Текст книги "Там..."

Автор книги: Анна Борисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Шин Вада

старый маньчжур в смешных очках

Сегодня, ровно в полночь по токийскому времени, Подлинный Голос известил Ваду, что настал последний день его жизни. В ранние годы Подлинность обращалась к нему очень редко. Но с возрастом, особенно в старости, Вада научился лучше слышать тихий голос, который не обманывает. Едва Вада сошел с самолета авиакомпании JAL и переместился в транзитную зону, чтобы дождаться женевского рейса, Голос шепнул: «Сегодня».

Теперь старик сидел над остывшей чашкой плохого чая в баре, где завывало радио, и вел борьбу с самим собой. Борьба была отчаянная, не на жизнь, а на смерть. Или наоборот – не на смерть, а на жизнь?

За восемьдесят пять лет он преодолел много искушений, выдержал, наверное, тысячу трудных экзаменов. Но такого тяжкого на его долю еще не выпадало.

Неужели сегодня? О милосердный Будда…

В своей жизни Вада знал три сильных страсти.

Первая, юношеская, была такая: стать японцем.

Он родился и вырос в государстве Маньчжоу-го, где все было ненастоящее: император, правительство, сама страна, которой с точки зрения международного права не существовало. Но люди в этой игрушечной империи жили обыкновенные, настоящие. И чувства у них тоже были настоящие.

Мальчик с китайским именем, которое Вада через столько лет мог припомнить лишь с усилием, неистово мечтал быть японцем. Японцы были самые сильные и красивые люди на свете. Они ничего не боялись, их дух был крепче стали, огромный Китай склонялся и трепетал от их чеканной поступи.

В школе детям рассказывали про мужественных самураев, презирающих смерть. В газетах писали про летчиков-истребителей, которые таранят вражеские «летающие крепости» и без колебаний обрушивают свои «Мицубиси-A6M1» на палубу американских авианосцев.

Мальчик хотел стать солдатом. Шла война, и эту мечту было легко исполнить. Но он не хотел служить в смехотворной маньчжурской армии и прорвался в японскую авиашколу. Курсантов там били палками, плохо кормили, давали спать по четыре часа в сутки. Из восьмидесяти человек до выпуска дошла четверть, но Вада, которого тогда звали по-другому, был среди них первым.

В истребители его все равно не взяли, только в транспортный полк. Потому что он не был японцем. Когда по той же причине его не приняли в Особую эскадрилью Божественного Ветра, пилоты которой давали клятву не возвращаться с задания живыми, он заплакал от бессилия. Мечта ускользала, оставалась недостижимой.

В самый последний день войны, когда советские десантники уже захватили императора Пу И, а генералы Квантунской армии стрелялись в своих бункерах, молодой летчик вывез из Синьцзина тридцать женщин и детей. Это были семьи японских офицеров и чиновников.

Мужчинам места не хватило. Они попрощались с родными на взлетной полосе и остались в городе, куда уже входили вражеские танки.

При расставании никто не плакал, хотя и остающиеся, и улетающие были обречены.

«Дуглас» был старый и неисправный, довоенной сборки. Горючего в баках для перелета через Японское море хватить не могло.

Глядя, как провожающие кланяются пассажирам и с улыбкой машут им рукой, пилот жалел лишь об одном: что умрет не японцем. Только японцы умеют расставаться навсегда, улыбаясь.

Надежда на спасение была только одна, совсем слабая. Попутный ветер.

Но через полчаса из облаков вынырнул американский «грумман», пронесся наперерез, полоснул очередью из крупнокалиберного и полетел себе дальше. Добивать не стал. Наверное, не осталось боезапаса. Но «дугласу» хватило и одной очереди.

Она разбила фонарь кабины. Одна пуля прошила летчику легкое, другая задела голову.

Дырку в груди он заткнул выковырянной из комбинезона ватой, но от черепного ранения почти ослеп. Море слилось с небом, пилот не мог отличить одну синеву от другой.

Жена полковника Судзуки, у которой была сильная близорукость, надела ему на залитое кровью лицо свои очки, круглые, в роговой оправе. Снова стал виден горизонт, отделивший море от неба. А потом произошло чудо. Сильный ветер подхватил дырявую машину и понес на восток, к полуострову Ното.

