Текст книги "Аринкино утро"

Автор книги: Анна Бодрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

ТАКАЯ ГОРЯЧАЯ ДРУЖБА. ИЗМЕНА. СПОР

Она приходила каждый день. Её приход приносил Аринке неописуемую радость. Новая подруга всецело завладела Аринкой. Её думы были только о Нонне. Она ложилась с мыслью, что завтра увидит Нонну. Ещё издали увидев её, Аринка со всех ног бросалась навстречу. И каждый раз надеялась, что та принесёт мяч, но Нонна приходила без него. Впрочем, это и к лучшему. Играть было некогда. Шёл сенокос.

Вся семья рано утром с граблями и косами на лошади уезжала в луга. Аринка оставалась за хозяйку. Весь дом был у неё на руках, а дел невпроворот: посуду помыть, цветы на пяти окнах полить, травы поросёнку нарвать, кур кормить, а это прожорливое племя только и знает, что клевать. За огородом следить – упаси бог, как бы чужая курица или своя не забежала туда да гряды не разрыла. Огурцы только поспевать начали. Да ещё пушистые и духмяные копны сена лежат у сарая в огороде, ждут Аринкиных рук: их надо растрясти, граблями шевелить, а к вечеру, до росы, убрать. До игры ли тут?

Чтобы Нонна не скучала и было ей чем заняться, Аринка выдрала всю крапиву в кустах малины, чтоб Нонна не обожглась и могла свободно собирать малину. А первая ягода, сочная, вкусная, пришлась по душе Нонне. Правда, Елизавета Петровна последнее время ворчала на Аринку за то, что все ягоды обобраны, ни одной к чаю не найдёшь. Мать любила пить чай со свежей малиной. Тогда Аринка, до прихода Нонны, собирала матери кружку малины и ставила в чулан.

Но между делом, урывая свободную минутку, Аринка бежала к Нонне. Тогда они усаживались на пахучее сено под яблонями, там попрохладнее, и Нонна вела бесконечные разговоры о своём городе, о житье в нём.

Но странно, Аринку почему-то не восхищал, а скорее страшил тот город, о котором говорила Нонна. Неужели это возможно – в одном доме живут люди годами и не знают друг друга! А дворы каменные, полутёмные, как колодцы, в них всегда прохладно и нет солнца. И чтобы увидеть небо, надо задрать голову. Боже мой, да разве можно жить без солнца и без неба? И, встав утром, не услышать петушиного крика, не сощуриться от ослепительного солнца? Не потянуться, всласть не зевнуть на своём родном крыльце.

А дома? Каменные громады, плотно прижавшись друг к другу, стоят плечо к плечу. Это зачем же? Придерживают друг друга, чтоб не повалиться? А люди целыми днями ходят обутые. Господи, сколько же сапог-то надобно? А летом в сапогах-то все ноги сопреют, мозоли набьёшь. И на улицах сплошные камни, травы нет, а где и есть, так по ней ходить нельзя. Да возможно ли такое? Ведь нет большего удовольствия, как ступить босой ногой на мягкую, прохладную, шелковистую травушку. И под окнами не развеваются гривастые берёзы... Не поют птицы по утрам, не стрекочут кузнечики по ночам? Как же можно жить без птиц, без солнца, без леса, без травы? Нет! Аринка не хочет жить в таком городе. Она бы умерла от горя и тоски.

Но вот люди там, наверное, все красивые, как Нонна? Белые. Без солнца-то, конечно, будешь белой. И ходят все тихо, в обувке-то особенно не разбежишься, да если ещё и сапог жмёт? И разговаривают они между собой вежливо. А как же иначе, раз они не знают друг друга?

Нет, Аринка не завидует тем, кто живёт в этом городе. Вот только одно её очень заинтересовало. Есть такой дом, придёшь в него – там темно, и вдруг стена освещается и по ней живые люди бегают. Лошади, коровы ходят, всё как по-настоящему. Кино называется. Вот там Аринка с удовольствием побывала бы. Про некоторые картины Нонна рассказала Аринке. Но та верила и не верила.

