Текст книги "Базалетский бой"

Автор книги: Анна Антоновская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)

Как можно познать сладость расцвета, не изведав горечи распада? И что значит красота бесконечного без уродства конца? Возможно ли беспредельное счастье без предельного страха потерять его? И что стоит созревший плод блага без ножа судьбы, рассекающего его? Да не заржавеют у меня ключи к тайнам! Да случится то, что случится! Я разрешу правоверным иметь четыре жены законных и тысячу тысяч наложниц, ибо сказано: через женщину познаешь ты одновременно дороги добра и зла. Но я – аллах, и мне с избытком достаточно для этого двух жен. И ни одной хасеги – ибо приятнее видеть ссоры в гареме у соседа. О прекрасная ханум моя, все лучшее ушло на твое создание, ибо ты – начало всех желаний, всех надежд. Из чего же мне было создать ту, сущность которой – конец всем желаниям? Но да не скажут: «Аллах-иншаллах несправедлив!» Лишив вторую жену красот рая, я наградил ее ужасами ада. Знай, жестоко осмеянная тобою страшна и беспощадна, ибо имя ее – Смерть!

О возвышенный, превращающий свет в тьму и тьму в свет! Ты, раскрывающий и закрывающий двери вселенной, когда это надо! Ты всемогущ! Всеобъемлющ! Но и ты бессилен убедить ревнивую женщину!

Видя печаль розе подобной Жизни, аллах подумал: «Суетны женщины. Убедить их можно дарами, а не речами». И сказал:

– Возжелал я одарить неповторимую ханум мою ожерельем из драгоценных четок. Нет ни на одном небе равных им по разнообразию. Вот первая из первых – белая, имя ее – Жестокость; она тверда, как дно бездны, и холодна, как потолок высоты. Поистине прекрасна золотая – это Мысль; она крылата, как благодеяние, ибо насыщается только лучами солнца. Рядом зеленая; дорожи ею, ибо это – Сила, без нее не произрастает ни одно растение. Укрась ее цветом землю, и ты познаешь тайну из тайн. Запомни многогранную, имя благословенной – Любовь, но от «луны до рыбы» не доверяй разноцветному блеску ее, источнику вздохов и скорбей, – ибо любовь слепа! Ради благ мира, прими голубую. Награжденная мною именем Добро, она мягче пчелиного воска. В угоду ангелам слепи из нее крылья и – во имя райского дерева туба и райского источника Кевсера – красоту возвышенную и низменную. Прекрасная ханум моя, ради света истинной веры храни кровавую, ибо это – Счастье! Подобно медузе, она скользка и увертлива; лишь избранных удостаивай правом коснуться ее. Но во имя продления мира не будь щедра, ибо счастье суть достижение, обрывающее крылья стремления! Неизбежно мне добавить скорченную – Подлость. Да не устрашит тебя липкая! Нигде не сказано, где потеряла она свой постоянный цвет и с какого часа принимает тот, какой ей выгоден. Рука моя великодушна, возьми и остальные четки. Я проявил щедрость, и каждая из четок – плод моего раздумья и наделена особым значением. Владей ими, любимая Жизнь, и ты будешь всесильна. Да будут все желания твои над моей головой!..

Пока солнце и звезды совершали движение, Жизнь любовалась ожерельем, с легким вздохом надела его на свою гибкую шею, прошлась, покачивая бедрами, улыбнулась и, незаметно откусив, проглотила четку бытия. Глазами, обещающими усладу из услад, смотрела она на аллаха и шептала:

– О аллах, прекраснейший из мужей, преславный, милостивый! Велик ты в щедрости своей! Но вот пустой крючок, портящий все ожерелье. Где взять мне четку, достойную подарка твоего, о повелитель вселенной?

Разгоряченный игрою бедер Жизни, аллах, преисполненный жгучего желания, подобно смертному, хотел броситься на неповторимую, но, взглянув на нее, понял: без новой четки возлюбленная не допустит любовных забав, и, оглянувшись на улыбчивую луну, подумал: «О шайтан, не самому же мне висеть, где не надо!» – и, схватив Смерть, нацепил ее на пустой крючок ожерелья Жизни, а сам, как обыкновенный правоверный, предался усладе из услад…

Оправила Жизнь ожерелье, торжествующе обожгла соперницу огнем презрения, схватила чашу и беспечно стала кидать вниз зерна.

