Текст книги "Базалетский бой"

Автор книги: Анна Антоновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)

– Ты, князь Зураб, можешь без риска прибавить к сонму воображаемых противников и владетеля Самегрело, ибо он тоже тут ни при чем.

– Но, благородный мирза, – поспешил Шадиман повернуть разговор на интересующую его тему, – выходит, мы заперты в Тбилиси?

– О князь из князей! О болеющий за царство Шадиман! Зачем осквернять свой слух уродливой правдой? Не разумнее ли притвориться, что нам так удобнее? Ведь тот, кто заперт, свободен от того, кто запер. И неужели я забыл сказать, что ночь дала последний совет? А вновь назойливо щекотать истину, все равно что облизывать уже вылизанное блюдо. Да будет известно: как бы вам, князья, ни не терпелось погладить против шерсти «барса», я без повеления шах-ин-шаха не направлю против турок огонь мушкетов.

– Не замахнусь и я саблей, ибо шах-ин-шах с трудом сговорился с султаном. А час войны с криволунным Стамбулом еще не наступил. И разве не всем известно, чем угощает ослушников ниспосланный нам аллахом шах Аббас? И не опрометчиво ли полководцам возвратиться в Исфахан без войска?

– О аллах, не хочет ли Хосро-мирза вступить в Исфахан с воскресшими, подобно христианскому аллаху, сарбазами?

– Ты угадал, мой остроумный Иса-хан. Вернемся с уцелевшими, вымолим повеление, выпросим новое войско и, подобно львам, ринемся на турок.

– Да обогатится мой слух твоими мыслями! Тебе ночь подсказала или ты сам придумал, как избегнуть саакадзевских бешеных собак и разъяренных буйволов?

– Избегнем, иншаллах, с помощью меча. Клянусь чалмой праведника, всепредусматривающий Иса-хан, разметать хищников по лесам!

– О храбрейший! Это лучший подвиг воина, но не считаешь ли ты удобным впредь больше не уменьшать наше войско? Ибо путь из Арша слишком щедро усеян сарбазами и юзбашами.

– Мудрейший Иса-хан, с тобою беседа сладка, ибо ты, как ловкий охотник, на лету ловишь мои мысли. Кто не знает, что разумнее въехать в Исфахан с двумя живыми сарбазами, чем с тысячью мертвых.

– А почему хоть один сарбаз должен сейчас погибнуть? Не полезнее ли оставить Саакадзе наедине с его клыкастыми помощниками? Пусть друг друга растерзают! – рявкнул Зураб.

– Ты, князь, знаешь лечебные мази, которыми мы должны натереть сарбазов?

– Нет. Но вы забыли, что я знаю дорогу, которой вы невредимыми прибудете в Кахети, если твердо решили покинуть Картли.

– Ты хочешь, чтобы мы доверились твоим пяти десяткам проводников?

– Да сохранит меня бог от такой мысли, вас должны сопровождать не меньше двух тысяч дружинников, ибо сказано: драгоценности не вези открытыми.

– А чьих дружинников, Зураб, ты наметил? – благодушно спросил Шадиман, откидываясь на спинку кресла.

– Раньше всего тысячу арагвинцев, как уже рыскавших по этим дорогам, потом пятьсот марабдинцев, как змееподобных разведчиков, и пятьсот аршанцев, как отъявленных храбрецов.

– Опять моих увидел? Разве не знаешь: у меня остается в Тбилиси лишь тысяча.

– А разве ты собираешься в Тбилиси сражаться? К кому еще шах-ин-шах, да продлится его жизнь до конца света, так благосклонен, как к тебе, Андукапар?

Еще что-то кричал Андукапар, еще о чем-то спрашивал Иса-хан, а Зураб уже обеспокоенно думал: "Неужели догадываются, что веду двойную игру? Но помочь царю Теймуразу вернуть свой трон я должен, ибо это приблизит и меня к сокровенным целям. Или я, подвергая себя смертельной опасности быть разоблаченным Шадиманом и, что еще хуже, Иса-ханом, торчу здесь, подобно ржавому гвоздю в подгнившем бревне, ради блага глупого Симона? Нет, я всех их обману! Пусть персы в сладком неведении рассчитывают, что арагвинцы великодушно помогут им добраться до Телави; а на самом деле персы помогут моим тысячам добраться до царя Теймураза.

