Текст книги "Дорга, ведущая к храму, обстреливается ежедневно"
Автор книги: Анна Бройдо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
* * *
Еще одна причина для беспокойства – упорные слухи, что на каждого гражданина России, принимающего участие в боевых действиях в Абхазии, заведено на родине уголовное дело.
Вернувшись в Москву, я поинтересовалась у тогдашнего Генерального прокурора РФ Валентина Степанкова – действительно ли так?
– Нет, об этом не может быть и речи. По действующему уголовному законодательству ответственность за совершаемые преступления наступает по месту их совершения, поэтому органы прокуратуры не вправе возбуждать какие-либо уголовные дела по действиям, которые совершаются в Грузии, Абхазии, Молдавии и так далее. Претензии к таким гражданам у наших правоохранительных органов возникают лишь в тех случаях, когда – как это неоднократно случалось – их задерживают на пограничных заставах при попытках незаконного ввоза оружия на территорию России. Попадается кое-кто и с награбленным добром.
– Но, если не ошибаюсь, данные действия – самостоятельный состав преступления? Я же спрашиваю именно о фактах участия в боевых действиях.
– В этой ситуации речь может идти о проблеме наемников, то есть тех, кто за это участие получает деньги.
– Недавно в Абхазии я беседовала с представителем правительственной комиссии республики Грузия – он абсолютно убежден, что не может парень из Москвы или Петербурга сражаться на абхазской стороне бесплатно, «за справедливость».
– Ну, в этом он неправ, такие люди, конечно, есть. В то же время мы располагаем данными и показаниями, что есть и те, чье участие в боевых действиях оплачивается. Однако пока Закон о наемничестве не принят Верховным Советом, в Российской Федерации ответственности за подобные действия не существует.
* * *
– В начале войны совсем не было оружия, и мы его сами придумывали: карданный вал приспособили под гранатомет, а кислородные баллоны начиняли аммоналом – от такой мины танк несколько раз перекувыркивается! А помните, как-то сообщали: «абхазы применили химическое оружие»? На самом деле это было психическое оружие: испортилось несколько мешков муки, мы смешали ее с вонючей такой жидкостью для паркета, просушили и начинили этим порошком аэрозольные баллончики. И так здорово бабахнуло – на их окопы пошло большое белое пахучее облако – как они оттуда чухнули!
Голь, как известно, на выдумки хитра. Легендарный партизанский командир, археолог Мушни Хварцкия изобрел способ перехода минных полей: по принципу «через ручей – по двум кирпичам», только вместо кирпичей – специально сколоченные скамейки.
Кабардинцы, приехавшие с голыми руками («мужчина добывает оружие в бою!») рассказывали, как они захватили вражеский танк: окружили его – «как пещерные люди мамонта!» – забросали бутылками с зажигательной смесью, выскочивший экипаж расстреляли из единственного автомата, потом дружно потушили огонь и, развернув башню, остановили всю колонну противника. Эту тактику применяли еще в самом начале войны, на сухумском Красном мосту. Наверное, еще и поэтому бойцы с противоположной стороны честят солдат абхазской армии «дикарями» и «индейцами».
Но, пожалуй, самая удивительная история – об «абхазском Сент-Экзюпери»: летчике и поэте Олеге Чанба. До сих пор некоторые считают его подвиги легендой, но одинокий мотодельтапланерист действительно летал через линию фронта в Сухуми, связками гранат бомбил вокзал. Вдвойне горько, что, возвращаясь после очередного вылета, он по ошибке был сбит своими.
