Текст книги "Время освежающего дождя"

Автор книги: Анна Антоновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 32 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

От строящейся мечети двенадцати имамов до Табриккале – замка шахских сокровищ – толпился пестрый исфаханский люд. Вот полуобнаженные индийцы неистово бьют кулаками в барабаны, похожие на бочонки; вот предсказатели, окружив себя тарелочками для сбора денег, раскачиваются над продолговатыми книгами с изображениями ангелов, чертей и драконов; вот семь плясунов, с головы до ног вымазанных маслом, смешанным с сажей, кружатся с немыслимой быстротой, вызывая восхищение зевак; вот, обнявшись и вздымая клубы пыли, возятся борцы, а фокусники вытаскивают из ушей серебряные монеты. В ярких лучах плещутся разноцветные шали наряженного Исфахана.

Сегодня любимая жена шаха Аббаса, величественная Лелу, празднует трехлетие своего внука Сэма, сына Сефи-мирзы. С утра малый двор заполнился подарками, около каждого стоит слуга, выкрикивая имя хана и ханши, приславших знак своей любви и почитания. На возвышении возле подарка шах-ин-шаха застыли пятнадцать слуг. Араб в красном тюрбане и ослепительно белом плаще держит под уздцы берберийского жеребенка, долженствующего расти вместе с маленьким мирзой Сэмом. На руках других слуг – седло, осыпанное бирюзой, сбруя из синего сафьяна, бархатная длинная подушка с золотой бахромой для первой боевой сабли, которую вручит шах Аббас внуку в день, когда ему исполнится тринадцать лет.

Лелу – вернее, Тинатин, как ее звали в Картли – знает: какие бы ценности ни прислали ханы, восхищаться будут только подарками «льва Ирана». Все преподношения будут выставлены напоказ чужеземным послам, миссионерам, купцам, дабы они разнесли по всем странам, как могуществен шах Аббас, внуку которого приносят столь великолепные дары.

На шумное празднество пригласила Тинатин не только всех жен шаха, но даже всех наложниц. Узнав об этом, шах сказал:

– Аллах щедро наградил тебя, Лелу, возвышенным сердцем…

– О мой, повелитель, женщина, на которую хоть раз упал твой алмазный взгляд, для меня желанная гостья, – ответила Тинатин.

Вспоминая сейчас разговор с грозным супругом, Тинатин в смятении думала: "Где же ее возвышенное сердце, если и на этот раз она не решилась просить шаха смилостивиться над Нестан? Бедная княгиня! Как горько поплатилась она за измену Зураба… Сколько слез, сколько страданий! В тот страшный день, когда обезглавили Паата, насильно была омусульманена и Нестан. Повелитель Ирана приказал Мусаибу отдать блистательную княгиню в служанки незначительной Гулузар, трехсотой хасеге, из-за этого счастливого счета взятой в Давлет-ханэ как дар бухарского купца. Несмотря на сверкающие голубым отсветом глаза, стройный стан и золотисто-каштановые косы, шах Аббас даже не взглянул на нее… Святая дева, как согнулась прекрасная Нестан под черным покрывалом рабыни, когда младший евнух провожал ее на девятый двор, в домик Гулузар. Боясь гнева шаха за сочувствие к изменникам, Тинатин не посмела просить отдать ей Нестан. О, нет, даже короткая тень не должна лечь на Сефи-мирзу! Он так счастлив! Черкешенка не обманула ни сердца Сефи, ни любви Тинатин. Она нежна, как лепестки роз, подобны меду ее слова. А сколь покорно она склоняет свою гордую голову к коленям Тинатин… Шах Аббас потребовал, чтобы Сефи взял еще жену и пятнадцать хасег… Как загрустила черкешенка, как опечалился благородный Сефи, воспитанный тайно в христианской чистоте. С большой хитростью удалось Тинатин убедить шаха отменить свой приказ: новые жены и наложницы родят сыновей, и они начнут алчно взирать на священный трон «льва Ирана»… Только Сефи верен ему, только он молит аллаха три раза в день о ниспослании тысячи тысяч лет горячо любимому и почитаемому шаху из шахов, его отцу, властелину вселенной.

