Текст книги "Концерт для баяна с барабаном"

Автор книги: Анна Вербовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– А сыр купил? Забыл? – суетилась вокруг папы мама. – А помидоры? А вина хватит?

– Костик! Тебе хватит?! – подмигнул юбиляру папа.

– А ты чего ещё в пижаме? – заметила Костика мама. – Через три часа гости… а у нас конь не валялся…

– Го-го-го! – послышалось из кухни радостное ржание.

Костик напрягся. Неужели…

– Го-го-го! Куда тесто поставила! Додумалась! Ты б его ещё в холодильник… го-го-го… запихнула!

– Бабуля Зинуля! Привет! – Костик впечатался в бабушкин живот, прижался к её тёплому боку. – Ты давно?

– Да с самого ранья! И за пироги… го-го-го… куда полез?! – бабушка шлёпнула Костика по дотянувшейся до яично-луковой начинки руке. – Иди завтракай! Подарок в прихожей!

Велик! Новенький, блестящий, с кожаным сиденьем и со звонком.

Костик ткнулся носом в бабушкину щёку и бросился в прихожую.

В прихожей было сумрачно и тихо. На тумбочке, заняв собою всё пространство, уныло распласталась огромная картонная коробка.

– Зимние! Го-го-го! На меху! Уже померил?

– Это… да… спасибо…

– Костик! Дуй давай за хлебом! Отец мало купил. Потом в гастроном за докторской. Потом на рынок…

И Костик дул. Потом снова дул. Дул и думал, что, может, это какая-то ошибка. Может, ботинки и не подарок вовсе, а так… И сейчас он прибежит из магазина, а в прихожей его ждёт новенький, блестящий…

– Костик! Приберись в своей комнате. Скоро гости, а у нас ещё конь…

Костик прибирался. Прибирался и всё время выглядывал в прихожую: а вдруг он там… новенький, блестящий… вдруг он его просто не заметил…

Ведь бывает же такое, что сразу не заметишь, а потом увидишь и обрадуешься, и вспрыгнешь на седло, и засвистит в ушах ветер, и закрутятся, как сумасшедшие, спицы…

Потом он вместе с мамой встряхивал за углы скатерть. Скатерть взлетала к потолку, вздымалась парусом и накрывала собою сдвинутые в ряд столы.

Потом расставлял тарелки. Раскладывал ножи и вилки. Потом долго их перекладывал, потому что нож, оказывается, справа. Кто бы мог подумать? Вот чудеса!

– Чудеса! – озабоченно сказала мама, когда все табуретки и стулья заняли свою вахту вокруг стола. – Вроде всё рассчитали… придётся детям накрыть отдельно.

И постелила большое кухонное полотенце на журнальный столик.

– Костик! Тащи три тарелки! И стаканы для сока! Ой! Неужели гости?! У нас ещё конь…

Но это оказались не гости, а телеграмма от тёти Лены из Новосибирска.

Через час принесли телеграмму от дяди Толи из Карпогор. Ещё через полчаса пришла соседка Тихомирова за солью, сахаром и спичками.

– Ой, а что тут у вас?..

Дзын-н-н-н-н-нь! Дзынь-дзынь-дзынь-дзын-н-н-нь!!!

– Го-о-ости!!! – зашлась в истерике мама. – А у нас ещё…

– Ко-о-остик!!! Поздравляем!!!

Тётя Александра с мужем Виталиком и вечно сопливым сыном Севкой заполнили собой всю прихожую. Они пихались, обнимались, трясли шарфами и пальто и лезли к Костику целоваться. Костик отбрыкивался, как мог.

Мама со словами – «Ну, слава Богу, а то я думала, гости!» ушла на кухню.

Соседка Тихомирова тихо растворилась за дверью.

Папа с Виталиком уединились в спальне вместе с папиным баяном. «К сожаленью, день рожденья… А годы летят, наши годы, как птицы, летят…», – гремело на всю квартиру. И ещё: «Мои года – моё богатство…»

Репертуар папа подобрал соответствующий случаю.

