Текст книги "Я Береза, как слышите меня"

Автор книги: Анна Тимофеева-Егорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

По возвращении на аэродром Филиппа сильно отругали, но, когда проявили пленку, командир полка обнял летчика и поздравил с наградой – орденом Красной Звезды. Через неделю Пашков не вернулся с боевого задания, и мы посчитали его погибшим.

Эта война-а... Сколько горя, сколько непредвиденных неожиданностей, порой просто чудес...

Спустя пять дней наш Филипп вернулся в полк с воздушным стрелком – весь обросший, оборванный, грязный, но веселый. Ко мне по возвращении Филипп, впервые обратился по имени, сказал:

– Говорят, что горько плакала обо мне? Спасибо. Но лучше бы ты верила в мою жизнь, верила, что я обязательно вернусь...

Пашков все же погиб. Это произошло севернее Новороссийска, в районе Верхнебаканского. В тот раз я долго ждала, старалась не верить в его гибель, но так и не дождалась. О гибели Филиппа я написала его матери и сестре в Пензу, куда Филипп приглашал меня после войны.

... А пока что все мы были живы и ехали на аэродром. Мои раздумья неожиданно прервал какой-то сильный стук – это пилоты забарабанили по кабине грузовика и в несколько голосов закричали шоферу:

– Стой ! Стой ! Куда несешься ?..

Шофер затормозил машину, а ему приказывают:

– Пяться скорей назад!

Оказывается, дорогу на аэродром перебежала кошка. Это уже беда-а... Второй раз ребята остановили машину и заставили шофера дать задний ход, когда навстречу попалась женщина с пустыми ведрами на коромысле. Летчики, что там говорить, народ не суеверный, но на всякий случай меры принять не мешает. Мало ли что...

Наш полковой врач Козловский уговаривал кого-то из летчиков измерить артериальное давление перед вылетом.

– Доктор, измерьте лучше моему котенку – что-то он сегодня беспокойно себя ведет, – под общий смех остановил его Ржевский.

– А ты, наверное, забыл, Гриша, как вчера вечером за ужином скормил ему пять котлет?

– Сухо ли у тебя за пазухой!..

Начинаются шутки. Без этого нам просто нельзя. Со стороны, должно быть, могло показаться, что едут веселые парни под хмельком. Конечно же, это не так.

Но вот и аэродром. Техники, механики, мотористы, прибористы, оружейники все у самолетов. Так всегда: в морозы, в жару, под открытым небом готовили самолеты к бою мастера – потомки удивительных русских умельцев. Не было в полку случая, чтобы что-то не сработало или отказало на боевой машине по вине этих тружеников аэродрома.

Механик моего Ил-2 Тютюнник, на ходу вытирая огрубевшие, натруженные руки, доложил о готовности самолета. Потом помог мне надеть парашют, что-то поправил в кабине, а когда заработал мотор, сунул в мою ладонь где-то раздобытое моченое яблоко и прокричал над ухом:

– Пересохнет во рту – укусите яблочко! – И, сдуваемый струей от работающего винта, шариком скатился с крыла самолета.

Включаю рацию. В наушниках голос ведущего группы майора Керова. Получаю разрешение выруливать. Впереди меня штурмовик лейтенанта Павла Усова, почти вплотную с ним рулит летчик Иван Степочкин.

Степочкин и Усов – два неразлучных друга, хотя по характеру и внешности совсем не схожи. Усов – небольшого роста, коренастый русак с пухлыми щеками, будто раздутыми от смеха, вечно улыбающийся насмешник. У Павла и походка кажется веселой– приплясывающая такая, как бы выискивающая кого-то для очередной шутки.

Степочкин – высокий, с черными глазами и кудрями красавец, похожий на цыгана. Он, как правило, молчалив и задумчив. Как-то, гуляя по Тимашевской, друзья заглянули в церковь. Шла служба. Заглянули пилоты да и задержались. Священник читал проповедь о пользе поста. Усов усомнился в пользе такого дела и сначала начал задавать вопросы, затем вступил с попом в полемику. Как ни тянул Степочкин своего друга вон из церкви, Усов упирался. Священник в конце концов сумел убедить Павла в своей правоте. И вот, выйдя из церкви, он решительно заявил Ивану:

– Буду поститься!