Шадиман, мягко проводя пальцами по надушенной бороде, в раздумье смотрел на повеселевшего Зураба: «Странно, снова мучают подозрения. Но почему? Своих почти всех уводит…»

Ханы встрепенулись – намекнули, что после совместного разгрома турок Зураб получит новые земли и богатые трофеи, и заверили, что шах Аббас никакой ценою не позволит султану овладеть Картли и Кахети, которые служат Ирану заслоном от Московии.

– Как же ты без дружинников останешься? – не в силах побороть подозрение, спросил Шадиман.

– Неужели подобная глупость сорвалась с моего языка? Нет, мудрый печальник, и я не простак! На смену придут мои арагвинцы из Ананури.

– Значит, выхолащиваешь замок для Саакадзе? – испытующе уставился на Зураба Андукапар.

– Саакадзе на Ананури не пойдет.

– Почему? – изумился Андукапар, больше обращаясь к Иса-хану.

– В Ананури сейчас моя мать, княгиня Нато, – с нежностью в голосе проговорил Зураб.

Иса-хан, подавив крик, спокойно принялся разглядывать свои нашафраненные ногти и вдруг поднялся, ссылаясь на усталость. Выразив удовольствие встретиться завтра, хан покинул Метехи.

Наутро неожиданно от Иса-хана прискакал к Хосро-мирзе и Шадиману онбаши с приглашением прибыть в крепость, ибо хан чувствует боль в ноге от старой раны и хочет решить малые дела: кому из князей следует оставить ферман на охрану замков.

Андукапар, а тем более Зураб не поверили предлогу и возмутились: почему их обошли? Андукапар свирепо ругался, но упоминал главным образом имя Шадимана. А Зураб, полный тревоги, угрюмо заперся о своих покоях.

Ненавистной казалась и полумгла, притаившаяся в углу, и голова бурого медведя с застывшими глазами, и потухший бухари – черные угли словно вещали исход любой борьбы: раньше огонь – потом зола. Зураб сел за треногий столик, схватил сереброгорлый кувшин и жадно отпил. Он стал рассуждать, ожесточенно ударяя ладонью по инкрустированной поверхности стола.

«Иса-хан что-то заподозрил. Шадиман – тоже. Конечно, Андукапара только для отвода глаз не пригласили, вонзить бы ему кинжал в глотку! Теперь важнее всего убедить трех лисиц в моем желании помочь им выбраться из цепких лап „барсов“. А главное: духовенство только царя Теймураза признает – значит, всеми мерами попытаюсь задобрить церковь и убедить в моей преданности Теймуразу. А может, разумнее скрытно ускакать в Ананури? Где, как не в своих владениях, можно чувствовать себя в безопасности? Но тогда распрощаться с троном?.. Нет! Тысячу раз нет! А постоянно ускользающая красавица? Не время поддаваться даже мимолетным сомнениям. Слишком долго плелась мною сеть, чтобы отказаться от улова золотой форели! Все задуманное да исполнится!»

Позвав арагвинца, Зураб приказал скакать к архиепископу Феодосию и просить немедля пожаловать в Анчисхатский собор: Зураб Эристави намерен исповедаться, слишком тяготят его грехи, малые и большие.

Потом, облачившись в праздничные одежды, скрыв под куладжей стальную панцирную рубашку, Зураб с десятью телохранителями выехал из Метехи.

«Странно, – думал дорогой Зураб, – почему я так долго не исповедовался? Кто лишил меня святой благодати? Кто отвратил меня от божьего дома? Саакадзе? Нет, он полностью никогда мне не доверял и осторожно избегал разговора о церкови. А сейчас, притворщик, без церкови не дышит, даже католикоса озадачил. Тогда кто же? Э-о! Победа, дорогой Папуна! Это ты, как искуситель, убеждал меня, что церковь и есть ад, – недаром бог со свитой, бросив скучное небо, расположились среди чертей в парчовых ризах. Потом к народу ближе – значит, выгоднее… Сколькими тунги запивали тогда смех! Особенно Дато, этот незаменимый уговоритель. А Папуна в доказательство… Черт! Совсем забыл: Папуна продолжает болеть! И почему недоверчивый Шадиман не замечает, какими здоровыми глазами следит за Метехи больной? Или „змеиный“ князь опасается Хосро? Ведь рыцарь дал слово Хорешани оберегать лазутчика Великого Моурави. Одно хорошо – скоро мечтающий о кахетинском троне умчится, и тогда мечом укажу веселому прославителю чертей короткую дорогу в ад».

