Текст книги "Там..."

Автор книги: Анна Борисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Туда она и двинулась. Больше все равно было некуда.

Картина вторая
Жан

Никак, никак… Слишком трудно, слишком больно.

Он мучительно выдохнул, а вдохнуть уже не смог, сдался. И боль моментально исчезла. Все исчезло. Такого беспредельного покоя Жан никогда еще не испытывал. И такой тишины тоже никогда не было. Всегда, даже при полном отсутствии внешних звуков, слышишь ведь свой пульс. Пока бьется сердце, идеальной тишины быть не может.

Сердце больше не бьется, подумал Жан. Я умер. И не понял, хорошо это или плохо.

Только тишина баюкала его недолго. Послышалось негромкое пощелкивание, словно испанская танцовщица в темноте начала слегка постукивать кастаньетами. Или гремучая змея предостерегающе затрещала своим хвостом.

Покой сменился тревогой. Сейчас что-то произойдет!

Жана подбросило кверху. Он чувствовал себя соринкой, которую всасывает труба гигантского пылесоса.

Так и есть! Вращаясь вокруг собственной оси, тело ввинтилось в подобие раструба и понеслось куда-то вверх в кромешной тьме. Жан хотел закричать, но не смог.

Он был один в этой жуткой черной ловушке, совсем один! Неведомая сила тянула его все выше, выше, и конца этому не было.

Вот что такое смерть! Вот почему все так ее боятся! Нельзя было сдаваться. Нужно было дышать, дышать во что бы то ни стало. Любая боль, любое страдание лучше, чем это!

Но в миг, когда паника стала невыносимой, чей-то голос шепнул ему: «Ничего, ничего, скоро кончится. Потерпи. Задери голову. Видишь?»

Он посмотрел вверх. Там светилась ясная точка, с каждым мгновением делаясь все крупнее и ярче. Из нее лилось сияние, от которого тьма уже не казалась кромешной.

Кто-то был рядом, очень близко.

Пьер Жиро! Учился в том же классе. Умер от менингита, за месяц до бакалаврских экзаменов. Вся школа ходила на похороны. Хороший был парень. Из другой компании, но хороший. Жан давно его не вспоминал, а теперь ужасно ему обрадовался.

– Пьер! Ты что тут делаешь? – закричал Жан.

Одноклассник приложил палец к губам и показал куда-то вниз.

Жан взглянул и сразу забыл о Пьере, о светящейся точке. Потому что увидел себя и Жанну.

Он лежал навзничь, окровавленный, грязный, с некрасиво разинутым ртом. Жанна трясла это беспомощное тело за плечи, била кулаками в грудь, потом неумело попробовала сделать искусственное дыхание. Она впилась губами в его рот, но Жан не почувствовал прикосновения. Он был не там, а наверху, в трубе, и продолжал нестись вверх.

– Очнись, гад, очнись! – хрипло выкрикнула Жанна, отрываясь. – Не бросай меня!

Странно. Он по-прежнему был наверху, а видел, как у Жанны на подбородке висит слезинка.

Смотреть и слушать, как она рыдает, было тяжело. Сделать он все равно ничего не мог. Поэтому Жан перестал глядеть вниз, задрал голову – и зажмурился от яркого сияния.

Полет закончился. Вокруг было просторно и очень светло. Под ногами белел песок. Но это была не пустыня, а скорее дюны. Только без моря.

Впрочем, толком осмотреться не получилось. Слишком уж ярко сияло солнце. Оно было рядом, в нескольких шагах. Большой шар, наполненный золотым светом. Глядеть на него прямо было невозможно, приходилось отворачиваться.

Наверное, это все-таки не солнце, подумал Жан. Иначе оно бы меня испепелило. А что же это?

Laterna magica. Волшебный фонарь.

Это название всплыло в памяти невесть откуда. Из детства, что ли. Жан не очень представлял себе, что это за штука – волшебный фонарь. Кажется, так называли в старину какой-то прототип диаскопа. Неважно. К сияющему шару имя Laterna magica отлично подходило.