* * *
Санинструктор Надя Ашуба:
– Для меня на войне самое страшное – ожидание. Мне вообще всегда тяжело чего-то ждать, а здесь это – не дай Бог, кого-то ранят. Был период, когда мы четверо суток вообще нос не могли высунуть из окопов, но ребята все равно умудрялись из окопа в окоп бежать и тут у нас нервы были на пределе, потому что снайпера обстреливают каждый сантиметр, и когда ребята бегут, это страшно. Это очень страшно. Вот сейчас Гена Карданов погиб. Просто обидно, парень в самом деле вояка был…
* * *
Гудаута, пустой магазин «Галантерея». Пожилая продавщица в черном платке:
– Купите эти сережки, красивые, их наш местный парень еще до войны делал. А сейчас его убили уже…
* * *
Брошюра этнографа Шалвы Инал-ипа «Очерки об абхазском этикете». Издавна в абхазских семьях домом, детьми, огородом, скотиной занимались женщины. А мужчины «весной подрезали лозы, осенью принимали участие в уборке урожая, а в остальное время занимались конем и поездкам к знакомым». Чеченские добровольцы досадуют: «Абхазы такой беспечный народ!». Наверное, трудно ожесточить человека, у предков которого основная часть жизни отводилась на дружеское общение:
– Какие сволочи это грузинское руководство, что войну устроили! Когда мы Гагру освободили, там трупы их гвардейцев валялись. Какие парни – отборные, красавцы! Какое горе их матерям!
* * *
С абхазской стороны воевать не заставляют никого – это дело личного выбора:
– Пусть они сейчас где-то заняты своим бизнесом. Но когда война кончится и они вернутся, то поймут, что потеряли право на эту землю. Нет, мы не будем их гнать, но они поймут это сами – по нашим глазам…
Похоже, действительно: после войны Абхазии предстоит пережить период внутренних «разборок». Те, кто это понимает, боятся их больше, чем войны.
* * *
Пицунда, российская погранзастава:
– Когда началась война, для обозначения нацпринадлежности мы решили повесить на заставах российские флаги. Вышли на командование: «Вы что – обострит ситуацию!». Буквально через день передумали, пришел новый приказ: повесить. А где взять – это на митингах знамен хватает! – пришлось один переделать из морского вымпела, а другой выкрасть с госдачи. А в Гантиади на заставе ребята сами сшили: простыня, скатерть из красного уголка, да одна отдыхающая пожертвовала голубую юбку. С синей тканью самая проблема – у нас на заставе солдаты нашивки на рукав делали, так, извините, из трусов. С начала войны сидим без газет, а по ТВ видим несоответствие с тем, что на самом деле. Сначала нам казалось, что «Вести» точнее, теперь видно – все одинаковые. А вообще мы тут во всех случаях оказываемся крайними…
* * *
Глубокий тыл – от Пицунды до линии фронта километров сто. Местные жители жалуются: «психически страшно» ходить по пустынным улицам:
– Раньше в это время уже всегда отдыхающих в трусах полно было, а теперь: в центре Пицунды, днем – тишина и никого. Так жутко, как на кладбище!
Многолюдно лишь у кинотеатра: сегодня здесь премьера художественно-публицистического фильма «Свидетель», посвященного абхазской истории и культуре – от первобытных времен до наших дней. Режиссер-постановщик фильма – Михаил Мархолия:
– Я работал в Абхазском научно-исследовательском институте – том самом, который сейчас сожгли – изучил массу архивных документов, и постоянно слышал из уст грузинских историков, что абхазы – не нация, а просто какое-то племя. При «реставрации» Пицундского храма IX века взламывались полы, под которыми обнаружили тайники: древнее оружие и книги из них были вывезены в Тбилиси. Материала для фильма было собрано достаточно, однако тогда, при советской власти, особенно при нашем режиме, снять его было невозможно. Я обивал пороги и в обкоме, и в Совмине, убеждал, что наша древняя архитектура постепенно разрушается, потом будет поздно, нужно срочно выделить деньги. Никто не отказывал: мол, прекрасная идея – но никто ничего и не делал.
– В фильме – да и в только что прозвучавших ваших словах – отчетливо прослеживается: Грузия присвоила абхазскую культуру. Возможно, это и так, но не боитесь ли вы впасть в противоположную крайность, способствовать возникновению в Абхазии явления, которое у нас когда-то называлось: «Россия – родина слонов»?
