Текст книги "Время освежающего дождя"
Автор книги: Анна Антоновская
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Кахети давно тревожила Саакадзе. Но дела Картли не давали возможности уделять должное внимание соседнему царству. Все же он еще весною отправил Ростома и Элизбара в Имерети, Гурию и Самегрело. Он благодарил царя и владетелей за приглашение поохотиться, попировать по случаю освящения новой базилики в Абхазети и дня ангела Мамия Гуриели. Обещал непременно приехать, но сейчас просил разрешить картлийским глашатаям сзывать кахетинцев, разбежавшихся от кизилбашей.
Нельзя сказать, чтобы такая просьба обрадовала владетелей. Всюду нуждались в людях, и хотя Имерети не воевала с грозным Ираном, но беспрерывные междоусобицы сильно уменьшали число крестьян.
То же самое происходило в княжествах, где процветала работорговля. Распродажа и обмен на чужеземные товары собственных жителей с каждым годом все больше опустошали царства и княжества Западной Грузии.
Но отказать в просьбе Великому Моурави ни имеретинские Багратиды, ни мегрельские Дадиани, ни, тем более, владетели Гуриели не решались. Опытные глашатаи ходили по городам и поселениям, извещая кахетинцев, что Великий Моурави взял под свое покровительство Кахети и возжелал помочь им разжечь огонь в родных очагах. Поросли новой травой долины Иори и Алазани, опаленные персидскими полчищами. Разломаны мечети, воздвигнутые Пеикар-ханом. На вновь возведенных башнях день и ночь зоркая стража следит за дорогами. Кто отважится приблизиться к землям, защищаемым Георгием Саакадзе? Пусть кахетинцы спокойно возвращаются к родным дымам. Пусть сеют хлеб, возделывают виноград, пасут стада…
Кахетинцы слушали, сердцем рвались домой, но ужас пережитого, словно, каменная преграда, удерживал их. «Персы» не придут, а шамхальцы только осени ждут, легви тоже. Соберем посеянное, сгоним с пастбищ на зиму скот, разольем в кувшины вино, масло, мед, и тогда проклятые скатятся с гор, и снова оружие, кровь, слезы… Нет, пока царь не вернется, пока не поставит на рубежах охранное войско, нельзя рисковать последними детьми".
Но и оставаясь в чужих царствах и княжествах, кахетинцы многим рисковали, ибо за ними охотились не меньше, чем за своими, для продажи османам в рабство.
Они посылали гонцов к Саакадзе, описывали свою безрадостную жизнь, просили защиты и все же медлили с возвращением: зачем от воды в огонь бежать?
Амкары-кахетинцы, спасшиеся от угона в Иран, легко вошли в цеховые братства, получили одинаковые права по разделу работы, их семьи нашли любовь и сочувствие в семьях картлийских амкаров. Началась трудовая спокойная жизнь. И уходить в разрушенную, сожженную, полную опасностей Кахети никто не хотел.
Кахетинцы были не только трудолюбивы, но, вследствие частых посещений иноземных купцов, познали искусство политических дел. Моурави очень уважал кахетинцев и дорожил ими, но понимал неминуемую гибель Кахети, если не вдохнуть в засохшее сердце свежую струю крови. Необходимо заселить опустошенные земли, богатые вновь разросшимися шелковичными рощами, пасеками и изобилующие многим, чего нет даже в Картли. Что стоит присоединенное царство, которое существует только в грудах развалин?
На запустение жаловались и кахетинские азнауры, которые из-за отсутствия крестьян были не в силах наладить свое хозяйство, все больше приходящее в упадок. Жаловались и князья, хотя они были в лучшем положении. Неприступные замки находились вне досягаемости шамхальцев. Поля и виноградники обрабатывали глехи и хиэани, укрытые в замках от кизилбашей. Притом же князьям удалось откупиться от ханов золотом, коврами, кипами шелка.
Но замкнутость хозяйства, распад торговых путей, невозможность вывоза накопленных товаров чувствительно отзывались и на князьях, они беднели. Все чаще звучало: «Надо торговать через тбилисский майдан».
