Текст книги "Кошки-мышки"

Автор книги: Анна Калинкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 4
БЕГИ, ДЕТКА, БЕГИ!

Седой и Рохля заспорили, и постепенно Кошка поняла, в чем дело. Яночка была любимой девушкой Рохли, а полгода назад она пропала – думали, что попала в лапы бандитам, и те увели ее на Китай-город. Отец Рохли, видимо, не одобрял увлечения сына, а может, власти сочли лишним посылать за девчонкой спасательную экспедицию. Но теперь, оказавшись в непосредственной близости от бандитского притона, Рохля отказывался уходить, пока не узнает что-нибудь о судьбе подруги.

Седой сперва пытался его переспорить, но безразличный, казалось, ко всему парень в этом случае проявил удивительную непреклонность. И Седой как будто сдался, обернулся к Кошке:

– Ну, что делать, избаловал Иван наследничка, а мне теперь расхлебывать. Зайдем уж на Китай-город, коли рядом оказались.

– Мне туда нельзя, – буркнула она.

– Почему это? – спросил Седой.

– Потому что! – отрезала она. – Не пойду – и все.

По ее тону Седой, видно, понял, что спорить бесполезно, и на лице его появилось чуть ли не беспомощное выражение. Кошка пожалела бы его – если бы могла.

– А что ж нам делать? – спросил он.

– Других проводников искать, – проворчала она.

Но ему, судя по всему, не хотелось искать других – в ее удачу он верил, а здесь явно никого не знал. И все же им удалось договориться – она доведет их лишь до Третьяковской.

Там они отправят кого-нибудь из местных на Китай-город разузнать про Яну и будут ждать известий.

Седой был очень недоволен и весь вечер бормотал себе под нос:

– Вот тоже приспичило – через полгода искать девчонку! За столько времени ее и след простыл. Бандиты давно убили, небось. А по мне, так может, оно и к лучшему. Если и жива осталась, во что она превратилась-то, среди сутенеров и проституток? Да и девчонка так себе – была бы путная какая, а то свиристелка легкомысленная, таким цена пятак в базарный день.

– А почему такое имя странное – Яна? – подумала Кошка вслух.

– Ничего не странное. Мать-то ее Ульяной назвала, старинным именем, и в детстве Улей кликала. А парню не понравилось – он по-своему переиначил.

Все же когда Рохля оказывался поблизости, ворчание Седого делалось вовсе неразборчивым.

А у Кошки из головы не выходили его слова об отсутствии свидетелей. Ведь сама она, по сути, тоже превращалась в нежелательного свидетеля – получалось, что лишь ей теперь известно о том, что же случилось с ними и куда они направились. Может, в конце пути Седой, вместо того, чтобы расплатиться, попытается и ее убрать? Она решила на всякий случай быть начеку. А еще не давал ей покоя тот странный взгляд Седого – неживой какой-то взгляд. И она все всматривалась в его лицо в поисках смертной печати – но теперь ничего не видела. Вид у Седого был усталый и озабоченный, но самый обычный. И Кошка решила, что все это ей померещилось.

«Интересно, какая она – эта Яна? Красивая, наверное, раз Рохля ее из головы выкинуть не может, – подумала она, ни с того ни с сего почувствовав даже какую-то ревность. – Однако нельзя сказать, что парень так уж спешил ей на выручку, – тут же утешила она себя. – Если бы не поход – мог и вовсе не собраться. Да вот только напрасно все это – девушки, скорей всего, нет уже в живых. А если и жива еще, то, может, сама об этом жалеет».

Обычаи китайгородских бандитов были Кошке хорошо знакомы.

Ночевать устроились в палатках, заменявших гостиницу. Кошке выпало делить палатку в женском отделении со словоохотливой старушкой, которая то и дело называла ее дочкой, удивлялась ее мужской одежде и пыталась выведать, куда и зачем она направляется. В конце концов Кошке это надоело.

– На Таганку еду, к медикам тамошним, – буркнула она. – Язвы у меня на руках не заживают, лечиться надо.