– Оле-оп! Оп-ля-ля! – доносилось из комнаты Костика.

Это Севка, не спросив разрешения, достал со шкафа коробку с настольным хоккеем и теперь как угорелый носился вокруг стола, забивал сам себе голы. Красным и синим поочерёдно. «Оле-оп!!! Оп-ля-ля!!!»

Костик почувствовал себя лишним и поплёлся на кухню.

– Докторскую!

– Какую докторскую?! С ума сошла?! Только салями!

– Сама ты сошла! Докторскую!!!

Мама с тётей Александрой тыкали друг другу в нос батонами колбасы – спорили, какую резать в салат.

– У господина Оливье в салате вообще не было колбасы! – подал из спальни голос папа. И как это он умудрялся всё слышать?

– Да?! И что же там было?!

– Паюсная икра, каперсы и раковые шейки!

«Раковые шейки»! Гениально!

– Мам! А может, нам тоже в салат «Раковых шеек»? Или «Гусиных лапок» с ирисками? А вместо майонеза – варенье!

Мама с тётей Александрой перестали фехтовать колбасой и переглянулись.

– Иди дверь открывай, фантазёр! – отклеилась от плиты бабушка. – Слышишь, звонят?!

И правда! Дом разрывался, гудел и дребезжал от несмолкаемого трезвона. Кто-то изо всех сил давил на кнопку звонка, не убирая с неё пальца. Только в пылу юбилейного угара никто этого не слышал.

– О, юбиляр! Подставляй уши!!!

В дверях стояли тётя Лида и дядя Сёма с огромным тортом, букетом гвоздик для мамы и пожарной машиной для Костика. Костик вежливо принял подарок, зачем-то сделал книксен и показал, куда повесить пальто.

Тут уж гости потянулись один за другим: тётя Вероника с огромным плюшевым котом, баба Надя с синтетическим спортивным костюмом, дядя Лёня со спиннингом и блёснами в прозрачной коробочке.

– Рыбу ловить пойдём! – обрадовал дядя Лёня Костика.

– Ага! В унитазе! – подхватила баба Надя и полезла целоваться.

– Я первая! – закричала тётя Вероника и потянулась к Костиковым ушам.

Костик вырвался из родственных объятий, растирая свои распухшие и покрасневшие от поздравлений уши. Гости потянулись в гостиную.

В гостиной вовсю пахло праздником: цветами, свежими огурцами и оливье с мелко порезанной докторской колбасой и салями (маме с тётей Александрой всё-таки удалось прийти к согласию). Бабушка пихала в салаты маслины и укроп – для красоты. Папа тащил с кухни блюда с ветчиной и маринованными помидорами.

– А я мариную по-другому, – шепталась баба Надя с тётей Вероникой. – Мне дали рецепт, там вместо уксуса…

Воздух тихо жужжал разговорами. Гости кружили вокруг стола, как пчёлы над бочкой мёда. Их руки жадно тянулись в сторону колбасы и корнишонов.

– Подождите! – надрывалась мама. – Ещё не все собрались!

Баба Надя провела ревизию родственников:

– Лёня здесь. Аля с Виталиком. Лида с Сёмой…

– Нет Милы с Ирочкой!

– Не знаю я никакой Ирочки! – возопил дядя Сёма. – Семеро одного не ждут!

Из всех гостей дядя Сёма был самый голодный. Его тётя Лида с позавчерашнего вечера не кормила.

– Не одного, а двоих! – парировала мама. Держать оборону становилось всё труднее.

– Двенадцать двоих не ждут, – произвёл подсчёт в уме дядя Сёма.

Мамина капитуляция была неизбежна. И если бы не настойчивый звонок, раздавшийся в коридоре…

– Наконец-то! – разом выдохнули гости.

– Костик! Иди встречай тётю Милу и Ирочку!

