, на что идет, когда вместо лекарства, предписанного Капланом, смачивала маску переданной Маней адской смесью. Собственно, ничего особо адского там не было, всего лишь коктейль из продукции «Свежей орхидеи» и других брендов. А еще по ее требованию медсестра добавляла в капельницу Кирилла все тот же провоцирующий онкологию препарат. Правда, совсем по чуть‑чуть, но все это вместе отправило результаты предыдущего лечения доктора Каплана в… на… к… На свалку истории, в общем.

Хотя, если быть объективным, на этот раз пострадало только лицо, на которое накладывали маску с коктейлем и облучали. Кожа рук, ног и всего тела осталась гладкой и ровной.

Что же касается мышц и костей… До онкологии дело пока не дошло, но передвигаться Кирилл теперь мог только медленно, шаркающей походкой древнего старца. Любое резкое движение причиняло боль.

Но даже для того, чтобы хоть как‑то ходить, Кириллу необходим был ежедневный прием созданного Капланом противоядия. И не только его. Вениамину Израилевичу пришлось в срочном порядке разработать еще один препарат, не позволявший плоти на лице Кирилла гнить заживо. Только постоянный прием этого лекарства избавлял мужчину от жуткой участи.

И это тоже было одной из причин, по которой Кирилл поселился в доме Скипина. Виктор Борисович обеспечивал его бесперебойной поставкой необходимых для жизни лекарств. А Кирилл, не строя больше иллюзий по поводу своего будущего, равнодушно выполнял функции секретаря‑компаньона.

И – подписывал все бумаги, больше не читая их. Какая разница, что происходит там, за стенами этого дома? Ему все равно больше не выйти отсюда.

Но и сообщать Аристарху о возможном местонахождении Иветты Николаевны с пакетом столь необходимых брату документов Кирилл не стал.

Почему? А никто и не спрашивал. Арик старался поменьше видеться с младшим, сузив общение до телефонного. Он меньше всего мог ожидать, что окончательно замкнувшийся и почти не разговаривающий калека что‑то знает. Особенно после сволочной подставы мадам Витке, выкинувшей Кирилла из жизни окончательно и бесповоротно.

Маня приезжала в гости к брату гораздо чаще, особенно поначалу, не уставая праздновать победу. Но ведь, когда унижаешь кого‑то, хочется видеть реакцию унижаемого, а глумиться над абсолютно не реагирующим на это уродом постепенно надоедает. Расспрашивать урода о бизнесе?! Вы что, рехнулись? Он и слово‑то такое забыл.

Существование Кирилла в доме Скипина постепенно наладилось, он привык, к нему привыкли. Домработница прекратила шарахаться, мужики – дразнить и подначивать. С обязанностями домашнего секретаря Кирилл справлялся неплохо, но особенно ему удавалась роль пугала.

Виктор Борисович, прекрасно осознавая, что его жирное дряблое тело и жабья физиономия не могут вызывать у прелестных представительниц слабого пола эротических фантазий, тем не менее обожал этих представительниц. Само собой, схожие с ним по внешним данным особи господина Скипина не интересовали в принципе. Равно как и хорошенькие, но туповатые девицы, готовые за брюлики и шубки раздвигать ножки перед кем угодно.

Нет, жирдяй предпочитал холеных недоступных красавиц, у которых имелись собственные деньги, а порой – и мужья. Этих дам брюликами и шубками не заманишь, а если и заманишь, то получишь секс с резиновой куклой, чего сластолюбец совсем не хотел.

Он хотел, чтобы светские львицы отдавались ему по доброй воле, стремясь доставить любовнику максимум удовольствия. Как делают это обычно с красивыми породистыми самцами, постанывая и извиваясь от страсти.

А заставить постанывать и извиваться в объятиях омерзительной груды жира мог только страх. Страх потерять свою холеную красоту, оставшись на всю жизнь уродиной.

Господин Скипин был неплохим психологом, и всегда выбирал именно тех женщин, которые ради сохранения своей ослепительной внешности пойдут на все.

И сам шел на откровенный криминал, банально похищая дамочек. Это, как правило, делали орлы из его охраны. Они привозили очередную женщину в загородный дом Скипина, запирали ее в специально предназначенной для пленниц комнате на самом верхнем, третьем этаже, и уезжали.