Старушка тут же замолчала и постаралась отодвинуться от нее подальше. Кошка облегченно вздохнула и через несколько минут уже спала. Она привыкла засыпать в любых условиях, и даже пары часов ей иной раз хватало, чтобы восстановить силы. А завтра силы ей понадобятся, она это чувствовала.

И все же сон ее в эту ночь был беспокоен. Кошке снилась Природа в виде гигантской женщины в зеленых одеждах, которая выпускала гулять уродливых и неуклюжих белых каменных гигантов, и те брели, слепо пошатываясь, натыкаясь друг на друга. И попадали в руки другой особы – Эволюции. У той было злое и решительное лицо, и она безжалостно расправлялась с уродцами – одних вообще отбрасывала за ненадобностью, других пыталась обкорнать и переделать. Многие уродцы умирали, и было их жалко до слез. Проснувшись, Кошка все удивлялась этому сну. Она вспомнила, что давно еще ей показывали на какой-то картинке Свободу, которая тоже была изображена в виде женщины. Только у нее из головы росли то ли шипы, то ли рога. И тут еще эти разговоры ученого о богине, об э-во-люции – конечно, немудрено, что все это в ее бедной голове перемешалось.

Когда уже собирались уходить, выяснилось, что Сергей все же идет с ними до Третьяковской – искать девушку Рохли. Он выглядел веселым, и Кошке подумалось, что Седой пообещал ему что-то – возможно, еще одну экспедицию на поверхность. Она насторожилась – вчера Седой говорил ей совсем другое. Она точно помнила – он собирался добраться вместе с Рохлей в какое-нибудь безопасное место и там осесть. Кошка решила теперь еще внимательнее следить за Седым – может, он просто хочет держать всех свидетелей под рукой, чтоб потом одним махом от них избавиться.

Почему Сергей решил идти с ними? Ведь он сказал ей вчера, что будет сам за себя решать – по крайней мере, так она его поняла. Зачем он после вчерашнего разговора решил все же остаться вместе с ними? Или он ей не поверил, или… Кошка боялась додумать свою мысль до конца – было бы слишком самонадеянно с ее стороны считать, что причиной была она.

* * *

Она удивилась бы и, наверное, расстроилась, если бы ей удалось прочитать его мысли. Сначала, когда Сергей впервые увидел ее на Парке Культуры, у него все же возникло предубеждение, в котором он ни за что бы себе не сознался. Он считал себя человеком широких взглядов, и антипатию к женщине относил не на счет того, что она из мутантов, а скорее на счет, как ему показалось, ее излишней самоуверенности. Ему всегда неприятны были женщины, пытающиеся соперничать с мужчинами и командовать ими. Он вовсе не питал предубеждений насчет женского ума, просто не понимал, зачем им так нужно пытаться превзойти мужчин решительно во всех областях. К тому же Сергей не мог отогнать странного ощущения. Она разговаривала правильнее многих, кто встречался ему в метро, но его не покидало чувство, что она просто механически повторяет услышанные от кого-то и заученные фразы, не особо вникая в их смысл. В глазах было совсем другое – отчаяние и дикий страх, как у затравленного животного. Вот это и пугало. Холодок бежал по спине, словно от соседства с опасным зверем, который следит за тобой и ждет малейшего промаха, чтобы кинуться и вцепиться в горло.

Вчера что-то изменилось. Когда она стала рассказывать ему нелепые байки с полной уверенностью в собственной правоте, он почти растрогался. Какой она, в сущности, еще ребенок – так слепо верит всяким глупостям, чем невероятнее – тем лучше. А уж когда она расплакалась, жалея утонувшего зайчика, лед был сломан окончательно. Он понял, что любая женщина, как она ни хорохорится, в глубине души остается существом нежным и ранимым. А уж о том, что она мутантка, он и думать к тому моменту забыл.

И еще у него осталось смутное ощущение, что ей грозит какая-то опасность. Или ей кажется, что грозит.

Впрочем, ради справедливости стоит заметить, что все эти мысли занимали Сергея недолго. Гораздо более важным ему казалось решить, что делать дальше. От этого выбора, возможно, сейчас зависела его жизнь.