Шах охотно согласился: конечно, как всегда, умная Лелу права. Она неустанно стоит на страже спокойствия шаха, а если Сефи надоест ложе первой жены, он может взять служанку. Тинатин сама подобрала черкешенке десять красивых девушек, приведенных из Грузии, даже двух монашенок. Да, Тинатин готовила наследника шаха не только сильного мыслями об Иране… Грузия! Грузия по-прежнему владела ее сердцем. Царь Луарсаб и шах Сефи будут тесно связаны интересами своих стран, будут непобедимыми союзниками… Что? О чем она думает? Господи Иисусе! Тинатин отшатнулась: «Кто? Кто здесь?!»

Перед нею стояла старшая прислужница, держа ларец. Она забыла, какое ожерелье сегодня желает надеть высокорожденная ханум.

Тинатин вновь задумалась о судьбе несчастной Нестан. Как только она переступила порог домика хасеги, Тинатин вызвала к себе счастливицу, так прозвали Гулузар в гареме. Усадив рядом, Тинатин поздравила наложницу с шахским вниманием и спросила, понравилась ли ей грузинка? Гулузар растерялась. Евнух ей сказал: «Для черной работы держи!» Тинатин одобрительно улыбнулась: «Наш милостивый шах-ин-шах справедлив, он наказывает и милует… Княгиня Нестан сейчас мохамметанка, она у тебя почетная гостья, запомни это, ибо когда шах-ин-шах найдет, что княгиня достаточно наказана за вероломство мужа, то позволит поселиться у меня, ее любимой подруги еще по детским годам, проведенным в замке моего отца, царя Картли».

Повторяя мысленно разговор, Тинатин не без удовольствия вспомнила, как испугалась хасега: «Бисмиллах! Лишь бы не разгневать мать Сефи-мирзы!» И тут же поклялась, что она сама будет служанкой у княгини. Только в редкие посещения евнухом ее домика начнет умышленно кричать на солнцеподобную госпожу. Пусть евнух передаст Мусаибу о страдании княгини Нестан.

Тинатин достала из резной шкатулки рубиновое ожерелье и подарила ошеломленной наложнице вместе с туго набитым золотыми туманами кисетом, предназначенным для содержания Нестан. Затем пригласила бывать у нее по пятницам на веселом кейфе с ханшами… Что было тогда с потрясенной Гулузар! Она плакала, смеялась, целовала руки благодетельницы и с тех пор, как служанка, угождала Нестан. Тинатин еще ни разу не виделась с несчастной подругой, решив, если придет благоприятный ответ от Луарсаба, упросить шаха сжалиться и подарить ей княгиню… А если?.. О нет, нет! Луарсаб должен, наконец, ради Тэкле, покориться воле шаха… Где скрывается бедная Тэкле, столь лучезарная и столь мужественная? Может, в монастыре ждет своего счастья! Оно придет, должно прийти! Под властью свирепого и подлого Али-Баиндура не может долго томиться царь Картли.

Но этот день принес Тинатин большие огорчения.

Во время пира, улучив минуту, когда расшалившиеся ханши перекидывались цветами, старшая жена Караджугай-хана шепнула Тинатин о приезде из Гулаби хана Джафара. Караджугай огорчен – да защитит аллах правоверного от гнева шах-ин-шаха! – царь Луарсаб твердо сказал: «Нет!»

Побледневшая Тинатин взволнованно проронила:

– Может быть, в парчовом мешке молодого хана и для меня есть послание?

– Аллаху угодно было расположить сердце картлийского царя к моему Джафару, но Караджугай раньше покажет послание…

– Бисмиллах! Кто смеет думать иначе? Только…

– Да успокоится твое сердце, прекрасная Лелу, Караджугай не омрачит шах-ин-шаху праздник. Лишь завтра узнает повелитель о приезде Джафара.

Многолетняя привычка глубоко прятать свои мысли и чувства помогла Тинатин скрыть охватившие ее печаль и беспокойство. Как примет шах новый отказ Луарсаба? Она с благодарностью поцеловала добрую ханум, предупредившую ее. Надо обдумать неизбежную беседу с шахом Аббасом, отвести гнев и немилость от Луарсаба. О, как тяжела участь гаремной жены, хотя и любимой!

