Текст книги "Аринкино утро"

Автор книги: Анна Бодрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

60-летию

Всесоюзной пионерской организации

имени В. И. Ленина

посвящается

Часть первая

АРИНКИНО УТРО. ОПЯТЬ ПРИКЛЮЧЕНИЕ. КОНЬ БЛАГОРОДНЫХ КРОВЕЙ

Короткая летняя ночь. Не успеет погаснуть закат, глядь, уже розовеет восток. Белёсая дымка тумана лениво и нехотя поднимается с земли и плывёт ковром-самолётом над пахучими лугами, над пёстрыми, как лоскутное одеяло, полями, над лесом, застывшим в чуткой дрёме.

Притихшая деревня объята сном, крепким, беспробудным. Нигде не скрипнет калитка, не гавкнет собака. Всё тихо, тихо кругом.

И вот в это время самого сладкого сна в миротворную тишину раннего утра вдруг робко вливаются нежные звуки пастушечьего рожка. Сначала чуть слышно, несмело, потом всё громче, настойчивей.

– Тьфу, вражина, ни свет ни заря его чёрт поднимает, не даст поспать, – кто-то в сердцах, спросонок ругнёт пастуха Никиту.

Но тот своё дело знает, в такую пору только и покормить скотину, пока надоедливые мухи и слепни отсиживаются до жары под листками. А наступит жара, спасенья от них не найдёшь: либо в воду лезь по самые уши, либо в тёмном дворе отлёживайся.

Коровы, услышав знакомые звуки рожка, грузно поднимаются, начинают басовито мычать, за ними жалобным, разнесчастным голоском блеют овцы. Петухи поднимают перекличку, кто громче, кто звончее, каждый на свой лад. И пойдёт по деревне утренний сполох. Забренчали пустые вёдра, всхлипнула калитка, запахло парным молоком.

Но вот коровы напоены, подоены, их провожают со двора. С церемонной важностью, не спеша, они вышагивают по улице.

Наконец утренняя суматоха проходит, бабы идут по воду, месят тесто, затапливают печи, готовят незатейливый завтрак.

Елизавета Петровна – маленькая сухонькая женщина, не по годам состарившаяся, с озабоченным видом стоит посреди кухни, не зная, что делать. Надо будить Аринку и посылать за лошадью, а будить жалко: велик ли человек-то – всего десять лет. В этакий ранний час, когда одолевает самый сладкий сон, и взрослому трудно подняться, а девчонке тем паче.

«Пойду-ка я разбужу этого сорванца Ивашку, хватит ему баклуши бить». И Елизавета Петровна рысцой семенит в сарай, но Ивашки и след простыл. «Ах, мерзавец, опять на рыбалку умыкался. Ну подожди ты у меня, доберусь я до тебя, чтоб тебя разорвало!» Ругая и кляня неслуха Ивашку, Елизавета Петровна в плохом настроении возвращается на кухню. В растопленной печи весело потрескивают дрова, деловито шумит самовар, а тесто, пыхтя, само вылезает из квашни, всем своим видом показывая, что ему душно, тесно в этой посудине.

– У чтоб тя разорвало, – с раздражением говорит Елизавета Петровна, ткнув его деревянной лопатой. Тесто, сипя, медленно опадает.

Покрутившись несколько минут на кухне возле чугунков и горшков, она идёт будить Аринку. В просторной комнате, на полу, на холщовом постельнике, набитом соломой, привольно раскинувшись, беззаботно и сладко спит Аринка. Из-под вздёрнутой верхней губы поблёскивают два широких зуба молочной белизны. Маленькое, худенькое тело её кажется матери таким слабым и беззащитным, что она, нерешительно потоптавшись на месте, возвращается на кухню. «Подожду ещё немного». А когда солнце багряным светом залило окно, Елизавета Петровна спохватилась и, настроив себя на решительные действия, влетела в комнату:

– Аринка, Арина, вставай, дочка! За лошадью надо идти. Вставай!

Но дочка и ухом не повела. Тогда мать подёргала её за ногу, потрясла за руку, наконец, стянула с неё одеяло, но Аринка лишь зябко поёжилась, повернулась на бочок, свернулась калачиком и заснула крепче прежнего.

– Да что ж это за наказание такое! Скорее мёртвого поставишь на ноги, чем её разбудишь! Вставай сейчас же, негодница, люди уже на пашню поехали, а у нас и лошадь где-то гуляет... Вставай!

