Текст книги "Аквариумная любовь"

Автор книги: Анна-Леена Хяркёнен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

13

Из кухни слышится длинная тирада ругательств. Сеппо гремит посудой и выдает такие словесные обороты, что мне становится плохо.

Я открываю глаза и замечаю, что снова во сне сцепила руки поверх одеяла. Почему-то я иногда так делаю, хотя когда мы были детьми, никто не проверял у нас перед сном, где находятся наши руки.

Я никогда в детстве не трогала себя руками. Несмотря на то, что во всех книгах написано, что большинство детей ведут «активную половую жизнь», в моем случае это было неправдой. Я не вела никакой половой жизни.

У меня вообще не было ни малейшего представления о том, что такое оргазм. Правда, когда мне было лет шесть, Ханнеле попыталась просветить меня:

– Когда тебе захочется писать, сядь на стул и поелозь на нем. А когда почувствуешь такую маленькую теплую волну, то перестань елозить и крепко сожми ноги, и вот тогда ты это почувствуешь, – объяснила она.

Я последовала ее совету и елозила изо всех сил, но скоро разочаровалась, так как ничего у меня не вышло.

В какой-то момент я стала по-настоящему работать над собой, пытаясь достичь оргазма. Скажу только, что это было непросто. Я не знала, о чем надо думать в этот момент. Я пыталась думать о сексе, но от этого становилось только хуже. А спрашивать совета у Ханнеле мне не хотелось.

Опыта у меня был ноль. Подростковых иллюзий я не питала, потому как мои представления о сексе были безнадежно обмануты. У меня были кое-какие фантазии, но развивать их я не осмеливалась. Хорошо, если вообще осознавала их как эротические. У меня не было ничего, кроме непреодолимого желания достичь оргазма.

Я пыталась представить, как выглядит женщина, которая способна на это. Как она двигается? Должно быть, шаг от бедра. А как она смеется? У нее, наверное, более грудной голос, чем у других женщин. Оставляет ли она везде после себя запах соленой воды и консервированных ананасов? Как, где и что?

И вот однажды, в обычный дождливый день, после того, как я целый час и пятнадцать минут обрабатывала себя под старым байковым одеялом, это наконец произошло! Я уже даже ничего не делала, потеряв всякую надежду на успех, просто лежала и думала о своем детстве, вспоминала, как меня гладили, шлепали и качали на руках, когда я была маленькой. Как я лежала на сине-белом полосатом мягком стуле, закрыв глаза и раскачиваясь. Как я засовывала руку в банку с малиново-черничным вареньем, а потом сразу в рот и слушала, дрожа от испуга, не идет ли кто-нибудь по коридору. Как я лежала на полках в бане вместе с Ханнеле и представляла себе, как вдруг заходит ее старший брат Ари и видит меня голой и такой доступной. Вспомнив все эти моменты детства, я погружалась в них все глубже, а сама становилась все меньше, и мир тоже становился все более маленьким, сумрачным, шелестящим, влажным… Как вдруг это произошло.

И это было невероятно.

Словно маленький журчащий ручеек прорвался вдруг внутри меня, постепенно разрастаясь в теплый дрожащий поток! Пальцы ног наполнились маленькими шариками. Радуга встала над моей спиной и рассыпалась на мелкие осколки! Что-то вспенилось во мне и сиропом обволокло живот! Запах сушеного инжира, он исходит от меня, и семена его разлетаются во все стороны! Кто-то льет густую сметану на мои плечи, и я кричу о помощи, кричу во все горло, но сметана все льется и льется, и ничто не может остановить ее течения, и все мое тело погружается в эту сметанную массу и становится мягким и рыхлым, медленно распадаясь на маленькие кусочки.

На кухне продолжается звон посуды. Потом снова слышится злобное рычание. Я встаю и иду на кухню.

Сеппо в куртке сидит за столом и жадно пьет кофе. Выражение лица у него прямо как у персонажей фильмов ужасов.

– Доброе утро.

Он бросает на меня злобный взгляд. Заметив, что на мне почти ничего нет, кроме полупрозрачной ночнушки, он тут же отворачивается.

– Ты что тут буянишь? – спрашиваю я.

Он никак не реагирует на мои слова. Потом я вдруг вспоминаю про подарок из Португалии. Достаю его из сумки и кладу перед ним на стол:

– Это из Лиссабона…

Он смотрит минуту, а потом медленно открывает его. При виде обложки, на которой улыбаются пятеро смуглых парней с электрическими гитарами, он довольно хмыкает.