– Понимаю. Однако судите сами: грузинская национальная одежда – «черкеска», национальный танец – «лезгинка». Я старался избегать крайностей, пригласил в качестве научного консультанта профессора Георгия Шамба, в Москве «Свидетеля» просмотрел грузин, академик Гиви Цулая, сотрудник Общества содействия культуре при ООН. Я попросил его честно сказать, какие из моих выводов выглядят надуманными. Он ответил: «Вы шли по такому лезвию ножа, по такому канату – я все время ждал, где же свалитесь. Но вы ловко вышли из этой сложной ситуации». Единственное замечание, которое он сделал – о гипотезе происхождения названия «Колхида» от абхазского «Колхста». Он уточнил, что это – спорный вопрос, существуют различные точки зрения, ибо никто из нас не слышал, как точно предводитель аргонавтов Ясон называл эту землю.
– И все-таки трудно отрицать, что именно пробуждение национального самосознания – особенно в результате войны – становится почвой для появления национализма. Ведь, как ни печально, на бытовом уровне появились случаи недружественного отношения абхазов к живущим в республике людям других национальностей.
– Я надеюсь на благоразумие своих сограждан. Может, вы не поверите, но эти случаи – тоже порождение грузинского шовинизма. Видите ли, когда один народ начинает уничтожать другой, доказывать: вы – ничто, а моя раса – гениальная, то национальное чувство у оскорбленного народа порой принимает болезненный характер. Я уверен, что истинная интеллигенция Грузии сейчас загнана в подвал, не имеет права голоса – его имеет только автомат. Я даже не уверен, управляет ли Грузией сам Шеварднадзе, его ли это дипломатия и политика или его окружения? Поэтому я ни в коем случае не стал бы обвинять в случившейся трагедии грузинский народ, и уверен, что в будущем разум победит, настанет мир и нормальные взаимоотношения. Но, конечно, на то, чтобы забыть кровавые вещи, которые здесь натворили эти тюремные молодчики, нужны года…
* * *
По улице в окружении стайки пацанов идут два автоматчика:
– Дядя, дядя, дай патрон!
– Зачем тебе патрон, слушай!
– Грузинов убивать!
– Что ты такое говоришь! Нельзя людей убивать!
– А-а, а ты же убиваешь?
Примет мира на абхазской земле пока не видно.
Июль. 1993
Наверное, каждый из моих ровесников хоть раз в жизни да досадовал, услышав от старших их вечное: «Только бы не было войны…» Впрочем, все мы, побывавшие на какой-нибудь из войн, расплодившихся на территории бывшего великого и могучего, рискуем прослыть такими же безнадежными занудами.
* * *
Приехав в Гудауту, первым делом обегаю друзей, читаю свежие списки на стене морга гудаутского госпиталя. Слава Богу, почти все «мои» живы. Только Сережки с Урала уже нет – погиб при Цугуровке.
Июльское наступление абхазской армии – бои за стратегические высоты, с которых контролируется лежащий в долине Сухум: Шрома, Цугуровка, Одиши. Там погиб парень из армянского батальона, а через неделю, в день взятия Шромы, у него родился сын. Мальчика назвали Аиааира – что по-абхазски значит «Победа».
* * *
В бою за СухумГЭС абхазскими бойцами была захвачена в плен группа грузинских солдат во главе с генералом Мамулашвили. Честно говоря, все время нашей беседы в гудаутском госпитале с одним из них – раненым тбилисцем Георгием Дзебимашвили – меня не покидало ощущение, что пытаюсь бить лежачего. Впрочем, к этому моменту Георгий уже понимал, что на абхазской территории он в безопасности. И после неоднократных интервью с журналистами, похоже, самое страшное, что ему грозит – обмен.
– Вы довольны условиями вашего содержания и лечения?
– Вполне. Кстати, те ребята, которые меня ранили, меня сюда и доставили.
– Вы – военнослужащий армии Республики Грузия?
– Нет, я гражданский, работал в Управлении грузинской железной дороги, в военизированной охране. Но мы занимались совершенно другими делами: сопровождали до Тбилиси грузы, поступавшие в Батуми и Поти, чистая коммерция, государственная коммерция. Была еще частная коммерция – когда приходили люди с просьбой отправить, к примеру, коньяк, шампанское в Россию, Прибалтику, на Украину.