Вторая неприятность произошла неожиданно. Прислужницы ввели маленького Сэма для принятия от ханш поздравлений и ручных подарков.

Принцесса, сестра шаха, некогда привезшая в Исфахан царевну Тинатин, протянула Сэму серебряную клетку с голубой птичкой. Мальчик некоторое время сосредоточенно следил, как прыгала она по жердочкам, потом вытащил птичку из клетки и, с остервением оторвав ей головку, бросил ее в подол ошеломленной принцессы.

Тинатин нахмурилась. Вспомнился испуг придворных в час рождения Сэма. Его сжатые ручонки были полны густой крови. Когда донесли об этом шаху Аббасу, он сказал: «Да будет известно – этот пехлеван щедро омоет свои руки в крови». Тинатин вновь содрогнулась. А Сэм продолжал с презрением швырять в лицо ханшам изящные преподношения.

Наступило неловкое молчание. «Бисмиллах! Хорошо, что не он наследник трона Сефевидов», – с ужасом подумала каждая из ханш.

Тинатин приказала увести Сэма. Он упрямился, кричал, грозил всем оторвать голову, вот только немного вырастет. Сбросил с бронзовой подставки китайскую вазу… Черкешенка робко взглянула на Тинатин и поспешно унесла сына.

Празднество стало для Тинатин мукой. О, много дала бы она за возможность остаться одной. Но даже прозорливая жена Караджугай-хана не заметила ее тревоги.

Когда на следующий день шах Аббас пришел, по обыкновению, обедать к Тинатин, глаза его извергали пламя гнева. Он хотел обрушиться на нее за настойчивую просьбу отправить к Луарсабу молодого хана. Но вдруг смягчился – она так пленительно приколола к его груди ярко-красную розу – знак молодой любви… А еда? Только Лелу-Тинатин могла угадать, что сегодня пожелает съесть шах-ин-шах. А напитки? Раньше, чем налить ему в золотую чашу, она пробовала их сама. Бисмиллах! Нигде не сказано, что умный отвечает за глупца!

И «лев Ирана», повеселев, принялся за вкусные яства, наслаждаясь остроумием любимой жены, рассказывающей о вчерашнем пире… Облизывая пальцы, он уже сам придумывал, как бы смягчить неприятную весть.

Все это не укрылось от зоркой Тинатин. «Пора», – подумала она и притворно сдвинула насурмленные брови. Вчера старшая жена Эреб-хана поделилась с ней новостями, слышанными от купца Вардана, бежавшего из Тбилиси. Своевольный Саакадзе всех князей превратил в рабов, издает торговые законы, полезные для Турции, но вредные для Ирана.

– О мой повелитель! О свет моих очей! Не я ли многие годы молила тебя не доверять страшному шайтану?

Шах смущенно погладил тонкие пальцы Тинатин.

– Видит аллах, раскаиваюсь я, не внимал советам твоим и верного Караджугая. Только вас не обманул проклятый шакал! Но призыв мой к мести услышан пророком. Обезглавлен его выродок, и он сам падет под пытками, каких не изведал ни один человек со дня сотворения неба.

– Мой могущественный повелитель, схватить его могут только князья Гурджистана по повелению преданного тебе царя. А что может сделать смешной Симон? Его бессилие порочит звание венценосца.

– Моя Лелу, не я ли искренне хочу вернуть царство Луарсабу? Не я ли благосклонно разрешил Караджугай-хану отправить Джафара в Гулаби? Но упрямец и на этот раз дерзко отверг мою доброту. Безумец! Мое терпение может иссякнуть!

– О алмазный источник моей жизни, твоя доброта равна бездонному морю… Но разве Луарсаб изменил тебе? Разве не против Саакадзе защищался? Разве не злодей погубил преданного тебе царя? Теперь видно, почему рвался Саакадзе в Картли. Я знаю брата: как верен он своей церкви, так верен своему слову…