Тем более что Лампа действительно оказалась проектором. И очень хорошего качества.

Сияние ее умерилось. Контуры сделались более четкими. Теперь это был овальный экран, в котором замелькали картинки. Сначала размытые, блеклые, вскоре они стали не просто четкими, а трехмерными. Лучше, чем на самом навороченном дисплее.

Жан следил за мельканием картинок как завороженный. Они были неподвижные, просто череда стоп-кадров. И каждый знаком, каждый выдернут из его жизни. На первый взгляд подборка казалась совершенно случайной, действительно важные эпизоды чередовались с малозначительными, давно позабытыми. Но во всем этом явно содержался некий важный смысл. Жан чувствовал, что почему-то должен выбрать один из слайдов. Должен, подобно Фаусту, произнести: «Остановись, мгновенье, ты…» Что? Прекрасно?

Вот в этом у Жана уверенности не было. Нужно ли обязательно выбрать момент особенно пронзительной красоты или наивысшего счастья?

Он сделал новое открытие.

Оказывается, если задержать взгляд на кадре, тот оживает. Можно в него войти, оглядеться, послушать, ощутить запахи, даже коснуться предметов. Можно прожить кусочек жизни заново. Только изменить ничего нельзя.

А кое-что изменить захотелось.

Вот шестилетний мальчуган стоит на мостках, собираясь с духом, чтобы нырнуть в реку. Там, под темно-зеленой водой, из дна торчит коряга, о которую через несколько секунд Жан раздерет себе бок, так что на всю жизнь останется некрасивый белый шрам. «Погоди, не прыгай!» – крикнул мальчишке Жан, но тот не услышал и прыгнул.

Или еще. Это, кажется, из второго класса. Толстый Люка притащил хромированного робокопа, всем на зависть. Давал потрогать только своим дружкам, к числу которых Жан не принадлежал.

За окном играет музыка. Это марширует духовой оркестр, в городке праздник. С разрешения учительницы все бросаются к окнам, чтобы посмотреть. Робокоп лежит в парте, на время позабытый хозяином. Но не маленьким Жаном. «Не делай этого, будет стыдно!» Но второклассник не слышит. Воровато пригнувшись, задерживается у чужого стола, отламывает игрушке сверкающую руку.

Что было потом, Жан не забыл. Ревущий Люка, острое чувство стыда и раскаяния. Никому и никогда про этот гадкий поступок он не рассказывал. Но запомнить запомнил.

Фотоальбом прожитой жизни пролистывался быстро, замедляясь на каких-то страничках, но очень ненадолго. Удивительно, что эпизоды, казавшиеся самому Жану важными, так ни разу и не наполнились движением и звуком. Один из них, самый приятный, он попробовал остановить усилием воли.

Получилось.

Последний курс Школы технодизайна. Подведение итогов дипломного конкурса. Директор вскрывает конверт и после эффектной паузы объявляет: «Жюри признало лучшим проект соковыжималки под кодовым номером Z-348! Автор будет удостоен диплома с отличием!»

Глупость какая-то. Почему нужно было столько лет вспоминать эту хрень с чувством гордости?

Жан отпустил страницу, она перевернулась.

Он поймал себя на том, что просматривает картинки совсем не так, как делал бы это прежде. Раньше, перелистывая журнал или бродя по Интернету, он всегда задерживался, если натыкался на эротику. Когда Волшебный Фонарь добрался до возраста зрелости, там стали часто мелькать обнаженные фигуры. Но смотреть на них было неинтересно. Для проверки Жан нарочно притормозил на амстердамской поездке. У них с Жанной там было три дня суперклассного секса. Она была просто чумовая, ну и он тоже не подкачал. Поднимал флаг по три-четыре раза в сутки.

Гостиничный номер. Расстеленное на полу одеяло. На нем две суетливые мартышки. А это еще что?

Жанна, притворщица, охает и стонет, а сама украдкой поглядела на часы, благо любовнику этого не видно.