– В августе прошлого года руководство РГ назвало необходимость охраны железной дороги одной из главных причин ввода войск в Абхазию. Вам, как служащему УЖД, должно быть известно: действительно ли на территории этой республики совершались нападения на составы?
– Не знаю, может, пара случаев и было, а вот в самой Грузии и частично в Мингрелии такое постоянно происходило. Так что насчет причины – чепуха это.
– Какова же настоящая причина?
– Грабить. Как можно больше грабить. За то время, что я здесь нахожусь, приходили ребята-абхазцы и все, что они рассказывали, полностью сходится с теми фактами, которые я знал раньше. А вообще, вся эта цепочка пошла с Тбилиси, когда выгнали законного президента Гамсахурдиа. Сначала войска зашли в Западную Грузию – Мингрелию, хотя в этом не было необходимости, наша служба располагала достаточными силами для того, чтобы контролировать дорогу. Не надо было вводить туда солдат: это стало самой грубой, самой страшной ошибкой. Тогда они и вошли во вкус: взял и положил в карман. А потом дошли и до абхазцев.
– Вы поддерживали Звиада Гамсахурдиа?
– Нет. Так, пятьдесят на пятьдесят. Хотя у меня были разговоры в Тбилиси, и в Кутаиси я съездил к родственникам. Но, к примеру, Лоти Кобалия я ни разу в жизни не видел.
– Командира звиадистов в Западной Грузии?
– Да, он взял все в свои руки. Не знаю, может, в каких-то вопросах Лоти неправ, но в том, что он защищает свою землю, своих людей – я его оправдываю.
– От кого защищает?
– От бандитизма.
– С чьей стороны?
– Назвать вам эти фамилии? Помните, был такой Военный Совет: Тенгиз Китовани, Джаба Иоселиани и другие. Я еще не знаю, вырвусь ли отсюда, но если вырвусь, все это им в лицо скажу. У меня будут большие неприятности, вплоть до убийства. Но мне это надо когда-нибудь сделать, а то все молчок-молчок, но грузин на грузина не должен идти с оружием.
– Почему же вы позволили втянуть себя в эту войну?
– Нам в Тбилиси заявили, что посылают в Сухуми, чтобы контролировать железную дорогу. А потом пришли люди из штаба, обманули нас и отправили на СухумГЭС. Однако когда-нибудь я должен был сюда приехать и сказать правду: все это ерунда, братцы, вы с кем воюете? Конечно, некоторые идут не только грабить, а за идею. Но своими действиями они ставят местных грузин, которые здесь живут по шестьдесят-семьдесят лет, в очень, очень неудобное положение. Когда мы на электростанцию приехали, один парень – сейчас уже покойный – мне сказал: уезжай домой. Кстати, я прибыл сюда без оружия, получил его только здесь, на второй день. И если скажу, что не стрелял – вы поверите? Я сидел во дворе на скамеечке с автоматом, и мне уже было на все наплевать.
– Но вас же ранили в бою?
– В бою, да… Но нас окружили.
– Вы первый раз в Абхазии?
– Нет, почему, в мирное время, Господи, мое любимое место было Леселидзе! Друзья абхазцы были, – еще какие! Когда меня в плен взяли, я сразу спросил: «Гудаутские есть? Фридон Авидзба живой?» – «Нет, его убили».
– Как семья отнеслась к вашему отъезду?
– Отрицательно. Жена говорила: не надо ехать – как чувствовала. Нужно остановиться и прекратить огонь, прекратить войну: люди устали, они уже третий год не могут нормально жить. Если вы придете в Тбилиси – там ужас. На базаре стоят вооруженные люди, чтобы как-нибудь продать свои товары. А еще вместо нормальных денег эти несчастные купоны – кому они вообще были нужны! Но у нас в Тбилиси такие великие стратеги сидят…
– Вы согласитесь на обмен?
– Посмотрим…
Недели через две я узнала, что, по ходатайству родственников покойного Фридона Авидзба, Георгий Дзебимашвили был освобожден и вывезен в Россию.