О Мохаммет, кто из правоверных не знает: когда женщина смотрит на соперницу свою, она забывает сущность дела.

Взглянул аллах с воздушной шах-тахты на землю и замер:

– Бисмиллах, не отдал ли я сердце без совета разума! Но когда я в гневе, львы в пустыне дрожат. Что сотворила ты, прекрасная? Ты затуманила блеск моих глаз и омрачила душу. Зачем не смешала зерна мудрости и лжи? Я, умеющий распутывать даже сеть паутины, полон смущения. Как разделится мною созданное? В одном месте столько воды, что целые страны среди нее незаметны; а в другом – бесконечная пустыня и ни глотка воды. Зачем столько гор вместе и нет равнины даже для комара? Поистине благоуханны леса, но как печальны бесконечные пески пустынь. О Жизнь, что сделала ты?!

Но когда женщина забывает суть дела, она говорит: «Так лучше».

– О неповторимый! О аллах из аллахов! Ты дал сотворенным тобою зрение, подобное острию ханжала, жадность большой акулы и руки неизмеримой длины – пусть сами разберутся в щедротах неба. Не ты ли, о аллах мой, говорил, что сладость познается через горечь? Что за удовольствие в готовом благе? И можно ли познать потолок высоты, не познав дна бездны?

И было так, как было. Понял аллах намек неповторимой жены своей и умолк, но тут же потихоньку от нее внушил правоверным не доверять серьезного дела женщине и не противоречить ей, ибо это ни к чему.

– Поистине, благочестивый шейх, твой рассказ поучителен! – воскликнул юркий купец, с наслаждением вдыхая запах имбиря. – Но нет ли у тебя ключа, открывающего сокровенную тайну? А что приключилось с первыми людьми по воле женщины, хоть имя ей и Жизнь, попавшими в тягостное положение?

– Клянусь аллахом, ты угадал! – воскликнул шейх. – Как раз есть!

– О благородный шейх, – сказал желчный купец, – как я дарю молитвы пророку, подари нам свое внимание, тем более что ужин, по воле аллаха великого и милостивого, еще не окончен.

– Слушаю и повинуюсь! – ответил шейх. – Да расцветет в вашем саду цветок нетерпения!

Тут шейх увидел внесенные слугами блюда с птицей, начиненной фисташками, и скромно умолк. Но когда последний кусок сверкнул в зубах и остатки тонкого, как папирус, лаваша сжались в пальцах, он сказал:

– Сердце – море, а язык – берег, когда море вздымает волны, оно выбрасывает на берег то самое, что в нем есть…

Тут подошел слуга шейха, сменил кальян и едва слышно проговорил по-грузински:

– Погонщики не пьют, устрашаются шайтана.

Посасывая чубук кальяна, шейх громко сказал по-персидски:

– Беру в свидетели улыбчивого дива, «пророк» Папуна поучал: «Виноград создал аллах, и сок его священен!» Да усладятся им правоверные бесстрашно! Так подсказывает –

МУДРОСТЬ

До меня дошло, о благочестивые купцы, что, по решению всемогущего, долго жили правоверные и нечестивцы, разъединенные горами, лесами и водой, и встречались под звездным шатром и солнечным куполом только с ближайшими соседями, ибо не научились еще подчинять себе коней, верблюдов и строить фелюги. Но неподвижность земли не угодна третьему небу: протекла река времени, и люди вскочили на коней, сели на верблюдов, оседлали ослов, взнуздали даже собак и поехали узнать, что делается за пределами их глаз. Уже сказано: «Кто путешествует ради познания, тому аллах облегчает дорогу в рай».

Да будет известно, что в день сотворения, по воле всесоздателя, кожа людей приняла разный цвет, хотя об этом никто из живущих не подозревал. И велико было их изумление, когда встретились они и посмотрели друг на друга. Раньше все неучтиво хохотали, потом обратили благосклонное внимание на чудеса чужеземных стран, и в сердцах их разгорелся костер недовольства и зазеленел яд зависти.

– Я избранник аллаха, – сказал один, – ибо я цвета земли, кормящей все живущее!

