Текст книги "Падение. Иллюзия свободы (СИ)"

Автор книги: Анна Грэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Давай, топай назад.

Данэм даёт ей напрыгаться вдоволь, терзая ей соски и клитор, позволяет кончить раньше. Её тело ещё мелко содрогается, когда Данэм шлепком по ягодицам отправляет её на заднее сиденье.

Эйса бессильно разваливается по дивану, прислушиваясь, как ноют мышцы бёдер от нагрузки, к тому, как сладко и пусто внизу живота, как мокро и растянуто между ног. Она чувствует, что наконец-то может дышать, может ощущать, как поток прохладного воздуха поступает в лёгкие, как приятно холодит тело кожаная обивка. Она чувствует, что может ощущать что-то ещё, помимо горячего желания заняться сексом. Ривера пребывает в какой-то необъяснимой нирване, в кайфе, в ощущении невесомости или небытия, из которого не хочется возвращаться в эту чертовски сложную реальность.

– Я с тобой ещё не закончил.

Данэм бессовестно вытаскивает её из прострации. Он, без рубашки, со спущенными штанами, со стояком, одетым в презерватив, нависает над ней глыбой, сотней килограммов чистого секса, неудовлетворенного желания, облаченного в груду мыщц – сопротивляться ему невозможно, не хочется и незачем. Эйса лишь чуть прикрывает ресницы в жесте кроткого послушания, которое так вразрез идёт её сучьему нраву. Данэм не успел закончить или держался, чтобы потом сделать всё, как он любит – он ставит её на колени, грубо разводит ей ноги, вынуждает отклячить зад. Эйса чувствует, как вдоль позвоночника поднимается волна дрожи, как дёргаются мышцы живота, как дыхание снова застревает в глотке, потому что он трогает её языком, везде: и там, где был его член, и там, где сегодня был только его палец. Наверное, сегодня ей будет больно сидеть – Данэм намерен отыметь её по полной – но Эйсе блаженно плевать. Пока разум пребывает в спящем режиме, а тело находится в чужой власти, Ривера роняет голову на спинку сиденья, отдаваясь ощущениям – желание снова нарастает, потому что его пальцы в ней, язык в ней, скользкая ниточка смазки и слюны скользит по бедру и щекочет так, что хочется вскрикнуть или истерично захлебнуться смехом.

– Рано расслабилась, – насмешливо шепчет ей Данэм, вручая в руки пузырёк с любрикантом. Не распечатанный. Наверное, чтобы помогла вскрыть.

Пока Эйса дрожащими руками снимает слюду, Данэм снова входит в неё. Он толкается грубо, резко, быстро. Влажные шлепки и его сиплое дыхание разбивают тишину салона, пальцы до боли, до красных следов впиваются в бедра, в попытке натянуть её сильнее. Это скорее напоминает хорошую порку, а не секс, но Ривера готова согласиться, что в глазах Данэма это выглядит заслуженно. Она чертовски плохо себя вела. Сопротивляться или перехватывать инициативу ей не хочется совершенно, пусть наиграется вдоволь, в конце концов, это то, чего она так или иначе хотела.

Ривера в беспамятстве от подступающего оргазма срывает колпачок и заводит руку назад, передавая Данэму флакон. Прохладное, липкое прикосновение смазки, первый, аккуратный толчок внутрь, медленные движения всё дальше и дальше вызывают паническую дрожь и дискомфорт на грани тупой, тянущей боли – Эйса впивается пальцами в обивку дивана и инстинктивно пытается его вытолкнуть, не в силах понять сигналы своего организма, словно она занимается этим впервые.

– Тише. Дыши глубже, я всего лишь на середине. – Он кажется абсолютно выдержанным даже сейчас. В его голосе всё так же проскальзывают насмешливые нотки, будто он прекрасно понимает всё, что она сейчас чувствует, но щадить её не намерен.

Эйса расслабляется и только умоляюще стонет, не соображая, хочет она, чтобы он прекратил или чтобы продолжил. Когда его пальцы снова проникают глубоко между налитых кровью складочек вагины и находят внутри чувствительную точку, Ривера кончает так бурно, что не может сдержать громкого крика. Данэму приходится заткнуть ей рот ладонью. Он завершается после пары глубоких, болезненных толчков – голой спиной Эйса чувствует, как мелко дрожат мышцы его живота, как он хрипло выдыхает несвязные звуки, как сильно сжимает её бедра своими, словно в тисках.