– А я поставлю вопрос об исключении коммуниста Усова из рядов ВКП(б) за связь с религией, – отрезал Степачкин и перешел от друга на противоположную сторону улицы.

Вечером в столовой со свойственным ему задором и юмором Павел доказывал нам всем пользу поста, только, говорит, не надо после объедаться, как делали это раньше на Пасху, – вредно. А вот поголодать, принимая пищу постную, очень даже полезно – дать отдохнуть желудку.

– А что же ты, Паша, заказал сейчас вторую порцию бифштекса? – спросил его кто-то. А истребитель Володя Истрашкин подошел к столу Усова и поставил перед ним пол-литровую банку с кислым виноградным вином местного производства.

– Вот тебе, друже, для лучшего усвоения пищи. Кажется, сегодня поп сказал: "Есть разрешение на вино и елей".

... В паре со мной летит Ваня Сухоруков, паренек из Иванова. Ваня на земле тихий, как красная девица, но в воздухе – неузнаваемый! Это он в ноябре сорок второго водил группу штурмовиков в район Гизель, под Орджоникидзе, где в одной из лощин на подступах к Военно-Грузинской дороге уничтожал танки и автомашины противника. Впоследствии Ване Сухорукову было присвоено звание Героя Советского Союза.

Первым взлетает майор Керов. Мы быстро пристраиваемся к ведущему и занимаем боевой порядок. Оглянувшись назад, я вижу на востоке огромное восходящее солнце и небо, озаренное яркими лучами, а на западе, по нашему курсу, небо темное, дым и туман по земле стелется.

Голубая линия встретила нас четырехслойным огнем дальнобойных зениток. Взрывы снарядов, преграждая путь штурмовикам, стали стеной. Наша группа пробилась сквозь этот заслон на минимальной высоте и вышла к станице Киевской.

Небо снова прорезали зловещие трассы. Снаряды "эрликонов" красными шариками чертят небо, осколки разорванного металла барабанят по броне самолета. Уже бьют и вражеские минометы, и крупнокалиберные пулеметы. Летим в кромешном аду. Но нельзя изменить ни курс, ни высоту. Надо идти только по прямой. Моря огня бушует, я уже невольно прижимаюсь к бронеспинке самолета. А секунды кажутся вечностью, и так хочется закрыть глаза и не видеть всего этого ада!..

Вдруг из-под фюзеляжа самолета, летящего впереди меня, вырвался дым. "Двадцать один, двадцать два, двадцать три"... – отсчитываю я три секунды. Ох, какие же они длинные, эти секунды! Наконец, нажимаю на гашетки. Теперь будь что будет, но я и впереди идущий летчик задание выполнили точно. Мы не свернули с курса и не изменили высоты.

Так хочется взглянуть, что там, на земле, как стелется завеса, не разорвалась ли где, но отвлекаться нельзя. Наконец, Керов, а за ним и все штурмовики развернулись вправо, на восток, и начали набирать высоту. Задание выполнено.

Пролетаем над аэродромом сопровождающих нас истребителей. В шлемофонах голос Керова – густой, ровный, как его характер:

– Спасибо, маленькие! Работали отлично! – Он благодарит истребителей за сопровождение.

На душе радостно: мы возвращаемся все, девятнадцать.

В шлемофоне снова раздается:

– Внимание, горбатые!

"Горбатые" – это мы. Так называли наши штурмовики за кабину, выступавшую над фюзеляжем. Я настораживаюсь.

– За успешное выполнение задания, – звучит в эфире, – и проявленное мужество все летчики, участвовавшие в постановке дымовой завесы, награждены орденом Красного Знамени...

Тишина. Ровно работает мотор "ильюшина". А вот и наш аэродром. На посадку первым заходит тот, у кого сильно повреждена машина. Так у нас заведено.

Села и я. Зарулив на стоянку, выключила мотор и только тогда ощутила смертельную усталость. Кабину, как пчелы, облепили техник, механик, моторист, оружейница, летчики, не летавшие на задание.

– Вы ранены, товарищ лейтенант? – кричит оружейнница Дуся Назаркина. – У вас кровь на лице!