– Слепой шайтан! Разве не видишь – я окрашен в цвет зари! – закричал другой.

– Что знаешь ты, красный дракон! Разве не мне дал аллах цвет своего солнца?

– Почему нигде не сказано, что делать с цветными отбросами? – прогремел еще один. – Знайте, меня выбрал аллах для любви своей, ибо я создан из цвета облаков и крыльев ангелов.

И стал любимец аллаха отнимать у всех то, что не хватало ему в своей стране или понравилось в другой.

Но и цветных аллах наградил не меньшей алчностью. И тогда произошло смятение душ, разразились кровавые драки, и случилось так, как случилось: одновременно возроптали повелители коней, верблюдов и собак.

– Аллах, – кричал один, – зачем мне столько воды, разве на воде что-нибудь растет?

– Аллах, аллах, опусти свои глаза! – вопил второй. – Зачем мне изобилие пустынь – разве без воды что-нибудь растет?

– Или я зверь, аллах, на что мне неприступные леса? – стонал третий.

А сидящие на горах неистовствовали:

– О пять молитв творящие! Если аллах думает, что камни можно кушать, пусть попробует их сам и угостит жен своих, а также хасег.

И каждый продлил свой гнев до бесконечности, взывая к аллаху и требуя справедливости.

Смутился аллах и… скажем, плюнул вниз.

– О, неблагодарные! Не я ли, неосторожный, сотворил вас? Почему же отягощаете мои уши тошнотворными воплями? Если так – делайте что хотите. Я отныне не вмешиваюсь в ваши ничтожные распри. Знаю, сколько бы я ни перестраивал землю, все равно вызову неудовольствие, ибо сказано: «Нельзя угодить всем».

Тут аллах повернулся к земле спиной и насладился душистым дымом кальяна, вокруг голубых боков которого летали планеты и звезды.

Это об аллахе. А о людях другое. Они блуждали в догадках: почему высокопрославленный в ответ на жалобы сбросил серую застывшую слюну, подобно камню свалившуюся с неба? Прождав не более двенадцати базарных дней, еще яростнее заспорили правоверные и гяуры, потом, выпив ледяной воды, решили поручить ученым всех земель разгадать по серой слюне помыслы аллаха.

Ровно три года, три месяца и три дня думали ученые, затратив тысячи тысяч кусков древесной коры (тогда еще не было, слава аллаху, пергамента или бумаги), тысячи тысяч рабов таскали драгоценные свитки в особые помещения, сверкавшие бронзовыми сводами или затененные пальмами, выстроенные каждой страной для себя, но под общим названием: «сарай размышлений».

В один из дней народившиеся на радость правоверным и гяурам калифы, эмиры и повелители, потеряв терпение, воскликнули: «Если ученые не кончат думать, то, да возвеличит их аллах, они сами будут заживо погребены в „сараях размышлений“!» Не прошло и базарного часа, как ученые единодушно возвестили: «Свидетель Хуссейн, мы додумались!»

Велик аллах в деяниях своих! На праздник «Открытие конца дум» у милостивого подарка аллаха собралось столько правоверных и гяуров, что и муравью не пролезть. Но тут, как во сне, произошло неожиданное, повергнув жителей земли в отчаяние: все ученые говорили разное.

– Это слабость аллаха! – сказал один.

– Надуши свой рот, лжец! – закричал другой. – Это сила!

– Пепел на ваши пустые головы! – вознегодовал третий. – Это щедрость аллаха!

– Чтоб твой язык оброс волосами! – задыхался четвертый. – Это насмешка!

Тут поднялось множество ученых, и, потеряв пристойность, каждый кричал свое, не слушая другого. Увидя, что этого мало, они вцепились друг другу в густые бороды, и свидетели «битвы ученых» стали ловить «на счастье» разноцветные клочья волос. Тогда один, всплеснув руками, завопил:

– Аллах, почему покраснело небо?

Испуганно подняв головы и увидя голубое небо, все хотели осмеять лгуна, но он исчез, захватив последние остатки бород ученых и мудрецов.