В таких думах Зураб свернул в боковую уличку и подъехал к Анчисхати. То ли любопытство съедало Феодосия, то ли встревожила внезапность, но когда Зураб, войдя в пустую церковь, с жаром осенил себя крестным знамением, служка подошел к нему и шепнул, что архиепископ ждет князя в ризнице.

Разговор начался сразу, и не о святом таинстве.

– Отец Феодосий, – торжественно возвысил голос князь, – ты понял причину моего спешного прихода?

– Думаю, снедали тебя большие и малые грехи. Кайся, сын мой, кайся! Милостивец не откажет раскаявшемуся в отпущенье грехов.

– Каюсь, отец Феодосий! Хосро-мирза и Иса-хан со всеми персами покидают Картли.

– Уже?! – Феодосий чуть не выронил крест, которым собирался осенить Зураба.

О грехах было забыто. Феодосий то краснел, будто нырнул в кипяток, то белел, словно вымазался мелом. Следя за бегающими глазами князя, архиепископ притворно заволновался:

– О господи, пути твои неисповедимы! Почему же, князь, медлишь? Ведь царь Теймураз в Тушети томится?

– Я полон беспокойства. Царь может опрометчиво, раньше времени, спуститься с гор и попасть прямо в пасть Хосро-мирзы!

– Силы небесные! Поспеши отослать гонцов. Или пути из Картли в Тушети для тебя запретны?

– Лазутчики Шадимана за каждым вздохом моим следят. А для мною задуманного необходимо полное доверие ко мне Метехи. Мыслилось: церковь, желающая видеть царем только Теймураза…

– Поспешит залезть, яко кролик, в пасть Иса-хану? Неразумно, сын мой, думал, неразумно! Или тебе не ведомо, что алчущие богатства монастырей подстерегают, яко сатана грешников, нашего промаха?

– Но монаха, собирателя на нужды церкови, кто остановит?

– Персы. И, выведав пытками, за каким подаянием в Тушети монах направил стопы, обрушатся на головы монастырских мудрецов, жаждущих вновь лицезреть князя Зураба с царем Теймуразом.

– Но, отец Феодосий, нельзя допустить гибели царя, всю жизнь сражающегося за христианскую веру! – Зураб устремил взор к своду, где изображения святых угодников поражали аскетичностью ликов и богатством одеяний.

– Где правда в твоих речах, князь? Печалишься о Теймуразе Первом, а продался Симону Второму!

– Хитрый обход врага не есть предательство по отношению к другу. Саакадзе собирался отточить меч в ананурской кузнице. Хосро-мирза, предатель иверской божьей матери, собирался водрузить знамя «льва Ирана» на колокольне ананурского храма. Шадиман собирался с помощью Арагви объединить картлийских князей, за что обещал защитить меня от Саакадзе и от «льва Ирана». И вот, спрятав улыбку в усы, я въехал в Метехи. О благочестивый Феодосий, я поступил, как мудрец. Сейчас, облеченный доверием Метехи, я знаю все их коварные планы и в силах помочь моему царю, отцу любимой мною Дареджан.

Доброжелательно кивнув князю, Феодосий пухлыми пальцами пригладил пушистую бороду. «Любимой Дареджан! – мысленно возмутился он. – А ты спроси, шакал из шакалов, кого сейчас любит Дареджан, кроме имеретинского царевича Александра?» Но вслух он елейно протянул:

– Церковь благословит твое желание помочь царю.

– Отец! – с отчаянием выкрикнул Зураб. – Если бы сам мог, разве беспокоил бы церковь?

Зурабу стоило больших усилий не схватить крест, лежащий на евангелии, и не ударить по пушистой голове архиепископа, но просительно зашептал:

– Отец! Ради святого евангелия и во имя креста пошли гонца! Теймураз объят нетерпением. И пусть тушины в пять раз будут отважнее Иса-хана, Хосро-мирзы и Исмаил-хана, владеющих вместе сорока тысячами сарбазов, – не устоять тушинам, погибнет царь! Погибнет надежда Картли-Кахети!