После встряски Аринка наконец просыпается, садится на постели, глаза её закрыты, голова беспомощно висит на груди. Сон одолевает её, проходит минута, и она кулём валится на бок, уткнувшись в подушку, бормочет что-то невнятное и опять засыпает.

– Ладно, сейчас я тебя подниму, ты у меня вмиг проснёшься! – вконец выйдя из себя, говорит Елизавета Петровна, направляясь на кухню за водой. – Вот я тебя сейчас подниму, чтоб тя разорвало, – сердитым голосом говорит Елизавета Петровна, брызгая на Аринку холодной водой. Вздрогнув всем телом, Аринка тут же просыпается. Испуганно, ничего не понимая, таращит голубые глаза, чистые и влажные, как незабудки в утренней росе. Увидев перед собой разгневанную мать, мигом вскакивает. С силой натянув на себя старое ситцевое платьишко, из которого она давно выросла, на ходу схватив краюху хлеба и уздечку, опрометью бросается из дому.

– Я щас, я мигом, – кричит она матери и пулей вылетает за ворота.

Живительная прохлада раннего утра душем обдаёт Аринку со всех сторон, сна как не бывало. Солнце яркое, красное, как переспелый помидор, висит над лесом. От его лучей окна полыхают пожаром, словно внутри избы бушует пламя и рвётся наружу. Аринка торопится к лесу, её босые ноги обжигает студёная роса. Загон, где пасутся лошади, разом не обежишь, пять вёрст вдоль дороги и три версты в глубь леса. Обычно к утру лошади выходят к воротам сами и терпеливо ждут своих хозяев. Но это путёвые лошади, а такая лиходейка, как Забава, ни за что не выйдет. Притаится где-нибудь в кустах, десять раз мимо неё проскочишь, она и голоса не подаст.

Аринка уже изнемогла от усталости. Она обежала весь загон вдоль и поперёк: и у ручья была, и у зелёного камня – нигде нет, пропала кобыла, словно в воду канула. От студёной росы ноги сводило судорогой, они покраснели как гусиные лапы на морозе. А солнце прёт всё в высоту. «Тятя, наверное, беспокоится, ждёт с лошадью, а её всё нет». Совершенно обессиленная, она присела на пенёк, поджала под себя ноги, чтоб согреть немного. «Где же она может быть, распроклятая кобыла, что же делать? – озабоченно думает Аринка. – Пойти разве к Развилке, там у пруда трава сочная, может быть, она там? Но это далеко, что делать?» Где-то рядом хрустнул сук, Аринка с надеждой стала вглядываться: не Забава ли? Нет, из кустов высунулась громадная голова Ушастого, конь неторопливо шёл к ней навстречу. Свою кличку он получил за болтающиеся уши. Они не торчали у него топориком, как у всех лошадей, а безжизненными тряпками висели в разные стороны. Это был сильный большой конь, дед Архип купил его по дешёвке в семнадцатом году у солдат. Говорят, он на войне был и уши ему прострелили. Конь был хотя и старый, но выносливый, работящий. Правда, находили на него иногда минуты упрямства – не терпел он грубого обращения. Встанет как вкопанный, хоть убей его, ни за что не сдвинется с места. С характером конь.

В данную минуту Ушастый направлялся, наверное, к воротам. Жалея ноги своего старого хозяина, он решил сам прийти к нему. Аринка протянула корку хлеба, Ушастый доверчиво подошёл к ней. Какую-то минуту Аринка раздумывала, и вдруг озорная мысль влетела в её голову. «А что, если сесть на Ушастого и поехать на нём к Развилке, сама отдохну и ноги согрею, да и быстрее так будет», – рассудила она и, накинув уздечку на коня, подвела к пеньку, вскочила на его спину.

– Но, но, поехали, – подгоняла Аринка коня, давая ему нужное направление. Ушастый, почуя ношу, затрусил рысцой, отчеканивая след громадными копытами. Всё складывалось как нельзя лучше. Вот и Развилка уже близко. Вокруг поют птицы, пахнет можжевельником, всё хорошо.

И вдруг Ушастый заволновался. Не слушая Аринкиного поводка, пошёл куда-то в сторону, упрямо скособочив голову. Ещё не осознавая опасности, Аринка почувствовала, как льдинка поползла у неё между лопатками. Навстречу шёл дед Архип. Вернее, Ушастый, увидев своего хозяина, ударился к нему. Аринка предстала перед дедом как видение. От удивления дед раскрыл свой беззубый рот, его подслеповатые глаза с воспалёнными веками без ресниц, не мигая, уставились на неё. В них было недоумение и злорадство.