Тётя Мила была маминой школьной подругой. Школа давно закончилась, а подруга осталась. Костик так долго знал тётю Милу, что уже привык считать её родственницей. К Ирочке он тоже привык. Она была на два года младше Костика, и он помнил её толстым слюнявым младенцем с перевязками на пухлых руках и пушком на большой лысой голове. Теперь у Ирочки фигура, как у уссурийского палочника. На макушке белобрысый конский хвост. В ушах серёжки. На лице воспитанная улыбка.

– С днём рождения, Костя!

Ирочка вручила подарок – альбом с репродукциями Франсиско Гойи.

– Спасибо, – вежливо кивнул Костик, обернулся и… мать честная!

Позади него, раскрыв рот и впившись в Ирочку остекленевшим от восхищения взглядом, застыл Севка. Сколько-то-юродный Костин брат.

Вот те на!

«Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам!»

– К столу! – гаркнул мамин голос Костику в ухо.

– К столу! К столу! – как по команде, подхватили все.

И тут случилось ужасное.

Во всяком случае, для Костика.

Видимо, роковую роль сыграло затянувшееся ожидание тёти Милы.

Гости, совершенно забыв, по какому поводу они собрались, бросились к столу, суетясь, толкаясь и торопясь занять место под солнцем… под люстрой… то есть на диване.

– Сёма! Сёма! Я тебе место держу! – кричала на весь дом тётя Лида.

– Вероника! Садись рядом с Лёней! – командовала баба Надя, утрамбовывая своё тело между бабой Зиной и Виталиком.

– Мила! Я здесь! – махала мама из-за папиной спины.

Хлопали пробки бутылок. Шлёпался на тарелки салат. Булькало вино. Шипела газировка. Хрустели огурцы. Кряхтела зажатая с двух сторон баба Надя.

– А кому красненького?

– Лёня! Положи Зинаиде Ивановне селёдочки!

– Передайте салатик…

– Это из крабовых палочек, с огурцом…

– Кому хлеба?

– У Виталика не налито!

– Первый тост за юбиляра! – провозгласила тётя Мила и встала, кокетливо одёргивая платье.

Все закрутили головами в поисках виновника торжества.

И замерли.

И затихли.

Потому что всем стало как-то неловко.

Юбиляр сидел за совершенно пустым журнальным столом. Рядом с ним застыли Севка и Ирочка. Воспитанная Ирочка держала спину. Севка влюблённо изучал мочку Ирочкиного уха. Костик запрокинул голову назад, зажмурив глаза и изо всех сил стараясь не разреветься на своём первом, самом главном в жизни юбилее.

Потом-то всё было хорошо! Просто даже здорово! Спохватившись, взрослые кинулись накладывать детям салаты, и колбасу, и селёдку, и наливать им сок, и подносить горячие бабушкины пирожки. И говорили тосты. И хвалили Костика. Какой он способный! И как хорошо учится! И как он однажды помог совершенно чужой старушке донести до дома сумку… хотя дом её был в соседнем подъезде, а сумка – совсем лёгкая.

А потом врубили магнитофон и были танцы. Севка раскачивался в такт музыке, положив вытянутые руки на Ирочкину талию. Костик приглашал по очереди то тётю Милу, то маму. Дядя Лёня танцевал с Вероникой. Потом папа подхватил баян и, хитро подмигнув Костику, мол, посвящается юбиляру, завыл на два голоса с Виталиком:

 
Пусть голова моя седа,
Не только грусть мои года,
Мои года – моё богатство!
 

Баба Надя раздухарилась и завопила алаверды папе:

 
Эх раз, по два раз!
Распевать ты горазд!
Кабы чарочка винца,
Да два стаканчика пивца,
На закуску пирожка!
 