На фиг, на фиг.

Сменилось еще сколько-то картинок, и вдруг экран сам собой, безо всякого приглашения, перешел с фотопоказа на видеорежим, хоть эти технические термины подходили тут лишь очень условно.

Жан сразу узнал этот день и тоскливо вздохнул. Будь его воля, он поскорей бы перелистнул это воспоминание. Однако начал смотреть и уже не мог оторваться.

16 ноября прошлого года. Жанну по работе отправили в командировку на три дня. Куда-то под Тулузу. Он скучал, особенно вечерами. Ну и пошел на день рождения к Хамиду, один. Там в основном собралась компания из соучеников по дизайнерской школе. Но не только, были и незнакомые.

И положила на Жана глаз одна классная цыпа. Черные такие пышные волосы, на кожаном платье спереди разрез, а сзади все в дырочку. Звать Сандрой. Никогда у Жана девушек такого уровня не было. На самом деле это, конечно, он сам первый на нее пялиться начал. Без особых планов, просто так. На Сандру все парни пялились. А потом, когда выпили шампанского с кокаином, она вдруг поглядела на Жана… Да-да, вот так!

«Ну как, зацепило?»

Огромные зеленые глаза смотрят сквозь густые ресницы. У Жана, который на экране, пересохло во рту. Нынешний Жан подумал: чего она так глаза таращит? Вообразила себя женщиной-вамп, а сама дура дурой.

Пока те двое обсуждали достоинства порошка, причем оба прикидывались, что очень хорошо разбираются в этом вопросе, нынешний Жан страдал, зная, что последует дальше.

Вот они уединились в дальней комнате. Девушка сняла через голову свое тесное платье, под которым ничего нет. Ну и что? На спине и ягодицах отпечатались розовые кружочки от дырок на платье.

Зачем, зачем он встал на колени и целует ее в бедра и в низ живота? Она вцепилась ему в волосы, делает вид, что сходит с ума от его поцелуев. Ему больно, но высвободиться он не пытается.

Само спаривание Жан прогнал в ускоренном темпе. Некое безошибочное чувство подсказывало, что дело не в этом.

Вот, вот, сейчас!

Это он уже вернулся к себе.

Отпускает такси. Открывает подъезд. Физиономия противная, по ней будто волны перекатываются.

Маленькая волна морального дискомфорта. Это он про Жанну подумал.

Волна озабоченности. Подумал, как теперь будет встречаться сразу с двумя, обе ведь с характером.

Волна гордости. Какую крутую ляльку трахнул! С пол-оборота!

Выходит из лифта.

Замирает.

Выражение лица меняется. Никаких волн, одна растерянность.

На ступеньках, прислонившись плечом к стене, дремлет Жанна. Она в джинсах, зеленой куртке, кроссовках, рядом чемоданчик.

Сбежала из своей Тулузы. Ужулила денек, чтоб быстрее попасть к Жану. Звонила с вокзала, но абонент был недоступен. Поехала прямо сюда. Код знает, но ключа от квартиры нет. Решила подождать, да и заснула. От усталости.

Теперь-то Жан все это знал, а тогда просто оторопел и всё, от неожиданности. Почувствовал себя жуткой сволочью. Особенно когда она открыла глаза и лицо у нее осветилось такой радостью, таким счастьем.

Вскочила, хотела кинуться ему на шею, а он попятился. Испугался, что она запах Сандриных духов унюхает. Но мысли в голове были совсем про другое. Собственно, только одна мысль, и та не больно ясная. «Это навсегда. Навсегда». А что «навсегда», хрен знает.

«Ты чего? – обиделась Жанна. – Ты не рад?»

А он ей: «Я тебя люблю». Впервые такое сказал. В смысле, не только Жанне, а вообще. Кто из нормальных людей теперь говорит «Я тебя люблю»? Одни уроды. А он сказал.

Тут кино и закончилось. Волшебный Фонарь погас, светящийся шар растаял. К чему понадобилось все это реалити-шоу, Жан так и не понял. Но задумываться не стал, потому что теперь, когда слепящее сияние угасло, окружающий мир стал виден лучше.