Госпожа Судзуки подарила ему свои очки на память. Он проносил их всю жизнь, ни разу не уронил. Только стекла менял. Другая пассажирка, вдова майора Вады, попросила летчика-маньчжура стать ее приемным сыном.

Так осуществилась первая мечта, он стал японцем.

Правда, наступили времена, когда сами японцы все сплошь захотели стать американцами.

И у Вады появилась новая страсть – разбогатеть.

Новая родина пребывала в нищете и унижении. Зрение у него не поправилось, про работу по специальности следовало забыть. В любом случае гражданской авиации было ни к чему такое количество военных летчиков. Многие из тех, кто уцелел в лобовых атаках, спивались или накладывали на себя руки.

Но Вада не думал о смерти, он думал о богатстве. И не только думал. Действовал.

На ломаном велосипеде он стал доставлять конторским служащим обеды. Горячие, из дому. Получит у жены, в течение десяти минут доставляет мужу. За два часа успевал обслужить до пятнадцати клиентов. Через несколько лет на него работали семьдесят велокурьеров. Когда термосы подешевели и бизнес закончился, Вада переключился на лапшевни «Обед за восемь минут». Настоящие деньги потекли в шестидесятые, когда началась мода на супермаркеты. Но лишь на шестом десятке он позволил себе переехать из дощатой конуры в особняк и дал семье вкусить плодов богатства.

А полностью утолил вторую свою страсть, когда понял, что думать про деньги стало скучно. Позднее он передал весь капитал фонду, который пытается вернуть Земле подпорченное промышленностью здоровье.

К этому времени Вадой всецело овладела третья обсессия. Она была самая жгучая и выражалась одним словом.

Умереть.

Восемнадцать лет назад частный самолет, в котором находилась вся семья мультимиллионера – жена, дочь с зятем, внуки, – попал в тайфун на подлете к райскому острову Гуам. Сам Вада собирался присоединиться к своим два дня спустя, его задержали в Токио дела.

Добровольная смерть от тоски – это слабость, измена себе и своей карме. Он напоминал себе об этом каждый день и был честен с судьбой. Никогда так не следил за здоровьем, как в эти черные годы. Не давал себе ни малейшего послабления. Вот и теперь ехал оперироваться в Швейцарию, чтобы продлить муку бытия еще на несколько лет. Человек обязан вынести испытание жизнью до конца и не сломаться.

И вдруг Голос!

Вада сидел в пустом баре, прислушивался к себе.

Никаких сомнений.

Сегодня. И очень скоро.

Самочувствие у него нынче было приличное. Значит, не сердце.

Очевидно, самолет не долетит до Женевы.

Какой невыносимый соблазн приготовил для него изобретательный дьявол-искуситель Мара, который, как известно, является частью нас самих. Превратить свою жизнь в небесную радугу!

Ее начало – перелет через Японское море на «дугласе» в залитых кровью очках. Высшая точка – «фалькон», проглоченный тайфуном близ Гуама. Конец – крушение «боинга» среди заснеженных Альп. Что может быть прекрасней?

«Last call for Mr. Wada! Last call for Mr. Wada!»[3]3
  «Последний вызов для господина Вада!» (англ.)


[Закрыть] – призывал Мара нервным голосом.

Чувствовал, бес, что это искушение последнее.

Вада отпил холодного чая. У чая был горький вкус победы.

В обреченный самолет он не сядет. Но и остановить рейс не попытается. Нет, Вада не боялся, что его примут за сумасшедшего. Однако кто он такой, чтобы вмешиваться в карму других пассажиров? Если их Подлинный Голос ничего им не подсказал, значит, так надо.

Первое, что сделала победившая Жизнь, – заявила о своих правах через мочевой пузырь.

Старик в допотопных очках поднялся, засеменил в туалет.

До него от бара было не больше десяти метров.

Отделение для инвалидов оказалось занято.

Идти в мужской? Но в тесной кабинке возиться с мочеотводом очень непросто.

Подождать?

Из-за двери доносились приглушенные вздохи и стоны.

Вада знал по себе: когда инвалид справляет нужду, это надолго.