Она подбоченилась, закрутила плечами и пошла по комнате под общий одобрительный гул, выписывая ногами замысловатые кренделя и перекрывая папин тенорок своим петушиным фальцетом:

 
На окошке два цветочка —
Голубой да аленький…
 

Тут уже не выдержала тётя Лида:

 
Полюбила я милёнка,
Да забыла, кто такой…
 

Дядя Сёма встал на дыбы: как это забыла! Он попытался выбраться из-за стола через могучую фигуру Виталика, не смог и, задрав край скатерти, на карачках полез под стол. Из тёмной глубины донёсся его бархатный баритон:

 
Мы не сеем,
Мы не пашем…
 

– Тунеядец! – задорно крикнула баба Надя и, не желая сдавать позиции, взяла совсем высоко:

 
На горе стоит берёза,
Под берёзой…
 

Тут уже пошло-поехало! Всё закружилось, завертелось, затопало каблуками по гулкому паркету! Только мама всё время кричала:

– Дети! Закройте уши! Вам нельзя!

Ирочка послушно прижимала ладони к своим маленьким ушкам и весело заливалась над глупыми рожами, которые корчил ей Севка. А Костик только притворялся, что зажимает уши, и слышал всё-всё, и замирал от восторга…

 
Мене милый подарил
Золотые часики…
 

Это ж надо! Во как! Часики! Не хуже, чем Денис Смехачёв!

Вспомнив Дениса, Костик пригорюнился и скис. Всё это, конечно, хорошо. И Севка с Ирочкой. И оливье с колбасой. И частушки. Вот только никаких друзей… А в среду городская контрольная… И завтра во дворе его будет ждать Бубенцов… Костику захотелось уползти с головой под одеяло. Ничего не слышать. Не видеть. Не чувствовать.

Тут в дверь позвонили. Коротко и резко. Дзын-н-нь!!! Потом ещё раз. И ещё. И ещё.

– Кого это черти несут? – крикнула разгорячённая баба Надя. – Наши все здесь!

А у Костика вдруг подпрыгнуло и чуть не выскочило сердце. И сам он выскочил в прихожую и рванул входную дверь.

– С Ю!!! БИ!!! ЛЕ!!! ЕМ!!!

Они пришли все.

И долговязый зануда Шишков. И лучший друг Витюша. И Антонова с Калединым. И Бубенцов в рваных штанах и с фонарём под глазом. И Денис Смехачёв со своим другом Колькой. И лопоухая Бубнова. И весёлая Воробьёва. И дылда Машка из соседнего подъезда. И даже жадина Коротков. А ещё шесть одноклассников, трое ребят из волейбольной секции, Митька со второго этажа и парочка новых приятелей из лагеря. И все-все-все. Даже те, кого он вычеркнул из списка. Или вообще забыл в него вписать.

Они смущённо улыбались, топтались и смотрели на Костика. А Костик стоял как вкопанный и смотрел на них. У девчонок в руках были цветы. У жадины Короткова – торт и коробка конфет. У Бубенцова – сетка с мороженым, которое уже успело растаять и капало прямо на пол.

– С Ю!!! БИ!!! ЛЕ!!! ЕМ!!!

Тут Костик разревелся по-настоящему. Ну прямо как маленький, честное слово. А все стали хохотать. И окружили его. И хлопали по спине. И по плечам. И дёргали опухшие от юбилея уши.

А потом на шум прибежали мама, и тётя Мила, и Ирочка, и Севка, и тётя Лида с дядей Сёмой, и все остальные. И стали галдеть и суетиться. И притащили чистые тарелки. И принялись всех рассаживать где попало и угощать оливье с колбасой и бабушкиными пирожками.

А потом все хором пели под папин охрипший за вечер баян: «А годы летят, наши годы, как птицы, летят, и некогда нам оглянуться назад…». И прыгали по прихожей на скорость в мешках из-под картошки. И кидали кольца на пустые пластиковые бутылки. И метали дротики в мишень, криво пришпиленную на двери. И не было равных в меткости Бубенцову и дяде Сёме.

А потом в дверь опять позвонили.

– Наши все здесь!!! – дружно завопили Воробьёва и баба Надя.