Зрелище было не сказать чтоб разнообразное. Со всех сторон белый, чистый песок. Впереди, как раз там, где раньше находился Шар, довольно высокая дюна. Жан почувствовал, что должен на нее взобраться. Во-первых, оттуда наверняка откроется более обширный вид. А во-вторых… Во-вторых, просто должен, и все.

Идти вверх по песку было трудно, и с каждым шагом все трудней. Жан вспомнил, что много раз уже испытал это. Во сне. Оказывается, снилось ему именно это восхождение на Дюну.

Когда до вершины оставалось уже близко, откуда-то снизу и сзади донесся голос. Он был совсем слабый, еле слышный.

– Эй, погоди! Я с тобой!

Жан остановился и обернулся.

Куда идти, вперед или назад?

Картина третья
Жанна

Бедная Жанна. Она не скоро поняла, что муж больше не дышит. Трясла неподвижное тело, поднимала тяжелую голову, то целовала ее, то била по щекам. Короче, была не в себе.

От удушливого дыма раздирал кашель. Текло из глаз, из носа. В метре от места, где лежал Жан, на стене темнело и переливалось огромное пятно, медленно сползавшее вниз. Будто кто-то выплеснул на обои целый таз вишневой наливки.

Вскоре вокруг появились еще люди. Они кричали, суетились, о чем-то спрашивали. Жанна не обращала внимания. Когда ее хотели поднять, яростно оттолкнула чужие руки. Когда накинули на плечи белый халат, сбросила.

– Ostav evo, on myortvy, – сказал кто-то.

Тогда она прижала ухо к окровавленной рубашке Жана. Ничего не услышала. Но это, может, потому, что вокруг все шумели.

Вспомнила, как видела в кино массаж сердца. Села на Жана сверху, стала давить ладонями на грудную клетку. Вверх-вниз, вверх-вниз. А еще есть искусственное дыхание! Прижалась к его теплым губам, начала дуть.

Все это было очень похоже на занятие любовью: она голая, сидит сверху, и губы в губы. Только Жан не двигается.

– He is dead, understand? – сказал тот же голос.

Она распрямилась, яростно замотала головой, чтобы вытрясти из нее этот кошмар.

Удалось. Она мягко повалилась на бок. Кошмар закончился. Стало тихо и спокойно.

Жанна почувствовала, что поднимается в воздух, одновременно кружась, но не быстро, а плавно, словно листок дерева, который сорвался с ветки. Только он не падает на землю, а поднимается в небо.

Нет, я как пар над плитой, который засасывает в вытяжку, подумала Жанна. Вот я уже в воздуховоде, и все поднимаюсь, поднимаюсь…

Ей было хорошо и нисколько не страшно. Куда она летит, значения не имело. Главное, что там был Жан, это она знала наверняка.

Внизу валялись две тряпичные куклы, Жан и Жанна. Он на спине, она на боку. Пускай валяются. Они больше не нужны. Двое людей в белом зачем-то оттаскивали тряпичную Жанну в сторону, что-то с ней делали. Плевать.

– Эй, погоди! – закричала Жанна, задрав голову кверху, где белел какой-то просвет. – Я с тобой! Я сейчас!

Но легкость уходила. С каждым мгновением подниматься становилось все тяжелее. До края воздуховода оставалось всего ничего, но преодолеть это расстояние не получалось.

– Жан, помоги! Помоги, я упаду! – в панике позвала она.

Ну наконец-то!

В круге света показалась голова Жана.

– Что ты здесь делаешь? – испуганно спросил он. – Тебе тут нельзя! Возвращайся!

Она рассердилась.

– Ты что, сдурел? Куда это я без тебя вернусь? Держи меня, идиот!

Он протянул руку, Жанна хотела ухватиться, но пальцы прошли сквозь его кисть и сомкнулись.

– Мне некуда возвращаться. Сама видишь, – грустно сказал Жан. – Прощай.