Вот почему так обрадовало прибытие в Кахети Джандиери и Вачнадзе – гонцов от Теймураза…
Дней через двадцать в Телави прискакали Даутбек, Димитрий и Элизбар, сопровождаемые отрядом дружинников в сто шашек.
Взбудоражена Кахети. Жажда выхода из тяжелого состояния заставила кахетинцев цепляться даже за кажущуюся возможность спасения. К замку Джандиери, где остановились посланные от царя, тянулись азнауры, купцы и глехи из далеких деревень.
Как было договорено с Дато, о возвращении Теймураза пока не говорили. Объединенное картли-кахетинское войско для защиты общих пределов? Кто из умных может отказаться от такой возможности? Такое же общее одобрение и ликование вызвал второй совет царя Теймураза: объединить на тбилисском майдане торговлю Кахети и Картли.
Князья умилялись: их богоравный царь даже из Гонио заботится о них. Наверно, ему удастся убедить в Трапезунде трехбунчужного пашу нарушить рубеж Игдыр-Камарлю и этим вынудить шаха Аббаса оттянуть кизилбашей подальше от границы Кахети. Гордо приосанившись, князья уже предвкушали возрождение замков, расцвет фамилий.
Узнав о новых делах мелика Вардана, купцы оживились. До приезда посланцев Моурави их томило безделье. Они рвались к шуму весов и аршинов, к азартному торгу, клятвам, убеждениям, к скреплению сделок где-нибудь в любимом духане, под шум зурны и веселые выкрики кутил, под щедрые пожелания и звонкое бульканье вина. Крепость, где разместились посланцы Моурави, с утра до ночи осаждалась кахетинцами.
Тут шумели запыленные пастухи из Карагача. Они клялись: трава на пастбищах закрывает человека, а скота нет. Виноградари Мукузани вопили, что на виноградниках некому давить из винограда вино не только, как полагается, ногами, но даже рукой. Шелководы Илису жаловались, что уцелевшие тутовники никому не нужны, ибо червоводни заросли паутиной. Торговцы Сигнахи молили о прокладке новой дороги через Гомборский перевал, иначе не только склады не наполнятся, но даже на прилавок, кроме ржавого гвоздя, нечего бросить. Глехи Белакани сокрушались, что шамхальцы в их садах, как в собственных, деревья трясут.
Сочувственно выслушивали «барсы» плач Кахети, недавно еще раздольно процветавшей.
Даутбек приказал собраться в Телави всем выборным от Кахети азнаурам на первый ностевский съезд…
А Элизбар на базарной площади разбил конную сотню на десятки и производил учения, как отражать врага.
Конечно, саакадзевцы давно были обучены, но игра в бой показывалась для кахетинцев, часами тесным кольцом окружавших площадь. Всплески шашек сменялись блеском котлов, в которых вскипал ароматный рис. Приглашались все желающие разделить с картлийцами трапезу на разостланных бурках.
Наконец съехались кахетинские азнауры. Даутбек обрушился на них за бездействие. Так ли говорилось в Носте? Как рассчитывают они поднять из пепла свое царство? Где обещанные дружинники, обязанные перед родиной? Почему на рубежах не стоит стража? Какой вес имеет их клятва, если даже словом не потрудились представить дело?
Азнауры изумленно прислушивались. Казалось, гремит голос не Даутбека, а самого Саакадзе.
Сулханишвили принялся убеждать: ему ли, бывшему начальником царских телохранителей, не ведать, как собрать дружину? Но из одного нельзя сделать сто. Клялся и Гараканидзе из Сигнахи: он знает, как метать дротики, но чтобы передать искусство – надо найти метателей. Уверял и Таниашвили: опыт царской охоты просветил его, как направлять охотников на след кабана, но как поразить кабана без охотников, этого он еще не постиг.
Даутбек им твердо посоветовал брать пример с одного ностевского азнаура, который, если надо, и из камня выжмет воду.
Кахетинцы поняли: не шутят посланцы Саакадзе. К Новому году в Тбилиси съезжаются все представители сословия. С чем они приедут? Только с семьями? Не вызовет ли такой приезд смех не только у азнауров, но и у князей? Конечно, вызовет, тем более, что князья Кахети решили явиться в Тбилиси не только с конюхами.