– Нет, – говорю я, – это губы потрескались и кровоточат. Механик показывает мне на огромную дыру в левом крыле самолета:

– Хорошо, что снаряд не разорвался, иначе разнесло бы. Смотрите-ка, еще перебито и управление триммера руля глубины.

А я летала и не заметила, что "илюша" мой ранен...

Построен полк. Выносят Боевое Знамя. Мы, выполнявшие особое задание командующего фронтом, стоим отдельно – именинники. Командующий 4-й воздушной армией генерал Вершинин благодарит нас за отличную работу и прикрепляет на гимнастерку каждого орден Красного Знамени.

А вечером другая награда – проклятая Голубая линия гитлеровской обороны прорвана нашими войсками!

Нам рассказали, что через несколько минут после того, как мы вылили смесь, внизу перед передним краем противника выросла белая стена дыма. Она полностью оправдала свое назначение. Смещаясь в сторону противника, завеса закрыла узлы сопротивления, ослепила пехоту. Не зная, что делается впереди, гитлеровцы в панике покинули передний край. Наши войска ворвались в первую траншею, продвинулись на глубину полутора-двух километров.

Жили два друга в нашем полку

Жизнь полка шла своим чередом. Продолжались жестокие бои на Таманском полуострове. По несколько раз в день приходилось взлетать нам на боевые задания, и большую часть пути к цели мы находились над водами Черного и Азовского морей.

Я с детства боюсь воды, плохо плаваю. В полете над морем мне порой казалось, что и мотор плохо тянет. Выдали нам на всякий случай спасательные пояса, но летчики не верили в них как в спасение при посадке на воду. А вот я – как утопающий хватается за соломинку – перед каждым вылетом обязательно надевала пояс под шутки и смех товарищей, тщательно подгоняя его по фигуре.

Конечно, с высоты конца XX века спасательные пояса были далеко не совершенны. Судите сами: сбитый самолет падает в море – летчику надо успеть открыть кабину, вывалиться из нее, затем открыть парашют, клапан на спасательном поясе и ждать, когда этот пояс наполнится газом от соприкосновения с водой какого-то вещества, находящегося в нем. А если не успеет пояс наполниться газом – тогда что? Вот почему летчики и не верили в спасательные пояса. А на меня, надетый перед вылетом, он действовал психологически положительно, и на добродушное подшучивание ребят я не обращала внимания.

... Не вернулся после боевого вылета на косу Чушка любимец полка Боря Страхов. Только через день его привезли к нам моряки и рассказали, что лейтенанта прибило к берегу волной в районе Анапы. Мы хоронили Страхова дивизией со всеми воинскими почестями в станице Джигитской. В войну летчиков редко хоронили, потому что они, как правило, гибли там, где вели бой. Я стояла у гроба Бориса, горько плакала и не верила, что он мертв. Казалось, вот сейчас поднимется, взглянет серо-зелеными глазами, подкрутит несуществующие усы, спросит: "И зачем это девчонок на войну берут?" – и протянет мне сорванный у капонира полевой цветок, как это делал очень часто...

В последнем своем боевом вылете Борис водил шестерку "илов" на штурмовку и бомбометание парома с железнодорожным эшелоном у косы Чушка. Штурмовики летели под нижней кромкой облаков на высоте 700 метров. На подходе к цели летчики удивились: противник почему-то не открыл зенитного огня по самолетам. Страхов и его ведомые понимали, что вражеские зенитки заранее сделали пристрелку по нижней кромке облаков, и стали выполнять размашистый противозенитный маневр по курсу, по высоте. Зенитки продолжали молчать. Летчики хотели поскорее увидеть их, увидеть первые разрывы, чтобы знать, куда отвернуть самолет, но небо было чистым до самых облаков.

Но вот у причала косы Чушка Борис Страхов заметил паром – с него сползал паровоз с вагонами. На платформах под брезентом, судя по очертаниям, танки, орудия, автомашины, а в крытых вагонах, скорее всего, боеприпасы. И только ведущий перевел свой самолет в пикирование, как несколько зенитных батарей одновременно рванули небо мощным залпом. Летчики не дрогнули, а продолжали свое стремительное движение на цель, ведя огонь из пушек, пулеметов, выпуская эрэсы. С малой высоты штурмовики сбросили стокилограммовые бомбы со взрывателями замедленного действия. Через двадцать две секунды их взрыватели сработали и ослепительное зарево закрыло всю косу Чушка.