А может быть, Нонна читала это в книге, а теперь затуманивает мозги? Но всё равно Аринке очень хотелось повидать такое чудо. С Нонной было интересно. Она много ей рассказывала, Аринка всё воспринимала ярко и живо. Одна картина красочнее другой представлялась ей. Нонне нравилась Аринкина заинтересованность.

Но вот однажды, когда Нонне надоело уже говорить, она решила развлечь Аринку по-другому. Предложила послушать, как она поёт. Нонне нравилось восхищать и удивлять свою деревенскую подружку. Она решила её сразить! Аринка растянулась на животе, подпёрла рукою щёки, приготовилась слушать. Нонна сидела перед нею, красивая и оживлённая. Небрежно тряхнув шелковистыми волосами, она тихо запела, потом громче, потом во весь голос. Песня звучала мелодично, как лесной ручеёк. Аринка вся превратилась в слух, затаила дыхание. И не только голос Нонны, какой-то очень своеобразный, но и слова песни привели её в восторг!

 
Колокольчики мои, цветики степные,
что глядите на меня, нежно-голубые.
 

Слова-то какие! И подумать только: там, в этих каменных колодцах, в этих домах-глыбах, без солнца и птиц, могли родиться такие песни?! Откуда им знать, что есть колокольчики, да ещё нежно-голубые?

 
Я бы рад вас не топтать, рад промчаться мимо,
но уздой не удержать бег неукротимый, —
 

заливалась Нонна.

Аринка зачарованно смотрела на подругу. Господи, так это же песня-то про неё, про Аринку, и её Забаву, на которой она как сумасшедшая носится по полям, лугам, лесам: Забава давит копытами эти самые колокольчики, «нежно-голубые», не обращая на них внимания. Но вот какой-то человек воспел их и пожалел! И Аринка их вдруг тоже пожалела.

Она порывисто вскочила! Потом села, горячо взмолилась:

– Нонна, научи меня этой песне. Я хочу её знать! Я никогда не слышала такой песни.

Довольная произведённым впечатлением, Нонна тихо улыбалась.

– А ты можешь петь? – с недоверием спросила она.

– Ха, а чего там мочь-то? Главное, мне слова запомнить. А спеть-то я спою! Это запросто!

– Ну, давай послушаем. Спой что ты знаешь.

– Щас, спою. Чего хочешь, хошь тоже про коня? Хорошая песня. – Аринка сдвинула выгоревшие брови, деловито откашлялась, вся напружинилась и во всю мощь своих лёгких грянула:

 
Что ты ржёшь, мой конь ретивый,
Что ты шею опустил?
Не потряхиваешь гривой,
Не грызёшь своих удил.
 

Нонна болезненно сморщилась, словно ей занозу вынимали, отчаянно замахала руками.

– Ой, замолчи, пожалуйста, оглушила совсем. Ты же не поёшь, ты орёшь! Так нельзя. Ты сорвёшь себе голосовые связки.

Аринка умолкла, оскорблённо насупилась: какие ещё там голосовые связки?

– Как умею, так и пою. А коли плохо, так научи, как хорошо петь.

– Надо петь голосом, а не горлом. А то получается, что ты орёшь. Ну давай, только тихо, повторяй за мной.

Нонна тихонько запела, Аринка басом вторила ей. Но на свой лад.

– Послушай, Аринка, мне кажется, что у тебя нет слуха. Ну-ка ещё попробуем. Только не ври, пой, как я. Понимаешь?

Аринка сосредоточенно смотрела на свой нос, старательно выводя мелодию, но всё равно отчаянно фальшивила.

– Стой, стой, не так. А вот так. Слушай, я ещё раз пропою.

Нонна терпеливо и настойчиво, как заправская учительница пения, билась с Аринкой, но та никак не могла правильно повторить мотив.

– Нет, Аринка, ты не можешь петь. У тебя нет ни голоса, ни слуха, – вынесла безжалостный приговор Нонна.

Радость, загоревшаяся было в Аринке, сразу потухла. И Аринка потускнела, уныло опустила голову.