Придется все-таки в мужской. Слишком тяжело стоять.

Жан и Жанна

молодожены

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

Медовый месяц у них продолжался всего десять дней. Кто же отпустит с работы на целый месяц, да еще не в сезон отпусков? Тем более, решили они. Пусть эта декада запомнится на всю жизнь.

Всем известно, что такое медовый месяц. Период бешеного спаривания. Но что тут запоминающегося? Жан и Жанна спаривались уже полтора года, с того самого дня, когда впервые увидели друг друга. И влюбились с первого взгляда. Безумно. Как говорили в старину, до гроба. Даже еще сильней.

В смысле спаривания Создатель наших тел предоставил нам не так уж много простора для фантазии. Сколько можно придумать манипуляций и комбинаций из одного выпуклого предмета, одной (окей, двух) впадин и двух языков? Такая фрикция, сякая фрикция, изменение угла, немножко акробатики, полизать тут, пощипать там. Все это было давно уже пробовано-перепробовано, безо всякого свадебного путешествия.

Поэтому план поездки они составляли вдумчиво и обстоятельно. Креатив в основном обеспечивала Жанна, у нее было лучше развито воображение. Жан только соглашался и восхищался.

Девиз для медового месяца был определен: «Желание».

Известно, что вечный враг супружеского секса – легкодоступность наслаждения и постоянная сытость, от которой всего один шаг до перекормленности.

Отсюда вывод: всю интригу нужно построить на искусном разжигании голода и его тщательно дозированном утолении.

Прежде всего решили исключить всякую прозу жизни. Никакой совместной чистки зубов, толчков локтем в бок: «Не храпи!», нетерпеливых призывов из-за двери: «Ты скоро с толчка слезешь?» Поехали в составе одной туристической группы, но по отдельности, чтобы в гостинице номера были разные.

Фамилию Жанна оставила девичью, и молодожены делали вид, будто они чужие. Нарочно обзавелись каждый своей компанией и пересекались лишь эпизодически, на экскурсиях там или во время совместных трапез. Но держались друг от друга на расстоянии.

Лучший возбудитель – небольшая инъекция ревности. Для этой цели Жанна обзавелась платоническим ухажером, клерком из банка «Сельскохозяйственный кредит». Дядечка был такой безобидный, что жена без опаски отпустила его одного в Таиланд. Клерк смотрел на Жанну влюбленными глазами, два раза осмелился взять за локоть, но не более. Проблем с ним никаких не было.

Жан, это уж было ее условие, изображал студента Католической академии. В постных очочках а-ля «Махатма Ганди» он смотрелся овца овцой. Однако Жанна здорово ошиблась, думая, что воротник-стоечка убережет мужа от домогательств. Одинокие бабы из группы липли к нему, как мошки на желтый цвет. Так что новоиспеченной супруге пресловутый возбудитель достался прямо-таки лошадиными порциями.

Притом что в дополнительных аппетизантах, как вскоре выяснилось, никакой нужды не было.

Любовные свидания планировалось проводить по одной штуке в день, без анкоров. Непременно украдкой, как бы случайно и всякий раз в каком-нибудь незабываемом антураже.

То на дискотеке, где темно и по лицам скользят разноцветные блики. Вроде как парень пригласил на танец незнакомую девушку, и вдруг ба-бах! – удар молнии. Сумасшедшая страсть. Оба, не обменявшись ни единым словом, удаляются в сад и там в кустах, беззвучно, предаются трем минутам первобытной страсти.

То в двухместной кабинке на 50-метровом колесе обозрения. Времени на все про все – один круг.

То в зеркальном лабиринте. Это была идея Жана, его вклад в креатив. Он разведал, что есть такой туристический аттракцион. Мало популярен у публики, а за полчаса до закрытия там вообще пусто. Звучало заманчиво, но на деле вышла вечная история, когда мужики проявляют инициативу: в теории все чудесно, а на практике получается фигня. Они вошли в лабиринт с двух разных концов и все тридцать минут проблуждали среди зеркал, пытаясь отыскать друг друга. Наконец сошлись в квадратной комнате. Все классно, миллион отражений в любых ракурсах. Но… только пристроились, только наладились, как послышались шаги сторожа. Семь часов, пора закрывать. Пришлось сворачиваться в темпе. Жанна была в таком заводе, что даже разревелась.