Впоследствии – да станет он жертвой верблюжьего помета! – лгун открыл на пути в Мекку торговлю, клянясь, что нет товара благочестивее, чем бороды ученых, отмеченных аллахом ясновидением и даром пророчества…

Уже гурии стлали ложе из своих кос, а спорщики продолжали драться – еще миг, и вселенная осталась бы без единого ученого! Но всемогущий, как всегда, посылает помощь вовремя.

В самую середину толпы растерзанных ученых влетел на коне благочестивый шейх неизвестной страны и неизвестного цвета, в одной руке он держал белый виноград, в другой черный, – может, поэтому перед ним все смолкло.

– Остерегайтесь, правоверные! – крикнул он. – Это мудрость!

– Во имя аллаха! – вскрикнули все, услышав доселе неслыханное слово, и многие побежали прочь. Тут выступил рыбак…

Внезапно вздрогнули светильники: приоткрыв дверь, слуги внесли блюда с пилавом. Отодвинув кальян, шейх скромно умолк…

Но когда жирные пальцы в последний раз опустились в пушистый рис и исфаханцы стали вытирать их только что выпеченным лавашом, шейх продолжал!

…Тут выступил молодой рыбак с приятным лицом, прославленный храбростью, и сказал так:

– Правоверные, неразумно бояться неизвестного. Да поможет мне святой Аббас, я остаюсь у камня, дабы проникнуть в помыслы аллаха. Ради сладости жизни вы и еще тысячи тысяч недоумевающих узнают, зачем сбросил всемогущий на наши головы мудрость.

Аллах послал людям терпение, и они долго ждали, но когда по тропинке разгадок вернулся рыбак надежды, его никто не узнал: он был худ, как дервиш, стар, как пророк, а глаза были так раскрыты, словно в них заблудилась туча. Только женщина стройная, как газель, любившая раньше кольца его черных кудрей, роняя слезы, как капли дождя, горестно воскликнула:

– О, зачем попала я в сети отчаяния? Ты ли это, господин мой? Что сделала с тобою мудрость!

– Женщина, – бесстрастно сказал рыбак, – смысл жизни в созерцании великого движения вселенной, остальное не стоит внимания, ибо человек подобен мыльному пузырю, который избалованная аллахом Жизнь пускает себе в забаву. Знай, о женщина: раздувшись до предела, пузырь лопается, и вместо роскошного видения глаза правоверных видят то, что ничего не видят.

– О рыбак, – вскрикнула женщина, – мудрость, выпотрошив тебя, набила глупостями!

– Женщина, – продолжал тянуть слова, как невод, рыбак, – опьянение усладами жизни проходит, как бессвязный лепет горячки, оставляя не больший след, чем пена на песке морском. На пути внезапности смерть постигнет тебя, и в дальнее странствие, кроме своей трухи, ты с собою ничего не возьмешь.

И было так, как было. Женщина покрыла лицо желтыми розами, а разнокожие радовались: «Слава справедливому, помудрел рыбак, а не мы», – и твердо решили остерегаться страшного дара аллаха.

– Поистине, – сказал купец, обладавший золотом, – твои притчи стоят богатства! И мы, иншаллах, в Исфахане прославим встречу с тобой…

– И если бы не боязнь затруднить тебя, – поспешно продолжил купец, владелец драгоценностей, – перед тяжелым путешествием через пустыню, которое, как сказал хозяин, ты завтра предпримешь, – да приведет тебя святой Хассан к берегу благополучия! – мы бы умоляли усладить наш слух еще одним поучением. Возблагодарим судьбу за…

– Я бы счел себя неблаговоспитанным гостем, если бы воспользовался вашей учтивостью и поспешил уйти. Имам сказал: «Не нужны все блага мира, если подстерегает нас разлука». Да разрешат покорители путей принести слуге моему горячее каве и кальяны…

И когда слуга, обменявшись взглядом с шейхом, едва слышно шепнул по-грузински: «Пьют!» и поставил перед своим господином хрустальный кальян, шайх громко по-персидски произнес:

– Да будет испито столько, сколько сваливает видящего и слышащего в тину сновидений! Неизбежно мне, о купцы, сказать слово, подходящее к месту. Да усладится ваш слух поистине поучительной притчей.