Но это оказалась служба доставки. Пыхтя и чертыхаясь, курьер втащил в квартиру новенький, блестящий…

– Велосипед!!! – заорал, как сумасшедший, Костик и от счастья чуть не лишился чувств.

И тут же мама с папой вспомнили, что забыли вручить свой подарок. И подарили Костику мобильный телефон. И он сразу стал названивать себе домой. А бабушка каждый раз снимала трубку и громко кричала:

– Ал-л-лё! Ал-л-лё! Кто это хулиганит?!

Вскоре прибежала соседка Тихомирова – вернуть соль, сахар и спички.

– Ой, а что тут у вас? А то у меня люстра прыгает, и у кошки от вашей музыки понос.

Ей очень хотелось устроить скандал. Но когда она узнала, что у Костика юбилей, то сразу сбегала к себе домой за трёхлитровой банкой клюквенного варенья и своим мужем Игорем Ивановичем. И они тоже включились в общее веселье. А там и соседи сбоку подтянулись… и сверху тоже.

И такое началось!!!

Расходились поздно. Темно уже было.

Костик лежал в кровати и слушал, как плещется на кухне вода и тихо переговариваются взрослые.

Заснул он абсолютно счастливый. Жаль было только одного: юбилеев в жизни так мало! По пальцам пересчитаешь!

Борьба за независимость

Хорошо сидеть дома, когда за окном дождь. Не дождь, а настоящая буря. Не буря, а тайфун. Цунами. Ураган. Ветер рвёт с корнями деревья. От грома трясутся стены. В окнах дребезжат стёкла. А ты сидишь дома… Сидишь и выдумываешь всё это: про ураган, про цунами, про дождь…

Нет, дождь идёт на самом деле. Только тихий и какой-то неуверенный. Он робко стучит в окно. Струится по стеклу тонкими змейками. На столе горит лампа. На кресле лежит плед. Под пледом…

– Доченька! Вынеси, будь добра, мусор!

Доченька – это, конечно, я. Я сижу в кресле, под пледом. В руках у меня книга. Интересная, между прочим, книга. Про пиратов, пиастры и одноногого Джона Сильвера. Про «йо-хо-хо» и чёрную метку. Я читаю и одновременно слушаю дождь. Слушаю и радуюсь, что вот он идёт, а я сижу. Сижу дома, в тепле. На столе горит лампа…

– Иду, мамочка!

Я откладываю книгу. Выключаю лампу. Наматываю на шею шарф. Мусоропровода у нас нет, и мне придётся тащиться с ведром на улицу. Туда, где дождь, и цунами, и ураган.

– Не задерживайся!

– Хорошо, мамочка, не волнуйся!

Первое, что я увидела, выйдя на улицу, была огромная лужа. Она разлилась от подъезда до самой помойки. А в центре лужи, в самой её глубокой середине, стояла Танька. Стояла, раскинув в стороны руки и запрокинув к небу голову. Зажмурившись, подставляла дождю лицо. Улыбалась. Вид у Таньки был блаженно-глупый. Как, впрочем, у всякого счастливого человека.

– Ты чего это, Тань?

– Простужаюсь, – не поворачивая головы, ответила Танька.

– Зачем?

– Завтра ж контрольная.

– Ну и что?

– Тебе ничего, а мне… Слушай! – Танька повернула ко мне голову и открыла глаза. – Давай вместе?!

– Чего?

– Простужаться! Вставай рядом, – Танька широким жестом указала на лужу, словно это и не лужа вовсе, а её царская вотчина.

– Не, – сказала я, – меня мама ждёт.

Осторожно, стараясь не промочить ноги, я обошла Таньку и направилась к помойке. В нос мне ударил кислый запах тухлого лука и гнилых картофельных очисток. Пока я вытряхивала мусорное ведро, Танька бубнила:

– Никакой в тебе романтики. Скучный ты человек. И жизнь у тебя скучная. Серая у тебя житуха.