В конце съезда кахетинские азнауры заверили Даутбека клятвенным словом, что через две недели на базарной площади они представят не меньше трех сотен: если надо – из камня выжмут. Пусть азнаур Элизбар обучит их всадников искусству конного боя.
К вечеру азнауры-кахетинцы торопливо разъехались.
Даутбек понимал: не тремя сотнями клинков кахетинцы ослепят съезд, – первые дружины были необходимы для поднятия духа самих кахетинцев.
Дни проходили в больших заботах. Уже подвозился строительный лес. Кто-то принялся чинить ограды, шла кирпичная кладка новой крепостной стены. Димитрий начинал волноваться, где раздобыть продукты для дружинников. Поэтому он обрадовался, увидев однажды на базаре черные тушинские шапочки. Он охотно скупил по сходной цене все привезенные из Тушети товары и пригнанный скот.
Но тушины спустились с гор не только ради прибыли, Анта Девдрис, узнав о прибытии в Телави людей Саакадзе, послал разведать обо всем. Сумрачный Гулиа зашел к Даутбеку: тушины также хотят знать, что означает прибытие азнауров в Кахети и загадочный приезд князей из свиты царя Теймураза.
– Про князей, дорогой Гулиа, ничего не могу рассказать, а про себя – многое. Но не лучше ли отложить это до моего приезда в Гомецарскую Тушети? Слово имею от Георгия Саакадзе к Анта Девдрис.
– Хорошо, что не лишаете нас своего внимания. Анта и деканозы немного удивились: сюда прибыли, а к нам не поднялись. Умножьте свое внимание к тушинам, как земля умножает плоды.
– Да прославится имя тушинских витязей! Удостоенные приглашения, мы прибудем с чистым сердцем.
– Пусть сопутствует вам святой Георгий Лашарский!
Обменявшись знаками вежливости, перешли к делу. Гулиа предложил пригнать на базар скот для размножения и продукты для телавцев. Даутбек искренне поблагодарил за братскую помощь и пожелал Гулиа удачи в набегах и на охоте.
Лицо Гулиа все больше прояснялось: Даутбек разговаривал, как тушинский витязь. Гулиа поднялся и твердо сказал:
– Помощь будет, не предавайтесь раздумью. Ждем тебя и друга твоего у входа в горы. Будь невредим!
– Ходи невредим! – ответил Даутбек, слегка дотронувшись до плеча тушина.
Даутбек поделился радостью с вошедшим Димитрием. Они не знали, какой предлог подыскать для поездки в Тушети. А теперь можно громко бахвалиться – тушины предлагают закупить у них на год скот и продукты, ибо сказано: пока задуманное не сделано – не хвастай удачей.
За четыре дня до отъезда пришел гонец с приглашением посетить Джандиери и Вачнадзе: хотят говорить о княжеских делах.
Даутбек и Димитрий обменялись красноречивыми взглядами.
– Передай, уважаемый, князьям: как азнауры за честь принимаем приглашение, а как посланцы Великого Моурави просим уважаемых князей, если есть разговор, пожаловать к нам.
Все это умышленно громко сказанное слышали в соседних комнатах азнауры-кахетинцы и пришедшие купцы и еще сильнее прониклись уважением к посланцам Саакадзе.
Даутбек оказался прав: напрасно сетовали азнауры. Захотели – и въехали на базарную площадь с пятью сотнями. Элизбар набросился на них, стал мучить ежедневными учениями. Димитрий, осмотрев всадников, коней, довольный, посоветовал ради большей внушительности не распылять сотни, а всем вместе, во главе с отважным Сулханишвили, под веселые дудуки и шелест знамен въехать в Тбилиси.
Сам Даутбек не ожидал такого исхода. Словно воскресла мертвая базарная площадь. Неожиданно начали открываться лавки, пекарни, мясные и зеленные ряды. Откуда-то взялись амкары и робко ударили по железу и меди. Сбежались окрестные крестьяне и оживленно меняли зерно и птицу на незатейливую утварь. Малочисленным жителям Телави все было надо. Спасибо шаху Аббасу! В домах, кроме цепей очагов, ничего не осталось.