– Ну, и чего ты ржёшь? – интересуется Данэм, откинувшись на сиденье и сматывая с члена презерватив.

– Я тебе сейчас всю машину уделаю, придурок, – Ривера уже откровенно хохочет; её усталое, но торжествующее лицо изредка корчится в попытках побороть ложные позывы опорожнить кишечник. Она натягивает платье и плюхается рядом, поджав под себя ноги – сидеть на заднице жутко неприятно.

– Я тебя тогда выкину отсюда, – беззлобно бросает он, выкидывает резинку прямо из окна и перемещается за руль. – В общем так. Я вызову тебе машину, поезжай домой и жди инструкций.

– Как скажешь, босс, – Ривера хихикает, словно пьяная. Она действительно чувствует себя, как после бутылки крепкого и пары затяжек крека, и пусть все говорят, что эти две хрени между собой не сочетаются. Сочетаются, ещё как, всё дело в пропорциях и времени принятия. Когда Эйса нетвердой походкой добирается до вызванного Оливером седана, то вспоминает, что не выпила таблетки. Пошли они. До старости ей всё равно не дотянуть.

В квартире включён свет – Беккет, не таясь, уже ждёт её в гостиной.

– Какого хрена? – он яростно трясёт обломками браслета-прослушки, найденного им на дне раковины. Её отчаянно-глупый план агент раскусил на раз-два. Что ж, этого стоило ожидать.

– Мы уже говорили об этом.

Ривера мягко прикрывает за собой дверь и, проходя в комнату, бросает взгляд в зеркало. Выглядит, как проститутка, которую поимели оптом в подворотне – Эйса лишь хмыкает, позволяя себе чуть заглянуть в совсем свежие воспоминания. Отчего-то этот животный акт придал ей какой-то необъяснимой уверенности на грани самодурства, а усталость и звон натруженных мышц – полнейшего равнодушия. По ней плачет школа Ли Стразберга, потому что в таком состоянии ей врётся на Оскар.

– Я же сказала, он всё поймёт. Пришлось импровизировать, – пожав плечами, отвечает она. Усаживаясь на диван, Ривера роется в сумочке в поисках закурить. Где-то во внутреннем кармане заныкана пачка, которую ей строго запретили врачи. – Он думает, что я буду работать на него.

– А разве это, чёрт возьми, не так?!

– Я сказала, он так думает, – Эйса выделяет слово «он» и многозначительно дёргает бровь, мол, всё под контролем, остынь, но на Джона Беккета это не действует. – Он думает, что я буду сливать всё ему, а на самом деле…

– Не надо держать меня за идиота, – агент обрывает её. Кажется, он готов приседать от злости, но держится, как того требует профессиональная этика. Эйса читает в его глазах презрение, ненависть и уязвлённость, будто она предала его личное доверие. Будто он заранее спланировал все её возможные ходы, но она не вписалась ни в один или выбрала самый нежелательный. – Вы сняли прослушку, свалили с объектом в закат и теперь думаете, что я поверю, что вы сделали это специально?!

Он подходит к ней так близко, что ширинка его оказывается почти у её лица. Забавная демонстрация силы и власти, когда все остальные вербальные аргументы исчерпаны. Эйса на это лишь шире улыбается – ему остаётся только изнасиловать её, потому что пестовать его самомнение с помощью своего рта она не собирается, а делать это в доме, напичканном под завязку камерами Беккет не будет. Да и вообще нигде не будет – слишком дорога репутация, слишком безупречна чистота, которую он не станет марать. Следующее звание ему гораздо важнее примитивного акта похоти в грязный рот мексиканской преступницы.

– Не надо играть в шпиона, сеньорита Ривера, у вас нет ни соответствующего образования, ни опыта. Ваше богатое прошлое не имеет ничего общего с тем, с чем мы имеем дело каждый день…

– Вы не знаете Данэма, его знаю я, – диалог грозится превратиться в базарную перепалку, потому что Ривера сдаваться не собирается. – Только я могу к нему подобраться, иначе вам придётся придумать другой план выйти на Холта.