– Спасибо, – громко говорит он и убирает подарок во внутренний карман.

– Это какая-то местная группа, – поясняю я.

– Понятно…

Сеппо встает.

– Ну… мне пора на работу. Пока.

– Пока.

Он идет в коридор тяжелой поступью, так что в окнах дребезжат стекла. Я слышу, как за ним захлопывается входная дверь. Вот и попрощались. В пять часов я уезжаю в Тампер.

Я сижу одна на кухне, пью остывший кофе и смотрю на улицу. И снова думаю о Йоуни – что ему нравится просто быть, что все его существование наполнено детской радостью, что он умеет в любом деле найти что-нибудь приятное для себя. Он всегда кричит «привет» выскакивающему из тостера хлебцу, потому что «у него тоже есть чувства», а поджаренный хлебец с хорошим настроением гораздо вкуснее, чем хлебец, настроение которого на нуле. Он придумывает для меня всякие сюрпризы и прячет маленькие подарки везде, где только можно. Он с жадностью смотрит мне в лицо, когда я открываю его подарки. Часть из них он тайком стащил из магазина, но не испытывает по этому поводу ни капли вины.

Просыпаясь, он первым делом думает: «Чем бы таким мне сегодня заняться?..»

Я люблю его до беспамятства, до боли в мышцах. Но в постели я с ним не получаю удовольствия.

Мы больше никогда не сможем любить друг друга, как прежде, больше не будет настоящих искренних мгновений. Мы слишком далеко зашли и оказались в тупике. Или точнее, я. Это я во всем виновата, с меня все началось.

Я подумала, какими пошлыми теперь кажутся мне разговоры о том, что в постели все уладится само по себе, лишь бы только все остальное было в порядке. Что если люди в духовном плане подходят друг другу, то и в сексе все будет хорошо. Что секс объединяет двух людей. Ни хрена. Некоторых он только разъединяет. Нас, например.

Я в панике вскочила со стула и бросилась к телефону. Набрала номер Йоуни. Не отвечает. Набрала снова. Опять ничего. Я решила позвонить на радио – он говорил, что у него сегодня эфир. Там сказали, что его нет.

Мне стало так плохо, что безумно захотелось с кем-нибудь встретиться. Ханну Токола. Как я могла о нем забыть?!

Я набрала номер.

– Ханну Токола слушает, – ответил представительный голос.

– Привет, это Сара.

– A-а, привет. Как дела?

Было слышно, что он удивлен и даже как-то растерян.

Я не выдержала:

– Честно говоря, мне ужасно плохо.

Он закашлялся.

– Что-то случилось?

– Да нет. Слушай, я сейчас в Коккола. Приезжай. Или нет. Не приезжай. Давай сходим в бар.

Ханну засмеялся. Это был хороший знак.

– В бар? Ты на часы вообще смотрела?

– Не-а.

– Времени – без четверти одиннадцать.

– Знаешь, у меня по жизни правило: до одиннадцати не пить. Так что у нас с тобой в запасе еще целая четверть часа. Думаю, за это время мы как раз успеем добраться до ближайшего бара.

– Ну ты даешь…

Он лениво зевнул в трубку.

– Ну хорошо, давай. Встречаемся через четверть часа.

Я собралась за три минуты. Схватила старый велик и, отмотав два километра за четыре с половиной минуты, вскоре была на месте.

Во дворе кабака уже стоял старый «Фольксваген». Ханну успел приехать раньше меня. Ишь как его в кабак потянуло, а еще ломался.

Я вошла внутрь. В баре не было никого, кроме Ханну. Он сидел за стойкой. На нем был темно-зеленый свитер и вельветовые штаны. Одежду ему до сих пор покупает мать.

Зимой он всегда ходил в куцем пальто с меховым воротником, купленным на распродаже «Армии спасения». У него были короткие сальные волосы. Он вышагивал по поселку, крутя головой из стороны в сторону. Вылитый русский турист.

Девчонки в школе от него просто кипятком писали, хотя мне он никогда не казался особо привлекательным – лицо словно вырублено топором.

– Привет, – небрежно поздоровалась я и уселась напротив.

– Привет, – ответил Ханну и помахал мне рукой, хотя я сидела всего в нескольких сантиметрах от него.