В одно из воскресений восторженно встретили тушин, пригнавших скот, коней, нагруженных курдючным салом, медом, сыром, мягким сукном и самотканой одеждой – изделиями тушинок.
На базаре поднялась суматоха, налетели торговцы, но, по обычаю, до двенадцати часов дня продавали только жителям. Бойко запрыгали гири на больших весах базара. Кто-то над своей лавкой принялся выводить синей краской веселый орнамент. Точно из-под земли выросли гзири и нацвали, цепко прощупывая глазами каждый вьюк и кувшин. Но яростно налетел Димитрий, тряся нацвали и гзири за пояса, кричал: «Пошлин с базара полторы недели не будет! Пусть окрепнет торговля!»
Тушинам нравилась запальчивость «барса», посмеиваясь, легко обменивали привезенное на изделия амкаров. Тут же просили изготовить подковы, сбруи, уздечки, стремена для Гомецарского общества и Цовского, Димитрий горячо советовал брать заказы, а за сырьем он немедленно пошлет дружинников в Тбилиси.
И как всегда возле большого возникает мелкое, так и тут вокруг пирамиды с сыром и вьюков с сукнами замелькали иголки, нитки, спицы, крючки, мешочки с шафраном и перцем, гвозди и все то, за чем всегда спускаются тушины с высоких гор в долины Кахети.
А вечером за дружеской едой Димитрий радовался: слава святому Евстафию, Георгий все же сумел вдохнуть жизнь в засохшее растение!
– А наградит правитель, пожалуй, тебя званием кахетинского садовника, – шутил Даутбек над Димитрием.
– Ты лучше скажи, как поживает твой Кайхосро! Говорят, чуть с окна не свалился, – полз к верноподданной… А потом забрался под водопад и полтора часа голый прыгал вместе с женихом Хварамзе и другими братьями и племянниками. Старый Мухран-батони как узнал, чуть не заболел. Одно утешило его: правитель под водопадом самолично всех собак перекупал… Дед в тот же день перевез внука обратно в Метехи вместе со сворой придворных. Что ни говори – Луарсаб настоящий царь: и мечом владел, и слово скажет – в огонь и лед бросает, а горе свое как царскую мантию носит. Бедная наша Тэкле! Почему так страдать должна? Может, правда, Керим устроит новый побег?
– Не прыгай так по разговору. Лучше водопадом меня радуй, чем слезами. И думай, как вовлечь тушин в восстановление Кахети.
Накануне отъезда к гомецарским тушинам вновь от князей явился гонец: Вачнадзе и Джандиери едут к доверенным посланцам Моурави.
Тотчас не только двор, но и улица заполнилась народом. Все смежные с помещением Даутбека комнаты наполнились важными горожанами: азнаурами, уста-башами, пришли и священники. Сняв шапки, безмолвно провожали глазами до самых дверей Даутбека прибывших князей. О чем будут говорить?
С особым почетом встретили князей Даутбек и Димитрий. Вежливо справились о здоровье семьи, о благополучии владений и, по персидскому обычаю, выжидательно замолчали.
О здоровье Великого Моурави спросил Джандиери. Вачнадзе вспомнил о его благородстве в Сапурцлийской долине, где он спас многих кахетинских князей от смерти, когда коварный Карчи-хан заманил их в шатер. И сразу, по грузинскому обычаю, приступил к делу: как понять действия уважаемых посланников, распоряжающихся стольным городом Телави, как своим наделом? Почему с князьями не советуются ни о чем? Царь Теймураз направил их сюда ради сближения с Картли.
– Уважаемые, благородные придворные богоравного Теймураза, мы здесь не по княжеским делам, об этом не повелел нам говорить Моурави. Но если князья пожелают, я пошлю гонца в Тбилиси с изложением в свитке неудовольствия князей. Пусть Моурави пришлет посла для переговоров с князьями, тем более – мы завтра выезжаем в горную Тушети по делу о возрождении торговли в Кахети, – и многозначительно, слегка понизив голос, добавил: – Думаю, прибудет Дато Кавтарадзе – всегда по государственным делам посылается. Вот скоро в Стамбул с посольством едет…
Князьям стало неловко, они не так, как следует, соблюдают тайну. Разве можно было открыто приезжать сюда? Разве не мог кто-либо из князей просто пригласить посланцев на пир? Вышло бы к месту – благодарность за заботу о Телави… Вместе с тем их несказанно обрадовало известие о приезде Дато. С ним как-то легко, он с полуслова понимает, и его сразу можно понять. Не то что этот замкнутый, суровый и, как видно неумолимый азнаур.