– Я подстраховался, не сомневайтесь, – приходит его черёд улыбаться. Беккет подносит к уху телефон. – Работаем по схеме «Д», – говорит он кому-то, суёт телефон в карман и обводит её пристальным взглядом с головы до кончиков туфель. – Омерзительно.

Слизанная, размазанная по подбородку помада, мятое платье в пятнах, ошалелый взгляд – развязный видок уличной потаскухи, дающей не ради денег, а ради кайфа. В одном этом «омерзительно» слишком много смыслов.

Омерзительно, когда дамочка вызывает интерес тем, что пришлась по вкусу одному из самых опасных преступников в стране, ублюдочному головорезу, хитрожопому киллеру, который ювелирно обходит все выставленные ему ловушки – крайне занимательному типу с нестандартным мышлением, которого Беккет допросил бы лично просто потому, что ему интересно влезть ему в голову. Омерзительно, когда хочется понять, что же такого этот тип в ней нашёл. Омерзительно для самого молодого специального агента, без пяти минут зятя директора, сына полковника, обладателя медали за заслуги, вручённой самим президентом, хотеть попробовать тоже. Чтобы убрать грязь с улиц порой приходится вымазаться в ней самому – Беккет этого не учёл.

– Это работает, – невозмутимо отвечает Эйса. Когда Беккет делает шаг назад и топает к двери, она выдыхает. На ней нет наручников, значит, этот раунд за ней.

– Определяйтесь, на чьей вы стороне, – говорит ей агент, прежде чем закрыть дверь.

Теперь задача номер один для неё не запутаться в собственной лжи.

Комментарий к 6. На коротком поводке

https://vk.com/album-159267836_258308530 – визуализации персонажей

========== 7. По соображениям совести ==========

Вечером, в раздевалке после смены, напарник сообщает ему, что Суареса выпустили сегодня днём.

– Думаешь, с разборками придёт? – как бы невзначай интересуется Хантер. Он и без него знает, что с копами «Кобрас» связываться не станут, но вот за внеплановую отсидку могут на ком-нибудь отыграться. Кали Рейес – первый кандидат.

– Он – хрен отбитый, конечно, но не настолько, чтобы на копов лезть. Тут это, – Мигель мнётся, подбирая слова, делает к нему шаг ближе, чтобы их разговор не стал достоянием чужих ушей, – просили его временно не трогать, ну, если попадётся. Оклемается пусть, поймёт разницу между волей и неволей, потом потише будет.

– Кто просил?

– У меня на имена память плохая, – отшучивается Эрнандес. Тут дураку ясно, что это Гарсия за кузена впрягается. Только вот Эрнандес у Гарсии на прикорме, Хантер же на это плевать хотел.

– То есть, если он опять на кого-нибудь свой хер нацелит, нам мимо ехать и не вмешиваться?! – Хантер со злости хлопает ладонью по дверце шкафа, а самому хочется напарнику затрещину отвесить, чтобы тот пришёл уже в себя и вспомнил, наконец, кто он и где работает.

– Да ладно, не доказано же ничего, – Мигель машет рукой, мол, забудь уже, проехали, но забыть об изуродованных телах школьниц, о которых уже всё Управление забыло, Кайл, наверное, никогда не сможет. Не настолько ещё он в этой жизни оскотинился, чтобы спокойно смотреть, как виновник, счастливо избежавший наказания, бродит по улицам.

– Да брось, – Кайл делает последнюю попытку воззвать к здравому смыслу, но она бесполезна. Эрнандес очень бережёт свой зад.

– Короче, не хочу я проблем. У меня жена, дети, – Мигель отмахивается от него, нарочито громко звенит ключами и уходит, понурив голову. С совестью Эрнандес давно договорился, бесполезно его лечить.

Кайл с досады прикладывается лбом к дверце шкафчика, понимая, что время начинает работать против него. И против Кали. А аргументы напарника лишь разбередили гнев, который он едва-едва сумел обратно в себя затолкать. Подождав когда коллеги выйдут, он достаёт мобильник и набирает брата.