Если он вернется на Красную Линию, скорее всего, ему не поверят и уморят в лагере. Значит, этот путь закрыт. Но странно – Сергей вовсе не испытал сильного огорчения при мысли об этом. Оказавшись когда-то волей случая жителем Красной Линии, он так и оставался на ней по инерции. Тем более, что жена его, испытавшая жуткий шок в момент Катастрофы, категорически не хотела больше никаких перемен в жизни по принципу «Не вышло бы хуже». Но жена умерла несколько лет назад. Он продолжал жить по-прежнему, не особо тяготясь порядками коммунистов, стараясь не замечать неприятных, а порой и жутких вещей. Конечно, он не мог быть ярым сторонником идеологии марксизма-ленинизма, но зато на станциях Красной ветки существовал определенный порядок, и это было лучше, чем либеральный хаос. Тем, кто трудился, был гарантирован кусок хлеба. Да-да, именно хлеба: Красную Линию весьма долго обеспечивала мукой и зерном станция Сокольники, переименованная в Сталинскую. Говорили, что поблизости от нее находился огромный мукомольный комбинат, носивший какое-то нежное женское имя. Сергей поморщился. Он старался не слушать сплетни, но кое-какие вести и до него доходили – об опале секретаря Северной партячейки, о его дочери, по слухам, убившей собственного отца, а теперь гниющей заживо где-то в лагере. Может, это хорошо, что у них с женой не было детей? А теперь мучные склады уже опустели – невозможно же бесконечно жить старыми запасами. Красная ветка вновь жила под угрозой голода. И все же по своей воле Сергей вряд ли ушел бы. Но теперь, когда судьба все решила за него, он испытал облегчение. Он ведь ни в чем не виноват. Он не хотел дезертировать, просто так уж вышло. Он мирный человек, ему всегда хотелось заниматься наукой и не влезать ни в какие дрязги.

Сейчас у него есть временный пропуск на Ганзу, который сделали ему как члену экспедиции. Но когда срок закончится, его выдворят – и до тех пор ему надо определиться.

Спутники его собираются на Третьяковскую – а почему бы не пойти пока с ними? Воспользоваться случаем увидеть новые места – может, появятся еще какие-то варианты. Сергей, в отличие от умудренной жизненным опытом Кошки, вовсе не опасался подвоха со стороны Кузнецова (проводница называла его Седым), которого знал уже несколько лет, и был уверен, что Топтун упал с моста в реку случайно, без посторонней помощи.

«Можно было бы отправиться в Полис», – думал Сергей. Его всегда манило государство, расположившееся в самом центре метро, на Библиотеке Ленина и трех прилегающих станциях. Только там еще и пытались заниматься наукой, сберечь накопленные человечеством знания. Но вот если бы их экспедиция в Изумрудный Город удалась, ему было бы что сообщить ученым-браминам, да и военных-кшатриев такая информация наверняка заинтересовала бы. То есть он пришел бы к ним не с пустыми руками. Тогда и отношение к нему было бы другое. А может, не зря Кузнецов обронил, что они еще собираются подняться на поверхность? Продолжить разведку, несмотря ни на что? Надо будет потолковать с ним об этом.

Сегодня он как раз обдумывал предстоящий разговор с военным, а странную женщину-проводника до поры до времени вовсе выкинул из головы.

Тем временем они подошли к переходу в центре зала. Сверху над ступеньками свисал ганзейский флаг, с двух сторон стояли пограничники в черно-сером камуфляже. Здесь кончалась территория Ганзы. Пройдя по переходу, путники спустились по ступенькам на Октябрьскую радиальную. Эта станция выглядела куда более грязной и запущенной, да и строители ее, видно, не заботились особо об украшениях – глазу не на чем было отдохнуть. Квадратные серые колонны, белый потолок без лепнины. Люди здесь были одеты намного беднее и выглядели изможденнее. Прямо сказать, куда более затрапезная станция, да и убирали ее, видно, в лучшем случае по большим праздникам. Не сравнить даже со станциями Красной Линии, где мраморные поверхности обычно натирались до блеска. Но Кошке такая обстановка была не в новинку – станция, где она росла, тоже не отличалась излишней роскошью. Наоборот, ей казалось, что в толпе этих оборванцев затеряться легче.