– Тэк-с, тэк-с, – озадаченно зацокал он, вытянув худую жилистую шею, как у ощипанного цыплёнка. – Это, стало быть, что ж такое? Прогуливаетесь на чужой скотине по лесу? А я, стало быть, на больных ногах шастаю битый час, ищу свою животину и не могу, стало быть, её найти. А она, мерзавка этакая, стало быть, её объезжает. Кто тебе дал право на чужую лошадь садиться? Стало быть, опять за старое взялась!

У Аринки упало сердце, от ужаса она потеряла дар речи, в какую-то минуту она видела своё спасение в бегстве, немедленном, сиюминутном. Но не тут-то было. Костлявая рука деда крепко впилась в Аринкину ногу.

– Нет уж, стало быть, коль села, так и поезжай. Доставлю тебя к самому дому, стало быть, пусть полюбуются люди добрые и родичи твои. И не трепыхайся у меня, всё равно не отпущу. – Повернув Ушастого к воротам и продолжая держать Аринку за ногу, он колюче добавил: – Повезу тебя, стало быть, как Исуса Христа, с почётом.

Аринка ни жива ни мертва сжалась в комочек, она дрожала, как лист на ветру, во рту пересохло; наконец собравшись с духом, взмолилась:

– Дедушка Архип, пожалуйста, отпустите меня. Я ведь хотела Ушастого вам привести, то есть к воротам вывести, потому и села. Пожалуйста...

– Не брешь, брехло! Коль хотела к воротам, так, стало быть, зачем ехала от ворот? Меня не проведёшь, я насквозь тя вижу.

Этот вполне справедливый довод совсем пришиб Аринку.

Она сидела сгорбившись, растерянная и несчастная. Слёзы крупными каплями катились у неё по щекам, но деда Архипа они не трогали. Его вообще ничего не трогало: ни людское горе, ни человеческая радость. Он был зол на весь мир, и эту злость свою при всяком удобном случае выливал на людей.

Когда-то, до Советской власти, дед Архип был богатым человеком. Все кланялись ему низко в пояс, заискивающе глядели в глаза. «Архип Спиридоныч, одолжи мучицы до нового урожая, одолжи того, сего». Он охотно одалживал, но требовал, чтоб ему и долг отдавали, да ещё день отработали на его поле. Имел свои собственные земли и леса, целая ватага батраков и батрачек работала на него. Важный, при золотых часах с громадной цепочкой во весь живот, ходил неторопливо, с высоко поднятой головой, смотрел на всех с презрением и насмешкой.

А как пришла Советская власть, землю разделили поровну на всех крестьян и Архипу Спиридонычу досталась своя часть. Сыновья, почуяв неладное, попрятались по городам, батраки ушли к своему хозяйству, и стал дед Архип наравне со всеми землю обрабатывать. Снял с себя хромовые сапоги, золотые часы подальше припрятал и вырядился в такую рвань, что смотреть на него противно было. Овчинный полушубок, весь драный, словно его собаки зубами рвали, он носил круглый год – зимой и летом.

«Как леший, только ребят малых им пугать», – зло подумала Аринка, кинув на него исподлобья взгляд. Но деду Архипу никто не сочувствовал, все знали, что богатство своё он припрятал, а вырядился нищим для отвода глаз. Вот, мол, смотрите, какой я бедный, что сделали со мной большевики. И его маленькие колючие глазки полыхали злобой и ненавистью. Он затаился и всё чего-то ждал. Люди не боялись его, но относились с недоверием и приглядывались к нему.

Подъехав к воротам, Аринка увидела свою Забаву. Вот, зануда, вышла когда.

– Дедушка Архип, вон моя Забава, пусти меня, мне надо скорей вести её, а то тятя заругается, на пашню надо ехать, ну, пожалуйста. – И Аринка осторожненько потянула ногу, пытаясь высвободить её, но дед собачьей хваткой вцепился в неё и намертво пригвоздил к боку Ушастого.

– Не трепыхайся, всё равно не отпущу. А кобылу свою кличь, заберём с собою. На пашню, стало быть, всем надо ехать, и я про то говорю.