– Не погибнет, князь!

– Не погибнет? – Зураб еле сдерживал скрежет зубов. – А если…

– Успокойся, князь. Тушины без сигнала Георгия Саакадзе не спустятся с гор.

Некоторое время Зураб оторопело смотрел на Феодосия, одной рукой благодушно гладившего крест, а другой евангелие, потом прохрипел:

– Саакадзе верить опасно, он враг Теймураза.

– И то известно, князь. Но не о царе беспокоится Моурави: с тушинами в дружбе, боится – цвет гор погибнет. Так и сказал нам гонец, прискакавший от Анта Девдрис с просьбой не венчать Симона Второго в Мцхета на царствование… ибо недолго ждать благословенного небом часа.

– Выходит, Саакадзе посылал гонца в Тушети?

– Сам ездил… тушины просили.

– Сам? – Зураб, подобно разъяренному медведю, урчал и ерзал: – Сам?..

Точно не замечая неистовства князя, Феодосий спокойно продолжал:

– С божьей помощью! Обещал, как только укажет мечом и хитростью дорогу в Иран Хосро-мирзе и Иса-хану, подать знак к спуску в Кахети. Тушины поклялись ждать.

Зураб чувствовал, как ледяной холод подкрадывается к его сердцу. Он сжался, готовый к прыжку, и хрипло выкрикнул:

– Отец, почему сразу мне не сказал?

– Для церкови и для тебя, князь, выгоднее, чтобы не меч Саакадзе изгнал персов, а… крест святой церкови.

Зураб вскочил, рванул ворот и едва сдержал поток брани. Багровея, он сожалел, что евангелие, на котором уже лежал крест, не скребница, а то бы стоило уподобить пухлые щеки Феодосия крупу кобылы, и неожиданно взревел:

– Аминь!

Прошел час, другой. Арагвинцы нетерпеливо поглядывали на плотно прикрытые створы. Внезапно массивная дверь распахнулась, и Зураб так стремительно выскочил из базилики, что оруженосец не успел поздравить его с принятием святого таинства, а конюх подвести коня.

Примчавшись в Метехи, Зураб легко взбежал по лестнице и крепким ударом кулака приветствовал стража, не успевшего отсалютовать ему копьем.

Узнав, что Шадиман и Хосро еще не вернулись, Зураб злорадно расхохотался, залпом выпил кувшин вина, растянулся на медвежьей шкуре, положив, как всегда, рядом меч.

Не до отдыха было Иса-хану. Слишком тревожно хлопала крыльями судьба. Слишком липкой оказалась придорожная тина: засосет с конем, и сам Мохаммет не укажет, где стояло иранское войско. А Зураб? Кто из наивных может поверить в добросердечность зверя? Но – тысяча шайтанов! – он дает в проводники тысячу арагвинцев. Не тут ли кроется западня? Может, сговорился с Саакадзе вывести на незнакомую дорогу, и там их почетно встретит Непобедимый?

Бархатные подушки, мутаки, сине-белые кальяны, кувшины с шербетом и узорчатый поднос с дастарханом мало соответствовали разговору, длившемуся на персидском языке в этом грузинском дарбази уже не первый час.

– Не думаешь ли ты, храбрейший Иса-хан, что я не рискну сразиться с Саакадзе?

– Да сохранит меня аллах от подобной мысли, храбрый мирза!

– Благородные советники, доверимся Зурабу, но не иначе, как спрятав под халатами ханжалы. А если тысяча арагвинцев сильнее десяти тысяч сарбазов, тысячи марабдинцев и аршанцев… то лучше нам вступить немедля в бой с Саакадзе, чем карабкаться над пропастью, убегая от него.

– Это ли не мудрость! – польстил Шадиман. – А дальше что предполагаешь, высокочтимый Хосро-мирза?