Когда группа возвращалась домой, уже над Черным морем летчики увидели, что машина их ведущего сильно повреждена и идет со снижением. Видимо, и Страхов был ранен. Радио молчало. И вдруг из-за облаков выскочили четыре "фоккера". Как шакалы, они набросились на самолет ведущего. Он резко взмыл, возможно, хотел пропустить гитлеровцев вперед да сам атаковать, но самолет уже был неуправляем и с креном опустился в морскую пучину...

Так не стало Бориса Страхова, белокурого парня из Горького, командира первой эскадрильи. В полку переживали гибель Бориса, но тяжелее всех – его друг Ваня Сухоруков. Иван похудел, осунулся и все свободное время сидел у могилы друга.

Совсем недавно, как поощрение, Иван получил разрешение на поездку к себе на родину. Перед отъездом по секрету он сказал мне, что едет жениться на подруге детства и взаимообразно попросил у меня шинель, так как у него очень старая, солдатская. Мне же перешили в мастерской военторга шинель из английского сукна.

– Ну, раз жениться едешь, – согласился я, – бери!

Ивана не было в полку десять дней, а когда вернулся, то почему-то старался не попадаться мне на глаза. "В чем дело? – недоумевала я и решила "допросить "Бориса Страхова. Боря как-то помялся, а потом сказал:

– Понимаешь, дело тут очень деликатное. Пожалуйста, не говори никому...

Оказалось, что Иван приехал домой, а его подруга в это время ушла на фронт. Свадьба не состоялась. Земляки, когда отпуск Ивана окончился, преподнесли в подарок для его друзей, летчиков-фронтовиков, четверть самогона-первача: "Уж не осуди. Чем богаты... " Иван всю дорогу берег огромную бутыль, завернув ее в мою "фирменную" шинель. От Краснодара до аэродрома он добирался на перекладных, и вот уже в последней машине шофер так тряхнул своих седоков, что они все повылетали из кузова и сильно ударились о землю. Все остались живы, только вот Иван немножко пострадал: четверть с самогоном разбилась. Понятно, крепкий самодельный напиток пропитал шинель. По приезде Иван выстирал ее, чтобы освободить от запаха самогона, и повесить сушить где-то за станицей, на огородах.

– Вот как высохнет, он ее отутюжет и принесет тебе, – серьезно закончил Борис, а мне вдруг стало так смешно: я представила Ивана, летящего из грузовика в обнимку с бутылью, завернутой в мою шинель. И я предложила:

– Уж ладно. Шинель мне придется просить у командира батальона новую, а эту, так и быть, подарю Ивану – пусть напоминает о подарке земляков.

Так оно и чередовалось в нашей фронтовой жизни: редкие минуты молодого веселья, разрядки, горе потерь и боевые вылеты, атаки...

Летчик Кузьма Грудняк

В одном из вылетов подбитый штурмовик Кузьмы Грудняка приземлился, едва перетянув линию фронта. Ил-2 с поврежденным мотором стоял на колесах в лощине, недалеко от оврага, за которым проходил передний край обороны врага. Летчик под градом пуль и разрывов мин выбрался из кабины и залег. Затем он пополз в свою сторону, вскоре доложил о случившемся и к его самолету выехали техники. К машине пробираться пришлось пешком. Вся местность была перекопана траншеями, заминирована, поэтому отбуксировать самолет от передовой не представлялось возможным. Для спасения "ильюшина" оставалось только одно: после смены поврежденного мотора взлететь с того места, где он стоял. Но как это сделать? Ведь для взлета нужен разбег, а вокруг сплошные траншеи да минные поля. Можно было взлететь – но в сторону противника. В таком случае сразу после отрыва от земли самолет окажется за линией фронта и под огнем. Да ведь и менять мотор на виду у противника – дело опасное. Решили работать ночью, а на день самолет замаскировали ветками.