Шах задумчиво смотрел на ванскую кошку; вытянув на шелковой подушке пушистый огненный хвост, она, мурлыкая, щурилась, поглядывая на застывшего в клетке сине-оранжевого попугайчика. «Аллах свидетель, – мысленно упрекал себя шах, – все ближе, упорнее подбираются к сине-оранжевым горам Грузии широкобородые джяуры с ледяной равнины. Только сила моего уме еще крепит дружбу мою с московским царем. А разве царь Теймураз, как червь, не подтачивает мою переправу к Гурджистану? И кто может сравниться в искусстве боя с коварным Саакадзе? Недаром я медлю… Лелу во всем права, – только Луарсаб может отдать под мое покровительство Картли и Кахети, ибо с тайной надеждой ждут князья – эти презренные изменники, меняющие веру, как чувяки… Даже Шадиман, ловко бежавший из крепости в свой замок, заверяет меня в послании, что царю Симону не покорится ни народ, ни князья, ни церковь. Надо выслушать купца Вардана. А что, если вернуть Луарсабу царство? Невозможно! Скажут, шах Аббас Сефевид слабее царя Луарсаба Багратида… Но воцарение Луарсаба – гибель Саакадзе!»

– Лелу, не известно ли тебе пребывание жены Луарсаба?

– Мой могущественный повелитель, – внутренне содрогаясь, пролепетала Тинатин, – разве мои мысли и сердце не открыты перед тобой, как книга сказаний? Я первая просила бы тебя пленить Тэкле, только ради нее на все решится Луарсаб… Может, купцу из Тбилиси известно, где спрятал ее Саакадзе или «змеиный» князь.

– Твои слова проливают свет на темное дело. Возьми послание Луарсаба, к тебе оно.

– Я прочту, когда солнце покинет мои покои… – Тинатин небрежно бросила свиток на ковер и любовно склонилась, благоговейно целуя шафрановые ногти.

«Жизнь Луарсаба в безопасности! Святая дева, защити его!» – мысленно молила Тинатин, продолжая бархатом своих глаз ласкать шаха.

Едва опустился занавес за шахом, Тинатин жадно схватила послание Луарсаба. Она читала дорогие строки, и слезы туманили глаза.

"…Моя любимая, никогда не забываемая царственная сестра. Сколь радостно моему сердцу, что цветешь ты в саду всесильного шах-ин-шаха подобно розе, что «солнце Ирана» благосклонно бросает лучи на счастливый твой день. Твое довольствие подсказывает тебе заботу о недостойном царе Картли… Да будет известно, человек, изменивший своей вере, изменит всему… Перед тобой я не хочу притворяться: все мои думы о дорогой Картли. Но знай, как не изменю я вере, так не изменю шаху Аббасу. Пусть его всепобеждающая рука защитит мое отечество. Я готов быть покорным ему, как сын отцу, как луна солнцу… Осуши свои слезы, моя великодушная Тинатин, величественная в своей любви к властелину Ирана Лелу… Сколь благодарен твой брат за память о розовой птичке. Не знаю, где она, но мое сердце с нею… В долгие бессонные ночи я тоскую о безвозвратно ушедшем счастье, ибо вернуться в Картли могу только под звон церквей, а этому, видно, не бывать… Не печалься, моя сестра, – охота и свежий ветер укрепили меня, хотя не мог я полностью наслаждаться бегом коня, ибо всюду слышал голос Тэкле: «Как жить могу я без царя сердца моего?!»

Тинатин беззвучно плакала. С таким трудом ей удалось устроить поездку Джафара… План прельстить Луарсаба свободой подсказала она. Видимо, брат понял ее послание, так почему же не воспользоваться охотой? Почему не ускакали? Ведь Баака с ним… Святая дева! Тинатин схватилась за сердце: Тэкле в Гулаби, он не мог оставить ее… «Как жить могу!..» Боже правый, защити и помилуй дитя твое!.. Кто? Кто оберегает царицу?

В смятении Тинатин металась по роскошным покоям… Нет, она многого не знает. Но как оставаться в неведении? Не догадался ли шах? Иначе почему спросил о Тэкле?.. Нет, этого бог не допустит!..

Тинатин накинула легкое покрывало и скользнула в сводчатый проход. Толпа молодых евнухов склонилась перед царственной всесильной Лелу. Но она, не обращая на них внимания, спустилась в сад. За нею никто не посмел следовать, ибо высокая ханум любила гулять одна.