Джандиери и Вачнадзе нарочито громко, ибо наконец заметили толпившихся у всех дверей телавцев, просили азнауров оказать честь и попировать в замке Андроникашвили. Посланцы Моурави – желанные гости у каждого кахетинца, будь то владелец лачуги или замка.
Так же нарочито громко Даутбек рассыпался в благодарностях за гостеприимные слова. И если не раздумают благосклонные князья, то, с их разрешения, азнауры воспользуются приятным приглашением на обратном пути из Тушети. Тем более – к этому сроку прибудут от Моурави и новые посланцы…
Почти ежедневно в замке Цинандали совещалось кахетинское княжество. Тяготила двусмысленность положения; они не нарушат повеления Теймураза и пошлют свои дружины во главе с молодыми сыновьями в Картли. Но разумно ли совсем оголять замки? Все уйдут в Картли, а что изменится в Кахети? Нет царя – нет царства! Пусть царь Теймураз обрадует Кахети и вернется на престол. Не он ли был среди грозных лет нашим утешителем, среди разорения – нашим спасителем, среди веселья – виновником веселья?
Но Джандиери и Вачнадзе доказывали невозможность немедленного прибытия царя: Кахети похожа на опустошенный хурджини. В реках сарбазы выловили всю рыбу. В лесах не показаться: волки разгуливают с окровавленной пастью. В одичавших садах воет всякая нечисть. На всех отрогах под лунным светом белеют кости. Слышали, как по ночам на берегу Алазани плачет царица-мать Кетеван – взывает к отмщению.
Князья тяжело молчали: все больше соглашались с Вачнадзе – как можно скорее отправить в Картли свои дружины под общее знамя Моурави. Объединенный съезд кахетино-картлийских князей скажет многое и многое предрешит.
Другое тревожило владетелей: пока длилось запустение, никто не замечал отсутствия управления, а сейчас, когда ожил базар, повеселели улицы, зазвонили колокола и народ потянулся в храмы, остро встал вопрос: кому подчинить кахетинцев? Князю? Какому князю, кто выбирал? Кто признал? Почему одному дать большее право, чем другому? Чем возвысился?
Встревоженный Вачнадзе посоветовал дождаться приезда доблестного Дато Кавтарадзе.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Даутбек и Димитрий одновременно натянули поводья и осадили коней. Они хотели податься влево, но путь преградила черная гора. Подались вправо – над потными конями нависла серая гора. А прямо перед ними курчавилась гора белого руна: тушины стригли овец.
Жалобное верещание наполняло лощинку, через которую вилась тропа к аулу Паранга. Оттуда пастухи, щелкая бичами, сгоняли новые отары, а уже остриженные овцы жались друг к другу, точно стыдясь своей наготы. Бараны с изумлением смотрели на них и, гневно потрясая рожками, били копытцами.
Мальчики в черных войлочных шапчонках и с короткими мечами восторженно смеялись.
Отложив огромные ножницы, тушины встали, приветствуя гостей: «Марш ихвало! – Ходи невредим!..» Когда Даутбек и Димитрий, встреченные на пороге всей семьей, вошли в дом Анта Девдрис, там уже ждал их обильный обед. Зная обычай тушинов: чем гость больше съест, тем в большем ему уступи, – «барсы» крепились и, по совету Димитрия, за полтора дня не проглотили даже собственной слюны. Их томили жажда и голод, но они наотрез отказались приступить к еде, пока Анта после долгих уговоров не согласился разделить с ними неимоверное число яств. Очнувшись наутро, Димитрий клялся: он один съел полтора барашка, полкоровы и какую-то проклятую курицу, величиною с кабана!