И вот ночь, техники прикрылись брезентовыми чехлами и при свете переносной лампы принялись снимать мотор. На следующую ночь поставили исправный мотор. Приполз к замаскированному самолету и летчик. Расстелил Кузьма Дмитриевич свой видавший виды реглан, улегся на него, закурил и стал думать, как же произвести взлет. Посмотрел на дымок папиросы и увидел, что ветер-то тянет со стороны противника. "Это хорошо, – подумал Грудняк, – при взлете против ветра разбег будет короче", – и спросил у техников:

– Ну, как, все готово?

Те пристально посмотрели на летчика, а заговорил старший Петр Панарин:

– Все гайки на подмоторной раме зашплинтованы, шланги и трубопроводы присоединены – сам проверял, водой и маслом заправили, горючим – тоже...

– Ты лучше скажи, Петр, покороче, – остановил его летчик. Ты скажи: лететь можно?..

– На аэродроме я бы его не выпустил.

– Это почему же?

– Мотор-то ведь не опробовали, как положено, да и все делали на глазок... Вдруг раскрутка винта? Или еще что?..

– А ты еще разок проверь хорошенько – на свой глазок– тросик регулятора оборотов и представь, что сам будешь взлетать.

– Есть, товарищ командир. Но как мы будем мотор перед взлетом прогревать? Ведь сейчас под утро тишина стоит, как у нас под Омском.

– Попросим артиллеристов. Под шумок и прогреем моторчик-то.

Так и сделали. Командир артиллерийской батареи согласился:

– Хорошо, пошебуршим малость с запасных позиций – будто пристрелкой целей занимаемся.

И вот рано утром наша артиллерия заработала. А Грудняк запустил мотор и начал его прогревать, затем дал максимальные обороты – раскрутки нет. И тогда он спустил штурмовик с тормозов и пошел!

Самолет бежал прямо на блиндажи фашистов и их траншеи. В какое-то мгновение летчик включил форсаж и уже у самого блиндажа немцев рванул ручку на себя...

Вскоре штурмовик низко пронесся над нашими войсками, покачал крыльями, как бы благодаря за гостеприимство.

Баба на корабле

В один из дней меня вызвали на КП полка и приказали вести четверку штурмовиков опять на эту косу Чушку – штурмовать только что переправившийся через Керченский пролив резерв пехоты и техники противника. Я попыталась отказаться от роли ведущего и робко попросила командира полка разрешить мне лететь в качестве ведомой.

– А кто, по – вашему, должен вести группу? – спросил, глядя на меня в упор, Михаил Николаевич. – Осталась одна необстрелянная молодежь. Погибли Усов, Степочкин, Зиновьев, Тасец, Пашков, Балябин, Мкртумов... Обгорел Бугров. Тяжело ранен Трекин. Ну кто, по – вашему, поведет летчиков на боевое задание?...

Командир полка отвернулся, протирая глаза перчаткой, и тогда, быстро повторив задание, я выскочила из землянки.

– В такую погоду да на такую цель только смертников посылать... проворчал пилот Зубов, узнав о вылете.

А я, вместо того чтобы разъяснить задание, как-то успокоить летчика, вдруг резко приказала:

– Всем по самолетам! Бегом!..

Не выдержала, сорвалась...

После взлета все мои ведомые пристроились ко мне, заняв каждый свое место в строю. Зашла с группой за истребителями сопровождения: они почти всегда стояли ближе к линии фронта, а мы, штурмовики, подальше. Взлетела к нам четверка ЛаГГ-3.

Я знала, что лететь к цели на косу Чушку по прямой – сквозь зенитный заслон – невозможно. Решила действовать глубоким заходом со стороны Азовского моря. Низкая облачность работала на нас. Но пока мы летели над плавнями и морем, минуты показались вечностью: ведь любая неисправность в моторе или повреждение самолета – это бесследная гибель.

Наконец, в окнах облаков показалась песчаная отмель – Чушка. Здесь вокруг таилась смерть. Она могла вынырнуть из облаков пикирующим "фоккером", с земли – зенитным снарядом, шальной пулей...