– Надо встретиться.

– Я домой еду, подгребай, – Коул не задаёт лишних вопросов, ему предельно ясно, что разговор не телефонный.

«Домой» в лексиконе братьев Хантер означает их старую квартиру, где они жили с матерью до её смерти. Этажом выше до сих пор живёт мать Риты, но застать её дома сейчас практически невозможно. Она стала брать дополнительные смены в больнице, чтобы забить свободное время – обе дочери съехали от неё, а в госпитале всегда дел невпроворот. Хлоя не привыкла жить праздно, несмотря на то, что старшая дочь удачно вышла замуж и теперь помогает ей материально. Он не уверен, знает ли она вообще, что они с Ритой разбежались. Врать, что у них всё хорошо, придумывать несуществующие вещи, лишь бы её не беспокоить, ему не хочется, говорить правду тем более, потому он внимательно смотрит на пустые окна её квартиры, пытаясь угадать, есть ли там сегодня жизнь. Он надеется, что сумеет проскочить незамеченным.

Три лестничных пролёта вверх, длинный, обшарпанный коридор с разбитыми светильниками, вонь испражнений и гулкая, почти зловещая тишина – за каких-то семь лет всё изменилось. Раньше здесь гремела музыка, мелкие соседские оборванцы, такие, какими были они с братом, сновали туда-сюда, изобретая всё новые и новые игры, за дверьми лаяли собаки и ругались жильцы, а сейчас кажется, будто здесь случилась война или стихийное бедствие. Каждый клочок стены отдаёт безнадёгой. В распахнутых окнах воет сквозняк, навевая уныние, несколько квартир пусты и брошены, словно жильцы в спешке покинули их, спасаясь от стремительно надвигающегося облака ядерной пыли. Кайл звенит ключами в кармане, с трудом находит нужный – в последний раз он был здесь год назад.

Коул отыскивается на диване в общей комнате, которая служила им и гостиной, и маминой спальней. Напротив него стоит высокий, темнокожий парень в чёрной бандане, Кайл узнает в нём Дре, лидера банды «Кровавые», контролирующей территорию западнее земли «Хантеров». С ними у «Хантеров» давно объявлено перемирие. Присутствие их главаря здесь кажется Кайлу весьма дерьмовым знаком.

Дре уже собирается уходить.

– Здорово, братан, – Кайл принимает от него «краба» и пропускает к выходу. – Бывай, Коул.

Он делает взмах здоровенной чёрной лапищей в сторону дивана и скрывается за дверью. Кайл молча садится в то же кресло и наблюдает, как брат жонглирует двумя мобильниками – один прижимает к уху, на втором набирает сообщение.

– Что это было? – подаёт голос Кайл, когда брат откладывает гаджеты в сторону.

– Да вот, перетереть встретились. Мне склады нужны, через два дня здесь погрузка-разгрузка будет у старших. Тут, блин, левые мексы шныряют, а нужно, чтобы эти пути были чистые, помнишь, я рассказывал? С копами я договорился уже, ну, чтоб ты в курсе был. Я говорил старшим про левых, сказали, разберутся сами. А Дре такой, типа, слушай, вы тут какие-то мутки мутите у нас, а я не при делах, пришлось ему денег отвалить и сказать, что если что вся ответка на меня пойдёт. В общем работы дохренища. Я, как сраный дипломат тут, блять. Они ещё и маршрут поменяли в последний момент.

Коул вываливает на него всё, без пауз и лирических отступлений. Он выглядит озабоченным и усталым, это видно по сизым пятнам недосыпа под впалыми глазами, по наспех зачесанным назад, мокрым волосам, которые Коул обычно тщательно укладывал.

– Они это кто?

– Да старшие. Я с этим Данэмом завтра встречаюсь, сивый такой хрен, помнишь?

– Что они перевозят, узнал? – Кайл чувствует, что эта тревожность, которую брат так тщательно пытается скрыть, заполняет его сверху донизу.