В общем-то, Танька права. Жизнь у меня действительно скучная. Неинтересная. Без историй и приключений. Без сумасбродств и потрясений. Без фантазии и полёта. А всё потому, что я очень послушная девочка. Я всегда делаю, что мне говорят. Вот, пожалуйста: выношу в дождь мусор. Не грублю взрослым. В автобусе уступаю место пожилым людям и гражданам с детьми. В школе получаю пятёрки. Дома подметаю пол и мою посуду. В мороз надеваю шапку и тёплые штаны. Не грублю… ах да, это уже было…

– Ну что тебе стоит постоять со мной? Ну немножко? – продолжала ныть Танька, пока я на цыпочках пробиралась по краю лужи к своему подъезду. – Постояли бы, попростужались… эх, скучный ты че…

– Танька! Ах ты! Чтоб тебя!!!

Мы с Танькой одновременно оглянулись.

От автобусной остановки к нашему дому, волоча огромную сумку и размахивая зонтом, неслась тётя Катя – Танькина мама. «Ну, сейчас начнётся», – подумала я и на всякий случай отошла на безопасное расстояние.

– Ах ты! Чтоб тебя!!!

Тётя Катя, как тяжелогружёная баржа, взрезала гладкую поверхность лужи и подняла целый фонтан брызг, окатив ими Таньку, себя и немножко меня. Танька принялась дико хохотать и подпрыгивать, топая и расшвыривая ногами воду.

– Чтоб тебя!!!

Тётя Катя попыталась дотянуться своим зонтом до Танькиного зада. Но Танька, как безумная, скакала и носилась кругами по луже, увиливая от тёти Кати и её зонта.

– Чтоб тебя, окаянная! Выйди из лужи! – ругалась тётя Катя.

А Танька только смеялась. Трясла головой. Дрыгала ногами. Так они и неслись до самого подъезда: все мокрые с ног до головы. Танька хохотала, вихляя задом, а тётя Катя размахивала зонтом и своей огромной сумкой.

Да, что и говорить, жизнь у Таньки весёлая. Не то что у меня…

– Плохо, – задумчиво сказала Танька.

Мы стояли на перемене у окна. Танька внимательно разглядывала в своём дневнике жирную красную двойку.

– Что плохо? – спросила я.

Хотя и так понятно, что «плохо». Простудиться в тот раз Таньке так и не удалось. За контрольную ей, конечно же, поставили двойку. И теперь тётя Катя заставит Таньку стоять в углу. А Танька стоять не будет. И тётя Катя будет гоняться за ней с веником по всему дому.

– Не расстраивайся, Тань, – отчего-то мне вдруг стало её очень жалко, и я положила ей на плечо руку, – как-нибудь…

– Не расстраивайся?! – Танькины брови поползли вверх от удивления. – Почему это я должна расстраиваться?

– Ну как же, – настала моя очередь удивляться, – ты же сама говоришь… плохо тебе…

– Не мне, – сказала Танька.

– А кому?

– Тебе!

– Мне?

– Тебе, тебе! – Танька сбросила со своего плеча мою руку. – От тоски и безысходности!

– Безысходности? – опешила я.

– Ну да! У тебя за контрольную что? Опять пятёрка?

– Ну.

– Ну вот! Тоска и безысходность. Не надоело?

Танька уставилась на меня серьёзным пристальным взглядом. Я не знала, что ответить.

– Не надоело? – переспросила Танька и зловеще сощурила глаза. – Так и будешь всю жизнь получать свои пятёрки и выносить мусор. Так и будешь…

Я растерялась. Мне было непонятно, какая, связь существует между мусором и моими пятёрками.

– Тот, кто получает пятёрки, – объяснила Танька, – слушается старших. Кто слушается старших, выносит мусор. Так и пройдут твои лучшие годы… на помойке.

Танька говорила так логично и убедительно, что я испугалась.

– Что же делать-то, Тань?

– Смотри на меня!

Я посмотрела. Танька как Танька. Ничего особенного.

– Надо жить, как я. Полной жизнью, – сказала Танька. – Понимаешь?