При переходе к цели мы попали под сильнейший зенитный огонь. Я оглянулась – ведомые были на местах. "С зенитками надо хитрить, – вспомнила слова моего командира эскадрильи Андрианова, – иначе непременно окажешься подбитым или сбитым. Лучше бы вовсе не связываться с ними, а уж если бить, то ту, которая стоит поперек дороги, загораживая цель...".

Готовлюсь к атаке: раскачиваю самолет, меняю высоту, скорость. Ведомые делают то же самое.

Проскочили первый пояс противовоздушной обороны, проскочили второй... Вот она – цель! Коса Чушка тянется на 18 километров и похожа на насыпь недостроенного моста через Керченский пролив. На этой узкой и плоской песчаной полосе, обмываемой двумя морями, столько фашистской нечисти собралось, что не видно и самой косы – машины, орудия, танки, люди...

Пикируем. Сбрасываем бомбы, бьем из пушек и пулеметов. Выводим над головами гитлеровцев, набираем высоту и стремительно опять в атаку. Вижу, как горят машины, что – то взрывается. Пехота бежит, танки ползут в разные стороны, давят своих же солдат. Так вам, сволочи, за все наше горе!...

Боеприпасы на исходе. Я развернула самолет в свою сторону, домой. Оглянулась – все ли со мной? – и противный холодок пробежал по спине, затем стало жарко, а во рту сразу пересохло: нет самолета Зубова... Где он? Как же так? Сбили летчика, а я и не заметила?...

Нас осталось трое. Четверка наших истребителей сопровождения чуть в стороне вела бой.

И вот лечу, а сама все на землю смотрю: может, где увижу самолет Миши Зубова? Как же так?... Еще и накричала на него перед боем... Только перелетели линию фронта – вижу, что недалеко от плавней лежит на бугорке штурмовик, хвостовой номер "23" – это Зубов! Он и воздушный стрелок вылезли из кабины на крылья самолета и машут нам, стреляют из ракетницы.

Я сделала вираж, помахала крыльями, мол, вижу, ждите помощи – и улетела.

На земле, доложив командиру о выполнении задания, я тут же на По-2 отправилась к плавням за Зубовым и его стрелком.

Позже, когда мы с Мишей сделали немало боевых вылетов, он как-то признался мне:

– Я ведь, Анна Александровна, тогда не косы Чушки и не плохой погоды испугался, а вас. Думал, ну, Михаил, добра не жди баба "на корабле". Но когда вы сделали над нами вираж, а затем прилетели, чтобы забрать нас на По-2, сомнения мои в отношении "бабы" пропали. Уж извините...

Впоследствии к месту вынужденной посадки самолета выехала команда техников и мотористов из нашего полка и из ПАРМ(а). ПАРМ – это полевые авиационные ремонтные мастерские. Предстояло определить степень повреждения штурмовика и решить его судьбу. Можно ли на месте отремонтировать или погрузить "ИЛ" в машины, да по частям отправить в мастерские? Эту задачу всегда решал начальник ПАРМ-1 – капитан технической службы Петр Васильевич Комков, бывший моторист В.П.Чкалова. Он был мастер на все руки, особенно по мотору АМ-38. Как хороший доктор-диагностик, прослушает, простукает, затем сядет в кабину штурмовика, заведет мотор и – то на малых оборотах, то на средних, а то и на форсажном режиме все слушает, слушает. Наконец, выключит зажигание, заглянет во все отсеки мотора и только тогда сделает заключение. Все были уверены в том, что наш фронтовой "академик" всегда поставит точный диагноз – ошибок у него не случалось.

Одна, правда слабость была за горьковчанином Комковым сильно ревновал жену, да так, что она не раз бегала к начальнику политотдела дивизии с жалобой на мужа. Москвичка – Прасковья Семеновна, а для всех просто Паня, совсем молоденькая, хорошенькая, она появилась в ПАРМе неожиданно, да так и задержалась. Стала работать в мастерских у мужа– сшивать на машинке перкаль. До конца войны так и шила – вносила, как могла, свой вклад в Победу.