Я была и в самом деле рада его видеть. Рядом с ним жизнь казалась проще.

Мы заказали по пиву.

– Ну, как жизнь молодая? – спросил Ханну с наигранной развязностью, как всегда, когда он смущался.

– Я же уже сказала: хреново.

– А че так? Общага не нравится?

Я сделала большой глоток. Времени было без двух минут одиннадцать. Моя жизнь медленно катилась под откос.

– Да не в общаге дело. У меня, понимаешь ли, кризис в личной жизни.

Ханну понимающе кивнул, хотя я прекрасно знала, что он ни черта не смыслит в этих вещах.

– Но не будем об этом, – бодро сказала я. – Как у тебя дела?

– Да ничего особенного… Работа и все такое.

– А как на личном фронте?

Ханну поспешно хмыкнул.

– Ну… была у меня одна некоторое время… но не знаю. Она была такая нерешительная… из разряда тех, кому надо бы вначале врезать хорошенько по башке, а уж потом разговаривать, все равно о чем, хоть о рытье траншеи.

– Понятно.

– А сейчас я встречаюсь с Тойни, где-то уже неделю. Она работает продавщицей в «Анттиле».

Неделя для него – это уже рекорд.

Мы поболтали о том о сем. Я рассказала о работе, об общаге, немного о Йоуни. Ханну расслабился. Мы заказали по второй кружке пива.

– Мне за руль не раньше вечера, – пояснил он, слизывая пену с губ.

– Да мне-то какое дело, – сказала я.

То, что мама будет дома, когда я приеду забирать вещи, меня тоже мало волновало.

Мы сидели, молча пили пиво и смотрели в окно. Было пасмурно. По улице, закутавшись в шубу, шла женщина и вела на поводке пуделя.

– Так, значит, ты теперь типа встречаешься? – спросила я, не придумав ничего более умного.

Ханну усмехнулся:

– Ну, типа да.

– Ясно…

Ханну уставился в стенку.

– Тойни, говоришь?

– Тойни.

Я понимающе кивнула. Я никак не могла перейти к интересующей меня теме. И тогда я решила спросить напрямую.

– Слушай, – бодро и непринужденно начала я. – Расскажи мне о своих подругах. Какие они в постели? Ничего?

– Кхе, кхе… – закашлялся Ханну. Он удивленно посмотрел на меня. – Чего это ты вдруг?

– Да ничего. Опиши мне какую-нибудь из твоих подруг. Например, какую-нибудь плохую.

– Плохую? Да у меня вроде плохих-то и не было.

– Ну, самую закомплексованную тогда.

– Да что ты от меня хочешь-то?

– Давай колись.

– Ну…

Он выдержал паузу и тяжело вздохнул.

– Была у меня одна чокнутая. Стеснительная вся из себя такая, никак не хотела раздеваться при свете. А как улеглась в койку, тут и понеслось – представь, говорит, что я фрукт. Ее, типа, это возбуждало.

– Какой еще фрукт? – спросила я, покатываясь со смеху. Ничего смешнее я в жизни не слышала.

– Ну, какой-нибудь гладкий. Манго, например. Или авокадо. «Представь, что я фрукт». Тут у всякого желание пропадет.

– Врешь небось?

– Чистая правда! А потом еще велела мне представить, что мой член – дикий банан в ее тропиках. И тут я сказал «стоп». Такой бред я выслушивать не намерен.

– Расскажи еще что-нибудь, – чуть не плача от смеха, попросила я.

– Не знаю даже, что еще рассказать…

– Ну пожалуйста! Я так хочу об этом поговорить. А была у тебя когда-нибудь такая, которая все время требовала чего-то нового, и что бы ты ни делал, ничего-то ей не подходило?

Ханну задумался. Лицо его вытягивалось все больше и больше. Ему явно не очень-то хотелось разговаривать на эту тему.

– He-а, не было, – наконец сказал он.

– Никогда-никогда?

– Не-а.

– А бывало такое, чтобы ты себя неуверенно чувствовал как мужчина?

Ханну пристально рассматривал девочку-официантку за барной стойкой, избегая моего взгляда.

– Ну, – тихим голосом сказал он, – было дело. Была у меня как-то одна баба постарше, красивая – глаз не оторвать, а я немного напился, ну и, в общем, вначале у меня никак не хотел стоять…

– И что ты сделал?