СУД СУЛЕЙМАНА

И, словно не замечая беспокойных взглядов купцов, усиленно борющихся со сном, шейх продолжал:

– До меня дошло, что в давно прошедшие лунные и солнечные года, занесенные песками времени, в городе Багдаде жил купец по имени Хассан-аль-Хассиб, обладавший несметными богатствами, женами, подобными гуриям, молодыми невольницами и рабами. По воле Габриэла, лавка этого купца самая богатая на базаре, была всегда переполнена прославленными покупателями, ибо сам калиф и эмиры забирали у него товары для своих жен.

Во имя справедливости скажем: не одним богатством Хассан-аль-Хассиб снискал почет и уважение всех, но еще необыкновенным благочестием. Никогда Хассан не забывал вознести положенные правоверным на каждый день молитвы аллаху и даже пользовался случаем лишний раз сотворить намаз. Ни один нищий не проходил мимо его лавки, не получив горестный вздох сочувствия. Он благочестиво помогал вдовам и сиротам оплакивать их нужду и печальную участь и молил аллаха не допустить несчастных умереть с голода около его дверей.

Это о бедных, необдуманно родившихся; другое – о дарах калифу, везирам и страже. Свидетель пророк, никто не мог сравниться с Хассаном в изяществе подарков и щедрости. И когда случилось то, что случилось, базар в волнении зажужжал, как выгнанные из улья пчелы: «О Аали! О Мохаммет! Хассан ночью обворовал своего соседа гяура!» Суд в Багдаде творил сам великий везир, считавший себя в судебном деле преемником мудрого Сулеймана-бен-Дауда. И вот на жалобу гяура собрались не только возмущенные владетели лавок, но и все жители Багдада, кипевшие негодованием на Хассана за его неслыханный поступок. Прибежало столько, что все не вместились в судилище. Тогда скамьи заполнили богатые и знатные, а остальные поспешили захватить места на улице и поставили глашатая для передачи происходящего у великого везира, последователя Сулеймана-бен-Дауда.

Великий везир Хоссейн обратился к гяуру:

– Говори ты!

Молнией сверкнули глаза гяура:

– О великий везир, вот уже семь полнолуний, как я приехал в благословенный Багдад. Желая удвоить состояние, я распродал в своей стране все имущество и даже рабов и невольниц. На вырученные туманы и пиастры я купил драгоценное оружие: лезвия из дамасской стали, а рукоятки из слоновой кости, или золотые с тончайшей резьбой, или обсыпанные бирюзой и самоцветными камнями, нефритовые вазы, над которыми трудились сотни лун шлифовальщики, достойные райского цветника. Властелин вселенной благожелательствовал мне, и часть сокровищ я продал с большой прибылью. Да не будет сказано, что я поступил глупо, спрятав вырученные золотые монеты у себя в доме, ибо они остались у меня целы. Хассан-аль-Хассиб – да падет позор на его голову! – был моим соседом по лавке. Веря в его благочестие и дружбу, я радовался частому посещению его и показывал то, что показывал только знатным покупателям. Он ничего не приобретал у меня, но подолгу любовался драгоценностями. Вчера, как всегда, я открыл свою лавку и – о горе мне! – увидел ее опустошенной! С отчаяния я чуть не лишился ума, но, придя в себя, бросился к Хассану посоветоваться и – клянусь солнцем, улыбчивый див тут ни при чем! – с удивлением увидел весь свой товар разложенным на полках в лавках Хассана. Да отвернется от него аллах! Он торговал им, как своим. Только самые драгоценные изделия, как я потом узнал, презренный унес к себе домой. На мой отчаянный крик сбежались и владетели лавок, и погонщики верблюдов, и разносчики воды. Они со стыда сгорели, увидя мой товар, украденный Хассаном. Да покроется его голова пеплом моего стенания! Он без тени смущения велел всем выйти из лавки, спокойно запер ее и пошел домой, не обращая внимания на возмущение всего базара. Тут луч солнца проник в мою печаль, и я, о великий везир, бросился к тебе, как бросаются от огня в воду, искать справедливости.