На курсы под "конвоем"

Командование дивизии решило отправить меня на курсы штурманов в Ставрополь. В штурмовых да истребительных полках штурманы – то на самолетах не нужны – сам летчик за штурмана. Но должность такая – штурман эскадрильи была. Он же – заместитель командира эскадрильи, а штурман полка – заместитель командира полка по штурманской службе.

Мне эти должностные ступеньки были как – то безразличны. Я хотела только летать и категорически отказалась ехать на курсы. Тогда командир дивизии генерал Гетьман приказал майору Кареву отвезти меня на По-2 "под конвоем"... Ничего не оставалось пришлось смириться.

И вот я учусь. Учатся вместе со мной еще шесть "невольников" – четыре истребителя и два штурмовика. Преподавателей столько же, сколько и слушателей. Начальником курсов у нас высокообразованный, доброй души человек подполковник Александр Петрович Килин.

Через два месяца курсы закончены. Поездом Ставрополь – Краснодар мы возвращаемся в свою 4-ю воздушную армию. На одной из станций покупаем свежие газеты, читаем и тут же кричим "ура". Нашему сокурснику летчику-истребителю старшему лейтенанту В.Калугину присвоено звание Героя Советского Союза! О подвиге товарища мы знали из армейской газеты, фронтовой, были еще листки-молнии, боевые листки, посвященные бесстрашному воздушному бойцу. Корреспонденты писали:

"Патрулируя в воздухе, старший лейтенант Калугин увидел группу вражеских бомбардировщиков, направляющихся бомбить наши объекты. Не раздумывая, он пошел на сближение и вступил с ними в бой. Атака смельчака следовала за атакой. Когда у старшего лейтенанта кончились боеприпасы, он решил идти на таран, ибо знал: если вражеские самолеты прорвутся и бросят на наши позиции бомбы, они нанесут нам большой урон. Выбрав момент, Калугин вплотную приблизился к одному из "юнкерсов" и винтом своего самолета отрубил ему плоскость. "Юнкерс" неуклюже перевернулся и через мгновение врезался в землю и взорвался. Остальные фашисты повернули на запад. Выполнив главную задачу, отважный летчик довел поврежденный самолет до своего аэродрома и благополучно произвел посадку.

На второй день Калугин снова вылетел на боевое задание. И опять в критическую минуту воздушного боя он совершил таран. На этот раз летчик отрубил хвостовое оперение вражескому бомбардировщику. Сам герой возвратился домой невредимым. За два дня два тарана! Какое яркое и убедительное доказательство боевой отваги, высокого мастерства советского летчика, его неукротимой решимости во что бы то ни стало одержать победу над врагом!"

Мы, товарищи Калугина по штурманским курсам, знали еще и то, что этот симпатичный парнишка с непокорными каштановыми волосами, с доброй улыбкой и веснушками на носу сбил более двадцати фашистских истребителей. Мы очень рады высокой награде старосты нашых курсов и решили отпраздновать это событие. Тут же на станции второпях купили арбуз, какие-то фрукты и, когда поезд тронулся, начали чествовать героя...

Художник из Нижнего Тагила

Из Краснодара, где стоял 4-й штаб воздушной армии, все разлетелись каждый в свой полк. Я к своим вернулась с радостью, как к родным, но тут же радость моя и померкла. Я узнала, что погиб двадцатилетний командир нашей эскадрильи Семен Васильевич Андрианов с воздушным стрелком Поцелуйко. Помню у меня комок подкатил к горлу – ничего ни спросить, ни сказать, не могу, только мысли работают, вернее, память. Почему-то вспомнились его замечательные рисунки в альбоме, который он однажды мне показал.

– Вы талант, товарищ командир, – сказала я тогда Андрианову.

– Нет, Егорова, ошибаетесь. Просто у нас в одиннадцатой школе в Нижнем Тагиле был очень хороший учитель рисования. Он же вел кружок по рисованию, который я усердно посещал. Сколько помню себя – мне всегда хотелось рисовать.

– Так поступайте после войны в художественное училище, Семен Васильевич, впервые обратилась я к комэску по имени и отчеству. – Уж очень хороши ваши рисунки, хотя я, конечно, мало разбираюсь в живописи.

– Я летать люблю, Аннушка, – неожиданно ласково назвал меня Андрианов. – А после войны, когда мы разобьем всех до одного фашистов, можно будет всерьез и рисованием заняться...