– Ты понимаешь, Аринушка, – ласково заговорила Нонна, желая смягчить свой приговор, – тебе на ухо медведь наступил.

– Какой ещё медведь? У нас и медведей-то нет.

– Это так говорят, когда нет слуха. Ты не обижайся и не отчаивайся. Моя мама учительница пения, она говорит, что слух можно развить. У неё была одна ученица, у которой целый год не было ни голоса, ни слуха. Мама так с нею мучилась, а потом эта девочка запела, да ещё как! Лучше всех в классе стала петь.

Соврала Нонна или правду сказала, только это ободрило Аринку и вселило в неё надежду. А вдруг и с нею произойдёт такое. И тут же, забыв невзгоды со своим пением, упросила Нонну ещё раз спеть. Та с нескрываемым удовольствием запела, и ещё лучше, чем прежде. Пела она и другие песни, но самая лучшая для Аринки была про колокольчики.

– Я умею танцевать. Хочешь покажу? Только надо, чтоб было ровно. А здесь трава и ямки.

– Айда на гумно. Там ровно и гладко на току.

На чисто подметённом току было гладко, как на столе. Нонне понравилось. Она приготовилась танцевать. Аринка прислонилась к стене и с интересом стала наблюдать за нею.

Став на пальчики и широко раскинув руки, Нонна часто-часто засеменила ножками, точно поплыла. Потом сделала прыжок, другой, резко стала вздёргивать ноги кверху. Аринка в полном смятении, с опаской оглядывалась кругом: «Не дай бог, кто увидит, сраму не оберёшься. Ну разве можно так задирать ноги?»

Потом Нонна как сумасшедшая заметалась по току, резко остановилась, дрогнула, словно её ножом пырнули, закружилась, как муха, на месте, отчаянно замахала руками и вдруг стала падать.

«Господи, что это с нею?» – в страхе подумала Аринка. А Нонна, распластавшись, лежала как мёртвая. Аринка, обалдело вытаращив глаза, подскочила к ней.

– Ты чего это завалилась?! Али так надо? Али голова закружилась? – с тёплым участием спросила Аринка.

Нонна неторопливо встала, отряхнулась, насмешливо посмотрела на Аринку.

– Какая ты глупая. Ты ничего не поняла, – с достоинством сказала она.

– А чего понимать-то? У нас так не пляшут, – растерянно пролепетала Аринка. И совсем она не хотела её обидеть.

– Я не плясала, а танцевала. Умирающего лебедя. Понимаешь? Охотник подстрелил лебедя. И вот он умирал. Это балет называется. Понимаешь?

Чего ж тут не понять? Понять можно. Но уразуметь совершенно непостижимо, как можно танцевать смерть? Уж коль умираешь, тут не до танца. А раз танцуешь, значит, живёшь! И танец – это жизнь! Здоровье! Веселье! И танцевать надо легко, задорно, а не грустно, чего-то напевая себе под нос, такое скучное и унылое, что и вправду умереть захочешь.

Нет, тут Аринка не могла согласиться с Нонной. И чтобы доказать свою правоту, она решила ей показать, как надо плясать.

– Посмотрим, посмотрим, как у вас танцуют, – охотно согласилась Нонна. Она села на лестницу, приставленную к овину.

Аринка какую-то минуту топталась на месте, беря разгон. Потом как лист, подхваченный ветром, сорвалась с места и пошла выбрасывать коленца. Согнув руки кренделем, она легко и задорно притопывала, ловко и чётко отбивая чечётку, то кидалась вприсядку. Её голые пятки сверкали и гулко оттопывали. Но вдруг остановилась и, качаясь из стороны в сторону, запела:

 
Катушки, катушки, катушечки-и-и,
у меня на носу веснушечки-и-и,
цветочки, цветочки, цветочечки-и-и,
а у Нонны моей только точечки-и-и.
 

Сочинить частушку во время пляски, складную и остроумную, считалось непревзойдённым мастерством. И Аринка, понимая это, чувствовала своё превосходство над Нонной, метнула на неё торжествующий взгляд.