Мужчине-то что, они свое всегда получат. Но она, бедняжка, за эту десятидневку наголодалась сполна. За все время успела кончить только один раз. Посреди бухты, на лодке, звездной ночью. Так заорала, что чайки с воды взлетели.

Одну ночь супруги все-таки провели вместе, но было не до любви. Это когда Жан за ужином ракушками отравился. Она тайком прокралась к нему в комнату. Ужасно жалела его. Лекарство подействовало не сразу, Жан каждые пять минут бегал в туалет. Потом, когда он, обессиленный, уснул, она сидела рядом с кроватью и просто смотрела на него. Странно, но, может быть, это был самый счастливый момент всей медовой недели.

Обратно группа летела с пересадкой, через Москву.

И тут Жанна решила отыграться по полной. Отомстить сытому самцу за его эгоистичное физиологическое устройство.

В середине полета попросила мужниного соседа поменяться с ней местами. Якобы захотелось из окошка посмотреть на закат. Села справа от Жана, невинно так. Вся к иллюминатору вывернулась. А руку, левую, тихонько просунула ему под плед. Повозится там минуточек десять, убирает. Плед топорщится холмиком. Как только начнет спадать, она снова.

Жан, бедняжка, все это время был вынужден поддерживать благочестивую беседу со своей соседкой слева. Некая мадам Брикур, пенсионерка. Ее очень интересовали современные теологические воззрения на загробную жизнь и прочая ерунда. Он сидит весь красный, ерзает, того и гляди в штаны спустит, а она «блаженный Августин», «блаженный Августин».

Хотя вообще-то неизвестно еще, кого Жанна таким манером больше измучила, себя или мужа.

В московском аэропорту, когда вся группа дисциплинированно отправилась в ресторан, супруги, не сговариваясь, чуть не бегом кинулись искать место. Любое.

Жан увидел туалет, потащил жену в кабину для инвалидов.

Оглянулись – вокруг никого. Ночь все-таки.

Юркнули внутрь.

Он рванул с себя джинсы. Жанна – трусики, платье задрала до подмышек.

Сначала встала коленками на крышку унитаза, но это было неудобно.

Жан поднял ее, прижал спиной к стене. Жанна обхватила его ногами.

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Ых.

– Аа!

– Хххыааааааааааа!

Расцепились.

Он пошатывался. У него все плыло перед глазами.

Она села на унитаз. У нее подкашивались ноги.

– Давай… – Голос у Жана прерывался. – Давай каждый отпуск что-нибудь такое придумывать.

– Помоги подняться, – слабо попросила Жанна.

Посмотрелась в зеркало. Ну и видок. Все лицо потекло. Ужас.

Подобрала с пола сумку.

Придется все смыть к черту и накраситься заново. На люди с такой рожей точно не выйдешь.

– Ты иди, подожди меня где-нибудь. Тут какой-то бар рядом. Дай сюда салфетки…

Жан застегнул ремень.

– Да, я бы выпил. Тебе что взять? Кампари с грейпфрутовым?

Выходить надо было осторожно, для начала выглянув в щелочку. Не догадался.

Раскрыл дверь слишком широко, а в мужской туалет направлялись два каких-то типа. Ну и увидели, конечно, как Жанна перед умывальником салфеткой вытирается.

Один, лощеный блондин, ухмыльнулся.

Другой, смуглый молодой парень в черном мешковатом костюме, брезгливо поморщился и сплюнул.

Муса

первый Исполнитель. Смуглый парень в мешковатом костюме, 20 лет

«А-узу би-ллахи мин аш-шайтан ар-раджим!» Прибегаю к Аллаху от Шайтана, побиваемого камнями!

Магическую формулу, что отгоняет дьявольское наваждение, за последние два дня Муса был вынужден произносить беспрестанно. Сколько диковинного, ужасного и даже совершенно невероятного насмотрелся он за эти два дня! Больше чем за все двадцать лет жизни. А ведь перед отправлением в Священный Путь он прошел месячный курс спецподготовки, где его, казалось бы, всему научили и ко всему подготовили.