Забава, услышав Аринкин голос и скрип открывающихся ворот, тут же метнулась от гурта лошадей и, на удивление Аринки, покорно пошла за Ушастым. Умная скотина, наверное, поняла, в какую беду попала её маленькая хозяйка, и решила разделить её участь, но всю дорогу прижимала уши, скалила зубы, пытаясь ухватить Ушастого за заднюю ногу.

Дед Архип, шагая рядом с конём и держа Аринку за ногу, дышал злорадным торжеством. Он прикидывал в уме, какую речь будет держать перед народом, глубокомысленно хмурился, дабы выглядеть солиднее и умнее. Желание хоть чем-нибудь насолить своим односельчанам захватило его. Зато Аринка совсем сникла, её сердце трепетало от страха и стыда. И чувствовала она себя самым разнесчастным человеком.

С недоумением и любопытством встречали люди эту процессию.

– Что, опять Аринка? А что она натворила? Зачем дед Архип держит её за ногу? Может, она ногу сломала?

– Как бы не так! Вёз бы её дед на своём коне. Хоть умри у него на глазах, он перешагнёт и не охнет...

Бабы с вёдрами останавливались и, озадаченные, смотрели вслед.

Досужая ребятня моментально смекнула, что здесь что-то не так, и, гонимая любопытством, трусила позади деда, предвкушая занятное зрелище.

Подходя к дому Симона, дед приосанился. Он решил держать речь перед всем народом. Его жиденькая рыже-серая бородёнка кичливо задралась. К нему вернулись прежняя важность и недоступность. Вид у него был сосредоточенно серьёзный; он им покажет, он им скажет, как надо воспитывать детей. Симон запомнит это надолго.

Зато Аринка совсем сникла. Невесёлые думы были у неё в голове. Быть ей битой сегодня, а позор-то какой: на глазах у всех сгребёт её мать за волосы и стащит с Ушастого, поволокёт домой, а там – что в руках у неё – то и на Аринкиной голове. Елизавета Петровна в гневе своём была ужасна, и только Симон, если был рядом, мог защитить своих детей от её жестокого лупцевания. «Господи, сделай так, чтоб мамки не было дома, пусть тятя выйдет к деду», – подумала Аринка.

Вот и её дом. Посреди деревни, на самом высоком месте, большой и добротный, стоял Аринкин дом. Его пять окон сверкали зеркальной чистотой. Вязаные занавески с замысловатым узором привлекали внимание всех прохожих. Старшие сёстры Аринки, Лида и Варя, были рукодельницы, у матери ко всему приученные, не то что Аринка-ветрогонка. Елизавета Петровна часто говорила: «Из одной печи, да не равны калачи».

Но вот процессия наконец остановилась у дома Симона. Аринка обречённо наклонила голову, вся она сжалась, точно ей за шиворот лили холодную воду. Сердце стучало, как у птицы, зажатой в ладонях.

Забава властно опередила Ушастого и, подойдя к своей калитке, пытаясь её открыть, ткнулась мордой. Весь её вид, полный презрения к Ушастому и его хозяину, как бы говорил: «И до чего ж вы противны, глаза б мои не смотрели на вас».

Народу возле дома уже поднабралось. Со слов деда, которые он скупо бросал направо и налево, никто ничего не мог понять. И все гадали: что же случилось? Дед был в центре внимания, такое не часто бывало, и это льстило ему. Неторопливо он подошёл к калитке и что есть духу забарабанил в неё. Забава свирепо прижала уши, пытаясь его укусить.

– Но, но, чёртово отродье, я те дам по мордам, – дед было замахнулся рукой, но Забава угрожающе подставила ему зад. Рука деда повисла в воздухе, а сам он опасливо спрятался за Ушастого.

Аринка сидела ни жива ни мертва. Она ничего не думала, она ждала. За калиткой послышался бойкий голос отца:

– Иду, иду, кому так некогда?!

У Аринки сразу отлегло от сердца. «Слава богу, тятя».

Торопливо распахнулась калитка. Не дав выйти Симону, в неё с трудом протиснулась Забава. Пропустив её, вышел Симон. Увидев толпу людей, деда Архипа со своим лопоухим конём и Аринку, сидящую на нём, Симон смикитил, в чём дело, но не подал вида.