Но что это? Аринка вдруг увидела, как Нонна, схватившись за живот, тряслась от безудержного смеха. Она так хохотала, что чуть не свалилась с лестницы. Аринка перестала плясать, тяжело дыша, ещё не понимая, в чём дело, подошла к Нонне.

– Ты чевой-то? – простодушно спросила Аринка, тоже улыбаясь.

– Ой, не могу, – стонала Нонна, прерывисто всхлипывая, точно от плача, – уморила ты меня. Я чуть не разорвалась от смеха.

– А что, плохо, что ли? – допытывалась Аринка, считая Ноннин смех высшей похвалой. Так и должно быть, настоящая пляска всегда веселит, зажигает людей, гасит в них печаль. – Если хочешь знать, я лучше всех девчонок пляшу, – не преминула прихвастнуть Аринка, – меня даже взрослые просят сплясать. Вотысё.

Наконец Нонна перестала смеяться, язвительно улыбнулась и с кислой гримасой проговорила:

– Арина, голубушка, это же деревенская пляска. Очень грубая к тому же.

Озарённое лицо Аринки тут же погасло, выразило усталость и разочарование. С Нонной трудно спорить. Может быть, она и права.

Взяв грабли, Аринка пошла шевелить сено, а Нонна села в тень и стала ждать её. По ярко-голубому небу плыли причудливые облака. И, если вглядываться в них, можно бог знает что увидеть. Аринка любила «играть» в облака и предложила Нонне это интересное занятие.

– А что я должна там видеть? – настороженно спросила Нонна.

– Как что? Что видится, то и видь. Только говори, и я буду говорить. Вот гляди, гляди на это облако. Видишь, лошадь скачет. О, грива отвалилась, поплыла. И задние ноги отъехали. Всё! Растаял конь. А вот гляди-кось! Голова деда. Борода какая пушистая, и усы в разные стороны торчат. А это маленький ягнёночек. Видишь?

О эти облака! Ранней весной любила Аринка убегать за огород в поле. Там одиноко лежит громадный плоский камень. По нему пугливо снуют ящерицы. Аринка ложится на него как на громадную спину великана и, заложив руки за голову, устремляет в бездонную глубину неба свой восторженный взгляд. Вот влезает она на белую тёплую глыбу, уютно усаживается и плывёт над землёю. И оттуда с высоты смотрит на землю. И где только она не побывает! Ватный корабль плывёт медленно и величаво, и с его высоты она смотрит на землю. И чего только она не увидит оттуда! Она часами могла смотреть на небо и на то, как облака, соединяясь и расходясь, лепят самые неожиданные формы. И в этих формах можно увидеть всё, что только ты захочешь.

– Смотри, Нонна, маленький ребёнок стоит на коленях. И ручками держит голову какого-то зверя. И спинка и ручки – всё как у ребёнка. Смотри, смотри же, Нонна, – мечтательно и увлечённо говорила Аринка, втягивая подругу в эту игру.

– И никаких там ни лошадей, ни детей нет.

Аринка точно проснулась и какую-то минуту смотрела на Нонну с грустью и сожалением. Так смотрят на человека, который лишён глаз или слуха. Значит, Нонна не может играть в эту игру. Она ничего не видит. Как жаль! И, решив хоть чем-то удивить её, Аринка сказала:

– А я лучше всех езжу на лошадях. Меня даже взрослые не могут обогнать. А ещё я могу управлять тройкой. А ещё тятя меня хотел научить, как коня на ходу останавливать. Умею я и жать, и косить.

Нонна лежала на душистом сене и грызла травинку. Она не выражала ни удивления, ни восторга. Её лицо было спокойным и равнодушным.

– Ты деревенская девочка, тебе и нужно это всё уметь, – ответила Нонна. И, перевернувшись на спину, блаженно зевнула.

Аринка тихо опустила голову. Нонну невозможно ничем удивить. Она была недосягаема и холодна, как то облако в яркой синеве.