– Ну, ты меня прям допрашиваешь, эй, – Коул смеётся, но смех его звучит звоном лопнувшей струны, слишком сильно натянутой. Губы тянутся в оскале улыбки, но взгляд остаётся серьёзным, цепким, пронизывающим, словно то, что они по разные стороны баррикад, неумолимо, день за днём проедают брешь в их братской преданности.

– Профессиональная деформация. Понять, простить, – отшучивается Кайл, с досадой понимая, что у брата вскрылось двойное дно, на которое ему доступ закрыт. От этого где-то в груди ворочается раскаленный прут, и Кайл едва держит себя, чтобы не выскочить, не схватить Коула за грудки, не проорать ему в лицо «Это же я! Я, чёрт побери. Хватит играть!» Настроение, подавленное новостью о выходе Суареса, становится вовсе паскудным.

– В душе не ебу, честно. Моё дело маленькое, всё прикрыть, чтобы муха не пролетела.

– Ну, а сам что думаешь? – Кайл не сдаётся, и Коул, словно почувствовав этот груз отчуждения, лежащий на плечах Кайла, открывается ему, пусть и привык уже без брата обходиться.

– Ясное дело, наркота. Самый головняк, чтоб его.

– Коул, – Кайл подаётся вперёд, внимательно и серьёзно смотрит на брата, чтобы тот понял, что шутки кончились. – Тут федералы на каждом шагу.

– Знаешь, как я понимаю расклад, – Коул новость проглатывает молча, решая не подавать виду, что эти чёртовы федералы ему, как кость в горле, и проблем ему без них хватает, уводит тему чуть в сторону, пытаясь его успокоить, да и себя заодно. – Там два босса сцепились на чём-то, а моё дело маленькое. И его надо нормально сделать. Конечно, надо в оба смотреть, но я думаю, всё чисто пройдёт.

– Ты сам-то себе веришь? – Кайл со свойственным ему спокойствием, с холодной выдержкой хирурга лезет ему под шкуру.

– Не из такого дерьма выходили, – нетерпеливо отмахивается Коул, вскакивая с дивана и утыкаясь в мобильник.

– С федералами ещё не тягались.

– Чего ты хочешь, Кайл?! – Коул вдруг взрывается, повышает голос, но тут же осекается, взглянув на брата. Они ни черта не похожи, несмотря на то, что когда-то делили одно материнское чрево на двоих, но он видит в его усталых глазах отражение собственных тревог. За абсолютной уверенностью в благополучном исходе дела, он прячет страх за своих людей, за свою семью.

– Чтобы ты притормозил, – не меняя тона отвечает Кайл.

– Соскочил то есть? Ты угораешь? – весь пыл Коула разбивается о железобетонную невозмутимость брата, впрочем, как и всегда.

В юности Коул даже злился на него за это.

«С тобой даже спорить скучно, хер тебя выведешь!»

Кайл никогда ничего не доказывал ему с пеной у рта. Он предпочитал переждать вспышку ярости, а после начать бомбить железными контраргументами так, что Коулу просто нечего было возразить. И сейчас Кайл не изменяет себе.

– Я не хочу тебя хоронить.

В квартире повисает плотная, наэлектризованная тишина. Кайл водит языком по зубам, будто после слова «хоронить», сказанного в сторону брата, во рту чувствуется мерзкий привкус трупного яда. Его хочется выхаркать, выплевать или запить чём-нибудь крепким и забыть навсегда, больше никогда не произносить вслух. Коул смотрит на него в упор и молчит, а Кайл без толку, слепо водит взглядом по выцветшему ковролину и не может поднять на брата глаза. С него будто свалился панцирь, обнажив душу, болезненно-ранимую, которую себе самому-то стыдно показать, не то что ещё кому, пусть даже самому родному человеку. Этот страх – страх потерять друг друга – вспыхивает у обоих одномоментно и прогорает, как спичка, сменяясь у одного опустошением, у другого злостью.

– Я тебя тоже, но я ведь тебе ничего не говорю. Твоя форма, сука, здесь как мишень, но я же молчу! – Коул обрушивает на брата то, что так долго замалчивал, делая вид, что понял и принял его выбор. Его крик обрывается на высокой ноте и рассыпается эхом где-то под потолком у лампочки, висящей теперь вместо старой кованой люстры, давно проданной на барахолке. В ушах остаётся звон, а в душе – тупое желание спустить всё на тормозах или вообще никогда не начинать этот разговор. Оба слишком глубоко увязли, чтобы соскочить, и на фоне этой простой истины такие разговоры – пустое сотрясание воздуха, лишняя трата нервов.