Сначала Тинатин зашла к Сефи. Сын, отбросив чубук кальяна, выбежал навстречу и стал радостно целовать руки лучшей из матерей. Черкешенка засуетилась с дастарханом. Прислужницы неслись с подносами, кувшинчиками, но Тинатин отказалась от угощения, она просто хотела навестить и успокоить любимых. Маленький Сэм, конечно, своенравен. Строгость не помешает: вырастет – благодарить будет, и тихо добавила: «Нужен еще сын, пусть двое растут».

Пообещав завтра гостить у них целый день, Тинатин снова вышла в сад. Обогнув стройные кипарисы, она по извилистой дорожке спустилась к озеру, окаймленному лилиями, задумчиво посмотрела на тихо плывущих лебедей, погладила белый лепесток.

По старшинству посетила трех законных жен и поблагодарила их за внимание к Сэму. Затем незаметно по боковым аллеям приблизилась к домику Гулузар. Оглянувшись, резко рванула юбку и громко позвала слуг.

Выскочила старая служанка; узнав Тинатин, всплеснула руками, бросилась обратно с криком: «Алла! Алла!». Гулузар застыла на пороге.

– Дорогая Гулузар, мне захотелось сорвать спелый кизил, но не всегда наши желания проходят без ущерба. Не найдется ли у тебя иглы?

– Ханум, освети мой дом. Войди благосклонно, как солнце входит одинаково в Давлет-ханэ и в жилище бедняка. Повергаюсь к стопам твоим, зрачок глаз моих да послужит тропинкою для ног повелительницы!

Трое прислужниц раболепно кланялись, молили, целовали ноги. Тинатин как бы раздумывала, потом улыбнулась той же улыбкой, которой улыбался Луарсаб, пленяя сердца:

– Хорошо, дорогая Гулузар, тем более что я проголодалась. И пока твои прислужницы починят платье, угости меня крепким каве.

Войдя в комнату встреч, Тинатин похвалила вкус наложницы – вышивку, натянутую еще на пяльцах. Гулузар то краснела, то бледнела от счастья. Она уже предвкушала зависть двухсот девяноста девяти наложниц, – ни одну не удостоила своим посещением повелительница.

Улучив минуту, когда рабыни выбежали за новыми кувшинчиками и подносами, Тинатин едва слышно проронила:

– Пошли двух нарвать кизила… вспомнила детство. А третья пусть займется иголкой. Буду гостить у тебя столько времени, сколько понадобится для этой работы.

Тинатин проворно отстегнула золотую пряжку. В своем волнении хасега не заметила, что на Тинатин были не шальвары, как полагалось, а еще одна прозрачная юбка. Выбежав, она приказала Айше и Асме взять самые большие корзины и шепнула:

– Ханум пожелала сочного кизила, смотрите, раньше заката солнца не возвращайтесь. Пусть завтра проклятые хасеги лопнут от зависти, узнав, сколько прогостила у меня любовь шах-ин-шаха.

То же самое она шепнула старухе, благоговейно опустив на ее колени порванную юбку. А каве она подаст сама. И, схватив подносик и серебряный кофейник, поспешила из комнаты.

К восторгу наложницы, ханум выпила две чашки, съела рассыпчатое тесто, погрызла миндаль в меду и, словно случайно, вспомнила о Нестан.

Гулузар встрепенулась: вот чем она еще больше может расположить к себе Лелу.

– О первая ханум Ирана, удостой вниманием княгиню, ее печаль подобна туману осени, слезы ее подобны росинкам на изумрудных листьях.

– Да, добрая Гулузар, милосердие подсказывает повидать княгиню, но приличествует ли мне…

Гулузар принялась горячо убеждать не противиться доброму сердцу.

Как бы колеблясь, Тинатин заметила:

– Не подслушивает ли старуха? Ведь весь гарем будет смеяться над Гулузар – не к ней пришла в гости Лелу, а повидать княгиню…

Но наложница еще сильнее заволновалась: старуха плохо слышит и сидит в самой далекой комнате. А пока будет царственная Лелу беседовать, она, Гулузар, станет на страже у дверей: лишь кто приблизится, она громко засмеется, и княгиня успеет покинуть комнату встреч.

Боясь новых возражений, Гулузар поспешно скрылась за легкой занавеской.