– Две тысячи грузинских дружинников оставим в Телави для охраны Исмаил-хана и еще десять с минбашами. Позволим Исмаил-хану скрыть от нас еще десять тысяч, донесем до жемчужного уха шах-ин-шаха: «Аллах свидетель, мы поступили осмотрительно, оставив Исмаил-хану большое войско», и из пятидесяти тысяч приведем в Иран только тридцать. Выслушав о коварстве турок, «лев Ирана» сочтет своевременным предоставить нам стотысячное войско и повелит пощекотать ханжалами стамбульские пятки. Тут султан, «дельфин дельфинов», «низкий из низких», «повелитель халвы», сочтет уместным взвыть, а шах, царь царей, великий из великих, повелитель Ирана, окажется в полном неведении о наших самовольных действиях… впрочем, вызванных самовольными действиями пашей. Разгневанный султан, «средоточие рахат-лукума», «хранитель слюны верблюда», повелит пашам оставить рубеж Гурджистана. Разгневанное «солнце Ирана», властелин властелинов, повелит нам оставить турецкие рубежи и закрепить грузинские!

– Пусть святой Хуссейн отвернет от меня свое лицо, если я не догадался, что дальше. Уничтожив Непобедимого, мы примемся за приспешников его – князей Мухран-батони и Ксанских Эристави. Или истребим, или склоним их на сторону царя Симона.

– Зураба Арагвского, самого опасного из князей, советую уничтожить последним, когда его услуги станут одной ценности с выжатым лимоном.

– Ты угадал, мой Шадиман, а освобожденные горцы поспешат с благодарностью склонить головы к стопам грозного, но милостивого шаха Аббаса. И солнце Ирана засияет над мирной страной Картли-Кахети.

– Благородные Иса-хан и Хосро-мирза! Я восхищен! Но не удивится ли шах-ин-шах, почему, имея сорок, скажем, или пятьдесят тысяч войска, вы не сочли лучшим раньше уничтожить Саакадзе, а потом вернуться в Иран?

– Как раз, князь из князей, мы и поступили так! Мы на коране поклянемся, что все сказанное нами истина. Кто из правоверных не знает, что любимец неба шах Аббас рубит головы и тому, кто его обманывает, и тому, кто верит обману? Да будет известно каждому: Саакадзе разбит и бежал под покровительство вассала султана, Сафар-паши, который из страха перед султаном не выдает Саакадзе. Не помогли ни угрозы, ни обещание богатства. Аллах свидетель, это правда! Вся Картли и Кахети у бирюзовой стопы шах-ин-шаха. Князья обоих царств платят богатую дань «льву Ирана». Царь Симон, окруженный мудрыми советниками, преданно служит «солнцу Ирана». Что так, то так! Даже святой Аали не найдет в моих словах зернышка лжи…

«А ведь и правды не больше, – заметил про себя Шадиман, удивляясь, как тонко могут быть переплетены ложь и правда. – Нет, не докопаться „льву Ирана“ до норы, где скрыта истина. Но благодаря тонкой политике царевича Картли обошлась без кровавых ужасов, обычных при нашествиях персов, – значит, твердо рассчитывает воцариться в Кахети? Что ж, лучшего и желать нельзя! И от Зураба избавиться неплохо. Надоела эта тяжесть! Предупрежденный Георгием Саакадзе, я все меньше доверяю арагвскому князю…»

– Если о Саакадзе все, – прервал молчание Иса-хан, – не благоразумно ли тебе, о Хосро-мирза, придумать подходящую притчу и о Теймуразе?

– В военных делах шах-ин-шаха придумывают только безголовые, ибо им уже незачем дорожить несуществующим… – Хосро-мирза величаво коснулся своего лба. – Да скользнет мой язык сам в пасть шайтана, если о Теймуразе всемогущий «лев Ирана» не узнает только истину. Разве царь кахетинский Теймураз не бежал позорно по знакомой лесной тропе в Имерети? Бежал! Бросив царство, бросив богатство и замки своих князей! Возмущенные, они прибегли к стогам грозного, но милостивого шах-ин-шаха. Сейчас тайные приверженцы Теймураза уверяют о его пребывании в Тушети. Все горы от подножий до вершин обшарили наши лазутчики, но, кроме сбивчивых разговоров, ничего не выведали. Может, Теймураз и спрятался в расщелинах, подобно ящерице, но там он сам себя не найдет. А если найдет его изменник Саакадзе, то это будет последний час Теймураза…

Очевидно, от многоречивости у Хосро пересохло горло. Он долго пил шербет из глубокой чаши, но одним глазом следил за Иса-ханом.