Красивые и гордые дочери Анта, которыми когда-то любовался Георгий Саакадзе, так умоляли выпить еще чашу за их здоровье, съесть хотя бы еще одну ножку ягненка, так кланялись и улыбались, что не было сил отказаться, хотя уже не было сил и есть… Как закончился пир, азнауры помнили смутно, но до мягких постелей дошли сами и, как уверял Даутбек, довольно твердыми шагами, вызвав восхищение не только Анта, но и всей семьи. Это навело друзей на мысль, что выпито было не меньше бурдюка.
О деле не говорили и назавтра. Как раз закончилась стрижка овец, и на холме около жертвенника Хитано деканозы благословляли остриженных овец, желая им отрастить новую шерсть, пополнить курдюки салом, а чрево – приплодом…
Овцы обиженно блеяли, и ни одна не хотела попасть на жертвенный огонь и угощать своим нежным мясом пирующих. Младшему сыну хевисбери завязали глаза и столкнули его в середину пригнанной отары. Он наугад ловил овец и тащил под жертвенный нож деканоза. Буйволиный бурдюк с трудом подкатили к развалинам церкви святого Георгия три тушина – прославленные силачи Паранга. Димитрий нежно погладил шашку, так он всегда делал перед боем. Сначала принялись, за хинкали и сыр. Над пирующими отливало лазурью небо.
Даутбек пустился на хитрости. Он то и дело поднимался, оставляя сумасшедшую трапезу, и принимался восхищать тушин ловким метанием кинжала, сбивал стрелой нахлобученную на ветку папаху, показывал афганские приемы рубки клинком и даже проджигитовал на полудиком коне. Такие передышки давали возможность сохранять себя как можно дольше.
На вышитую крестиками скатерть поставили вареную баранину, соленые лепешки и котлы с пивом. Даутбек вспомнил сражение под Кандагаром с индийскими слонами и поспешно взялся за пику, чтобы показать, как добываются драгоценные бивни. Ему на помощь внезапно вынырнул из-под скалы ветерок, нагнал тучи и столкнул их над пирующими. Крупный град посыпался, как орехи из хурджини. Димитрий пришел в себя. Он облегченно вздохнул – может быть, конец еде? Но тушины, словно мух, смахивая град, продолжали, как ни в чем не бывало, пировать. Деканоз взял баранью ногу, подошел к выступу и швырнул ее в ущелье. Зачерпнув ковшом пенящееся пиво, поднял над пропастью и, перекрывая стук градин, торжественно прогудел:
– Дух ущелья! Не завидуй нашему веселью, лучше прими участие в нем. Ешь с нами мясо, пей пиво и отодвинь к врагам нашим ненужный град.
– Аминь! – хором воскликнули тушины и залпом опорожнили матары – кожаные сосуды.
В башнях с пирамидальными крышами замелькали огоньки. Это старухи зажигали свечи перед тусклыми образами. Кричали дети, женщины выносили золу и разбрасывали ее, приговаривая: «Боже правый, пусть так развеется град!» Хватали котлы и тазы, ставили посредине улочек, благоговейно простирали руки: «Пресвятая дева Мария, матерь божия, что тебе стоит, – преврати град в дождь!»
Мальчики поставили посредине скатерти, побелевшей от града, кадку с растопленным маслом. Анта опустил перед Димитрием коровий бок, обильно полил маслом и просительно поклонился.
Град оглушительно бил по котлам. Старший деканоз хитро посмотрел на небо и, подняв руку, проникновенно проговорил:
– Боже правый, отврати от нас град! Да прославится имя твое! Ты властен над вселенной ибо небо и земля суть царство твое.
– Аминь! – хором воскликнули тушины и опять залпом опорожнили матары.
Ущелье умолкло, точно кто-то могучей рукой сдернул с неба тяжелую завесу. Появилось солнце и ласково снизошло на горы. Деканоз торжествующе оглядел сидящих. Мальчики втащили на скатерть бурдюк с медом. Гулиа опустил перед Даутбеком груду хмиади, обильно полил медом и просительно поклонился.
Даутбеку почудилось, что его оглушил хоботом по голове передовой слон раджи. Снова в матарах запенилось пиво. Скатерть заполнилась толстыми лавашами, шашлыками из дичины, бурдюками с ахметским вином.