Я кивнула, не имея представления, о чём это она.

– Независимой надо быть, – пояснила Танька. – Ясно?

Я опять кивнула.

– Только независимость тебе вот так вот – ни с того ни с сего – никто не отдаст. За неё бороться надо.

Танька согнула руку в локте, демонстрируя отсутствующие мускулы. Потом задёргала у меня перед носом кулачками, показывая, как именно надо сражаться за свою независимость.

У меня в голове замельтешило – то ли от Танькиных худосочных кулачков, то ли от неизвестно откуда всплывших обрывков мыслей. Борьба за независимость… смерть бледнолицым… голодающие народы Африки… демонстрация протеста… марш несогласных… мы не рабы, рабы не мы… проклятые капиталисты… борьба за независимость.

Танька с интересом наблюдала за моим лицом.

– И вся-то наша жизнь есть борьба-а-а! – фальшиво пропела она противным тоненьким голосом.

И тут меня осенило! Вот оно, оказывается, в чём дело! Оказывается, вся Танькина жизнь: дикие пляски по лужам, двойки, дрыганье ногами, замечания в дневнике – не что иное, как борьба. Самая настоящая борьба за независимость.

Увидев просветление на моём лице, Танька с облегчением вздохнула.

– Иди и борись, – напутствовала меня она.

Когда я пришла домой, мама возилась с тряпкой в прихожей – мыла пол. Щёки её раскраснелись от напряжения, ко лбу прилипла прядь волос.

– Доченька! – ласково улыбнулась мама. – Что так долго?

Не отвечая, я протопала грязными ботинками по чистому, влажному после мытья полу. Зашвырнула на диван портфель. Вслед за портфелем зашвырнула пальто.

– Что случилось? – спросила мама. В её голосе не было упрёка, только беспокойство и удивление.

Вслед за пальто я зашвырнула шарф.

– Ах да! – спохватилась мама. – Пока ты не разулась… Доченька, вынеси, пожалуйста, мусор.

– Сама!

– Что? – не поняла мама.

– Сама выноси свой дурацкий мусор! Внутри у меня тонко задрожало, мелко-мелко затряслось – от ужаса, и гордости, и ещё какого-то нового, непонятного ощущения. Нет! Я не проведу свои лучшие годы на помойке! И жизнь моя теперь, как у Таньки, будет борьба.

– Я вам не нанималась тут, – сказала я, – и вообще… я вам не рабыня. А ты… ты… капиталистка! Эксплуататорша!

Сердце моё замерло в предвкушении предстоящей схватки. Я ощущала себя настоящим борцом. Как Че Гевара. Или Симон Боливар. Я про него в книжке читала. Он боролся за независимость. И в честь него даже назвали целую страну. То ли Симонию. То ли Боливию.

Сейчас мама схватит тряпку. Или веник. И погонится за мной, как тётя Катя за Танькой. И, может быть, даже отлупит. А я буду хохотать и вихлять, как Танька, задом. А мама будет кричать на меня. И ругаться. И грозно топать ногами. И…

Мама взяла тряпку. Намочила её в ведре. Выжала. Потом опять намочила. Опять выжала. И стала тщательно мыть чистый пол. И мои грязные следы на нём.

Я стояла молча и ждала, когда же начнётся борьба.

Мама тоже молчала и всё мыла и мыла блестящий, скрипучий от чистоты пол.

– Мам, – растерянно сказала я.

Мама подняла голову и улыбнулась какой-то странной растерянной улыбкой. Щёки у неё были совершенно мокрые.

И мне вдруг стало ужасно стыдно. И так её жалко! Так жалко мою добрую, мою любимую маму!

Я схватила мусорное ведро и выскочила на лестницу. И бегом, бегом… скорее на улицу. Я добежала до помойки и долго-долго трясла над ней уже совершенно пустое ведро.

Ну её, эту Таньку, с её независимостью! Не надо мне этой независимости. Пусть сама борется, если ей так надо.