Испуганная женщина рыдала и истерила, а Виктор Борисович к ней пока не совался, выжидал.

Через какое‑то время пленница успокаивалась и начинала осматриваться. Обнаружив себя в великолепно (по мнению Скипина) обставленном будуаре, заинтригованная дамочка между делом начинала знакомиться с содержимым симпатичных флакончиков и баночек, расставленных на туалетном столике и на полочках в ванной. Женское любопытство, что сделаешь! В баночках, само собой, находилась продукция под названием «Свежая орхидея».

А вечером появлялся Виктор Борисович в сопровождении жуткого монстра по имени Кирилл и показывал онемевшей от ужаса красотке, во что она в скором времени превратится, если не будет послушной девочкой и не полюбит Витю со всем доступным ей пылом. И страстью, куда ж без этого.

Ломались все. Сразу. Даже не делая попытки сбежать. И становились послушными игрушками мерзкого типа до тех пор, пока ему не надоедало.

А когда надоедало, добрый и бесконечно порядочный Виктор Борисович не оставлял любовниц без помощи, делая из них постоянных клиенток «Свежей орхидеи».

Кирилл уже больше года жил в доме Скипина, четыре раза равнодушно выступив в роли пугала.

Пока не появилась пятая жертва.

Часть II

Глава 13

Последние полгода Виктор Борисович все чаще и чаще упоминал имя дочери главы крупного строительного концерна Мирослава Красича, своего конкурента в этой области. Кирилл с господином Красичем лично знаком не был, но слышал о нем как о бизнесмене с безупречной репутацией. Упоминалось в деловых кругах и имя его дочери, Миланы, причем в словах о ней не было ни грамма пренебрежения или ерничанья, как бывало, когда речь заходила о другой известной дочери, активно спекулировавшей фамильным брендом. Нет, о Милане всегда отзывались с уважением, а порой – и восхищением. Сочетание ума, красоты и порядочности было достаточно раритетным в кругах московского бомонда. К тому же эта девушка, являясь родной сестрой восходящей голливудской звезды Яромира Красича, вовсе не окунулась с радостным визгом в болото шика и гламура, а, получив высшее экономическое образование, стала верной помощницей отца в бизнесе.

Как‑то так случилось, что Кирилл, слегка заинтригованный разговорами о Милане Красич, ни разу так и не пересекся с ней на светских тусовках. Впрочем, ничего удивительного в этом не было – и он, и Милана вовсе не были завсегдатаями этих сборищ, появляясь там от случая к случаю. Просто их случаи ни разу не совпали.

И вот теперь жирная жаба, вопреки законам природы научившаяся передвигаться на задних лапах и запихивать себя в человеческую одежду, решила добавить к коллекции своих любовниц эту девушку!

Хотя нет, даже Виктор Борисович отмечал уникальность дочери своего конкурента, а еще он хотел наложить лапу на бизнес этого конкурента, поэтому господин Скипин задумал – ни много ни мало – осчастливить Милану Красич законным браком.

И, обращая на Кирилла внимания не больше, чем на предмет мебели, активно обсуждал свои планы с верной подельницей – сеструхой Маней во время ее визитов.

Собственно, план был один‑единственный, испытанный и проверенный – похищение и запугивание. Но в этот раз господин Скипин долго не решался осуществить его, боясь связываться с Мирославом, но еще больше – с Матвеем Кравцовым, начальником службы безопасности строительного концерна Красича. Бывший сотрудник спецслужб, Матвей создал одну из самых профессиональных охранных структур Москвы, к тому же был безоговорочно предан Мирославу, вытащившему когда‑то Кравцова из практически безнадежной ситуации.

В общем, пакостить господину Красичу решались немногие. И пожалело впоследствии о своем решении большинство из этих немногих.

А тут – похищение любимой дочери! За такое можно было лишиться некоторых свисающих частей тела, причем на защиту органов правопорядка рассчитывать не стоило.

Но – чем запретней и недоступней плод, тем больше хочется его сожрать. И обладание Миланой Красич превратилось для Виктора Борисовича в навязчивую идею.

Совершенно не стесняясь в выражениях, он описывал молчаливому секретарю, что и как он будет проделывать с этой гордячкой‑недотрогой. И как гордячка‑недотрога станет ублажать его, Витюшу, причем с невиданным энтузиазмом.