Вдруг опять потемнело, белым огнем сверкнула молния. Деканоз схватил кусок железа и стиснул в зубах. Но гром все же бухнул, и, словно из котла пиво, хлынул проливной дождь. Вокруг скатерти зажурчали ручьи, но Мети, держа обеими руками баранью ногу, продолжал смачно грызть ее.
Деканоз приказал мальчишкам немедля втащить котлы и тазы обратно в башни и повернулся к развалинам храма:
– Слава и сила господу, величие сегодняшнему дню! Святой Элиа, направь лучше колесницу свою на шамхала, пусть поразят молнии его грешную страну. Святой Элиа, наш хранитель!
– Аминь! – хором воскликнули тушины и залпом опорожнили матары.
Хрустально-голубые полосы ливня внезапно сменилось снежной крупой. И так же внезапно все смолкло, и вновь брызнуло солнце.
Мальчишки опустили на скатерть деревянные подставки с када, начиненной салом и кусками копченого мяса.
Даутбек подтащил Димитрия к краю пропасти. Величественная картина потрясала душу, – так они и сказали Анта. Над ними расплавленной синью переливалось небо, а под ногами, в ущелье, бурлили черные тучи, и под раскаты грома, в ослепительных вспышках молний, трепетали скалы.
Два дня шумели тушины вокруг жертвенника Хитано. На третий слегка побледневший Даутбек, вздыхая, сказал: «Нам так полюбился Паранга, что, не будь на наших плечах большой заботы, мы бы год прогостили здесь, у гостеприимного Анта Девдрис».
Анта понял, гость хочет говорить о деле. Даутбек долго и настойчиво убеждал, и Анта обещал посовещаться со старейшими и вынести решение на одобрение народа.
О всех приемах переговоров азнауры были предупреждены Георгием. Следуя его примеру, Димитрий вынул из хурджини монеты, разложил в маленькие кисеты, вышитые бисером, а Даутбек сунул в карман перстни, и они направились к деканозам.
Посещения азнауров деканозы ждали, но притворились удивленными и обрадованными оказанным почетом. Даутбек преподнес старшему деканозу перстень с яхонтом, а пяти младшим – по кольцу с бирюзой. Жрецы не пытались скрыть удовольствие – улыбались, прицокивали, убеждали, что из поколения в поколение, вместе с именами отважных азнауров, будут переходить эти красивые знаки внимания.
Когда улеглось восхищение, азнауры в самых вежливых выражениях поблагодарили священнослужителей за чудо с градом, за оказанное гостеприимство и просили любимых ангелами жрецов принять на счастье по кисету.
Сразу почувствовал Даутбек: деканозы во всем поддержат просьбу гостей. Деканозы полюбовались тонкой бисерной вышивкой, как будто содержимое не представляло для них значения, – дорог подарок. Старший из них, в виде особой милости, начал показывать священную утварь, хранившуюся в капище.
С благоговением рассматривали Даутбек и Димитрий серебряные азарпеши, кулы, кувшины. Притворно восхищались, ибо видели на своем веку немало драгоценных изделий. Но одна чаша приковала их удивленный взгляд: покрытая серебром и позолотою, она была испещрена затейливыми арабесками.
Димитрий заинтересовался – из чистого ли серебра эта прекрасная чаша? Деканозы переглянулись, старший важно заговорил:
– Не серебром славится эта чаша, а силой. Много столетий тому назад один из царей леков никак не хотел успокоиться – надоел тушинам набегами. Нашлет орду – и пастбище, как после саранчи, пустеет. Ворвутся то в один, то в другой аул… и каждый раз отлетал чей-нибудь ангел от плеча витязя, все меньше становилось тушин в аулах, все чаще зажигали восковую свечу и трижды обносили черную курицу вокруг вдовы. Сокрушался хевисбери, тоже Анта звали… Пришел к деканозам ночью и сказал: «Есть у меня шашка, еще мой прадед сражался ею, множество славных побед одерживал. Но я прячу шашку в сундуке, ибо меняет она цвет свой: днем красным отливает – может, от крови? – ночью чернее смолы – может, от гнева? Благослови, деканоз, оружие, им покорю царя леков…» Не поверили тушины. Все же деканоз благословил и трижды взмахнул шашкой над горнилом духа огня – попросил укрепить сталь.