Аринка так была поглощена своей новой подругой, что уже больше ни о чём другом не могла и думать. И конечно, домашние дела от этого сильно страдали. Елизавета Петровна сердилась и, приходя с работы, иной раз с бранью набрасывалась на Аринку:

– Опять крошево для кур не нарублено? Огурцы второй день не политы? Капусту черви жрут! Я вижу, эта подружка в один ущерб только. Занимаешься ею, а дела стоят! В доме грязь, цветы сохнут! Что это?..

В сущности говоря, мать была права. Нонна много времени отнимала у Аринки, но отказаться от неё Аринка не могла. С нею было так весело, так интересно. Что бы она ни говорила, для Аринки было всегда открытием.

Тогда она решила вставать ещё раньше. И пока Нонна нежилась в своей мягкой постельке, Аринка старательно выполняла как можно больше дел. Её сноровистые руки, привыкшие к работе, ловко и быстро управлялись с уймой дел, которые никогда не кончались. Она рысью носилась то по огороду, то по двору, волчком вертелась по дому, и наконец к часу, когда должна была прийти Нонна, Аринка, раскрасневшаяся, усталая, встречала её счастливой улыбкой:

– Я уже все дела переделала. Только осталось кур накормить да поросёнку травы нарвать. Вот тебе топлёное молоко с малиной. Пей, вкусно.

– Аринушка, ты прелесть! – восторгалась Нонна.

– Ты ешь, пей, а я побегу порося накормлю. Я щас, мигом.

Так было изо дня в день. Целую неделю. Но вот наступило воскресенье. Семья отдыхала, все были дома, и Аринка освобождалась от всех дел. Наконец-то она может беззаботно провести весь день с Нонной. Можно будет сходить в лес или в поле, показать свои любимые места. Нонне, наверное, уже надоел её двор и огород. Вот она и развлечёт её сегодня.

Аринка представила, как она поведёт Нонну к тому ручью, где склонившиеся ивы-озорницы всё время хлещут его своими ветвями. А он, не унимаясь, поёт свою неумолчную песню, заслушаешься. А тот дуб-богатырь? Говорят, ему триста лет!

А лес? Как сейчас таинственно и тихо в нём. Нонна, наверное, будет пугаться каждого шороха и трусливо прижиматься к Аринке. Только это ни к чему. Пугаться ей нечего. Аринка в лесу как у себя дома. Каждый кустик встречает её как друга, и деревья словно братья и сестры её, они росли вместе с нею. Тропинки, которые змейками вьются по лесу, выбиты голыми пятками Аринки.

Жаль только, что вчера Марии Александровне приспичило идти в лес и в попутчики она взяла себе тётю Лукерью, Аниськину мать. Аринка не могла их сопровождать, дом оставлять было не с кем. Ниса, конечно же, с ними увязалась. Нонна прибежала на минутку, чтобы сообщить об этом. Аринкино сердце разрывалось на части от досады и ревности.

И поэтому день у Аринки прошёл скучно, нудно и томительно долго. Но зато дела были все переделаны и мать осталась довольна.

Солнце стояло уже в зените, а Нонна почему-то всё не шла. Аринка в честь воскресенья принарядилась, вчера вымылась в бане, расчесала свои «патлы». Она то и дело выбегала за калитку и всматривалась в конец улицы, но подруги всё не было. Томясь ожиданием и скучая от безделья, Аринка уже хотела сама идти к Нонне, как вдруг услышала отдалённый визгливый смех. Так смеяться могла только Ниса.

«Чего это она раскудахталась?» – подумала Аринка и, гонимая любопытством, помчалась на свою «скворешню», чтобы посмотреть оттуда, что делается во дворе у Нисы. Та жила через дом от неё, и с высоты крыши было видно всё как на ладони.

И то, что увидела Аринка, привело её в такое изумление, что она, открыв рот и судорожно вобрав в себя воздух, никак не могла его выдохнуть.