– Я тебе дам «прощай»! Держи крепче! Сделай что-нибудь! Ты же обещал, что мы всегда будем вместе!

Но благодатная сила больше не держала Жанну. Она ухнула вниз, в черноту, а Жан и белый круг стали стремительно уменьшаться и удаляться.

– А-а-а-а!

Со стоном Жанна открыла глаза, увидела над собой два незнакомых лица, мужское и женское.

– Ochnulas, – произнес мужчина.

Ныла голова, в носу щекотало от дыма, тело было тяжелым и неуклюжим.

Врач сказал еще что-то, по-английски.

Чтобы не слышать его и не видеть, Жанна повернула голову.

На полу валялись какие-то обломки, тряпки. Нелепым углом торчал столик, лишившийся двух ножек. Там, под ним, лежало нечто малопонятное.

Жанна поморгала, чтобы сбросить с ресниц слезинки.

Из-под сломанного стола на нее пялилась оторванная бульдожья голова. Зубастая пасть судорожно подергивалась, будто беззвучно лаяла.

Это было уже чересчур.

Жанна с облегчением лишилась чувств, но в чудесную вытяжку больше не попала. Обморок был неглубоким.

Картина четвертая
Кузя

А Кузя в это время и в самом деле заходился лаем. Только не беззвучно, а очень даже громко. Был он совершенно цел, превосходно себя чувствовал и находился вовсе не на захламленном полу, а во Дворе, очень похожем на тот, куда Хозяин водил его гулять каждое утро и каждый вечер. Выглядел Двор, правда, не совсем так, но для собаки видимое не столь существенно, главное – запахи. Запахи же были какие надо, те самые. Волнующие ароматы мусорных баков, печальный тон гнилой листвы, наглая приправа бензина и самое интересное – признаки присутствия других собак.

Во Двор Кузя попал так.

Нестерпимый ужас, который заставил его облаять черного человека, источавшего Запах Смерти, взорвался не только огненным облаком, но и невыносимой болью. Правда, боль была очень короткой, не дольше мгновения. Потом она прошла, а вместе с нею прошло все остальное. Не осталось ничего, совсем. Ни звука, ни изображения. Даже запахов.

Сколько Кузя ни раздувал ноздри, вокруг ничем не пахло. Такого с рыжим боксером никогда еще не случалось. Это было непредставимо!

Только и Беззапашье длилось недолго. Откуда-то сверху потянуло незнакомым, но весьма интригующим ароматом, учуяв который Кузя аж заскулил от нетерпения. Он попробовал прыгнуть, хоть и не надеялся, что достанет. Аромат доносился с значительного расстояния, он был довольно слабым.

Однако прыжок получился отменным. Кузе впервые удалось скакнуть так пружинисто, так высоко и с такой легкостью. Лапы оттолкнули его от поверхности, подкинули к самому потолку, который снова стал различим сквозь пелену дыма.

Голова беспрепятственно прошла сквозь потолочную панель. Перебирая лапами, боксер влетел в тесное черное пространство, где Аромат многократно усилился.

Летать оказалось здóрово и очень просто. Кузя удивился, что не делал этого раньше, а лишь гонялся как дурак с лаем за голубями. Сейчас бы он этих глупых неповоротливых птиц растрепал как от нечего делать. Воробья, может, и не настиг бы, но голубя влегкую.

Летучий пес возносился все выше и выше. Этому подъему не было конца. Усталости Кузя не чувствовал, но одиночество и темнота начинали его нервировать.

Внезапно он со всей несомненностью почувствовал нечто невообразимо жуткое. Хозяина здесь нет. Его вообще никогда больше не будет.

В отчаянии Кузя завыл и в ту же секунду увидел наверху белую точку, почти сразу же превратившуюся в маленький белый кружок, в большое белое пятно, в круглый кусок белесого неба.

Хозяин наверняка там!

Несобаческим усилием пес рванулся к свету, прорвал своей лобастой башкой какую-то невидимую пленку и выпрыгнул прямо на асфальт Двора.