– С великим возмущением смотрю я на тебя, о Хассан-аль-Хассиб! – сказал везир. – Что сделал ты? Разве не был ты богаче всех купцов Багдада? Шайтан соблазнил тебя, и ты, жертва позора, отдал ему предпочтение перед аллахом. Разве на базаре каждый день не стоит вор, пригвожденный к дереву? Разве не знаешь ты, что двойная кара ожидает того, кто обворует соседа своего или гостя? Ибо сказано: гостеприимство – первая добродетель правоверного! О Хассан-аль-Хассиб, обворовавший своего соседа и нашего гостя, не надейся на снисхождение! Теперь говори ты!

– Великий везир, сколь горестны, – вскинул руки к небу Хассан, – и печальны для моего сердца твои жестокие слова! Ты знаешь: "Аллах окликнул мое сердце и сказал: «Где есть нужда, там желанное – это я, где есть притязание, там цель – это люди». Я не обманщик, бисмиллах, и не чудотворец! Я Хассан-аль-Хассиб! И разве я нуждаюсь в богатстве, чтобы стать вором? Всю жизнь посвятил я молитве аллаху и благочестию. Но навеянное шайтаном сомнение тревожило мою душу, как самум – песок: не мало ли я молюсь, доходят ли молитвы мои до ушей аллаха, угодна ли их чистота вечному, неизменному? И взмолился я так: «О аллах всемогущий, всетворящий! Нет у меня другой услады, кроме молитвы тебе и восхваления. Снизойди до раба твоего, о повелитель, воздай мне должное и выкажи чем-нибудь снисхождение к Хассан-аль-Хассибу, дабы знал он, что молитвы его угодны тебе». Так, великий везир, молился я перед каждым сном. И вчера аллах уготовал мне такой же день, и я, совершив последний намаз, лег на ложе в благочестии и, равнодушный к благам мира, заснул крепким сном. «Вставай, Хассан!» – услышал я голос, подобный музыке. «Кто ты и зачем будишь меня?» – спросил я изумленно стоящего перед моим ложем старца в голубом тюрбане. «Я – аллах, пришедший по твоей Страстной мольбе!» – «Прибегаю к аллаху от гнева аллаха!» – воскликнул я и тотчас увидел вокруг ослепительный свет, повергся ниц и, целуя землю у ног аллаха, не смел поднять глаз. Свидетель Мохаммет! Слышу вновь слова, подобные музыке: "Хассан-аль-Хассиб, ты услаждаешь мой слух чистыми молитвами. Да будешь ты, избранный, примером для многих, да узнают все, как ценю я преданность, ибо истина в ней. Встань, Хассан, и прими знак моего довольства тобой при посредстве четырех вещей – сердца, тела, языка и имущества. Три первых отдай мне, а четвертое пойди сейчас на базар и возьми у нечестивого соседа твоего гяура. Да будет твоим то, что давно восхищает твой глаз. Поспеши, ибо с каждым днем…

Но тут шейх увидел, что слуга снова внес на подносе дастархан, и скромно умолк.

А когда на дне маленьких фаянсовых чашечек осталась одна гуща, он продолжал:

– …с каждым днем драгоценностей в лавке гяура становится меньше. Не забудь скамейку, на которой он сидел, ибо сказано; если в лавке нет товара, незачем в ней сидеть". О великий везир, как смел я ослушаться аллаха, да прославится мощь его, и не принять дара священного? Я тотчас побежал на базар и сделал то, что сделал.

И Хассан распростерся перед везиром.

– Благочестивый Хассан, удостоенный посещения аллаха, да пребудет с нами его благословение! Встань, иди с миром и владей всем, что подарил тебе аллах!

– Во имя всемогущего, великий везир! – воскликнул гяур. – Как можно придавать значение снам? Пусть багдадский вор надушил бы рот свой, прежде чем осквернить твой слух ложью, ибо завтра ему во сне аллах подарит любимую жену калифа, и он пролезет в гарем и возьмет ее…

– Чужеземец, – сказал везир, – тебе простительно не знать наши законы: ни одному правоверному не может присниться сон во вред калифу. Иди с миром, молись своему аллаху, и я от души желаю, чтобы твои молитвы усладили святые уши, и да будет щедрость его подобна проявленной к Хассану-аль-Хассибу. Да услышит мое решение господин мой Сулейман-бен-Дауд!