Там во дворе, у Нисы, была Нонна. В своём белом платье в розовый горошек. В её движениях было что-то странное и непонятное, и потом, уже приглядевшись, Аринка поняла, что Нонна кривлялась и притоптывала ногами неспроста, она копировала пляску Аринки. А Ниса, сидя на крыльце, визжала от смеха. Аринке вдруг трудно стало дышать. Она легла на трухлявую крышу, упёрлась подбородком в сомкнутые ладони и впилась немигающим взглядом в эту картину. Потом, откуда ни возьмись, выкатился мяч, тот самый, красный с зелёным, который Аринке так и не удалось хотя бы подержать в руках. Ниса играла с ним. Неуклюже растопырив пальцы, она ловила его и никак не могла поймать и всё смеялась своим кудахтающим смехом. А Нонна сидела на крыльце и беспечно уплетала яблоки, наверное, червивые – зелёные опадыши. Эта жадина Ниска разве нарвёт из своего сада хороших. А ранний белый налив уже поспевал.

Всё это повергло Аринку в великое уныние. Она не могла понять: чем она не угодила Нонне? Разве она не отдавала ей всё своё время, даже в ущерб делу? Разве она не угощала её всем лучшим, что у неё есть? Да она готова была за неё в огонь и в воду! Она умереть за неё могла!

Обида, горькая и едкая как дым, сдавила ей горло, слёзы хлынули у Аринки из глаз, скатывались со щёк, падали на трухлявую крышу, пропадали в чёрной соломе.

Вдруг Аринка почувствовала, как кто-то коснулся её плеча. Послышалось прерывистое сопение. Она не обернулась, она знала, что это Данилка, верный спутник её игр и затей. И хоть он мал, ему всего семь лет, но Аринка с ним всегда чувствовала себя хорошо. Данилке можно было говорить всё, что на ум взбредёт. Он мог слушать Аринку часами, не перебивая и всему веря. Большеголовый, с выпуклыми глазами, на коротких ножках-ухватиках, он неотступно ходил за Аринкой. Но когда появилась Нонна, Данилка исчез. И только его жёлтый блестящий глаз настороженно и сердито поблёскивал в дырке частокола.

Сейчас, увидев Аринку одну, он по крыше приполз к ней. Устроившись наконец поудобнее, тоже стал смотреть на Нискин двор.

– Опять жрёт! И всё жрёт и жрёт! – тихо сказал он. – Жрёт эта... кукла...

– Не твоё дело! И не жрёт, а ест! – цыкнула на него Аринка. – И зачем ты пришёл сюда? Я тебя звала, да? Уходи! Она не кукла, а человек!..

Но Данилка пропустил мимо ушей Аринкину грубость. Ведь она плакала, а когда человек плачет, ему надо прощать всё, даже обидные слова. Данилка утих и стал ждать. Нет, он не уйдёт, он не оставит Аринку.

А там во дворе с беспечной весёлостью прыгала Ниса, вертясь волчонком возле мячика. А на крыльце сидела Нонна, красивая и нарядная, спокойная и независимая, как царица, и грызла яблоки. И ни до кого ей не было дела.

Тяжело вздохнув, Аринка встала, вытерла подолом платья заплаканное лицо и тихо слезла с крыши. Данилка последовал за нею.

Минуя огород, она вышла в поле. А там по узкой тропинке, утопающей в высокой траве, направилась в лес.

У них в деревне пели песню, сочинённую Васей Рыжиком. Он сам сочинял песни, писал стихи и сам пел их. И эта песня вдруг овладела Аринкой, она звучала у неё в ушах и как-то отвлекала и успокаивала её:

 
Шумит, шумит зелёный лес,
Зовёт и манит к себе в даль,
В нём много тайны и чудес,
Забудешь там и горе и печаль...
 

Аринка шла в лес, чтоб там забыть свою печаль, а за нею преданно семенил Данилка.

За обедом Аринка сидела нахохлившись, как старый больной воробей. Ела плохо, кусок не лез в горло. Симон, видя, что дочка не в духе, заговорил с нею.

– Что ты, молодец, не весел? Что ты голову повесил? Аль кручина завелась? – весело продекламировал он, и его широкая и твёрдая ладонь ласково легла на поникшую голову Аринки. – Не кручинься, не тужи, выше голову держи! – не унимался он.