Завертелся на месте, принюхиваясь и на всякий случай предостерегающе рыча.

Мусорные баки, бензин, листва. Другие собаки!

Он залаял. Тут же подоспели и они, здешние старожилы.

Собак было две, они приближались к Кузе с разных сторон.

Слева развалисто рысил косматый сенбернар, от которого весело пахло игрой, незлой силой, защитой.

Справа несся приземистый черный питбуль. От него дохнуло такой бешеной ненавистью, таким ужасом, что Кузя присел на задние лапы и заскулил. Он всегда боялся питбулей, потому что на втором году жизни один такой вот урод ни за что ни про что разорвал ему губу и прокусил ухо. Хуже питбулей только матерые крысиные самцы, но те хоть первыми не нападают.

Если б не сенбернар, плохи были бы Кузины дела. Черный кобель уже подскочил, оскалив хищную пасть. Но сенбернар при всей своей неповоротливости поспел вовремя. Перехватил питбуля на лету зубами за шею, отшвырнул в сторону.

Похоже было, что старожилы Двора между собой не ладят.

Они застыли в боевых стойках, не сводя друг с друга глаз. Питбуль рычал и щерился, сенбернар сохранял невозмутимость.

Втянув уши и прижимаясь животом к асфальту, Кузя подполз к своему защитнику поближе. Только прильнув к могучему боку, боксер немного осмелел. Облаял питбуля так, чтоб сразу стало видно: не слабак какой-нибудь, тоже может за себя постоять да и товарища защитить.

И понял черный гаденыш, что его дело дохлое. Захлопнул свои гнусные челюсти, попятился.

Величественно качнув пышным хвостом, сенбернар потрусил к дальней подворотне. Кузя, конечно, не отставал.

Интересная, между прочим, была подворотня. В ней клубился разноцветный туман и что-то потрескивало. Но самое главное – именно оттуда доносился Аромат, побудивший рыжего боксера к полету. Пока рядом торчал черный питбуль, Аромата не было. А теперь возродился, еще сильней прежнего.

Очень хотелось обогнать неторопливого сенбернара и поскорее прошмыгнуть в чудесную Подворотню, да вежливость не позволяла.

Картина пятая
Ястреб

Но Ястребу только показалось, что его больше не существует. Во всю свою жизнь, во все свои жизни он не ведал покоя и тишины. В сердце вечно пульсировала тревога, постоянным фоном бытия был нервный, диссонирующий шум жизни. А тут вдруг ни тревоги, ни шума. Полное Зеро.

И все-таки показалось. Мысль, выходит, работала, иначе Ястреб не ощутил бы ни покоя, ни тишины.

Ничего, сказал он себе. Невосприятие внешних воздействий – преддверие Черноты. Она совсем близко. Плевать на Эйфелеву башню, пусть торчит себе бессмысленная железяка, все отлично устроилось и без нее. Не надо паниковать из-за рудиментов мыслительной деятельности. Это остаточные явления в подкорке мозга.

Из черт знает каких глубин памяти выплыла давным-давно прочитанная где-то история. Как в восемнадцатом что ли веке германские студенты-медики проводили эксперимент со свежеотрубленной головой преступника. Поставили ее на плаху и стали окликать по имени, один справа, другой слева. Голова не откликалась, но глазами вправо-влево поводила. Мозговая деятельность прекратилась не сразу.

От этого дурацкого воспоминания Ястреб разозлился на упрямую подкорку. И покоя как не бывало. Вернулась тревога. Тишине тоже настал конец.

Мерзкий звук ногтя, скребущего по стеклу, заставил его передернуться. Во вполне конкретном, физическом смысле.

Восстановилось зрение, хоть и неполностью. Все вокруг клубилось и подплывало.

Это же дым, обыкновенный дым, понял Ястреб, когда очнулось и обоняние. Я что, жив?!