Я ждала, что сейчас он расскажет о том, как они выясняли отношения.

– Ничего.

– Ничего?

– Ничего. Она не заметила. Я сам справился. Мне как-то приятель посоветовал, что если не стоит, то надо подумать про КПФ, и тогда сможешь сконцентрироваться.

– Что такое КПФ?

– Коммунистическая партия Финляндии, КПФ. Вроде как подумаешь о ней, и сразу встает. Я попробовал, и правда сработало. Это, видно, панику снимает, ну, как если подумать о чем-нибудь отвлеченном. А больше со мной такого не случалось.

– Да-а, круто. Слушай, а расскажи…

– Я ни о чем больше рассказывать не буду, – сказал Ханну, повышая голос. – Все, разговор окончен. Что ты пытаешься выяснить?

– Ничего. Я вот думаю, а может, мне завести любовника-негра? Говорят, у них хорошее чувство ритма.

– Когда же ты повзрослеешь? – фыркнул Ханну. Тут я не выдержала и рассмеялась.

«Когда же ты повзрослеешь?» По-моему, это было еще смешнее, чем история про фрукт.

– Подумаешь, выпила чуток, отнесись с пониманием.

– Да ты всегда была такая, себе на уме. Куда ветер подует, туда и ты, – продолжал Ханну. – Ты уж решила бы для себя, чего же ты в конце концов хочешь.

– Хочу любовника-негра, – затараторила я. – Достань мне такого. Или нет, лучше целый вагон любовников-негров. Пусть приезжают к нам в общагу, всем найдем применение!

– К слову о неграх, – начал Ханну. Он явно хотел сменить тему. – Мы с Рэмом Туовила были как-то в Сейнайоки. Ну, значит, идем мы под вечер по центру, темно. Туовила решил закурить, а спичек нету. Через пару кварталов смотрим, у какого-то подъезда негр курит, беззаботно так. Только зубищи блестят в темноте. Так знаешь, что Рэм выдал? Подошел к нему и говорит: «Огонька не найдется, товарищ тьмы?» Так и сказал. Я уж подумал: все, пропали, найдут утром со вспоротыми животами. А негр, тот ничего, протянул зажигалку, спокойно так. Он, наверное, даже не понял, в чем суть.

– Не увиливай, – сказала я и допила содержимое своего стакана.

– Мне пора.

Ханну посмотрел на часы и стал натягивать куртку.

– Куда это тебе вдруг понадобилось?

– У меня свидание.

Он ухмыльнулся. Мне вдруг стало ужасно обидно. Что я буду делать одна, если он уйдет? Мне просто позарез нужно было с кем-нибудь поговорить.

– Ну, что ж. Надеюсь, ты окажешься на высоте, – сказала я.

Он натужно улыбнулся:

– Угу. Ну, созвонимся еще. И свидимся, коли не ослепнем.

– Не дай бог.

Он кивнул, махнул на прощание рукой и ушел. Ни хрена мы не созвонимся, и он это прекрасно знал. Мы были не из тех друзей, которые созваниваются. Я даже не была уверена, что мы вообще друзья. Я теперь ни в чем не была уверена.

Ханну был единственным человеком из моей юности, кого мне действительно иногда не хватало. В детстве он был не такой, как все. Он был добрый. Он гладил нашу кошку во дворе и разговаривал с ней ласково-ласково: «Киска… хорошая…» И говорил он всегда странно. Во втором классе он спросил у учителя: «Видите ли, у меня на завтра запись к зубному, и в связи с этим мне придется пропустить утренние занятия в школе… не могли бы вы посоветовать, как мне поступить?»

А однажды к нам пришел кантор, чтобы провести лекцию о церковной музыке. Это был такой ма-аленький человечек с вечно озабоченным выражением на лице. Его звали Тюрис Тюллеро.

– Как зовут вас, молодой человек? – спросил он у Ханну.

– Анхельм Вальдемар Ройка, – ответил Ханну.

– Вы уверены? Может быть, вас все же зовут Ансельм? – уточнил кантор.

– Анхельм, – ответил Ханну и грустно уставился в окно.

Помню, как-то раз у нас в школе проводили дискотеку для старшеклассников. Я подложила носовые платки в лифчик и с нетерпением ждала вечера. А потом без пяти семь отец объявил, что не сможет меня подвезти. На улице как раз начинался дождь. «Если готова идти пешком, то вперед», – сказал он.