– Ничего, Кирюха, никуда милая Ланочка от меня не денется. Не она первая, не она последняя. Шуганем ее твоей уродливой харей, девочка ножки‑то и раздвинет. Кто ж захочет стать похожей на тебя, да, красавчик? А начнет кочевряжиться, придется личико ей обработать, пусть поплывет кожица‑то, запузырится, заболит, и Ланочка быстренько станет послушной и пойдет на все ради выздоровления. Вот только одна засада – ее отец. Если дочь не объявится в течение суток, Красич спустит с цепи Матвейку, а это очень опасно, очень. Но эта девка, в отличие от предыдущих, за сутки может и не сломаться, характер не тот. Что думаешь по этому поводу, Кирюха?

А Кирюха ничего не думал. Ему было все равно. Да, где‑то там, за стенами обжитой за год комнатухи ступора, среди возродившихся после пожара эмоций и чувств, бросалось камнями в окна возмущение, отчаявшись достучаться в дверь. Там же толпились гнев, ненависть, оттачивало себя чувство справедливости. И все они с надеждой оглядывались на спящую летаргическим сном силу воли.

Но сила спала, разбудить ее было некому.

В общем, около полугода Виктор Борисович олицетворял собой поговорку: «Видит око, да зуб неймет». Что, впрочем, не помешало ему приобрести в коллекцию любовниц четвертую красотку, усмиренную с помощью пугала Кирилла.

И эта дама продолжала ублажать господина Скипина на момент, когда события, тянувшиеся размеренным шагом верблюжьего каравана, вдруг понеслись со скоростью ахалтекинского скакуна.

В середине августа, поздним воскресным вечером, который для рано отправившегося спать Кирилла был уже ночью, в загородном доме Скипина разорался телефон. Отвечать на звонки вменялось в обязанности секретаря, поэтому телефонная база стояла в комнате Кирилла. А трубку он днем носил с собой, чтобы не бегать по дому, когда позвонят. С бегом у него по‑прежнему не складывалось, боль не отпускала.

– Резиденция Виктора Борисовича Скипина, – заученно пробормотал Кирилл в трубку.

– Подготовь часикам к девяти комнату наверху, – судя по тону, владелец резиденции был чем‑то встревожен.

– Там и так чисто, Лида каждую неделю убирается.

– Да при чем тут чисто, идиот! Заряди ванную и туалетный столик нашей продукцией, понял?

– А, вы об этом. Хорошо. Но ведь еще вчера вы приезжали сюда с Анжелой, разве…

– Это не твое дело, болван! Чтобы к появлению гостьи все было готово!

И трубка в очередной раз обматерила Кирилла пиканьем.

Странное поведение Скипина если и озадачило его секретаря, то лишь слегка. Что с того, что появление очередной кандидатки в коллекцию обычно происходило недели через две‑три, а то и через месяц после отправки на волю предыдущей пассии. Да и готовился к этому событию Виктор Борисович весьма тщательно, никогда не действуя в условиях форс‑мажора. Но – все когда‑то бывает впервые.

Рано утром, еще до завтрака, Кирилл выполнил требование Скипина, завалив будуар баночками, бутылочками и пузырьками с отравой внутри. Если поначалу жалости к этим женщинам и удавалось достучаться к нему в оконце, то потом, увидев, как легко ломаются надменные красотки, боясь за свою шкуру (причем в прямом смысле), Кирилл опустил перед жалостью непроницаемые роллеты.

Ни одна – ни одна! – из женщин даже не пробовала сопротивляться, пытаться хоть как‑то избежать малоприятной перспективы. Все поступали по принципу: «От меня не убудет».

Закончив с комнатой и позавтракав, Кирилл отправился к себе и включил телевизор. День, когда в доме появлялась очередная дамочка, он обычно проводил в своей комнате. Ведь его внешность являлась главным козырем в игре Скипина, который выкладывался в последний момент.

А момент этот наступал, как правило, ближе к вечеру.

Но сегодня все было исключением из правил. Сначала, как всегда, за дверью послышались шум, возня и топот вверх по лестнице – пойманную дичь тащили в загон.

Где она и должна была оставаться, заливаясь соплями и слезами и одновременно созревая до нужной кондиции, поэтому Кирилл никак не ожидал, что к нему ввалится, как обычно без стука, взъерошенный и провонявшийся по ́том родственничек:

– Кирюха, давай, по‑быстрому сообрази что‑нибудь свое, фирменное, – просипел толстяк и, отдуваясь, плюхнулся в кресло.