«Вот, – размышлял Шадиман, играя чубуком сине-белого кальяна, – почти полный, наглый обман, но… события верны, точно вымеренные аршином, лишь немножко растянуты, как ткань в руках опытного купца. Нет причин сомневаться: шах Аббас наградит обоих за… победу над Саакадзе. Но на турок войной не пойдет, – сейчас занят другим. Кахети защищена Исмаил-ханом, а Картли может сама защищаться. Так я и сделаю. Ловкость Хосро приблизит его к кахетинскому трону…»

– Если аллах не лишил меня догадливости, – прервал снова молчание Иса-хан, – мы выедем в Исфахан не из запертого Непобедимым Тбилиси, а из царственного города Картли, покоренного шахом Аббасом. – И он весело подкинул на ладони засахаренный персик, словно получил в дар знаменитый алмаз «Звезда Шираза».

Но Хосро сурово оборвал веселье хана:

– Крепко запомни, жизнерадостный Иса! Ты ведь близкий родственник шах-ин-шаха и сам передашь ниспосланную тебе аллахом спасительную мысль. И еще, склонившись ниц, передашь «льву Ирана», что церковь готова венчать на царство Симона Второго в Мцхета; но сам царь говорит, что уже венчан жемчужной рукой всемогущего шаха Ирана.

– О аллах! Он говорил подобное?

– Сегодня скажет!

– Сегодня? – изумился Шадиман, зная, как мечтает о Мцхета царь.

– Вернее, напишет, по совету Иса-хана, нашему повелителю.

Шадиман все больше поражался: значит, Хосро охраняет и церковь, отводя от нее гнев шаха за непослушание его воле? Но князь старался сохранить бесстрастный вид. Он приподнял кальян на уровень глаз и, прищурившись, смотрел на свет: «Хороший фаянс! Все представляет в синевато-молочном тумане. Хуже, когда подобный туман в словах».

– Тысячу сарбазов оставим для охраны царя, – помолчав, сказал Иса-хан.

– Тысячу? – пожал плечами Шадиман. – От кого охрана?

– От церкови!

– Церкови? Я думал – от Саакадзе.

– От Саакадзе и десяти будет мало, но, слава аллаху, хищник не поведет на Тбилиси гиен, предпочтет оставить сердце Картли святому отцу католикосу.

– Позволь, мудрый Хосро-мирза, повторить мое восхищение, – Шадиман изящно поклонился. – Все тобою высказанное точно начертано в атласной книге судеб. Шах-ин-шах будет доволен. Картли и Кахети снова принадлежат ему. Пусть благосклонно примет под свою высокую руку грузинские царства. Но тысячи сарбазов слишком мало для святого старца, оставь две.

– Видит пророк, ни одного сарбаза больше! Католикосу скажешь: вернемся со ста тысячами и изгоним собак янычар, а заодно наступит конец и «барсу». Но если святые отцы по-прежнему непокорство будут предпочитать выполнению воли царя Симона, то придется выщипать у них крылья, дабы не летать им слишком высоко…

Наконец все было досказано. Мирзе и хану пришлась по сердцу мысль Шадимана: путем угроз и с помощью Зураба собрать княжеское войско и продержаться до того часа, пока ханы не вернутся из Исфахана или не пришлют скоростного гонца с повелением шаха, что делать дальше. В заключение Шадиман выразил надежду, что шах Аббас не замедлит напомнить султану о его договоре с могучим Ираном и потребует не вторгаться в Картли-Кахети. Выяснилось, что то же самое полагали Хосро и Иса-хан.

Довольные друг другом, хитрецы взошли на первую стену крепости полюбоваться заходом солнца. Как ни были озабочены вершители дел Восточной Грузии, они не забыли о роскошном обеде, устраиваемом гостеприимным Иса-ханом своим единомышленникам.

В большом зале для еды уже ждали гостей плясуны и фокусники. Музыканты тихо коснулись струн.

Под шум взлетающих разноцветных палок, тут же превращающихся в струи фонтана, любуясь причудливыми цветами, вспоминал Шадиман свои беседы с князьями Квели Церетели или Джавахишвили, как отзвуки далекого детства.

Вместе с веком вырастали говоруны, полководцы, стяжатели славы и богатств, покорители пространств и властелины душ. Старинных средств борьбы уже явно не хватало. Приходилось изощряться, с двойной ловкостью подмешивать к золоту яд, удары незримого меча направлять лишь в сердце, усложнять ходы лабиринтов, доводить до совершенства мастерство строить козни.