Аринка сердито боднула его. Не до шуток, когда на душе кошки скребутся. А отец словно сыпал соль на свежую рану.

– Это что ж твои дружки-приятели назад попятили? Давеча твою питерскую фифу повстречал. В обнимку с Аниськой по деревне ходит. А тебе, выходит, отставка? Чем же ты ей не угодила?

Ох, лучше бы не говорил он этих слов. У Аринки опять ком подступил к горлу, того и гляди слёзы брызнут. Ещё ниже наклонив голову, она изо всех сил крепилась.

Елизавета Петровна, разливая молоко по чашкам, сурово добавила:

– К нашему берегу не приплывёт хорошее дерево. Какая это подруга, только от дела отвлекает, вместо того чтоб помочь. Ей что, она гулевая, ей хоть пень колотить, да день проводить. А у тебя, дочка, делов полон рот! Разве есть тут время с ней валандаться? Гусь свинье не товарищ!

– Ха, а я знаю, чего она от Аринки поворот дала, а к Аниське притулилась, – встрял в разговор Ивашка. – У нас все ягоды обожрала, а теперь перекинулась на яблоки. Как гусеница – не отвалится, пока всё не съест. А потом к Машке Мышке на вишню полезет. Я знаю!

Аринка шумно дышала, враждебно посмотрела на Ивашку, но ничего не сказала, только ещё ниже опустила голову. И что они набросились на неё? Вот люди!

– Я и говорю, что друзей надобно подбирать полезных, чтоб и тебе какая-то была выгода от них. Коль даёшь, то надо и брать!

У матери был один корыстный закон жизни: «Не давай, если тебе не дадут». И об этом она всё время говорила детям: «Прежде чем вступить в дружбу, прикинь: а нужен ли тебе этот человек? Что он может тебе сделать хорошего? Если ничего, то нечего с ним цацкаться. А больше всего надо бояться плохих людей: с жучком поводишься – в навозе поковыряешься, а с пчёлкой подружишься – медку поешь...

Симон не стерпел и вставил своё слово:

– У тебя, мать, только одно на уме: польза, польза, а где же сердце? А если человек к человеку сердцем тянется? Если ему, этому человеку, хорошо с ним и ничего-то ему от него не надо? Ничего не надо! – с необыкновенной горячностью воскликнул Симон.

– Врёшь! Так не бывает! – сверкнув глазами, парировала Елизавета Петровна. – Человек и тянется к другому, что ему что-то от него надо! Не верю я, чтобы один человек в другом не видел выгоды!

– Ты, я вижу, их так настропалишь, – отец обвёл глазами сидящих вокруг стола детей, – что они не будут в своей жизни иметь друзей сердечных. А только и будут прикидывать в уме: выгодно мне с ним или не выгодно?.. А если у меня душа не лежит к этому «выгодному» человеку? А? Или другое: этот человек вдруг попал в беду? И мне он больше не нужен? И я что? Должен от него отвернуться! Тогда я не друг, а свинья, самая последняя скотина! Человек всегда должен оставаться человеком! – И Симон, с совершенно несвойственной для его натуры суровостью, закончил: – Не слушайте её. Выбирайте себе друга по сердцу, и будь сам всегда хорошим другом. Знайте: на добро человек всегда отвечает добром. Кинь кусок вперёд: пойдёшь и найдёшь!

Лида, самая старшая, немногословная и серьёзная, в этом споре поддержала отца:

– Тятя прав. Нельзя жить без сердца. На добро всегда ответят добром. А как же иначе?

– Как иначе?! – ехидно подхватила Елизавета Петровна. – А вот как, моя доченька. Говорят: не поя не кормя – врага не наживёшь! Сделай человеку добро, и не раз, а девять раз, а на десятый ты не смогла ему помочь. Просто не смогла! Так он, этот человек, забудет, что девять раз сделала ему хорошо, но зато на всю жизнь запомнит, что ты ему отказала. Коль даёшь, так и давай, а перестанешь давать – будешь нехорош! И дружба врозь.