С волнением прислушивалась Тинатин. Наконец шелест шелка – и горячие руки обхватили ее шею.

Задыхаясь, Тинатин шептала: прекрасна ее подруга, еще нежнее стали лепесткам подобные щечки, еще сочнее кизиловые уста. Нестан тоже не уступала в изысканных сравнениях. Обе с упоением вслушивались в грузинские слова. О, как отрадна речь родины! Каждая буква – звук струны чонгури!..

Они говорили и не могли наговориться, целовались и не могли нацеловаться. Плакали девичьими слезами, радуясь детской радостью… А время шло, и его не хватало, как воды в пустыне.

– Не печалься, моя Нестан. Скоро солнце разольет лучи на твоей дороге.

– Нет, моя любимая Тинатин, солнце навсегда ушло с моего пути.

– Как можешь сердить бога? Разве Зураб хоть на один час забывает, где ты?

– На всю жизнь забыл… Я знаю Зураба: нашел бы способ вырвать меня отсюда, если бы продолжал любить. Разве мало монахов, которых можно переодеть купцами?

– Нестан! Ты навела меня на хорошую мысль, да будет тебе известно, купец Вардан прибыл из Картли.

– Вардан Мудрый? Лазутчик Шадимана? Что же, он без хозяина остался, или нового приобрел?

– Нет, моя Нестан, Вардан остался верен князю: Шадиман бежал в Марабду.

– Беж-а-а-ал? Кто мог выдумать такое?

– Мусаиб. Мудрый купец устроил мудрому князю побег. «Барсы», эти хищники Саакадзе, в полном неведении.

Зеленые глаза Нестан потемнели от изумления: Шадиман бежал от «барсов»! Неужели умная Тинатин верит в немыслимое?.. От «барсов» и ястреб не улетит, если они не захотят… Значит… Но почему?.. Ведь Шадиман опаснее змеи!..

Нестан терялась в догадках, она хотела поделиться сомнениями, но спохватилась. Тинатин ненавидит Саакадзе как виновника гибели царя; она может выдать Вардана как лазутчика Саакадзе.

– Но какая мне польза от его приезда?

– Моя Нестан, сердце подсказывает, что Вардан привез послание не только шаху от Симона глупого, Исмаила веселого и Шадимана лукавого, но и тебе – от Зураба любящего.

– Нет, если и привез, то от доброй Хорешани или сострадательной Русудан…

– В часы раздумья меня осенила мысль. Мусаиб одобрил мое желание купить у Вардана грузинские товары. Я приглашу гарем полюбоваться тонкими вышивками. Прирученная мною Гулузар придет со своей прислужницей, под густой чадрой никто не увидит ее зеленых глаз и желтых кос. Улучи миг, пусть Вардан увидит тебя; если привез послание, передаст с товаром, если нет – в Тбилиси расскажет Зурабу, что узрел тебя в черной одежде рабыни. Купец дважды придет ко мне, захочешь послать ответ в Тбилиси – положишь в кисет, – у купцов свой закон: если возьмет плату – выполнит поручение.

– Моя Тинатин, непременно напишу Хорешани и Русудан… если… если от Зураба не будет знака его любви.

Тинатин взглянула в окно, торопливо вынула из-за пояса узенькую трубочку и протянула Нестан:

– Это послание Луарсаба, я переписала его по-грузински для тебя; ты лучше меня знаешь царя Картли, подумай и помоги, успокой мою тревогу.

Чуть шелохнулась занавеска, осторожно выглянула Гулузар и счастливым голосом проговорила:

– Высокорожденная ханум, прислужницы уже притащили кизил, еле донесли, и старуха благоговейно починила твое одеяние.

– Благодарю тебя, моя Гулузар. Зови девушек.

Нестан, поцеловав Тинатин, выскользнула в боковую дверь.

Возбужденно рассказывали прислужницы, как вскарабкивались на самые верхушки за лучшими ягодами. «Да удостоит ханум, прекрасная, подобная пуне в четырнадцатый день ее рождения, прикоснуться к кизилу, такому же алому, как ее губы».

Тинатин раздала прислужницам по маленькому кисету.

– Я вижу, вы слишком старались, завтра советую на майдане купить, что глазам понравится. А это тебе на память, дорогая Гулузар, о моем посещении! – И, надев на палец пораженной наложнице рубиновый перстень, поспешно покинула домик.