Я уже собралась было разразиться отчаянным плачем, даже набрала воздуха в легкие, как вдруг на улице послышался шум мотора. Выглядываю во двор – а там Ханну Токола на своем мопеде. Волосы уложены гелем, сигарета во рту.

– Вот решил заехать, надо же девчонку до дискотеки подкинуть. Пора прекращать этот детский лепет, – сказал он.

Я ему чуть на шею не бросилась. Всю дорогу я прижималась к его облаченной в косуху спине. Волосы намокли от дождя, и гель медленно стекал на воротник. Его волосы пахли шампунем и летней травой. Стояла осень семьдесят седьмого.

Я заказала еще кружку пива. Одно я знала точно: гораздо приятнее размышлять о грустных вещах в пьяном состоянии, чем пытаться понять их на трезвую голову. Сразу возникает иллюзия, что ты главный герой какой-нибудь хорошей киноленты.

Когда я наконец добралась до дома, на кухне у нас горел свет. Мама уже вернулась с работы.

– Где ты была? – спросила она, когда я вошла.

– С Ханну Токола встречалась.

– A-а. Там есть мясной суп…

Я уселась за стол. Мама налила мне супа в тарелку. На кусочках мяса сверху была склизкая белая пленка. Какая-то кожица или плоть. Крайняя.

– Я что-то не хочу есть. Извини.

Я встала, прошла в свою комнату и упала на кровать. Мама печально посмотрела мне вслед.

В нашей семье всегда смотрят печально. У нас не принято излишне демонстрировать свои чувства, будь то любовь или ярость. Меня в детстве никогда не били, на меня просто печально смотрели. А потому я подолгу изгоняла из себя неискоренимое чувство вины.

Интересно, если бы меня регулярно били об стенку, а потом бы совали головой в печку, стала бы я другим человеком? Какой примитивный анализ. Размышления о собственном детстве еще никому и никогда не шли на пользу. Взаимоотношения с отцом. Взаимоотношения с матерью. Взаимоотношения с братом. Взаимоотношения с кошками, собаками и баранами. На хер.

Мне предстояло снова увидеть Йоуни. Мне было не по себе, ведь я вконец растоптала его и без того не слишком высокое самомнение – у него и так позади неудачный брак. Мне следовало скрывать свое раздражение. Проявить больше терпения. Быть сильнее.

Почему так получается, что я, в жизни человек сильный и решительный, в постели хочу быть ведомой? Я всегда представляю себя только в роли объекта, пассивной жертвы. Не пристали ли подобные фантазии мужчинам – связанные девицы, сапоги из латекса?

А может, все женщины втайне думают об этом? Особенно те, кто руками и ногами борются за свои права? Может, они тоже в постели хотят быть рабынями?

Может, во всех этих стереотипах есть доля правды и женщины действительно мечтают о том, чтобы их взяли силой – хотя бы играючи, – потому что хотят освободиться от всякой ответственности, избавиться от чувства вины… Не знаю, не знаю…

Я ждала от Йоуни чего-то необыкновенного. Мне хотелось, чтобы он вдруг совершил что-нибудь радикальное, дошел до крайности, сломал все преграды.

Я все время чего-то от него ждала. Что он поймет меня до конца, покажет мне всю беспредельность мира. Сделает меня свободной.

Я думала, что есть какой-то секрет, чудесное средство, при помощи которого он сможет вытащить меня из этого хаоса. У него ведь не менее богатая фантазия. Так почему же он не захотел этого сделать? Испугался?

А может, он и сам зашел в тупик. И ему нужны были мои силы и моя поддержка. А у меня их не было.

– Во сколько уходит твой поезд?

Мама стоит в дверях, накинув на плечи теплую куртку.

– В три, – отвечаю я, уставившись в потолок.

– Тогда у нас еще есть немного времени. Я кофе сварила.

У нее такой постаревший вид.

Почему в детстве я так часто ее стыдилась? Что бы она ни делала, все казалось мне каким-то деревенским и незатейливым. Однажды она крикнула нам с Сеппо из окна: «Идите обедать, у нас сегодня цыплятина!» Цыплятина. Хотя любой сопляк во дворе знал, что следует говорить «бройлер».

Я встала с постели, сходила в ванную умыться и пришла на кухню пить кофе. Голова моя потихоньку прояснялась.

– Все-таки хорошо, что ты приехала, – сказала мама.