* * *
От греха подальше пленного Георгия разместили на первом этаже инфекционного отделения – в домик на отшибе. После беседы старшая сестра отделения – миниатюрная черноглазая Тося – приглашает меня на чашечку кофе:
– Иногда насмотришься, как целый день ребят изуродованных с фронта привозят, такая ненависть комом к горлу подступает – жалеешь, что в белом халате. Но я клятву давала, приходится, как положено, помощь оказывать. Вот лежит здесь этот Дзебимашвили – сорок три года, уже внучка у него… Сидел бы дома и воспитывал ее, так нет, приехал сюда порядок наводить! Да если бы мой муж или сын собрались в Тбилиси – людей убивать, за порог бы не выпустила, своими руками убила! У нас по телевидению письма читали, которые нашли у их погибших: «Жена, тебе такой-то должен меха привезти, но если не отдаст, молчи, я все равно тебе тут бриллиантов набрал, ты ведь любишь». Мой муж во взятии Гагры участвовал. Когда он уходил, я пошутила – глупо, конечно, нельзя так было: ты бы мне, мол, чего-нибудь привез. Так он шутки не понял, покраснел весь: «Как ты могла такое сказать! Как язык повернулся! Не дай Бог, соседи бы услышали, как потом в глаза смотреть?!».
А вообще, девочки, уже никаких сил от этой войны нет. Только бы она кончилась, я бы всю жизнь за бесплатно круглые сутки работала, только бы она наконец кончилась…
* * *
Вместе с генералом Мамулашвили в плен попал и его пятнадцатилетний сын Мамука. Тбилиси поднял большой шум, требуя «освободить ребенка» (Беслан Кобахия, смеясь, похвастался честью: в очередном обращении «ко всем честным абхазам», его помянули в качестве такового наряду с самим Фазилем Искандером). Причем корреспондент «Останкино» Нана Гунгадзе в своих репортажах почему-то называла юного тбилисского воина «мирным жителем села Шрома». Впрочем, сам Мамука не слишком волновался: освободив из-под стражи, его поселили в одной из гудаутских семей, где с ним, что называется, носились. Спокойно беседуя с иностранными корреспондентами, он с увлечением выдувал жвачечные пузыри.
Сначала абхазы хотели – в качестве жеста доброй воли – отдать Мамуку без всяких условий. Однако выяснилось, что в Сухуме находится в плену семнадцатилетний абхаз Эдвард Джинджолия. Поскольку в отношении него таковой воли проявлено не было, Беслан принял решение – «мальчика на мальчика».
После обмена выяснилось, что абхазскому мальчику в плену жилось несравненно хуже. Экспертиза показала: отбиты почки. Эдик пояснил, что ежедневные избиения прекратились только после визита представителей Красного Креста и наметившегося варианта обмена. Впрочем, он говорит, что ему – как мальчишке – доставалось меньше, чем захваченным вместе с ним сухумчанам Сергею и Георгию Деребериным. Вообще их было сначала четверо, но раненого Гурама Хашиг добили на месте, а Джинджолия и Деребериных отвезли в Сухум, где содержали в помещении МВД. Беслан Кобахия обратился к грузинскому командованию с предложением об обмене братьев. Согласие было получено, однако к своим попал только Сергей Дереберин. Вместе с ним свободу получил другой русский парень – очамчирец Слава Юров, которого до сих пор грузинская сторона отказывалась обменять:
– До того, как сам оказался в плену, я видел, как здесь относятся к пленным грузинам. И как к пленным относятся там – это очень большая разница. Практически каждый вечер кто-нибудь из охранников выводил меня, как они говорили, на «воспитательные процедуры»: подвешивали за руки и били. Ставили к стенке и делали вид, что расстреливают – стреляли поверх головы. Есть давали кусок хлеба и воду – только чтобы не умереть. А главное – убивают человека морально. Со мной сидел парень, он, наверное, духовно слабый человек, даже не хотел обмениваться, говорил: «Если сейчас скажут: иди против абхазов воевать, я пойду, лишь бы жрать дали». Они его психологически просто убили. Но у меня предчувствие было, что выйду из этого ужаса живым, верил, хотя мне постоянно твердили: тебя, русского, абхазы менять не будут.