Как нужно себя вести в Дар-ал-харб, на «территории войны», населенной неверными. Как ходить, чтобы не вызывать подозрений.

Как отвечать на вопросы цепных псов из паспортного контроля, таможни и службы безопасности. Как есть и как пить. Чего ни в коем случае не делать. Тысяча всяких хитростей и премудростей. Знания, почерпнутые за годы обучение в мадраса, ко всей этой науке никакого отношения не имели.

Еще три дня назад он был среди своих, в голой комнате, единственным украшением которой было каллиграфически выписанное изречение Пророка.

А потом время, по воле Аллаха, замедлилось и стало тягучим, как мед.

Муса видел ночной город, освещенный разноцветными адскими огнями. Дороги, наполненные машинами. Огромные толпы людей, не похожих на людей.

Много, много всякого.

Уже дважды он пролетел по небу в самолете. Военная хитрость требовала, чтобы Муса попал к месту Последней Битвы не напрямую, а кружным путем, через страну узкоглазых.

В самолете работало «око Шайтана» – телевизор, про который учителя в мадраса рассказывали столько страшного. Действительность оказалась еще омерзительней. Враг рода человеческого искушал Мусу соблазнительными картинками, но Муса посмотрел совсем немножко, одним прищуренным глазом, и зажмурился. На экране неистовствовали полуголые гурии, вращали бедрами, пели бесовские песни.

Известно, что в мире кафиров главенство принадлежит распутным женщинам. Они ведут себя там, как хозяйки.

Девять лет провел Муса в стенах своей мадраса и за все это время не видел ни одной женщины. Только изредка, из окна верхнего этажа. Ученики пробирались туда украдкой, чтобы подсмотреть, как по улице грациозно двигаются черные, укутанные фигуры, полные соблазна и тайны. Даже мать с сестрами Мусу ни разу не навещали, чтобы не отвлекать от благочестивости.

Ну что сказать про женщин?

Теперь, когда Муса достаточно на них насмотрелся, он чувствовал разочарование. Вблизи они оказались не столь уж прекрасными. И совсем не таинственными. Они выставляли напоказ голые ноги, плечи и даже пупы, но на Мусу эти искушения действовали уже не так сильно, как позавчера. Тогда в очереди на паспортный контроль светловолосая бесовка задела его обнаженным локтем, и с Мусой случилась джанаба. Поскольку шахид освобожден от тауба, покаяния, Муса ограничился короткой очистительной молитвой и омовением, но все равно на душе остался стыд.

Вот и ныне, увидев то, что оскверняет взгляд, Муса испытал острое волнение плоти.

Учителя много раз говорили, что женщины неверных бесстыжи и безнравственны. Но одно дело слова, и совсем другое – увидеть собственными глазами развратницу, стоящую враскоряку перед умывальником и подтирающую срамное место в присутствии своего любовника!

Муса не сдержался и сплюнул, чтобы сок похоти не задержался во рту.

Связник потянул его за рукав.

– Пойдем, брат, пойдем.

Виновато опустив голову, Муса пробормотал извинение. Его ведь предупреждали, что на территории врага он увидит много мерзостей, ни в коем случае нельзя плеваться или закатывать глаза, а очистительную молитву следует произносить лишь мысленно, без шевеления губ. Иначе вражеским соглядатаям, которые там повсюду, его поведение покажется подозрительным.

Они вошли вдвоем в мужскую уборную. Там было пусто, но связной предостерегающе поднял руку. Присел на корточки, заглядывая в кабинки снизу. На одну показал пальцем: кто-то есть.

Они подождали, делая вид, что мочатся. Что такое писсуары, Муса знал, ему показывали на картинке. Но справлять нужду стоя, по-собачьи, могут только кафиры.

Из кабинки вышел старик в очках с застывшей улыбкой на морщинистом узкоглазом лице. Сполоснул руки, вышел.

Только теперь они крепко обнялись.

– Как я рад, что ты благополучно добрался сюда, брат, – сказал связной.

Они встретились всего пару минуту назад, в обговоренном месте. Как будет выглядеть связной, Муса не знал. Нипочем не подумал бы на высокого белолицего блондина, стоявшего под рекламой кофе. Но блондин подал условный сигнал, и Муса последовал за ним.