– Я хочу, чтобы ты был осторожнее, понимаешь? Пока мы мелкие были, нам всё с рук сходило. Детство кончилось, брат, если ФБР или УБН насчёт прижимать, ни ты, ни твои ребята не вывернутся. И я не смогу помочь, – но Кайл продолжает напирать, сколько ни юли, его с мёртвой точки не сдвинуть. Как баран, которого тянут в сторону бойни. Коул лишь обессиленно падает обратно на диван.

– Твои ребята, – едко усмехается Коул, повторяя его слова. – Когда-то они были и твоими тоже.

– Я всё помню. И ни от чего не открещиваюсь.

Кайл помнит, как превратил рожу одного из «Шакалов» в фарш и что мудак этот теперь не может ходить, да и самих «Шакалов» с тех пор не существует. Помнит, как грабил продуктовый, как бил окна, как выворачивал карманы заблудшим туристам, одетым в модные лейблы, потому что мать болела и нечего было жрать. Помнит, как брат впервые убил и как после он помогал ему скидывать тело в канал. Помнит, как кормил бездомного пса, пока того не переехала машина – тогда он переживал больше, чем после того, как впервые произвёл смертельный выстрел из табельного пистолета. Он никогда не ставил себя выше брата, понимая, что они оба слеплены из одного дерьма, и что право на убийство, данное ему Департаментом полиции, не делает его меньшим ублюдком, чем он есть на самом деле. Наивные юношеские мечты сделать мир чуточку лучше подло ударили его по загривку, теперь же он просто хочет, чтобы его близкие продержались в этом блядском мире чуть подольше.

– Слушай, да не сдохну я, не дождешься, – наверное, о ментальной связи близнецов не лгут. Коул считывает его, словно штрихкод, заглядывает в мысли, без труда раскрывает истинные причины беспокойства, не позволяя разговору на повышенных тонах перейти в настоящую ссору. Он примирительно улыбается и хлопает Кайла по плечу. – Чего хотел-то, выкладывай.

– Хочу помочь одному человеку.

– Человеку с сиськами? – Коул неприкрыто радуется, что беседа, наконец, сменила вектор. Он радуется, что брат переключился тоже – Кайл прикрывает ладонью лицо и закатывает глаза, смущается его нахальной прямоты, но виду не подаёт.

– Это важно?

– Я рад, что ты после Риты в себя стал приходить.

– Это не то, – Кайл встаёт в защитную позу, и Коул решает не давить. Сам расколется.

Странное чувство. Кайл ловит себя на мысли, что он думает о Кали Рейес постоянно. У себя в квартире, в передышках между вызовами на работе, и даже здесь, «дома», где мысли о настоящем и призрачном будущем оставляли его, позволяя погрузиться в воспоминания детства. Он не был в её баре несколько дней, убивал свободное время видеоиграми и матчами «Лос-Анджелес Чарджерс», лишними кругами на пробежках, лишними подходами в зале, но его всё равно затягивало. Это было странно. Всего два разговора, никакого флирта, никаких прикосновений, ничего из того, что происходило порой на первом же свидании, между ними не было, но Кайл медленно терял голову. Пару раз она даже приснилась ему – с красными губами, в ореоле блядской бордовой подсветки, окружавшей барную стойку, за которой она стояла. Кали подбрасывала коктейльный шейкер и улыбалась ему – это было странно, потому что он никогда не видел её улыбки. И это действительно было не то. Кайл не просто хотел её, он хотел её доверия.

– Да забей, это я так. Что нужно? – Коул оставляет глумливый тон, словно чувствует, что здесь всё серьёзно.

– Выдели мне человека для наблюдения за баром «Приход» и за его хозяйкой. Все расходы беру на себя.

– Что стряслось?