Часовые, проверив документы, пропустили их в туннель к Третьяковской. Один из них еще долго и косноязычно пытался что-то объяснить, но Кошка слушала вполуха, поглощенная своими переживаниями. В память врезалось лишь настойчиво повторявшееся слово «мертвый», но ей было не до того. Давно уже не приходилось ей бывать так близко от родных мест, и она молилась про себя, чтобы все окончилось благополучно.

В то, что девушка, которую они ищут, жива, ей верилось с трудом, но для Кошки удачным исходом было бы и то, чтобы все они вернулись из этого похода живыми. Рохля сегодня выглядел не таким сонным, как обычно, настроение у него было хорошее, словно он заранее верил, что Яну они найдут. Кошка хмыкнула про себя. Парень, видно, надеется, что как только они дойдут до места, его девушка сама выбежит им навстречу, как будто все это время только его и поджидала, целая и невредимая. А что, если она давно мертва? Или от перенесенных испытаний превратилась в отупевшее, изможденное существо? Что он будет делать тогда? По-прежнему захочет забрать ее с собой? Да и как он надеется забрать ее у бандитов – те просто так ничего не отдадут, в лучшем случае потребуют выкуп. Впрочем, патронов у Седого, кажется, хватает, но пожелает ли он отдавать их за девчонку?

Страшно, что там может встретиться ей кто-нибудь из прежних знакомых. Если узнают, ей конец. Кошка постаралась, конечно, принять меры, чтобы хоть как-то изменить внешность: намазав щеки жиром, припудрила их потом мукой, а веки натерла пеплом. Подумав, под глазами растерла пепел тоже. На голову повязала черную тряпку на манер банданы. Когда она увидела в осколке зеркала, вмазанном в стену, свое отражение, то чуть сама не испугалась. Теперь она чем-то походила на одну из девушек с отдаленных станций, раскрашивавших лица всеми подручными средствами. Для полного сходства оставалось только намазать поярче рот и нацепить побольше железных висюлек – на одежду, в уши, на шею и даже в нос. Но этого она решила не делать, рассудив, что тогда будет, наоборот, чересчур выделяться. Пока она выглядела скорее изможденной замарашкой. Когда Сергей ее увидел, брови у него взлетели вверх, а Рохля лишь тихо присвистнул. Седой ничего не сказал, но в его глазах она заметила что-то похожее на одобрение. Казалось, он понимал, что заставило проводницу сегодня выглядеть таким чучелом. «Ничего, – подумала она. – Главное, капюшон толстовки натянуть до бровей, чтоб лица не видно было». С ее мальчишеской фигурой можно было издали и за подростка сойти.

* * *

В туннеле было сыро, по стенам стекала вода. Кошка то и дело вертела головой по сторонам, но ничего подозрительного пока не видела. Странным ей показалось лишь то, что по пути им никто не встретился: ни бродяги, ни челноки. Это ее слегка насторожило.

Кошка заметила ответвление, уходившее вправо. Насколько она помнила, то был съезд к Новокузнецкой, Павелецкой и Серпуховской. На всякий случай стоило иметь это в виду. Хотя на Новокузнецкой, по ее мнению, ничего хорошего не было, и она надеялась, что туда им не придется отправляться. На Павелецкой радиальной не было гермоворот, и оттуда периодически пыталась прорваться всякая нечисть сверху. Впрочем, Павелецкая кольцевая, кажется, пока держалась за счет радиальной, снабжая ее людьми и патронами. Но обстановка там все равно была тяжелая. По мнению Кошки, для того, чтобы отсидеться, из всех этих станций больше всего подходила Серпуховская, и она решила на всякий случай держать это в памяти. Как ни странно, хотя раньше Кошка жила, казалось бы, недалеко отсюда, у нее не было возможности изучить этот путь как следует. До событий, перевернувших ее жизнь, она почти никуда со своей станции не уходила, а после, наоборот, у нее были веские причины держаться от родных мест как можно дальше.