Все-таки. Я промычала в ответ что-то одобрительное. Рот у меня был занят булкой.

Когда спустя пару часов я уезжала из дому, мои мысли были уже далеко. Я не знала, о чем говорить, а потому делала вид, что вожусь с сумками и собираю продукты в дорогу.

– Ты уж там постарайся… – сказала мне мама напоследок, перед тем как я закрыла за собой дверь.

«Ты уж там постарайся». Постарайся что?

Йоуни топтался на вокзале, на голове у него была шапка-ушанка с опущенными ушами. Я на ходу выпрыгнула из поезда, не дожидаясь, пока он остановится, и, спотыкаясь, бросилась к Йоуни. Подбежав, я вцепилась в него и прижала к себе изо всех сил. Он слабо ответил на мои объятия. Я отстранилась от него и посмотрела ему в глаза. Он тихо улыбался.

– Здорово, что ты приехала, – сказал он.

14

Мы не касаемся того, что могло бы вызвать размолвку. Мы много говорим о том, как мы ценим друг друга. Мы держимся за руки, когда гуляем по улице. Мы все время вместе. Мы все время рядом. Мы обнимаем друг друга. Наши отношения стали необыкновенно нежными и невероятно странными.

Йоуни не притрагивается ко мне. Он окружает меня заботой и нежностью, но так невинно и так по-товарищески – ужасное слово – и даже немного рассеянно, и это никогда не заканчивается сексом. И так как сексом это не заканчивается, мне кажется, что что-то не так.

Я тоже к нему не прикасаюсь. Лишь иногда, проходя мимо, могу потрепать его по спине или заднице, но говорю при этом о чем-нибудь отвлеченном. И мне невыносима даже мысль, что мы вновь поругаемся либо до секса, либо после него. Либо во время.

На первое мая в общаге было полно народу. Йоуни привел своих друзей-журналистов, а я пригласила Мариту и пару коллег из пиццерии.

Марита сидела в углу на диване и жевала картофельные чипсы. На ней было черное шифоновое платье, в ушах – большие золотые кольца. Черные вьющиеся, как у Барби, волосы спадали до самой груди. Я впервые заметила, что она чем-то похожа на быка.

Ирена подцепила себе какого-то психолога. Он странно улыбался: не улыбка, а нервный тик. Ирена с упоением целовалась с ним, сидя в кресле.

В свое время я точно так же целовалась с гитаристом из местной группы, когда мы с ним встречались в общественных местах. То же нетерпеливое движение рук, те же страстные поцелуи взасос.

Гитарист был моим «третьим». Его звали Йеде. Он носил поношенную косуху и был на два года младше меня. И я думала, что теперь-то у меня все будет в порядке, уж теперь я раскроюсь.

Йеде крутил меня и так и сяк, пробовал всевозможные позы, ему все было интересно, но в конце концов ничего из этого не вышло. Я все время ждала, когда же все это кончится, боялась, что он выскользнет из меня или, наоборот, разорвет меня пополам. Сзади мне было больно, спереди скучно, а на боку мне казалось, что я – развалившаяся на льду моржиха, которая вот-вот отдаст концы. Вот и попробуйте в таком положении быть страстной женщиной.

И связь затихла сама собой. Я пыталась понравиться ему в постели, выглядеть опытной и страстной, но толку от этого было мало. Секс по-прежнему оставался для меня Большим Разочарованием.

А потом я вдруг жутко возненавидела себя и свое тело. Как только мы с ним расстались, я пошла в баню и тщательно отдраила себя щеткой и антисептиками, раз сто с головы до ног. И решила героически ждать и больше не даваться в руки новичкам.

Я пытаюсь заснуть. Снизу доносится журчащий смех. Кто-то хлопает входной дверью, так, что стекла дребезжат.

Йоуни тоже не спит, хотя у него закрыты глаза и он старается ровно дышать. Проходят долгие минуты.

– Что с нами происходит? – спрашиваю наконец я.

Йоуни продолжает лежать с закрытыми глазами.

– Ничего. Ничего не происходит. А что?

– Все это так странно и так утомительно… Скажи, когда мы с тобой последний раз занимались любовью? Я уже и не помню. Не помню, когда у меня последний раз было желание… Когда чувствовала себя желанной…

Йоуни открывает глаза.