Рассказывает Сергей Дереберин:
– Первое время страшно били, особенно меня, потому что я старший, к тому же – командир расчета. Всю правую ногу истыкали ножом, пытали током. Кстати, на нас приходил смотреть сам Шеварднадзе, но не в камеры – нас вывели ему показать. Он ничего не сказал, посмотрел и ушел, а после него зашел какой-то генерал и ударил меня ребром ладони по шее. Держали нас с братом в разных камерах. Когда везли на обмен, велели требовать, чтобы за него отдали троих их раненых пленных, которые здесь, в Гудауте.
Беслан поясняет:
– Подобные действия – очередное нарушение договоренности: вплоть до самого последнего момента нам обещали отдать обоих братьев. Оставлять одного заложником – откровенный шантаж. Но, знаешь, мы решили покончить со старой практикой, когда меняли «всех на всех». Эти великодушные (поскольку у нас, как правило, находилось больше пленных солдат противника) жесты в итоге приносили сильный вред: мы честно отдаем всех, потом же оказывается, что еще кто-то из наших ребят остался там. Теперь позиция однозначна – только «человека на человека». Мы вынуждены так действовать еще и потому, что грузинская сторона до сих пор отказывается предоставить нам списки находящихся у них пленных абхазских бойцов, сообщая лишь, что их «около сорока». Я могу начинать переговоры, только когда получаю – самыми разными путями – точные данные о ком-то из наших. В Сухуме упираются: мол, согласно Женевским конвенциям, воюющие стороны могут удерживать у себя пленных до конца войны. Что ж, хоть так признали нашу независимость – ведь эти конвенции устанавливают гуманитарные нормы для межгосударственных конфликтов…
Впрочем, Сергей и Слава ничем конкретно помочь не могли: «Когда ко мне пришли из Красного Креста, я смог через дверь услышать, что в соседней камере тоже сидит абхаз», «В восьмой камере – никого, в девятой – трое, в десятой – два абхаза, в одиннадцатой – один, в тринадцатой – еще два человека».
В комнату набиваются люди – родственники пропавших без вести. Ребят засыпают вопросами. Сергей, увидев белокурую немолодую женщину, отводит глаза: «Я про вашего сына знаю – погиб». Мать заходится в страшном крике. Эсма и Лена – сотрудницы Комиссии – бегут с водой, каплями, обняв, уводят ее в соседнюю комнату.
– Если бы ты знала, сколько раз мне вот так приходилось первому сообщать родителям, что сын уже не вернется, – тихо говорит Беслан, когда все уходят. – И ведь каждый день несчастные родственники заходят, спрашивают, есть ли какие-нибудь вести. Если нет, упрекают, что ничего не делаем, если известно, что в плену – почему не меняем, как будто все от нас зависит. И ответить нечего – исстрадались люди. Чокнусь я скоро на этой работе…
В конце июля работавшие в Сухуме представители швейцарского Красного Креста направили в ООН сообщение о противоречащих гуманитарным нормам условиях содержания абхазских пленных. Только тогда – почти через год после начала войны – Эдуард Шеварднадзе отдал приказ, чтобы с пленными обращались по-человечески. Между тем, когда после обмена Юрова и Дереберина абхазская Комиссия по делам военнопленных выступила с соответствующими обвинениями в адрес сухумских властей, возмущению грузинской стороны по поводу «инсинуаций» не было предела. И только через неделю после заключения 27 августа Соглашения о прекращении огня удалось обменять Георгия Дереберина и еще одного местного парня – Александра Трапезникова – на двух грузинских военнопленных.
* * *
Журналистов селят в местном «Президент-отеле» – пансионате «Черноморец». Вечерами на пляже собираются его обитатели – сухумские беженцы, тоскуя, смотрят на другую сторону бухты: там видны огни ночной столицы. Зурик – худющий шебутной парнишка с цыганскими глазами – жил на окраине, в Новом районе, так что можно даже дом разглядеть. С осени нет никаких известий о близких – родителях, жене, двух маленьких дочках.