Чем ближе была Третьяковская, тем больше Кошка беспокоилась. Наверняка она встретит там знакомых – ведь оттуда до Китай-города рукой подать. Зачем, зачем она только согласилась вести группу туда? Всех патронов не заработаешь, а своя шкура дороже. И поглощенная мыслями об одной опасности, она благополучно проглядела другую. Когда появилась очередная развилка, она силилась вспомнить, что там ей объяснял часовой, но, конечно, сделала все наоборот.

По ее подсчетам, они были уже совсем рядом со станцией, но впереди не видно было света. Неужели на Третьяковской теперь никто не живет? Кошка, сделав знак спутникам подождать, по железной лесенке вскарабкалась на перрон и застыла, оглядываясь и принюхиваясь. Все чувства, как обычно в минуту опасности, обострились. Она не столько увидела, сколько угадала кучку тлеющих углей за одной из колонн, а ноздри защекотал запах, который она бы ни с чем не перепутала.

Запах жареного мяса.

Стало быть, кто-то здесь живет. Черные тени таились по углам, Кошка нервно озиралась. Теперь она поняла, что пытался ей втолковать часовой перед уходом. Из-за того, что она не поняла его объяснений, они оказались в северном зале Третьяковской, на который законы цивилизации не распространялись.

Мертвый перегон между Третьяковской и Марксистской был одним из самых гиблых мест во всем метро. Она знала, что в этот туннель прогоняли всякую шваль, человеческое отребье, бомжей, которые и находили там свой конец. Но, видимо, некоторым удавалось уцелеть. И они возвращались, окончательно утратив от пережитого ужаса человеческий облик.

Круглые, когда-то белые своды станции покрывала теперь копоть. Кошка споткнулась о кучку обгоревших костей. Сгустки темноты придвинулись ближе, ей даже казалось, что она различает неприятный запах. Она словно чувствовала, как обитатели станции безмолвно сигнализируют друг другу: «Свежее мясо! Вкусная, теплая, парная человечина!»

«Что делать? Может, вернуться?» – в панике подумала она. Сзади вскрикнул Рохля, кто-то зажег фонарик, несмотря на ее запрет. Седой, Рохля, Сергей торопливо подошли к ней, настороженно оглядываясь назад. Кажется, возвращаться было уже поздно, их окружали. Загоняли, как зверей.

Переход в южный зал Третьяковской был совсем близко. Но черные тени – еще ближе.

Внезапно Седой вскрикнул, но прежде, чем Кошка успела отреагировать, все уже было кончено: на полу у его ног скорчилось жуткое существо с выпученными глазами и неестественно вывернутыми суставами. Седой брезгливо вытер окровавленный нож об его лохмотья. Кошка вдруг наклонилась, непонятно зачем. Буркала уставились на нее. Раздались невнятные звуки. Странное создание было еще живо.

– Добей его, – брезгливо скомандовал Седой, тяжело дыша.

Но Кошка прислушивалась.

– Рас-с-с… Рас-ска-жи, – с усилием непослушным языком выговаривало создание, – ей рас-ска-жи… На-та-ше… по-жа-луй-ста…

– Расскажу! – твердо сказала Кошка. Она понятия не имела, кто такая Наташа и что ей нужно рассказать, но готова была обещать что угодно, если такая малость могла облегчить этому бедолаге переход в другой мир. Ему и так очень не повезло, лежачего не бьют.

– Бли-же, – выговорило создание с усилием. – Сю-да, ко мне.

Она опустилась рядом на колени, вглядываясь в то, что когда-то было человеческим лицом. Он еще что-то пробормотал свистящим шепотом – ей сначала показалось, что она ослышалась.

– Ты – кош. Кош-ка.

И тут она тоже его узнала. Ей случалось встречать его на Китай-городе тогда еще, в прежней жизни. До того, как она стала изгнанницей и убийцей. Это был один из тех уродов, которые травили ее как мутантку, существо низшего сорта. Как же могла с ним произойти такая перемена? Ведь времени с тех пор прошло не так уж много.