– Гарсия конкретно насел на неё. Один из его людей вышел сегодня под залог. Он может быть опасен для неё, – максимально сухо рапортует Кайл, старательно подавляя ту бурю, которая поднималась у него в душе. Каждый раз, когда он вспоминал об этом ублюдке, он думал о том, что рискует жизнью для того, чтобы таких вот отбитых потом выпускали под залог. Чтобы потом ему делали строгий выговор за агрессию, проявленную к задержанному. Чтобы потом ублюдок шёл мимо по улице с довольной рожей, замышляя сломать кому-нибудь жизнь скуки ради, и рожу эту нельзя подойти и подправить, будь проклята чёртова презумпция невиновности.

– Дела-а-а, – тянет Коул и чешет макушку. – Ты себе баб попроще принципиально не хочешь?

– Она хорошая, – Кайл улыбается, позволяя её образу из воспоминаний вклиниться в настоящее, позволяя себе на секунду залипнуть на нём, провалиться в него. Она хорошая, и она не заслужила того, что сейчас с ней происходит.

– Ну, ясно что не плохая, раз ты решил за неё вклячиться, – вздыхает брат и берётся за телефон. – Не позже чем через час парни будут на месте. Бабло не трать, не обеднею. Своди её лучше пожрать куда-нибудь. Бабы, оказывается, тоже охренеть как любят пожрать, ты знал?

Они сидят в квартире до глубокой ночи. Болтают ни о чём, вспоминают, делятся мыслями и сомнениями, как в детстве, словно между ними затянулась пропасть, раскидавшая их по разные стороны закона. Кайл выходит из парадной с чувством лёгкости и приятной пустоты, словно сбросил, наконец, с себя тяжёлую глыбу. У него появились силы для борьбы, потому что он снова был не один.

Но чувство эйфории покидает его в следующий же рабочий день. Внеплановый рейд по питейным заведениям забирает у патрульной службы несколько нарядов, Кайл с напарником остаются работать на улицах. Свербящее беспокойство, словно жужжание насекомого над ухом, заставляет его после летучки по-тихому влезть в полицейскую базу. Чуйка не подвела, он находит бар «Приход» в списке, проверяет адрес, смотрит ещё раз, сворачивает базу и открывает адресную. Найдя телефон бара, Кайл забивает его в мобильник и топает в гараж, попутно пытаясь дозвониться до Кали. Он дважды видел у неё Раису – весьма известную сутенёршу на районе. Не сложно догадаться, что её девочки тусуются на территории бара, и если рейд накроет их, Кали может оказаться в тюрьме.

Кали Рейес не росла на улицах, как он, она многого не знает, и Кайл не может винить её в неосторожности – чтобы выжить порой приходится идти на крайние меры, кому, как не ему знать это. Но он может оградить её от последствий сложного выбора. Чертыхаясь, он жмёт кнопку повтора раз за разом, попутно придумывая, что соврать напарнику, если придётся ехать в «Приход» лично. Если она не возьмёт трубку.

***

Ночь для Кали время невыносимое. Мысли становились ощутимыми, тени оживали, звуки воспринимались объёмнее и отчётливее. Весь ужас её положения с приходом темноты становился острее. Она ходила по квартире, мучительно пытаясь справиться с приступами паники, параноидальным ощущением, что за ней следят враги отца, что её хотят убить или искалечить. Спрятавшись за шторой, Кали до рези в глазах всматривалась в ночную тьму, разыскивая в мутных силуэтах прохожих человека с оружием. Позже этот мутный силуэт обрёл личину Диего Гарсии, но страх неизвестности не ушёл, а приобрёл перманентное состояние, неизменное, как шум прибоя в доме, где она когда-то жила.

Новость о том, что её отец является членом преступного синдиката, выбила у неё почву из-под ног. Её добрый, ласковый папа, который баловал её, покупал коллекционные куклы и медведей в полный рост, одевал в платья принцесс, возил в зоопарки, в театры, катал на яхте вдоль океанского побережья, оказался преступником, связанным с наркоторговлей и азартными играми. Вся роскошь, которой он когда-то окружал её, была взята напрокат, ровно до того момента, когда его везение закончится. В ту ночь, когда Кали собирала вещи для переезда, это состояние первобытного ужаса впервые накрыло её. Она осталась одна, абсолютно одна перед пастью чудовища, которое готовилось заглотить её вслед за отцом, если она не начнёт шевелиться.