– Хочешь – верь, хочешь – нет: я до войны пузо имел! Тридцать килограммов сбросил за это время.
– А раньше чем занимался?
Отвечает уклончиво. И только потом, когда стали настоящими друзьями, признался – «вором был»:
– С детства дружил с грузинами, мингрелами да сванами – даже абхазского языка не знаю. В нашей бригаде один был абхазом, и кличка моя – «Абхаз». Мы такие были друзья – если надо помочь друг другу или там денег на адвоката – нет проблем! Я за каждого готов был голову положить! Когда война началась, мы все сидели в кафе, отмечали два года моей дочки. Тут арбузы привезли, я выбежал купить пару к столу, встретил крестного, тот кричит: «Тбилисские бляди пошли к нам порядок наводить!» Вернулся, рассказал пацанам, они заорали дружно: «Мы сухумчане – не допустим!» – так тепло стало. Потом меня соседи-мингрелы прятали, выбрался сюда только в октябре, через российскую воинскую часть. И за эти три месяца я пережил страшное – один за другим терял друзей… Из нашей компании, насколько я знаю, только трое уехали, не взяли оружие. Остальные, если живы, сейчас стреляют в меня…
* * *
Спецкор «Рейтера» москвич Вадик Аллахвердиев, съездив в освобожденную Шрому и поснимав от души, просто обалдел, когда по возвращении в Гудауту услышал по телевизору: «Агентство „Рейтер“ сообщает – Шрому контролируют грузинские войска». Срочно побежал звонить в Москву, в бюро: «Ребята, я только что из Шромы – она абхазская!». Абсурд продолжался: из вечернего выпуска новостей мы узнали, что генерал Каркарашвили выдвинул ультиматум – если абхазы не отдадут Шрому, то с полуночи он начинает широкомасштабное наступление на Гудауту.
Мы сидели в «Черноморце» и ехидно рассуждали: может, пока не поздно, пойти на пляже окопчик вырыть… Впрочем, как и ожидалось, наступления не было: сейчас перевес явно на стороне абхазов. Зурик сочинил анекдот: «В Тбилиси выпустили новые часы, называются „Сакартвело“ – „Великая Грузия“. Стрелка только одна – на двенадцати – а вместо кукушки сам Каркарашвили выскакивает и кричит: „Кукареку!“»
* * *
Тост Валерия Гумба – начальника пресс-центра Минобороны:
– Давайте выпьем за мир. Конечно, я хочу, чтобы мы победили. Но главное – пусть восторжествует справедливость: если правы мы – пусть мы победим, если они – пусть Бог им даст Победу.
* * *
Все яснее становится, что уповать на помощь или хотя бы объективность мирового сообщества, питающего ностальгическую любовь к горбачевскому министру иностранных дел СССР, могильщику Варшавского договора Эдуарду Шеварднадзе, не приходится. Последняя гудаутская хохма: оказывается, предки-то Генерального секретаря ООН Бутроса Гали – уроженцы Гали, абхазского города, в котором преобладает грузинское население, вот он и покровительствует землякам.
Впрочем, удивительнее то, что иллюзии в отношении ООН столь живучи. Ведь еще в сентябре минувшего года специально посланная миссия под руководством Густава Фейсела собирала материал для доклада в Совете Безопасности, жуя тбилисские шашлыки (о чем горделиво заявил в интервью республиканскому телевидению первый замминистра иностранных дел Грузии Тедо Джапаридзе). Усилия поваров не пропали даром: в подготовленном миссией докладе Абхазия фигурировала как «тюркоязычная и преимущественно мусульманская страна».
* * *
Аида Капш работает машинисткой в пресс-центре Минобороны:
– Из Сухума мне удалось выбраться лишь 1 июля, да и то контрабандой. Потому что те, кто хочет уехать, заносятся властями в списки, а у меня брат семнадцатилетний, мы его все это время дома прятали: они ходили по домам и хватали первых попавшихся людей, чтобы потом обменять их на своих пленных. У одной женщины мать забрали больную восьмидесятилетнюю. Она плакала, просила оставить мать: «Лучше меня возьмите!» – бесполезно. К счастью, друзья наши, армяне, взяли нас с братом с собой, сказали, что мы – члены их семьи. Так и выбрались, а мама там осталась.