Он взмахнул руками, разгоняя чад, и увидел себя, лежащего на полу. Это разорванное пополам тело не могло сохранять в себе жизнь! Ястреб шарахнулся от обезображенного трупа и от этого движения подлетел к потолку.

Спокойно, спокойно! Я вышел из физического тела. Что означает эта хренотень? Кто этот я?

Никогда еще он не испытывал такого бескрайнего ужаса. Зачем нужна смерть, если продолжаешь думать и чувствовать?

Где Чернота? Где?!

В отчаянии он завертел своей нематериальной головой и увидел прямо над собой, в верхней части стены, небольшой черный прямоугольник. Кажется, это было вентиляционное отверстие, из которого взрывной волной вышибло решетку.

Куда угодно, только прочь от света, звуков и запахов!

Ястреб без малейшего усилия вытянулся длинной колбасой и всосался в дыру. Воздушный ток подхватил его и утащил вверх, в отрадную темноту.

Только теперь можно было вздохнуть с облегчением. Как тут было хорошо, в этом тесном черном пространстве. Как одиноко!

Беда лишь, что всякая вентиляционная система заканчивается воздуховыводом.

Увы. Невесомый, газообразный подъем продолжался недолго. Во тьму проник свет и вскоре совсем ее рассеял.

Ястреб вылетел из трубы и оказался на широкой бетонированной крыше аэропорта. Вокруг серели рассветные сумерки.

Неужто ночь уже закончилась? Очевидно, что-то нарушилось с восприятием времени.

Яркий золотисто-розовый свет пронизал дымку. Из-за края крыши выглянуло солнце. Его свет заставил Ястреба прикрыть глаза ладонью и отвернуться.

Прямо под ногами поблескивала лужа.

Ему показалось, что в ней что-то движется. Присмотрелся – не движется, а отражается. Но что? Наверху-то ничего нет, одно небо.

Вдруг он увидел в воде лицо какого-то ребенка.

Стоп! Ребенок был не какой-то. Это был он сам. Точь-в-точь такой же, как на детских фотографиях. Светловолосый кудрявый ангелочек.

Заинтригованный, Ястреб опустился на колени, чтобы разглядеть изображение получше.

Картинка раздвинулась, заняв собою все пространство.

Малыш лет пяти или шести был один в комнате, которая была Ястребу очень хорошо знакома.

Бело-золотые парчовые обои, лакированная мебель с инкрустацией, на полу пушистый ковер с павлинами. Именно так выглядела его детская. Он, конечно, не помнил деталей интерьера, но сразу их узнал. Слева за дверью спальня, над кроватью там висит изречение Пророка – первые слова, которые маленький Тарик прочитал самостоятельно. «Всякое нововведение – заблуждение».

Что это мальчик там делает с таким усердием? Кажется, рисует.

Заглянуть через плечо ребенка оказалось нетрудно.

Не рисует, а раскрашивает. Перед Тариком на столе книжка-раскраска, сказки «Тысячи и одной ночи», адаптированные для детей. На рисунке изображена Шахерезада, ведущая перед халифом «дозволенные речи».

Ручонка перебирала в большой коробке разноцветные фломастеры. Ястреб сам не понимал, почему следит за этой чепухой с таким напряженным вниманием. Не все ли равно, какого цвета будет у халифа халат, а у Шахерезады шаровары?

Розовые пальчики решительно взяли черный фломастер и принялись закрашивать – нет, не одежду нарисованных героев, а весь рисунок. Целиком.

Замерев, Ястреб наблюдал, как Тарик превращает картинку в черный квадрат, потом переворачивает страницу и так же методично начинает расправляться с Синдбадом-мореходом.

Чернота проглотила корабль с матросами, море, остров, небо со звездами. Затем залила всю книжку, стол, мальчика, комнату. Изображение исчезло. Осталась лишь лужа черной воды.

Ежась от холода, Ястреб поднялся.

Солнца не было. Наверное, скрылось за тучами. Мир вокруг был стальным и серым. Но за краем крыши воздух словно сгущался, манил тьмой.

Туда-то Ястреб и двинулся.