– Почему ты не позволяешь своим чувствам проявиться? Почему у тебя ничего не бывает спонтанно, почему ты не можешь подождать, пока чувство не зародится в тебе само? Нет, тебе обязательно надо все испортить этим своим идиотским самоанализом.

В его голосе чувствуется злость. Я громко смеюсь в ответ.

– Ах так, значит… Только, знаешь ли, само по себе ничего не зарождается. И я жду, жду, а ничего не происходит! И я тебя не капельки не хочу! Понимаешь ты это?

Йоуни садится на кровати и смотрит на меня. Лицо у него бледное как полотно.

– Ну конечно. Ты все ждешь и ждешь. Надеешься, что кто-то придет и возьмет тебя. А когда кто-то приходит, ты уже витаешь в своих фантазиях, а когда все заканчивается, у тебя на лице написано: «Да пошел ты в задницу». У тебя какое-то странное представление о том, каким должен быть секс. Начиталась книжек! Все твои представления – словно вызубренный урок!

Я встаю и набираю побольше воздуха в легкие.

– Вот как! Значит, по-твоему, все дело в том, что я недостаточно проявляю инициативу? А если я не хочу? Я, конечно, могу иногда завестись, но сам по себе секс мне неинтересен. Зато ты у нас всегда готов – потискал для виду да и трахнул, и я теку. Твоей спермой – и только. А так – пожалуйста, если тебе так хочется, я буду сверху, буду руководить. Давай будем меняться – неделю ты, неделю я.

– Сверху она будет! – возмутился Йоуни. – Какая же ты все-таки дура! Неужели ты вообще ни хрена не понимаешь? Неужели тебе даже в голову не приходит, что ты страшно обижаешь меня, когда говоришь, что ни капельки меня не хочешь?!

Я плачу.

– И вой твой здесь ни хрена не поможет, только хуже будет.

– Хочу и вою, это, знаешь ли, развлечение дешевое!

Я пристально смотрю в каменное лицо Йоуни, и мне хочется выцарапать ему глаза.

– Но что я могу поделать, – кричу я, – если я могу быть агрессивной и властной, только сломав в себе что-то?! Мне самой надо вначале проснуться. Что я могу поделать?

– Ты никогда ничего не можешь. Ты никогда не берешь на себя никакой ответственности. Ты приходишь ко мне со своими безумными фантазиями и хочешь, чтобы я отыскал в тебе женщину. Кто, на хер, такое вынесет?

Я скрючиваюсь на кровати.

– Йоуни, – завываю я сквозь слезы. – Йоуни, я ненормальная, отвези меня в психушку! Я ненавижу секс, ненавижу! Почему из-за него все всегда выходит через жопу? Какой идиот придумал, что надо заниматься сексом? Ненавижу его!

Йоуни хватает меня, крепко сжимает в объятиях и укачивает, как маленького ребенка. Он пытается говорить как можно мягче, но у него не получается.

– Как ты можешь все время об этом думать?

– А как ты можешь плыть по течению и ни о чем не думать – сама спонтанность и естественность? – ору я, вырываясь из его объятий. – Значит, по-твоему, все само собой должно уладиться? Да пошел ты на хер! Не можешь помочь мне, ну так убей! Давай, разбей мне башку о стенку! Убей, слышишь? Ну что ты стоишь?

Я вою, раскачиваясь на кровати. Так происходит каждый раз, когда у меня начинается истерика.

– Убей меня, убей меня, убей меня! – Я раскачиваюсь все сильнее и сильнее.

Йоуни в страхе хватает меня за горло.

– Заткнись! Слышишь, идиотка, закрой глотку! Да заткнись же ты, наконец!

Я замолкаю. Йоуни убирает руки.

– Прости, – шепчет он и смотрит на меня широко раскрытыми глазами. – Прости меня, Сара. Прости…

У меня подступает ком к горлу. Я пытаюсь глубоко вдохнуть и перестать реветь, но не могу. Йоуни прижимает меня к себе и тихонько трется об меня подбородком.

– Сара… – бормочет он. – Сара…

Я снимаю с себя ночнушку и трусы и предлагаю ему себя. Он входит меня, продолжая бормотать мое имя.

Я тихо двигаюсь в такт с ним, придерживая его за локти.

Целое мгновение я действительно нахожусь вместе с ним. И не могу думать ни о чем другом. И как только я это понимаю, я задаю себе вопрос: может, это и есть та самая близость?..