Не довелось командиру нашей эскадрильи дожить до победы. Погиб Семен Андрианов при выполнении боевого задания в восьми километрах западнее станицы Крымской.

А произошло это так. Шестерке штурмовиков поставили задачу нанести бомбовой удар по скоплению танков. Задачу ставил начальник штаба полка Яшин. Ведущим был назначен Андрианов. Прикрывала их четверка ЛаГГ-3 из братского полка. Удар по танкам группе Андрианова предстояло нанести с малых высот, так как погода стояла очень сложная – облачность висела над самой землей, шел дождь. Наши вооруженцы загрузили в самолеты ПТАБы (противотанковые бомбы) – в каждый отсек по 200-250 штук, зарядили пушки, пулеметы, подвесили эрэсы, и в строго назначенное время Андрианов с группой взлетел.

К слову сказать, при ударе с малых высот штурмовик не всегда мог использовать все свои возможности. ПТАБами по танкам, например, получалось хорошо, а вот стокилограммовые бомбы надо было сбрасывать с замедленным взрывом, иначе своими же осколками повредишь самолет, да и точность бомбометания на такой высоте резко снижалась. При атаках с бреющего полета очень сложно использовать по окопам противника, и траншеям те же пушки, пулеметы, эрэсы. Для штурмовки требовалось набрать высоту – у танковых– то пушек прицельность завидная. Но у группы Андрианова высоты не было, а комэск знал, что задание необходимо выполнить любой ценой. И он его выполнил. Ценой своей жизни...

Воздушный стрелок

В полку на стареньком одноместном штурмовике я летала дольше всех. Мне он казался гораздо легче и маневреннее, чем машина с двойной кабиной. И вот теперь, когда я вернулась с курсов штурманов, предстояло летать на Ил-2 с двойной кабиной и адъютант нашей третьей эскадрильи Бойко предложил мне выбрать воздушного стрелка.

Дело в том, что в одном из последних вылетов мне изрядно досталось от атак "мессеров". Летали мы тогда на Темрюк – требовалось разбить мост через реку Кубань. Кажется, только что этот мост разнес в щепки Карев с группой. Но заразы-фрицы опять его восстановили! Сколько же можно возиться с ним?..

Город Темрюк почти у берега Азовского моря, с западной его стороны протекает Кубань. Здесь через мост проходит основная дорога от причала на косе Чушка до Голубой линии. Мост этот окружен сплошными зенитными батареями, да еще у Голубой линии неисчислимое множество противовоздушных средств. Над Темрюком и его мостом мы уже потеряли три экипажа – Подыненогина, Мкрутомова, Тасеца.

Сегодня на мост нашу группу ведет капитан Якимов. Статный, спортивного сложения, с барскими манерами, Якимов держался чуточку свысока, как бы пренебрегая нами, хотя по возрасту был не на много старше нас. Проработал он с нами весь полет, сделал боевой расчет и почему-то меня – на одноместном-то самолете! поставил замыкающей шестерки.

Приказы не обсуждаются – и мы полетели. Прикрывала нас четверка истребителей ЛаГГ-3, но, признаться, летать в строю последней и без воздушного стрелка было как-то неуютно...

После того, как мы сбросили бомбы на мост и выскочили на Азовское море, нашу группу перехватили "мессершмитты". "Лагги" уже вели бой с немецкими истребителями где-то в стороне. Так что в работу вступили наши воздушные стрелки, умело отбиваясь от наседавших "мессеров". Несколько раз они пытались расколоть строй штурмовиков, но напрасно. Мы летели плотно, крыло к крылу. И только один мой самолет с задней полусферы не был прикрыт стрелком. Не удивительно, что именно по мне и полоснула трасса огня: прошла справа по борту. Я метнулась влево, но поздно. Уже и вторая очередь огня ударила по моему "илюше". Затем "мессеры" разошлись в стороны, развернулись и теперь с разных сторон ринулись на мой самолет в атаку. Боясь лобового огня штурмовиков, с передней полусферы фашисты старались не заходить, а били по моему не защищенному с хвоста самолету сзади.