Достаточно было обменяться несколькими фразами, чтобы понять: это человек большой учености, настоящий муфти. О, как красиво произнес он пароль, тридцать третий аят суры «Покаяние»! «Он – тот, который послал Своего посланника с прямым путем и религией истины, чтобы проявить ее выше всякой религии, хотя бы и ненавидели это многобожники».

Как чисто говорил связной на языке Книги! Даже лучше, чем сам Маулана Фатх, главный наставник мадраса. Не говоря уж о Мусе. В училище он считался первым учеником по арабскому, потому что не просто вызубрил Книгу наизусть, а мог понимать каждое слово. Отец мечтал, что Муса выучится на муллу, но судьба уготовила ему куда более завидную юдоль. Ибо сказал Пророк: «Лучше один час сражения на Пути Аллаха, чем шестьдесят лет молитвы».

Они вошли в кабинку и заперлись. Связной снял пиджак из дорогой, тонкой ткани. На шелковой подкладке золотом были вышиты латинские буквы W.A. Но и без золотых букв было видно, что это человек из богатой и благородной семьи. У себя в Пешаваре людей такого полета Муса не видывал. Наверное, сын имама или настоящего шейха. А что волосы светлые, так это нарочно покрасился. Чтобы обмануть врагов.

Вот как вознесся ничтожный талиб Муса! Вот какой человек его обнимает и называет братом. Воистину сладостна участь шахида.

Когда Муса исполнит Долг, его родные получат поздравление и устроят торжество. Они больше никогда ни в чем не будут нуждаться, потому что их семья произвела на свет Мученика Веры. Самого же Мусу ожидает ни с чем не сравнимое блаженство.

Сказано в хадисе Микдама ибн Мада, что Мученик получит Семь Особых Благ от Аллаха.

– Он будет прощен, едва лишь прольется его кровь.

– Он увидит свое место на Небе.

– Он обрядится в одеяние Веры.

– Он сочетается браком с семьюдесятью двумя прекрасными гуриями небесными.

– Он будет избавлен от кары могильной и Великого Ужаса в Судный День.

– Глава его будет увенчана Венцом Достоинства, яхонт которого прекрасней всего, что есть на земле.

– Ему будет даровано право молить Аллаха за семьдесят своих родственников.

Шахид попадает в Благословенный Рай безо всяких испытаний, без страшных мук чистилища ал-Барзах. Мученику Веры даже не нужно посмертного омовения. Но Муса решил, что все-таки взорвет бомбу над океаном, чтобы частицы его бренного тела были орошены водой. Жалко лишь, что при жизни он так и не увидит, какое оно, море. Неужели действительно ничего, кроме воды, от горизонта и до горизонта? Воистину чудесны творения Господа!

Самолет лопнет и развалится. Душа Мусы вознесется прямо в Джанна, души двухсот кафиров ухнут в кромешный Джаханнам, и весь мир узнает, что воинство Джихада нанесло новый сокрушительный удар по американско-еврейскому Иблису аш-Шайтану.

У Иблиса в арсенале ракеты и атомные бомбы, миллиарды долларов и страшная Всемирная Паутина. У мусульман только Вера и Самопожертвование. Но победа будет за Дарал-исламом. Потому что Божий Дух сильнее Дьявольской Мышцы, а страдания правоверных взывают о возмездии.

В боговдохновенном трактате святого мученика Шейха Аззама «Присоединяйтесь к каравану» сказано: «Помыслите о миллионах мусульман, которых подвергают чудовищным унижениям и преследованиям, обрекая на жизнь в скотском состоянии. Они лишены возможности защитить свою честь, жизнь и имущество. Мужчина даже не может отрастить себе бороду, какая ему нравится, ибо это знак приверженности Исламу. Его жене не дозволяется носить длинных одеяний в соответствии с законами Ислама, ибо это почитается преступлением. В иных странах мусульманским женщинам не разрешают прикрывать волосы, а полицейские имеют право среди ночи взять мусульманскую девушку за руку и увести туда, куда им угодно».