– Ты – Кош-ка. Тебя нет. Ты умер-ла, – с усилием выговаривали посиневшие губы.

– Чего ты с ним возишься? Прикончи его! – требовал Седой, но сам, к счастью, старался держаться в стороне от жуткого создания. Иначе он мог бы услышать его слова. И понял бы, какую нашел себе проводницу.

Умирающий еще что-то бормотал. Наверное, считал ее погибшей – а она жива. А вот ему скоро конец. «Так тоже бывает, – подумала она. – Еще недавно ты мнил себя сильным и издевался над слабыми, и вдруг мы поменялись местами. Теперь я смотрю, как ты подыхаешь в грязи. Но теперь я не держу на тебя зла. Ты и так получил сполна…»

– Ведь-ма… Все умрут там, – пробормотал лежащий, и лицо его искривилось то ли предсмертной гримасой, то ли злорадной улыбкой. Неизвестно, что теперь творилось в его полуразрушенных мозгах.

– Добей его, чего ты ждешь?! – закричал Седой. Жуткое создание вздрогнуло и вытянулось.

– Все уже, – сказала Кошка, – отмучился. И между прочим, меня учили, что каждый грязную работу за себя делает сам.

– Слишком ты умная стала! – буркнул Седой. – Кто нас вообще в этот гадюшник привел, а?

Назревавшую ссору прекратил раздавшийся одновременно с разных сторон не то стон, не то рык. Путешественники попятились, освещая пространство вокруг себя фонариками и наставив автоматы на темные сгустки. Твари не спешили выбираться на освещенное пространство. Кошка рванулась к ступенькам перехода и тут вспомнила наконец, о чем толковал часовой. Переход из северного зала Третьяковской в южный завален из-за этих вот жутких созданий, которые обосновались здесь. Черт, придется все-таки через Новокузнецкую, по-другому не получится!

– Туда! – крикнула она спутникам, указав в конец зала, в сторону эскалатора, ведущего к Новокузнецкой.

Сзади грохнуло несколько выстрелов – это Седой решил вразумить обитателей станции. Одна из его пуль явно попала в цель – послышался болезненный скулеж, перешедший в глухое ворчание. А затем раздались звуки, от которых Кошку передернуло – хруст, чавканье, жадное урчание. Стая быстро утешилась – теперь она пожирала останки собрата. Вдруг раздался нечеловеческий вой, полный муки, который тут же оборвался. Кажется, кого-то поедали живьем.

Путешественники, не помня себя, промчались вверх по небольшому эскалатору. Подбежав к решетке, увидели за ней двоих братков, настороженно глядевших в их сторону. Седой торопливо протянул пригоршню патронов. Кошка нарочно держалась в стороне.

– Ну, вы дурные, – сказал караульный, не торопясь открывать. – Тут уже давно мало кто шляется, только самые отчаянные. Умные люди нашу юдоль скорбную стороной обходят. Чего пришли-то? Откуда идете?

– С Октябрьской. Купить кой-чего нужно… – неопределенно пробормотал Седой.

– А-а! – гнусно осклабился охранник. – Видно, очень приперло, коли даже морлоков не побоялись. Да, я слыхал, вроде, что на Ганзе теперь дурь продавать запретили. Ну, у нас все найдется, только патронов отсыпай. Да вы уж не первые – приходили уже к нам за этим. Только двоих по дороге сожрали, – и он захохотал, очень довольный.

– Открывай скорей! – крикнул Седой, нервно оглядываясь.

– Экий ты быстрый. За проход по пять патронов с носа. И еще пять за беспокойство.

«Думают, что мы дури хотим прикупить. Ну, так даже лучше», – подумала Кошка. Седой, не споря, торопливо отсыпал патронов. Чувствовалось, что в душе он давно уже проклинает Рохлю с его безрассудной затеей. Да и сам парень выглядел притихшим. Лицо его, обычно бледное, теперь и вовсе стало белым как мел. Казалось, он наконец осознал, чем может обернуться их поход.