– Хе, хе, вот это да! В чём дело, люди? Будто в гости я вас не звал, это точно! – весело воскликнул он, обводя всех непонимающим взглядом. Симон был ещё не старый, красивый мужчина, высокий, худой, немного сутулый. Тёмно-русые волосы кольцами спадали на лоб, а рыжие пушистые усы всегда аккуратно закручены колечками. Нрав его весёлый и добрый располагал к себе людей. На его лице вечно играла добродушная, приветливая улыбка. Его никто никогда не видел злым или рассерженным. С ним невозможно было поссориться: он Всё превращал в шутку. Людским порокам всегда находил оправдание, а горе человека его трогало до глубины души, и он первым спешил на помощь. Симон любил говорить: «Хороший сосед как хлеба сусек», «Лучше сделай добро, чем зло».

Аринка души не чаяла в своём отце. Сколько раз он вырывал её из рук матери, когда та, расходившись, била её до полусмерти.

– Ну, ну, не плачь, – успокаивал тогда её Симон, – иди-ка, я тебе чего-то покажу. Пухленькое, мякенькое, а ну-ка угадай? Думаешь, птичка? А вот и нет. Гляди-ко. – И он показывал ей маленького зайчонка, которого принёс из леса – спас от когтей коршуна. И там, на задворках за сараем, присев на ящик, говорил:

– Ты, Арина, того, не серчай на мать-то. Жизнь-то у неё не лёгкая была, и её били, и меня лупцевали так, что неделю ел стоя, а спал на животе.

Аринка успокаивалась и не помнила зла.

И вот сейчас, увидев отца, Аринка смотрела на него с испугом и мольбой. Её маленькая, худенькая фигурка, сжавшаяся в комок, выглядела такой жалкой и несчастной, что сердце Симона дрогнуло и он порывисто рванулся к ней, протянув руки, словно она падала откуда-то с высоты, а он спешил подхватить её. Как бы невзначай, крепким плечом отодвинул деда, и в одно мгновение Аринка, точно на крыльях, перемахнула через голову деда Архипа и очутилась по ту сторону калитки.

– Э, э, ты чего это своевольничаешь? – спесиво закричал дед. – Ты зачем девку изъял, стало быть, не спрося?

– А на что она тебе? – непринуждённо спросил Симон. – Прокатил её с почётом на своём лопоухом, и будет. Показал людям добрым, и то дело.

– Я проучить её хотел, а потому, стало быть, при ней хотел речь держать.

– Мы и без неё твою речь послушаем, это точно. Говори, поучай.

– Он любит поучать, хлебом его не корми, – крикнул кто-то из толпы.

– Что правда, то правда, – подтвердил сосед Симона.

Дед Архип обстоятельно и подробно стал рассказывать «людям добрым», как он «изловил Аринку» и «застал на месте преступления». При этом он отчаянно жестикулировал руками, его бородёнка, серо-буро-жёлтая, приплясывала на тощей груди.

Кто-то хотел заступиться за Аринку, но тут же умолк. Кто-то зло бросил:

– За такое дело шкуру надо снять...

– Вот и я, стало быть, про то говорю, – уцепился дед, – распустил ты свою девку, Симон Епифанович! Басурманка она у тебя! Стало быть, шалая растёт. Всыпь ей погуще, стало быть, чтоб впредь неповадно было! – распалялся дед, сверкая колючими подслеповатыми глазами.

– Непременно всыплю. Выполню твой наказ, Архип Спиридонович. Но и ты всыпь своему вислоухому, чтоб без дела по лесу не шатался и в чужие руки не давался, – добродушно проговорил Симон, у которого на все случаи была готова складная поговорка или прибаутка.

В толпе засмеялись. Деду явно не понравился ответ Симона.

– Ты, Симон, брось шутки шутковать! Тут дело, стало быть, сурьёзное. Упрежаю тебя: ишшо такое повторится, стало быть, сам ей ноги выдерну. Так и знай!

– Поди ты! – с напускным испугом воскликнул Симон. – Так-таки и выдернешь? А куда денешь? К себе приставишь? Молодые-то ноги закружат, старая голова не сдюжит, упадёшь, и дух твой вон, ни за что пропадёшь. Кто плакать по тебе будет? Ушастый? Это точно!

Вокруг засмеялись. Уж этот Симон всегда насмешит.

Дед не на шутку разозлился.

– Тьфу, чтоб тебе черти поганый твой язык откусили!

– Прежде чем они мне откусят, я их с потрохами проглочу, – не унывая ответил Симон. – Ну, а засим до свиданьица, люди добрые, спасибо, что навестили меня, и тебе, Архип Спиридоныч, что дочь в целости и сохранности доставил с почётом. Дело смеха дороже. Точно.