В проточной воде аквариума дремали причудливые рыбки, догорали светильники, а сон все еще не смежил пушистых ресниц Тинатин. Завтра предстоит серьезный разговор с благородным Сефи. Хорошо ли поступает она? Но ради сердечной раны одной женщины нельзя ставить под угрозу царство… Два царства! Жестокий с детства Сэм не должен наследовать великодушному Сефи… Да хранит влахернская божья матерь трон Сефевидов от изверга, ибо что станется тогда с Грузией, вечной приманкой Ирана?

На другое утро, гуляя с сыном, Тинатин задушевно расспрашивала его: так ли он счастлив с черкешенкой, как в первые годы?

– Вполне счастлив, огорчает меня лишь непонятный характер Сэма.

– О нем мой разговор с тобой, любимый Сефи. Сядем в тень, – Тинатин опустилась на скамью, окруженную кустами роз, сорвала одну, вдохнула аромат и приколола к груди Сефи.

Он опустился у ее ног, любовно гладя руки матери, целуя концы легкой шали.

– Я слушаю тебя, лучшая из лучших матерей.

Тинатин осторожно заговорила об обязанностях знатного мужа в Иране, о законах, которые не следует забывать. Многое может быть тяжело, но немногое можно выставлять напоказ:

– Я знаю, мой любимый Сефи, ты счастлив, но… уже все шепчутся – слава аллаху, пока тихо, – Сефи-мирза, как христианин, одной женой довольствуется… Пусть сохранит тебя и меня небо от такого подозрения шаха.

– Да сохранит! – вздрогнул Сефи. – Ты хочешь сказать, моя замечательная мать, что я должен взять вторую жену?

Тинатин молчала, ей было тяжело нанести удар в сердце не только черкешенке, но и обожаемому сыну.

– Аллах видит, как трудно будет объяснить все Зюлейке… Каждое утро, открывая глаза, она шепчет: «Будь благословен наступающий день, я и сегодня единственная жена у возлюбленного».

– Зюлейка не смеет ревновать – четыре года владела она всецело твоим сердцем, только мои усилия охраняли ваше ложе… Но ты не христианин, кому церковь предписывает единобрачие.

– Я всегда преклонялся перед чистотой законов Христа…

Тинатин испуганно прикрыла ладонью рот Сефи и невольно оглянулась на темнеющие кипарисы.

– Не тревожься, моя добрая мать, здесь у меня прислужницы все грузинки, а евнухов я не держу – некого стеречь. Может, ты уже выбрала мне вторую жену? Неужели третью дочь Караджугая?

– Нет, я не хочу роднить тебя даже с Караджугаем… Хочу еще на несколько лет помочь Зюлейке остаться единственной женой.

– О моя замечательная мать, что ты придумала?

– Упросить шаха подарить тебе хасегу.

– Хасегу? Но разве это не то же самое? Хасега – женщина, а Зюлейка ревнует меня даже к мраморным изображениям.

– С Зюлейкой я сама поговорю, пусть благодарит аллаха, что шах, уступая моим просьбам, не повелел взять тебе в законные жены дочь Исмаил-хана, сестру Юсуф-хана, дочь Эреб-хана и еще пятьдесят хасег, собранных купцами в разных странах.

Сефи вскочил, учащенно дыша. Только теперь он понял, сколько труда стоили матери эти четыре года его безоблачного счастья с Зюлейкой.

– Моя покорность тебе до последнего часа, лучшая из лучших матерей. Но кто эта хасега?

– Мой выбор пал на Гулузар. Не красней, она чиста, как роза, которая трепещет на твоей груди… Шах-ин-шах даже не видел ее и не увидит. Для тебя берегла я голубоглазую Гулузар. Лишь предстала передо мною, я пленилась ее красотой и скромностью. Гулузар предана мне, и знай, Сефи: от нее ты должен иметь сына, – на том моя воля!

Сефи понял все и склонился к коленям матери. Нежно, как в детстве, Тинатин, успокаивая его печаль, гладила шелковистые волосы.

Лениво перекликались розовые скворцы. Сад, насыщенный запахом персидских цветов, дремал. Томил полуденный зной, и белая пена фонтана казалась кипящим молоком.