Лязгнул замок, и они очутились в тамбуре. Охранник уже возился со следующей решеткой, и через минуту отряд очутился на станции.

* * *

В первый момент Кошка чуть не ослепла от яркого света, а по ее чутким ушам ударил гомон торговцев, расставивших свои лотки на левом пути, прямо на шпалах. Спускаясь по ступенькам, путники видели сверху многочисленные палатки и навесы. Кошка уже не первый раз была на этой станции и каждый раз поражалась ее тяжеловесному великолепию – бежевый мрамор с коричневыми прожилками, массивные колонны, широкие квадратные арки, мозаичные вставки на потолке. Впрочем, Кошке они не очень нравились. Изображенные на этих мозаичных картинках люди указывали друг другу на различные предметы с таким видом, будто догадывались, что на них смотрят со стороны. Особенно хороши были широкие белые мраморные скамьи – таких она нигде в метро больше не встречала. Сиденья-то были обычными, деревянными, а вот каменные спинки уходили высоко вверх и там загибались завитушками. Одна старуха рассказывала Кошке, что скамейки эти будто бы утащили из какого-то разрушенного храма.

Несмотря на все великолепие, станция выглядела грязноватой и замусоренной, на мраморных скамьях сидели размалеванные полуобнаженные девицы, а поблизости прохаживались сутенеры. Некоторые девчонки стояли возле палаток, пытаясь заманить клиентов.

Не следовало задерживаться здесь – нужно было попасть в южный зал Третьяковской, откуда туннель вел на Китай-город. Но Рохля, забыв, наверное, зачем он сюда пришел, уставился на одну из девиц, раскрыв рот. «Конечно, на Красной Линии ты, небось, не видал таких», – усмехнулась про себя Кошка. Сама-то она, можно сказать, выросла в этой обстановке. Для нее это был мир, привычный с детства. С некоторыми из девиц на Китай-городе она даже была в неплохих отношениях – те просили ее постирать, а взамен подкармливали вкусностями, когда удавалось раскрутить клиента.

Девушка, привлекшая внимание Рохли, и вправду была красавицей – у нее были черные длинные кудрявые волосы, хотя с виду и не слишком чистые, и большие черные глаза. Одета она была в яркие пестрые тряпки. Заметив взгляд Рохли, оценивающе оглядела всю их компанию и улыбнулась ему:

– Пойдем со мной, красавчик. Я тебе еще и погадаю.

И видя, что Рохля молчит, быстро сказала:

– За гадание ничего не возьму, узнаешь судьбу бесплатно. А узнать-то есть чего: у одного из вас за плечами смерть караулит. Если пойдешь со мной, скажу – у кого.

– Чего только шлюхи не придумают, чтоб клиента заманить! – фыркнул Седой.

– А ты вообще засохни! – обернулась к нему девушка. – Тебе я и так могу сказать, чтоб только отвязался – ты и до ночи не доживешь!

Седой застыл столбом. Рохля вздрогнул от неожиданности, а Сергей осуждающе покачал головой. В следующую секунду Седой нервно дернулся – по лицу было видно, он не привык, чтобы шлюхи так нагло разговаривали с ним. Но тут же, видно, вспомнил, где находится, неимоверным усилием воли сдержался, и только руки, сжатые в кулаки, выдавали его состояние. И тут плечистый квадратный парень в потертой коричневой кожаной куртке и спортивных штанах, казалось, безразлично прислушивавшийся к разговору, вдруг отвесил девушке короткую оплеуху – да так, что та с криком отлетела шагов на пять, чуть не сбив один из торшеров на длинной ножке, стоявших через равные промежутки по всей длине станции. Она свалилась бы на пол, если б не поддержали прохожие. К изумлению путников, девчонка, поднявшись, лишь потерла распухшую щеку, с ненавистью покосившись на плечистого, и молча заняла свое место возле палатки.

– Что там? – спросили в толпе.

– Да Глашка опять за свои предсказания взялась, вот Толян ей и врезал. И правильно сделал. Работаешь – так работай, нечего клиентов распугивать! – буркнула девица постарше с лицом, изуродованным шрамом и с на удивление красивыми ногами, которые она и демонстрировала чуть ли не во всю длину. – Идем лучше со мной, парень, – сказала она Рохле. – А судьбу незачем знать заранее, все равно от нее не уйдешь.