Вскочил на коня Анта и исчез… Прошло много лет, пока он вернулся… Только в ауле никто не узнал Анта. Белая борода у пояса кончалась, одежда от крови в красный камень превратилась, глаза как ночь почернели – может, от гнева?
Ничего не привез с собою Анта, кроме одного черепа. Удивились тушины: «На что тебе череп, старик, и чей он?» «Это череп врага, – ответил Анта, – долго я охотился за царем леков, долго требовал открытого боя. Разве враг понимает честь? Скрылся от меня в Табесаранских горах, – я за ним. Он на Алванском поле в траву зарылся, – я нашел. Тогда он за ледяные пороги скрылся, – я там его отыскал. Тогда он в Черное море бросился, – я тоже туда спустился. Он в пустыню перебежал, – я там его догнал. Видит: плохо, – снова в свое царство ускакал. Тут я его схватил. Взмахнул я шашкой – огнем вспыхнула, взмахнул в другой раз – молитвой застонала, взмахнул в третий раз – голова царя леков на землю покатилась… А чтобы другая не отросла, разрубил я тело на четыре части. Одну часть в море бросил, другую на Табесаранские горы закинул, третью в пропасть швырнул, а четвертую на его земле оставил: пусть всегда помнит о тушинах… Вот, витязи, если завелся враг, куда бы от вас ни скрылся, – найдите и уничтожьте, иначе всегда будет надоедать…»
Долго гадали, что с черепом делать? Ходили черта подслушивать, золу между пальцами сыпали. Тогда старый пришелец Анта взял череп и заперся с ним в храме, а когда вышел, в руках у него сверкала эта чаша… Наполнил Анта ее вином и поднял над своей головой: «Я осушу эту чашу за храбрецов, и тот, кто вторую осушит, не будет знать поражения». Выпил Анта и сразу помолодел. Снова черные кудри играли из-под лихо надвинутой шапочки, а голос звенел закаленной сталью:
«За мной, витязи! Тушин вечен, ибо месть и отвага – лучший щит от смерти!»
Вот азнауры, что случилось когда-то. С того доброго времени при выборе нового хевисбери мы, деканозы, даем выпить вина из черепа-чаши. В этом клятва – продолжать жизнь старого хевисбери Анта.
Даутбек пристально вглядывался в чашу, точно хотел прочесть в ней свою судьбу. А Димитрий думал о поверженном царе леков и завидовал первому Анта.
Три дня совещался хевисбери со старейшими у родника на скале, охраняемой ангелом камней.
В воскресенье под скалой, на площади, шумели тушины. Журчала голубая вода, спадая в расселину. Стало тихо, когда заговорил Анта.
Он напомнил, как здесь, под сенью этой скалы, Великий Моурави обратился к ним за воинской помощью и как ангел меча не допустил отказать в этом витязю. Сейчас Георгий Саакадзе вновь призывает на благородное дело – помочь снять пепел с лица Кахети. И попросил Даутбека повторить просьбу.
В мрачных красках описал Даутбек состояние Кахети: ведь и тушинам невыгодно такое, – разве они не считают Кахети своим царством? Или им не нужны шорные товары? Медная утварь, гвозди и подковы? Или у них на десять лет всего запасено? Или они не рискуют потерять свои дороги на север и восток? А как можно жить, не обменивая домашний излишек продуктов? На что обменивать, если нет базара? А базара нет, потому что не едут купцы. А купцы не едут из-за опасностей на дорогах. Да и продавать некому. А народ не возвращается, ибо шамхальцы хуже волков обнаглели. Рубежи обнажены, нет охраны, нет воинов, а если можно собрать многочисленную дружину, – нет коней, оружия, хлеба… Церкви тоже опустошены, разграблены замки царя. Если витязи-тушины не помогут, долго продлится помрачение солнца над некогда цветущей страной… Царю тоже опасно возвратиться: кто защитит? Кто послужит опорой в ниспосланных богом испытаниях?