В том, как неверные глумятся над мусульманами, Муса убедился и сам. В предыдущем аэропорту его, одного из всей очереди, увели в закрытую комнату. Не только всего обшарили руками, но еще раздели догола и сунули в нечистое место палец в резиновой перчатке! Он стерпел все измывательства, потому что знал: скоро воздаст кафирам сполна.

Враг силен и подл, но воины Господа изобретательнее и умнее.

Неверные ничего не нашли у Мусы и отпустили его. Глупцы! Они не знали, что в транзитной зоне он встретится со Связным.

Под дорогим пиджаком у брата был жилет. По виду самый обыкновенный. Но когда брат его снял и передал Мусе, ткань оказалась толстой и мягкой, будто наполненной каким-то живым веществом.

– Твое место близ окна, – стал объяснять Связной, помогая Мусе надеть жилет. – Когда ты будешь готов, надави вот на этот бугорок. «Сокрушительное извержение» прорвет шкуру «железной птицы».

Связной так выразился, потому что в Коране нет слова «взрыв» и тем более слова «самолет». Муса почтительно слушал наставление, хотя все это ему много раз объясняли во время спецподготовки.

– Перед самой посадкой в «железную птицу» тебя ожидает еще одна проверка. Улыбайся. Не суетись взором, но и не смотри в одну точку. Они ничего не найдут. Их хитроумные устройства не смогут обнаружить сие зелье. Если даже раздастся звон тревоги, не беспокойся. Зазвенит пряжка пояса или мелкая монета в кошельке. Они могут тебя даже ощупать своими погаными руками, но потайное вместилище без рукавов мягкое, как плоть. Тебе нечего страшиться.

А Муса и не боялся. Во всяком случае, сейчас, когда жилет был уже на нем. Нажать на клапан он всегда успеет, так что в плен его теперь точно не возьмут.

Нет ничего ужасней, чем оказаться в плену у неверных.

В мадраса показывали видеозапись, снятую в иракской тюрьме. Как охранницы-кафирки заставляют мусульман голыми ползать на четвереньках. Как полицейские собаки с черными, морщинистыми мордами хватают скованных наручниками людей за горло. Таких собак, с тупыми жабьими рылами, Муса боялся с детства. Называются они «бульдоги». Вцепится бульдог своими страшными челюстями – не отпустит. А еще в американской тюрьме Гуантанамо, на острове Куба, янки тайком подкладывают заключенным в еду кусочки свинины! Так вот опоганишься и даже не узнаешь.

Еще хуже американцев русские. В школе было несколько ребят из Чечни. Они рассказывали про русских военных и полицейских такое, что Муса заранее решил: если в московском аэропорту его схватят прежде, чем он наденет спасительный жилет, лучше разбить себе голову о стену. Или подавиться собственным языком.

А с жилетом что. Раз – и ты на небе.

Связной повертел Мусу и так, и этак.

– Хорошо. Теперь и пиджак сидит лучше.

Понимать его все-таки было трудно. Например, слово миитаф Муса не понял. В Коране оно ведь не встречается. Связной перевел: малябис, верхняя одежда.

– Пойдем, брат, – сказал он. – У тебя еще полчаса. Посидим, выпьем шай. Хочу напитаться твоей благости.

Это был настоящий дар судьбы. Провести последние минуты на земле не в тоскливом одиночестве, а со своим. Муса чуть не прослезился.

Они сели поблизости, в маленьком баре. Там было темно и совсем мало людей.

Тот косоглазый старик.

Распутник из туалета.

Негритянская женщина с ребенком.

Еще одна женщина сидела у стойки, навалившись на локоть. Сбоку юбка у нее задралась, было видно ляжку в прозрачном чулке. Пришлось отвернуться.

Брат принес Мусе чашку чаю, а себе высокий стакан, в котором лежали куски льда и плескалось немного желто-коричневой жидкости – недостаточно, чтобы удовлетворить жажду.

– Что это, брат? – с любопытством спросил Муса.

– Виски.

О, как это хитро! Про человека, пьющего эту отраву, никто не подумает, что он мусульманин.

Связной мужественно отхлебнул из стакана и даже не поморщился.

– Горько? – шепотом спросил Муса, сострадательно скривившись.