– А что, ваш повар заболел? – меньше всего сейчас хотелось вставать и, скрипя суставами, плестись на кухню.

Черт его дернул в свое время поэкспериментировать с кулинарией да еще и угостить результатами эксперимента чревоугодника Витеньку. Жиртрест теперь клянчит время от времени, чтобы Кирюша приготовил что‑нибудь вкусненькое.

– Повар на месте, но я хочу сразу расположить к себе гостью, удивить ее. Хорошая еда помогает расслабиться.

– Что‑то раньше вы этим не озадачивались, – усмехнулся Кирилл.

– Раньше все фигня, там другие бабы были, не Лана.

– Так вы… – Сердце совершенно неожиданно вдруг замерло. – Вы все‑таки рискнули? А как же ее отец и Матвей Кравцов?

– Ой, не напоминай, – Скипин вытащил из кармана скомканный носовой платок, больше похожий на солдатскую портянку, и вытер им лоснящийся от пота и жира блин. Лицо, в смысле. – Пришлось импровизировать, а это всегда влечет за собой неприятности. Только тщательно продуманный план гарантирует удачное завершение дела, а тут! – Он удрученно взмахнул поленом с закрепленными на нем сардельками (эта неожиданная композиция заменяла Витеньке руку). – Эта ушлая девица подобралась слишком близко к моему основному бизнесу. Как она узнала об этом – ума не приложу! А сегодня, представляешь, собиралась с Матвейкой советоваться по этому поводу.

– А вы откуда знаете?

– Да, здорово Манька тебе мозги подпортила, – раздраженно проворчал Скипин. – Дурища чертова! Нет бы ограничиться мордой. Ну да ладно, чего теперь об этом. Элементарная прослушка, мой мальчик, ну, и слежка, разумеется. В общем, пришлось моим бойцам выдергивать мадмуазель Красич прямо по пути на работу. И, само собой, в империи ее папаши сейчас грандиозный шухер. Так что если Ланочка не позвонит туда сегодня, крайний срок – завтра, моей заднице придется горячо. Поэтому начнем обработку сразу, как только моя козочка очнется.

– Очнется?

– Ну да, пришлось ее усыпить. Ладно, хватит болтать. Иди лучше, приготовь что‑нибудь эдакое. А потом сам и отнесешь.

– Но…

– Никаких но! Продемонстрируем тебя сразу, цейтнот у нас, не забыл?

– Не у нас, а у вас, – безразлично уточнил Кирилл, поднимаясь. – Мне ваша Лана не нужна.

– Куда тебе! – глумливо ухмыльнулся Скипин. – Твоя подружка отныне – Дарья Кулакова. Или и она тебе больше не нужна? Манькины эксперименты сказались?

Кирилл давно уже привык к хамству и откровенным издевательствам, это его совершенно не трогало. Он хотел только одного – чтобы его оставили в покое. И отсутствие реакции на выходки семейки Скипиных – лучшее средство для достижения цели.

Потом он готовил обед для пленницы и сгружал тарелки на сервировочный столик, и медленно, стараясь не провоцировать боль, катил столик к лифту (когда в доме три этажа, а хозяин – гора жира, без подъемного механизма не обойтись), и отпирал дверь будуара.

А там…

Глава 14

Там в потоке бьющего в окно солнца стояла женщина‑радуга. Нельзя было разобрать лица, подробностей фигуры, лишь силуэт, обрамленный разноцветным контуром.

И эта волна переливающегося света вдруг накрыла Кирилла, захлестнула, словно цунами, а когда схлынула, оказалось, что от обжитой и основательно загаженной комнатки ступора не осталось и следа. Ее сломало, разрушило, унесло, куда – неважно. Главное, что обрюзглая, заросшая, почти атрофированная душа вдруг осталась наедине с толпой озверевших от долгого ожидания чувств и эмоций. И поначалу ей пришлось несладко.

Поэтому Кирилл слегка тормозил, не поспевая за неугомонной пленницей, предпринимавшей одну попытку бегства за другой.

А еще Лана Красич совсем не испугалась, увидев Кирилла. Да, была шокирована, но ни ужаса, ни отвращения в большущих зеленых глазах он не заметил.