Еще не успело затихнуть восхищение мудрым судом везира, как правоверные с жадным любопытством снова заполнили судилище. Ибо на следующее после суда утро раздался на базаре крик Хассана, и сбежавшийся народ увидел, что гяур перетащил к себе ночью весь товар Хассана и торговал им, как своим.

И Хассан, кипящий гневом, прибежал к великому везиру.

Выслушав дело, везир сурово посмотрел на гяура и сказал:

– Гяур, жертва неосторожности, что ты сделал? Знай, воровство в нашей стране не имеет снисхождения ни для купцов, ни для знатных, ни даже для гостя, и поступок такой по меньшей мере карается отсечением правой руки.

– Великий везир, – смиренно ответил гяур, – ты справедлив. И как можешь ты думать, что я не знаю, сколь строг суд твоей страны? Ты, о благочестивый, наставил меня на путь истинный, ты посоветовал выпросить у моего аллаха милости, подобно Хассану. Вчера перед сном я горячо молился: «Аллах мой, – сказал я, – посмотри, какой добрый аллах у Хассана, он воистину по-аллахски вознаграждает своих правоверных. Да не будет сказано, что ты слишком слаб для помощи в моем несчастье». Помолившись так, я заснул крепким сном. Вдруг слышу: «Вставай, мой сын, попавший в беду в чужой стране!» Вскочил – и вижу: надо мной летает мой аллах в золоченых сандалиях. «Аллах мой! – закричал я. – Стань на землю, чтобы я мог простереться перед тобой!» – «Сын мой, – сказал аллах, – по законам неба, аллахи не должны касаться земли, дабы не пристали к их стопам грехи человека. И если кто осмелится сказать, что видеп аллаха стоящим на земле, плюнь ему в глаза и вели надушить рот. Также у нас считается неприличным делать подарки на чужой счет. Но раз мой сосед по седьмому небу, аллах мусульманский, неучтиво коснулся кисета моего подданного, неизбежно и мне ответить тем же, иначе могут усомниться в моей силе, – а сейчас для этого совсем неподходящий час, ибо можно поставить в затруднительное положение миссионеров, привлекающих ко мне поклоняющихся мне. Иди, сын мой, – продолжал аллах, нежа мою голову золоченой сандалией, – и сделай при посредстве четырех предметов одно то, что сделал с тобою Хассан. Не забудь взять у него аршин, ибо сказано: незачем держать аршин, когда нечего мерить…» О великий везир, как смел я ослушаться моего аллаха? И не ты ли благосклонно высказал мне пожелание?

– Гяур, – сказал везир, поймав на лету ресницу, выпавшую из его век, – я не слышал о заключении дружественного союза между аллахами, поэтому, соблюдая учтивость, каждый повелевает лишь у себя, не вмешиваясь в дела иноземного аллаха. О гяур, гяур! Мое пожелание должно исполниться в твоей стране. Но ты чужеземец и мог не знать наших законов. Во имя господина моего Сулеймана-бен-Дауда я поступлю с тобою снисходительно, а не как с обыкновенным вором: Хассан-аль-Хассиб получит твой и свой товар обратно, а спрятанные тобою дома золотые монеты перейдут, как судебная подать, в сундук калифа. И ты должен немедленно покинуть нашу страну. Иди с миром! Одежду, что на тебе, прими в дар: да не будет сказано, что в Багдаде нарушен закон гостеприимства и гость отпущен голым, как обглоданная кость.

– Поистине необыкновенная притча! – воскликнул купец, набивший свои тюки тканями.

– Да не допустит аллах до такого сна кого-либо в караван-сарае, – угрюмо проговорил купец, везший драгоценности.

– Иншаллах и еще пять раз иншаллах! Да пребудет с нами благословение всемогущего! – воскликнул купец, скупивший золото, тревожно поглядывая на свои тюки.

– Незачем бояться, – твердо сказал юркий купец, закупивший имбирь, – караван-сарай не место для сна.

– Твоими устами говорит мудрость пророка, – одобрительно кивнул головой шейх. – Самое лучшее место для сна – собственный дом.

– Благословен аллах, поставивший тебя на нашем пути, о благочестивый шейх! – сказал купец, торговавший благовониями, борясь с зевотой. – Твои раем посланные притчи сократили нам ночь, и пределом невежливости было бы умолять тебя продолжать, ибо говорится: «Не удерживай гостя, когда ему время отдохнуть».