Перед самой войной я устроилась в Министерство образования секретаршей. И в сентябре волей-неволей вышла на работу – семью кормить как-то было надо. Там, в министерстве, вообще многонациональный коллектив был – русские, армяне, гречанки. А потом с каждым днем их все меньше становилось, все больше приходило новых сотрудников-грузин. И я уже чувствовала, что надо мной тучи сгущаются, но совсем невозможно стало после мартовского наступления наших. Я несколько дней на работу не выходила, затем пришла – все в одной комнате сидят, что-то бурно обсуждают. Я вошла – сразу замолчали, посмотрели недобро: «А мы уже собрались фасоль варить – поминки по тебе устраивать».
Если бы ты смогла пройти по городу, поговорить с людьми, почувствовать, как и чем они живут! Голодуха, ни электричества, ни воды, ни газа. Спасал только «кофе», мы на него и пшено, и горох, и геркулес пережарили. Вечером за чашечкой с соседями соберемся – стариками в основном – и они говорят: «Бог с ним, с городом, новый построим, лишь бы наши дети поскорее пришли – живые!» А многие так отупели от этого кошмара, что уже ничего не хотят – только бы все кончилось, а как – уже неважно. И еще выручала «Просто Мария». Правда-правда, вроде бы такой этот сериал глупый, но все так скучают по нормальной, пусть хоть в Бразилии, жизни, что, если вдруг свет дают и телевизор работает, люди даже на обстрел внимания не обращают, в укрытие не бегут: сидят и смотрят, не отрываясь…
И знаешь, я здесь, в Гудауте, так обнаглела! В Сухуме после часу дня нос из дома высунуть боялась. А тут – в шесть часов вечера спокойно иду по улице и, самое удивительное, ловлю себя на мысли, что иду – и просто так улыбаюсь!
* * *
Вечером заходит Зурик, мертвецки – до трезвости – пьяный. Оказывается, он узнал: на днях в Сухуме повесили его друга детства, грека – отказался идти воевать. Осталась двухлетняя дочка.
* * *
– Ты вот говоришь – в Москве кавказцев-преступников много. Что ж, это правда. Но знаешь, как готовят мамалыгу? Кукурузную муку высыпают в воду и размешивают: добрая мука оседает, а вся шелуха всплывает на поверхность. Вот наша шелуха к вам и подалась – здесь жизнь сейчас не по ним…
* * *
Диктора республиканского телевидения Зураба Аргун дразнят «абхазским Левитаном» – именно ему в августе пришлось читать правительственное сообщение о начале войны. Кстати, АбхазТВ стала одной из немногих организаций, сотрудники которой сумели не растеряться в августовской панике и эвакуировать из Сухума всю необходимую для вещания аппаратуру. Результаты этого подвига трудно переоценить: в военной Абхазии телевидение стало основным источником информации.
Телестудия в Гудауте располагается в детском саду, корреспонденты делают ежедневные выпуски за низенькими столами, сидя на крошечных стульчиках. Там всегда можно было пообщаться со «своими» – журналистами Русланом Хашиг, Жорой Гулиа, Радой Аргун, Эсмой Ходжаа, Дауром Инапшба, Энвером Арджения.
Амиран Гамгиа и Славик Сакания, летевшие на вертолете из блокадного Ткварчели, были сбиты, побывали в плену. После их рассказов о пережитом прекраснодушные рассуждения московских правозащитников о международных конвенциях в отношении журналистов выглядят, мягко говоря, наивными.
* * *
В Гудауте несложно поймать и тбилисскую программу. С интересом наблюдаю за трансляцией заседания грузинского парламента – даже не зная языка, легко лишний раз убедиться: депутат – это диагноз. Далее в программе «Семнадцать мгновений весны» – тоже на государственном языке: «Гамарджоба, батоно Мюллер!»