Седой хотел, видно, что-то сказать, но поглядел на плечистого сутенера и благоразумно промолчал, лишь дернул Рохлю в сторону. Они уже отходили, как вдруг сзади раздалось:

– Иди сюда, котик!

Кошка вздрогнула, надеясь, что это какая-то ошибка, что обращаются не к ней. Но тот же развязный голос повторил:

– Иди-иди, тебе говорю!

«Провалилась! Бежать! Немедленно!», – мелькнуло у нее в голове. Но она, усилием воли придав лицу равнодушное выражение, обернулась и увидела абсолютно незнакомую ей девицу.

– Ну что же ты, малыш! Я недорого возьму.

Кошка облегченно вздохнула. Из-за низко надвинутого на лицо капюшона, эта дура явно приняла ее за парня. Боясь, что голос ее выдаст, Кошка лишь отрицательно помотала головой, и они, проталкиваясь сквозь толпу, устремились, наконец, к переходу.

* * *

Что удивительно, за проход в южный зал Третьяковской вновь пришлось платить. Им объяснили, что на этой станции верховодит другая группировка, а если неохота платить, то никто никого не неволит, они имеют полное право проваливать подальше отсюда. Кошка не удивилась – на Китай-городе дело обстояло примерно так же. Но Седой, она видела, был уже на пределе и с трудом удерживался, чтобы не высказать вслух, что он думает обо всей этой афере вообще и об этой богом проклятой станции в частности.

Квадратные колонны подпирали грязно-белый потолок, на станции царили толчея и гомон. По углам шушукались непонятные люди, с подозрением глядевшие на пришельцев. Одного из них удалось уговорить отправиться на Китай-город, разузнать, есть ли там девушка по имени Яна, и передать ей записку. Оставалось только надеяться, что посланник, щуплый мужичонка, которому дали аванс и обещали еще, не обманет и будет расторопен. А путники тем временем зашли в столовую под названием «Грев», где Седой заказал всем по порции свиного шашлыка с грибами и по кружке грибного чая. В просторной палатке стоял чад от пригоревшей еды, а исцарапанные пластиковые столики пахли чем-то кислым. Время от времени их пыталась протирать вонючей тряпкой тетка в замызганном спортивном костюме и пластиковых шлепанцах, еле передвигавшая ноги – то ли изможденная, то ли просто пьяная.

– О чем ты там с этим мутантом толковала? – как бы невзначай спросил Седой Кошку. – Знакомый твой, что ли?

Кошка покачала головой. Стараясь, чтоб голос звучал равнодушно, ответила:

– Я и не поняла, что он говорил. У него в мозгах уже черви завелись, наверное.

– Мутант мутанта всегда поймет, – хмыкнул Седой. Кошка, вспыхнув от обиды, придумывала, какую бы гадость сказать ему в ответ, но тут Рохля, молчавший с тех пор, как разыгралась сцена с девушкой, задумчиво спросил:

– Интересно, что она имела в виду?

– Эта шлюха? – пренебрежительно спросил Седой. – Она просто несла какой-то вздор, чтобы нас задержать, заморочить – вот и все. Моя бы воля – стрелял бы таких на месте. Смеет еще раскрывать свою поганую пасть, будто ее кто-то спрашивал! Она должна знать свое место!

Но в глазах его мелькнуло странное выражение – затравленное и тоскливое.

– Может, это была цыганка? – предположил Сергей. – Тогда морочить людям голову у нее в крови. На публику работала. Конечно, глупо верить предсказаниям…

Путники сидели возле одного из проделанных в матерчатой стене окошек, стараясь не привлекать к себе внимания и то и дело поглядывая в сторону туннеля к Китай-городу. На их глазах уже несколько человек прошло в ту сторону и двое явились оттуда. Кошка съежилась, стараясь, чтобы свет не падал ей на лицо. К счастью, народу в столовой в это время почти не было.