И как же болела теперь его ожившая душа! Эта мука оказалась гораздо сильнее физической боли. Осознание того, что женщина‑радуга, которую он ждал так долго, появилась слишком поздно, что судьба не оставила ему ни единого шанса на счастье, разрывало измученную душу на части.

Единственное, что Кирилл мог сделать – помочь своей несостоявшейся половинке, уберечь девушку от гнусной участи.

Мог, старался, рискнул всем, но – не сложилось. Его жертва оказалась напрасной, вытащить Лану он не смог.

Но был момент, ради которого стоило дожить, а после – можно и сдохнуть. Тем более что существовать рядом с мерзкой жабой, испохабившей не только его жизнь, но и жизнь его половинки, видеть каждый день, как эта мразь… Нет, смерть была гораздо предпочтительнее.

В чем рассвирепевший Скипин был солидарен с «предателем», совершенно забыв о возможных последствиях. Какие, к черту, последствия, когда сволочная красотка, воротившая свой точеный носик от него, не самого противного в мире мужчины (по версии журнала «Рептилии мира»), не обращая ни на кого внимания, страстно целуется с тошнотворным монстром!

Девку – под замок, монстра – избить до полусмерти, вывезти подальше в лес и, связав по рукам и ногам, бросить подыхать. Без ежедневного приема своих лекарств урод начнет заживо разлагаться, и через неделю от него останется лишь груда гниющей плоти.

Только мысль о том, что более мучительную смерть трудно придумать, грела булькающее черной ненавистью смердящее нутро Виктора Борисовича Скипина. О чем он не забыл сообщить истекающему кровью Кириллу перед тем, как того швырнули в багажник джипа.

А потом сознание захлопнулось вместе с крышкой багажника. И вернулось, судя по темноте за окном, совсем не скоро.

Чему Кирилл совсем не обрадовался. Нет, не тому, что за подслеповатым оконцем какой‑то полуразвалившейся избушки шумела лесной листвой ночь. В возвращении из спасительного небытия не было ничего хорошего.

Одна лишь бесконечная боль, не прекращавшаяся ни на мгновение.

Кирилл толком не соображал, день сейчас или ночь. И сколько времени прошло с той минуты, когда он очнулся. Даже осмотреться, понять, где находится, не было ни сил, не желания.

Желание было только одно – быстрей бы это все закончилось.

Господа Скипины могли гордиться – ТАК действительно еще никто не умирал. Кирилл перестал быть человеком, превратившись в пульсирующий сгусток боли, исказивший мукой пространство вокруг себя.

И искажение пространства оказалось настолько сильным, что его почувствовал живший довольно далеко от эпицентра боли отшельник, старец Никодим.

Кем на самом деле являлся этот сухонький старичок с какой‑то слишком киношной длинной седой бородой, Кирилл не знал до сих пор. Как и того, где живет Никодим, откуда приходит и куда уходит. Мощнейшая энергетика, исходившая от невзрачного старичка, вытаскивала из памяти сказочные термины «волшебник», «колдун», «чародей». Вот как‑то так, как бы глупо это ни звучало.

Поскольку то, что удалось этому малообщительному старику, иначе как чудом назвать было нельзя.

Но все это Кирилл понял, когда смог снова хоть что‑то соображать и понимать.

А тогда на грани сознания, там, на периферии боли, вдруг что‑то изменилось. Сначала в развалюху, где лежал Кирилл, вбежал здоровенный зверь. Какой именно, умирающий не разобрал, но большой, рычащий – уже хорошо. Наконец‑то все закончится. Один рывок мощными клыками – и наступит блаженный покой.

Но зверь, принюхавшись, вдруг жалобно заскулил и, развернувшись, исчез. Чтобы через пару мгновений вернуться в сопровождении двух мужчин. Вернее, стариков, но впечатления немощи и дряхлости они не производили. Один, кряжистый и широкоплечий, направился было к лежавшему на полу человеку, но, присмотревшись, отшатнулся и перекрестился. Потом повернулся к своему щуплому сухонькому спутнику:

– Что это, Никодим?

– Не что, а кто. Человек это, злом изувеченный, за то, что ему, злу, перечить осмелился.

– Да откуда человек‑то! Ты на лицо его глянь! А запах! Кем бы ни был этот бедолага, он уже умер. Живой так не пахнет.