– Да, – сказал юркий купец, – побледневшая луна напоминает о скором утре. Возблагодарим гостя за…

– Поистине, благочестивый шейх, тебе необходим отдых, ибо по пустыне, которую ты должен пересечь, бродит разбойник Альманзор.

– Бисмиллах, ваша учтивость ставит меня в затруднительное положение, о благовоспитанные купцы! Но, по желанию Аали, мой слуга владеет верным глазом, и я не боюсь за свой кальян. Да и не будет сказано, что, разделив с вами ужин, я не продлил встречу с купцами, приближенными к Давлет-ханэ грозного из грозных шаха Аббаса. Клянусь Неджефом, пусть двенадцать Альманзоров бродят по пустыне, подстерегая мое появление, но неизбежно мне усладить ваш слух занимательной притчей…

Горестные вздохи застряли в горле купцов, а опущенные глаза скрывали отчаяние, отражающееся в них, как парус в воде. Шарообразный купец держался за плечо соседа, чтобы не свалиться. Желчный купец, поднеся к носу сосудик с амброю, тихо стонал. Рядом из-за тюка доносился скрежет зубов.

Но шейх, полный упоения, ничего не замечал. Любовь к притчам есть святость, и не посещает она грязные сердца! Подняв глаза к небу, он с жаром возвестил:

– Во имя величия аллаха!

МАЙДАН ЧУДЕС

Улыбчивый див подсказал мне притчу, и я принял ее, как благоухающую розу.

В минувшие века, по воле сеятеля счастья, в Махребе жил Аль-Бекар. Богатство этого эмира давно превысило его ненасытные желания, и даже главный хранитель сундуков не трудился над точным подсчетом слитков золота, ибо количество их было выше чисел его знания.

Также славился Аль-Бекар неповторимой красотой своих четырех законных жен и шестидесяти шести хасег.

Но ничто не радовало взора эмира – ни оманский жемчуг, ни зубы оленя, оправленные в золото, ибо приближалась осень его жизни, а ни жены, ни хасеги не родили ему ни сына, ни хотя бы дочь. Долго томился эмир в печали, испытывая неловкость перед другими эмирами. Также обременяла его дума: кому оставить богатство? В одну из лунных ночей, когда сон, словно олень, бежал от его ложа, эмир надел на шею талисман и решил посоветоваться с хранителем сундуков.

– О хранитель из хранителей! Да подскажет тебе Габриэл, что делать мне. Я провожу с моими пополневшими женами и гибкими наложницами восхитительные ночи, не отказывая себе ни в горьком, ни в сладком, а чрева их остаются пустыми, как головы моих везиров. Чем излечить мне бесплодие моего гарема?

Хранитель подумал не более половины базарного дня и убежденно сказал:

– Великий эмир из эмиров! Неизбежно мне признаться, это очень щекотливое дело. Иногда и шуршание чадры приводит в дрожь то, что копью подобно, а иногда и землетрясение бессильно всколыхнуть то, что с тенью схоже. Удостой доверием предсказателей, они клянутся Меккой, что в подобны случаях помогает путешествие. До меня дошло, о повелитель, что на рубеже всех царств, неизвестно когда и кем создан Майдан чудес. Не только все созданное аллахом можно там найти, но и то, о чем никогда не думал властелин вселенной, о чем не догадывается даже шайтан. Идущего да постигнет осуществление надежд! Да сделает гладкой Мохаммет твою дорогу, да будет день из дней, когда ты найдешь то, что ищешь!

Великая радость снизошла на эмира, и он повелел рабам оседлать белого верблюда для длительного путешествия. Распределив между везирами заботы эмирства и заметив едва скрываемое ими удовольствие, эмир, хитро улыбаясь, отпустил их. Но когда скрылся за ковром последний алтабасовый азям, он призвал невольника своего Али. Многократно убедившись в преданности его и очарованный благоприятными речами и красотой, подобной луне в четырнадцатую ночь своего рождения, эмир возвысил Али до высокого звания «снимателя чувяк». Но чувяки тут ни при чем, главное – тайные беседы, после которых эмир приводил в изумление и смущение всех везиров осведомленностью обо всем, что они делали.