Закуривая, Симон миролюбиво ухмыльнулся:

– Бывает и такое. В семье не без урода. Но я считаю: дай бог всегда дать и не дай бог просить. Сделав добро, не икайся, сделав худо – не хвалься. Выбирайте друзей по сердцу, но с умом и корысти не держите. Настоящий друг всегда помогает.

Слушая такие споры, Аринка была как между двух огней. И не знала: кому верить, чью сторону поддерживать? Как будто мать была права, то, что она говорила, действительно бывает. Но и отец прав. Обед кончился, спор тоже кончился. А Аринка, как потерянная, сидела всё ещё за столом и не знала, что делать, как вернуть Нонну.

«Настоящий друг всегда даёт», – мелькнули у неё слова отца. И она завтра встретит Нонну и такое ей даст, что та ахнет! Но звать она к себе её не станет, это её дело выбирать себе подругу. Навязываться ей Аринка не намерена. С великим чувством облегчения она вышла во двор. Завтра всё будет как прежде. «Как прежде» – пело у неё в груди.

Симон сидел на крыльце и докуривал свою самокрутку. Увидев Аринку, поманил пальцем:

– А ты, Аринка, не горюй, вернётся к тебе твоя подружка. Лето ещё долгое, куда ей деваться? А мать не слушай, но и не серчай на неё. Ты не думай, что она такая злая. Это злые люди её сделали такой. Жизнь у неё нелёгкая. Тринадцати лет уехала в Питер, поступила в услужение к господам. Всем угождала, каждому в глаза заглядывала. А кроме брани и упрёков, а иногда и тумаков, ничего не получала. Был такой случай: она уже большенькая была, невестилась, лет шестнадцать ей было, и вот вечером, во время ужина, пролила она нечаянно соус на платье барышни. А та как закричит, да и дала ей оплеуху.

Аринка даже вскрикнула:

– Как, нашей маме оплеуху?!

– Да, да, и представь, никто из сидящих господ не вступился, не пожалел, только посмеялись. Вот откуда у неё раболепное отношение к богатым и сильным, почтение и даже страх какой-то. Господ давно нет, а блохи их по сиё время по ней прыгают. И никак ей от них не отделаться. Не может она взять в толк, что в другое время живём, что и к людям надо по-другому относиться. Десять лет на нашей земле Советская власть. Тебе, Арина, господам не служить, оплеух от них не получать, а потому и злобиться нечего. Живи по сердцу и уму. Твори добро, и тебе ответят добром. Конечно, не без того – есть и нахребетники. Дай палец – оторвут руку. Но людей больше хороших. Это всегда помни. И они, как пчёлы тянутся к цветку, льнут к хорошему человеку. И друга себе, Арина, выбирай по сердцу, а не по выгоде.

После разговора с отцом у Аринки совсем отлегло от сердца. Она ожила, повеселела. Авось вернётся Нонна. Только надо придумать, что для неё сделать такое, чтоб она поняла, как Аринка предана ей, как она любит её. А не вернётся – значит, не поняла Аринкино сердце, значит, из плохих она людей...

Когда вопрос касался «обдумывания» чего-то, лучшего места, чем камень, не было. Распластавшись на его широкой спине, устремив в бездонную синеву неба свой пристальный взгляд, Аринка обдумывала весь спор за обедом. Конечно, прав отец, что ни говори, жить только ради корысти нехорошо да и неинтересно. Может, Нонна так хочет жить?.. Тогда и красота её – не красота...

Потом стала опять думать, что надо сделать для Нонны. Чем её вернуть? Что ей дать? Ведь тятя сказал, что настоящий друг всегда даёт. Уже который раз вспоминала Аринка эту фразу. Она отчаянно думала, чем удивить Нонну, что сделать для неё такое, чтоб она ахнула.

Ей казалось, что от этих мыслей даже голова стала горячей и большой, но придумать что-то такое, от чего бы могла ахнуть Нонна, Аринке никак не удавалось.

Наконец она придумала. Если Нонна и не ахнет, то уж довольна будет. А Аринка постарается. Чего бы это ни стоило!