– Убейте меня! – прохрипел Кирилл.

– Живой! – кряжистый, отбросив в сторону вещмешок, присел перед Кириллом на корточки и срезал веревки. – Кто тебя так, паря?

– Твари из преисподней, облик человеческий принявшие. – Его спутник тоже приблизился и, сделав странный, волнообразный жест руками, прошептал что‑то непонятное.

И вдруг – стало чуточку легче, боль, недовольно ворча, немного ослабила хватку.

– Пожалуйста, кто бы вы ни были, – Кирилл попытался поднять руку, но не получилось. Ее, руки, словно не было. – Помогите мне умереть. Я больше не могу!

– Как звать‑то тебя? – Никодим словно не слышал надсадного хрипа.

– Кирилл.

– Так вот, Кирилл. Мы с Тихоном вовсе не для того отправились в такую даль, чтобы позволить тебе умереть. Ты должен жить.

– Вы что, издеваетесь?! – О, вот и злость преодолела барьер боли. Даже голос перестал дрожать. – Какая, к черту, жизнь!

– А вот рогатого поминать не надо, – поморщился Никодим, внимательно осматривая тело Кирилла. – Или тебе понравилось общение с его слугами?

– Кто вы? Как сюда попали?

– Это Никодим тебя услышал, – Тихон склонился над своей котомкой и вытащил обернутую холщовой тряпицей баночку.

– Что значит – услышал? Неужели я так громко кричал?

– Он по‑другому слышит. Я тоже могу, но слабже. Никодимушка муку твою услышал, боль адову, давно, говорит, такого не было. Видать, ты, паря, тоже из наших будешь, раз можешь за столько верст на помощь позвать.

– Из кого, из ваших?

– Ты, сынок, помолчи, не трать сил понапрасну, – тихо проговорил Никодим, осторожно смазывая измученную кожу Кирилла мазью из баночки Тихона. – Эк тебя изнахратило‑то, места живого нет. Первый раз вижу, чтобы человек заживо гнил, да еще так быстро. Ты сколько здесь лежишь?

– Не знаю, – простонал Кирилл, не в силах больше сопротивляться озверевшей вновь боли. – Зачем вы меня мучаете?

– Потерпи, парень, – участливо прогудел Тихон. – Так моя мазь действует – сначала становится хуже, а потом полегчает.

– Но как вы не понимаете?! – Он ослабел настолько, что не смог удержать закипевшие в уголках глаз слезы. – Я не хочу жить! Зачем мне жить, когда я… Когда от меня даже звери шарахаются! Зачем?!

– То одному Богу ведомо, – Никодим накрыл сложенными ковшиком ладонями лицо Кирилла, и словно живая вода заструилась от рук старика, обволакивая изуродованную больную плоть, затягивая язвы, успокаивая боль. – Рано тебе еще уходить, ты здесь нужен.

– Нужен?! – Странный, клокочущий полусмех‑полувсхлип. – Ярмарочным уродцем людей развлекать?!

– На, – старик поднес ко рту Кирилла маленький пузырек, наполненный темной тягучей жидкостью, – выпей это.

Расспрашивать, уточнять, сопротивляться сил больше не было. Вдруг в пузырьке то, чего он сейчас хочет больше всего, – забвение смерти, вечный покой? А старики ему просто зубы заговаривают, отвлекают, чтобы не боялся. Смешные, добрые, славные, да он же сам об этом просил!

И Кирилл залпом выпил вяжуще‑горькую, довольно противную на вкус жидкость. А потом умиротворенно закрыл глаза, ожидая прибытия поезда, везущего в небытие. И он пришел, и увез в ночь, оставив на перроне боль.

Но оказалось, что это был пригородный поезд, отвезший Кирилла в спасительный, столь необходимый измордованному болью организму сон. В котором пассажир пробыл почти сутки.

А старики тем временем осторожно погрузили найденыша на телегу, сели туда сами, и послушная лошадка деда Тихона повезла их все дальше в лес. Зверь, оказавшийся среднеазиатской овчаркой, бежал следом.

Ехали довольно долго, поскольку дороги прямой в нужное место не было, и вскоре Тихону пришлось спешиться и идти впереди, выбирая путь.

Но в итоге добрались до заброшенной избушки, спрятавшейся в глухом лесу. Там Кирилл и остался. Скорее всего навсегда.