Кали даже отчасти рада, что работает теперь по ночам. С восходом солнца это мучительное погружение в себя прекращалось, свет солнца изгонял страхи, создавая иллюзию, что всё, в принципе, нормально, ведь бывает и хуже. Она смотрела на девочек Раисы – на Альму, которую продали за долги, на Гейл, которая первый день как вышла после изнасилования, на Кортни, которая обслуживала до тридцати козлов в смену, чтобы прокормить троих детей и мужа-инвалида – и благодарила Иисуса, что эта участь обошла её стороной, иначе она бы просто не смогла жить. Раньше Кали стремилась к лучшему, а сейчас робко позволяла себе надеяться, что не станет хуже.

Телефонный звонок застаёт её врасплох. Аппарат молчит уже несколько месяцев – Кали привыкла пользоваться одним мобильным. Она даже собиралась отключить его, чтобы сэкономить пару десятков долларов оплаты, но вдруг он оживает, заставив её вздрогнуть и оторваться от бухгалтерии. Она не берёт трубку, лишь тупо смотрит, как дребезжит динамик в сколе пластмассы. Этот звук заставляет нервную систему резонировать в такт. Кали отвечает лишь с пятого гудка.

– Это Кайл, – без лишних выступлений отвечают на её несмелое «Слушаю». – Кали, сегодня рейд. Убери из бара лишних людей. Найди бумаги, лицензии. В общем, подготовься.

Связь обрывается. Кали кидает трубку на базу и бросается к сейфу, роется в документах, параллельно названивая Раисе. Тугую пачку наличности, предназначенную для Гарсии, она выкладывает на видное место, на случай, если копы будут намекать на то, что не прочь подкормиться.

Рейд был на её памяти лишь единожды, но тогда он прошёл стороной, Диего её отмазал. Видимо, сейчас впрягаться за неё у Гарсии не было желания. Наверное, мстит, ублюдок. Ещё один тревожный звонок, который нервно, навязчиво, словно гудение гнуса заныл в голове, превращаясь в тревожный набат – коп знает. Этот Кайл Хантер знает, что она допускает на своей территории. Знает, чем она занимается, помимо размешивания коктейлей и уплаты налогов.

Обжигающая волна стыда поднимается со дна грудной клетки, заставляя Кали испытать почти физическую боль. Она не хотела этого. Она не думала, что станет такой, что окунется по локоть во всё это безобразие и почти привыкнет существовать среди него. Кали ловит себя на мысли, что ей отчего-то не плевать, что думает о ней чёртов коп и что он – единственный, чьё осуждение задело бы её до слёз. Это было по-идиотски, странно и совершенно безосновательно, но это было. Кали остаётся лишь принять этот факт, как данность.

Всю неделю она с каким-то необъяснимым волнением посматривала в зал, на столик, за которым он обычно сидел и не испытывала облегчения, видя, что место пустует или занято кем-то другим. Она знала, что если увидит его там, не испытает облегчения тоже. Этот Хантер, как старый перелом, ноющий на погоду – хочется избавиться от этого навязчивого ощущения фантомной боли, а никак не выходит. Она надеялась, что он всё-таки отстал от неё, раз не появляется так долго, но телефонный звонок убеждает её в обратном. Хантер о ней не забыл, более того, он продолжает пытаться её прикрывать, не имея на то никаких причин.

«Я просто хочу помочь. Хоть кому-то.»

В его словах, сказанных в искреннем порыве, сквозили боль и глухое бессилие. Возможно, он потерял кого-то, возможно, он и правда единственный честный коп на всё Управление и, возможно, искренне хочет помочь – Кали осторожно допускала даже такую мысль. Тогда тем более ему незачем макаться в это дерьмо. Кали будет барахтаться в нём сама. Он ничего ей не должен, а ей не нужен Иисус, подающий руку великой грешнице, раскаиваться Рейес не в чем. Это не её выбор и гордость тут ни при чём. Но отчего-то Кали всё равно тошно, как бы она ни храбрилась.