Под гоготню собравшихся Симон проворно юркнул за калитку. Дед свирепо посмотрел ему вслед и буркнул: «Какая свинья – такое и корыто». Неопределённо потоптался на месте. Что же это получается? Вместо того чтобы всерьёз принять во внимание его жалобу и с уважением отнестись к нему, его ж в смехах оставили. Симон над ним как над дурачком потешался. И люди тоже хороши, никто не поддержал. Он обвёл их зловещим взглядом. Им бы только зубы скалить, ух, была бы его власть, он показал бы им, почём фунт лиха.

– Тьфу, анафемы... – дед скверно выругался.

Народ стал расходиться, пожалев время, потраченное на пустяки.

– Ох уж эта Аринка! – судачили люди – одни со смехом, другие всерьёз. И каждый заторопился к своим делам.

Свой помрачневший взгляд дед Архип перевёл на Ушастого, увидев на нём Аринкину уздечку, с остервенением сдёрнул её с головы и, гадко ругаясь, швырнул узду через ворота во двор Симона. Нервно, трясущимися руками стал надевать на Ушастого свою узду. Рой слепней уже назойливо кружился. Конь мотал головой и всё время дёргался. Дед никак не мог его обратать[1]1
  Обратать – надеть уздечку.


[Закрыть].

– Да стой же ты, чёртово отродье! – разозлился дед и сгоряча, что есть духу, огрел коня по морде, между глаз.

Ушастый дрогнул от неожиданности и, ошалело вытаращив кровью налитые глаза, стал пятиться. С трудом надев уздечку, дед потянул его за поводья.

– Но, но, шлёпай, пошли. Да ну же!

Но не тут-то было. Конь хрипел, дико вращал глазами и всё время пятился. Он не терпел грубого обращения и умел постоять за себя.

– Но, но, ну пошли, – уже примирительно уговаривал его дед. Наконец перекинув поводья через плечо, согнувшись в три погибели, дед что есть силы потянул его вперёд. Но конь, упёршись круглыми копытами-тарелками, стоял на своём: «Нет, не сдвинусь с места» – говорил его вид.

Со стороны казалось, что человек и лошадь меряются силами, кто кого перетянет. Дед полыхал злобой. Все проклятия и ругательства, какие у него были в запасе, иссякли, и он, отчаявшись, не знал, что делать. Конь намертво приковал себя, не думая менять решения.

Васька Хорёк, рыжий, веснушчатый, боевой и находчивый парень, резво подскочил к деду, предлагая свои услуги:

– Дай-ка я его огрею как следует! Он у меня живо подскочит!

Дед испуганно замахал руками:

– Ни, ни, не смей! Я его знаю, сатану. Он, вишь ты, из благородных. Ещё хуже будет. Я его огрел, так он меня теперь, стало быть, греет, – дед устало вытер вспотевший лоб, – вежливость ему подавай!..

– Ты ведь знаешь своего коня, он у тебя офицерского происхождения, «благородных кровей», а ты его по морде! Не хорошо, дед Архип, – шутили парни.

Но деду было не до шуток. Опять себя на посмешище выставил.

– А, чтоб он сдох, этот барин проклятый!

– Стой, дед, мы его сейчас в чувство приведём! А ну, ребята, подваливай к бокам. Мы его сейчас благородненько скрянем с места.

Несколько ребят-подростков припали к бокам Ушастого.

– А ну, взяли! Раз и два взяли! Ещё раз взяли!

Ушастый наконец сдался. Он колыхнулся от напора ретивых плеч и с равнодушным видом двинулся. Его громадная нога поднялась и повисла в воздухе, словно раздумывая: ступить или ещё погодить. «Ладно, так и быть, пойду», – решила она, и её подкованное копыто цокнуло о камень.

– Пошёл, пошёл! – дружно закричали ребята. Они хохотали и наперебой давали наказы спесивому деду.

Дед ядовито поджимал губы. Его сгорбленная фигура совсем превратилась в вопросительный знак. Злоба к Ушастому и ненависть к людям кипели в груди. Он бы с удовольствием выместил её на коне, но побаивался. Хватит на сегодня, и так досыта всех посмешил, будет с него.

– Так тебе и надо, старый колдун, – потрясая кулачком, ругался маленький Данилка, сосед и лучший друг Аринки.