Зашуршали листья, и выглянувшая Зюлейка беспокойно забегала глазами. Тинатин поднялась, взяла обеими руками ее голову, поцеловала в дрожащие губы.

– Верь, любимая дочь, моя нежность к тебе не иссякла, как не может иссякнуть вода в море. Я сохраню тебе радостную жизнь с Сефи-мирзой, но участь мохамметанки поистине тяжела. Смотри на меня, моя Зюлейка: у шах-ин-шаха четыре жены и триста хасег, а я, при моей скромной красоте, сумела сделать пребывание со мной властелина Ирана приятным, никогда не надоедая слезами и жалобой, но всегда угождая изысканными изречениями, лаская слух мыслями и веселой беседой в час еды. Хочешь любви возлюбленного – будь всегда разнообразно приятной.

– Я внимаю тебе всем сердцем, госпожа моя, но… да свершится предначертанное аллахом, пусть властелин неба защитит меня от горестных слез.

Внимательно всматривалась Тинатин в черкешенку, удивляясь себе: «Неужели раньше не замечала, – красива, но глупа; глупа не умом, а сердцем». Покачав укоризненно головой, Тинатин негромко сказала:

– Только аллах любит слезы, ибо они ему не мешают лицезреть сокровенную прелесть, но для земных услад надо избегать выцветших глаз, покрасневшего носа и слюнявых, обвисших губ.

Зюлейка сверкнула агатовыми зрачками, смахнула рукавом слезу со щеки и срывающимся голосом выкрикнула:

– Нарушить твою приятную беседу с повелителем моего сердца я решилась… Ибо еда стынет, а холодный пилав подобен поцелую змеи.

– Как осмелилась ты, Зюлейка, так непочтительно разговаривать с царственной матерью моей? Или ты забыла, кому мы обязаны нашим счастьем?

– Я ничего не забыла, преклоняю к стопам царицы цариц свою голову, но Сэм не любим госпожой, и я – в тревоге.

– Теперь вижу, чья сущность в маленьком Сэме, а еду твою я не приму даже в горячем золотом котле, ибо она неприятно напомнит мне вкрадчивое мурлыканье тигрицы!

Иногда затаенная сила, томившаяся в крови, неожиданно выплескивается, и человек сам с удивлением прислушивается к ее буйству. Тинатин-Лелу и черкешенка Зюлейка с удивлением оглядывали друг друга, точно впервые встретились на узкой тропе.

К радости Сефи, прибежала служанка и, запыхавшись, сообщила, что светлую госпожу ожидает женщина в черной чадре.

Тинатин спокойно подошла к мраморной беседке.

– Что тебе, женщина?

Нестан встрепенулась; перед нею стояли Тинатин и прислужница Зюлейки.

– Госпожа, ты вчера забыла шаль…

– Зачем поторопилась? Отнесла бы в мои покои, как раз я иду туда, проводи! А ты, девушка, скажи моим прислужницам, пусть подадут полуденную еду в гранатовые покои.

Тинатин равнодушно пошла вперед. Нестан, набросив на лицо вуаль и держа на вытянутой руке шаль, как рабыня, следовала за подругой. Тинатин шептала:

– О моя Картли! Сладкий сон далекого детства… никогда не увижу я Метехи.

– И я тоже.

– Моя Нестан, ты вернешься к жизни, лишь бы Луарсаб снова воцарился.

– Прекрасная Тинатин, есть два способа вернуть Луарсабу трон. Или устроить ему побег, или… магометанство он не примет, но ради Тэкле… она в Гулаби.

– Святая богородица! Бедное дитя! Я догадалась об этом, прочтя послание Луарсаба. Но Тэкле не допустит Луарсаба унизиться ради нее, как и он.

– Тогда первое.

– Тоже было: не воспользовался охотой, чтобы не расстаться с Тэкле.

Слезы душили Нестан; вот где возвышенная любовь! Тинатин мягко утешала: скоро они сумеют видеться чаще, и время разлуки с любимым мужем не будет тянуться, как утомленный караван в пустыне.

А Нестан думала: «Будет тянуться вечно, ибо Зураб разлюбил меня».