Текст книги "Кровь цветов"

Автор книги: Анита Амирезвани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

– Не могу ничего поделать, – горько ответила я. – Помнишь, как я срезала ковер со станка, потому что хотела сделать лучше? Гордийе разъярилась на меня из-за потери шерсти. Предложение сигэ явилось как раз после этого, и матушка поняла, что выбора нет.

Здесь я умолкла, надеясь, что мы поговорим о чем-нибудь другом.

– Итак, за кого ты вышла? Теперь ты можешь рассказать все, – сказала она, улыбаясь, чтобы подбодрить меня, но я видела, что ее глаза оставались тверже изумрудов.

– Нахид, ты ведь уже, наверное, знаешь. – Слова застревали у меня в рту.

– Откуда же мне знать? – невинно отвечала она.

Я помедлила. Помнится, Гостахам, Гордийе и даже матушка советовали мне придумать историю, которая сохранит мир в семьях. Все, что мне надо было сказать, – что мой муж удачливый конюх или мелкий торговец серебряными изделиями, некто умеренно преуспевающий, но недостаточно знатный, чтобы навести Нахид на подозрения.

– Ты не хочешь довериться мне? – с оскорбленным видом спросила Нахид. – Или наша дружба для тебя больше ничего не значит?

– Конечно значит!

– Тогда скажи мне. Кто бы это ни был, я порадуюсь за тебя.

– Обещаешь?

Она не ответила, но ее рука ободряюще тронула мою. Я медлила избавлять свое сердце от секрета, тяготившего меня столько времени. Нахид когда-то оценила меня за сказанную ей правду об испорченных финиках; может быть, она снова оценит правду и это сделает нас ближе.

– Это Ферейдун, – шепнула я так тихо, что понадеялась – она не услышит.

Нахид отпустила меня и вскочила со своей подушки.

– Я знала! – крикнула она, и в ее глазах снова вспыхнул гнев. – Я послала Кобру с поручением в его маленький дом, и ей показалось, что она слышала твой голос! Как я надеялась, что это ошибка!

От стыда я не могла смотреть ей в лицо.

– Ведь я тебе доверяла! Я думала, что ты всегда говоришь правду!

– И я всегда старалась, – ответила я. – Нахид, это случилось за месяцы до того, как тебе сказали о помолвке с Ферейдуном. Откуда мне было знать, что твои родители выберут его из всех мужчин брачного возраста в Исфахане? Наши судьбы связаны воедино, так и предсказала Кобра, гадая нам по кофейной гуще.

Нахид смотрела на меня с подушки, она не собиралась меня щадить.

– Какой у тебя сигэ?

– На три месяца.

– А когда ты подписала первый контракт?

– Почти за три месяца до твоей свадьбы.

Нахид обвиняюще уставила в меня палец.

– Значит, ты возобновила его! – крикнула она.

Я вздохнула:

– Когда ты сказала мне о своей помолвке, мы с матушкой уже приняли предложение о возобновлении и деньги за него. Мы боялись отменить соглашение и тем обидеть Ферейдуна или наших хозяев. Нас во всем мире больше некому защитить, денег у нас нет.

– Денег! – с отвращением воскликнула Нахид. – Все вокруг денег, и с моим Искандаром из-за них.

– Но Нахид, – взмолилась я, – мы боялись, что нам придется просить на улице! Ты не понимаешь. Откуда тебе знать страх, что твой сегодняшний обед может оказаться твоим последним?

– Я не знаю, каково это, – сказала Нахид, – и хвала Господу. Я знаю только, что ты предательница; ты сидела рядом со мной, слушала мои рассказы о моем муже и притворялась, что он для тебя никто. А потом, наверное, пересказывала ему все ужасы, которые узнала о нем. Ничего странного, что он меня избегал.

– Я никогда не говорила ему о том, что слышала от тебя, – ответила я. – Мы мало разговариваем.

– Ах так, – сказала она, поняв больше, чем я рассчитывала. – Как ты можешь это выносить – уступать ему в постели? – И задумчиво: – Конечно, тебе же платят и ты должна делать что сказано. Он ждет этого от женщин, подобных тебе.

– Причина не в этом, – ответила я, желая задеть и ее. – Сначала было за деньги, но теперь я делаю это, потому что люблю его.

Она закрыла уши ладонями, совсем как ребенок.

– Я больше ничего не хочу слышать, – сказала она. – Только не думай, что ты единственная, – под настроение он берет в постель и того молодого музыканта.

Возглас отвращения сорвался с моих губ, когда я вспомнила хорошенького наглого мальчика с гладкими щеками. Он всегда свободно заигрывал в моем присутствии, словно я ничего не значила.

Очнувшись, я посмотрела на Нахид, ища помощи; я думала, сможем ли мы стать союзницами.

– В этом случае он всеми нами пользуется как желает, – сказала я. – Что мы можем сделать?

– Я не знаю, кто это «мы», – ответила она. – Ты знаешь, что яне могу ничего сделать с его женами или сигэ. Единственное, что я могу, – это принести ему хороших наследников. То, на что музыкант не способен.

Я пристально посмотрела на нее: она слегка округлилась лицом и талией, и я догадалась, что она беременна.

– Нахид, – сказала я, – я смиренно прошу у тебя прощения. Понимаю, что должна была сказать тебе раньше, и сожалею о своей ошибке. Но теперь, когда судьба свела нас таким странным образом, не стать ли нам обеим его женами и вместе растить наших детей?

Нахид громко захохотала.

– Нам с тобой? – спросила она. – Ты сказала это, будто мы два цыпленка в горшке.

– А разве нет? – ответила я. – Я всегда восхищалась тобой и любила тебя. Когда мы встретились, я думала, что ты сказочная принцесса.

– А я подумала, что ты простая деревенская девочка, которая пойдет со мной на чавгонбози, – ответила она так уничтожающе, что я почувствовала себя уязвленной до самого сердца.

Но потом она ненадолго умолкла. Лицо ее смягчилось, и я увидела, как в глазах блеснула влага.

– Все изменилось, когда я узнала тебя, – заговорила она. – Я стала заботиться о тебе из-за твоей честности, верности и любящего сердца. Но теперь я вижу, что ошибалась, ибо ты ранила и предала меня и обращалась со мной хуже, чем с нечистым уличным псом.

Я ощутила жестокое раскаяние, потому что любила ее и никогда не хотела причинить ей горе. Но прежде чем я сумела что-нибудь сказать, Нахид затрясла головой, словно пытаясь удержать слезы, и гнев ее запылал еще сильнее, чем прежде.

– Мне надо было думать, прежде брать в подруги такую, как ты, – сказала она.

– Что ты хочешь сказать? – Я почувствовала, как начинаю закипать. – Что я выросла в маленькой деревне?

– Нет, – ответила она.

– Что я работаю руками?

Она помедлила секунду, и я заподозрила, что из-за этого тоже, но тут она сказала:

– И не потому.

– Тогда почему?

– Уважаемая замужняя женщина вроде меня не имеет ничего общего с теми, кто продает себя за деньги.

Я вскочила, гнев обжигал мои щеки; она сказала это так, словно я была ничем не лучше проститутки.

– Уважаемая – возможно, однако у розы никогда не было столько шипов! – крикнула я. – Потому твой муж и уходит ко мне и стонет от наслаждения в моих руках!

Нахид встала и подошла ко мне, приблизив свое лицо к моему так, что я ощутила ее дыхание на губах.

– Не могу заставить тебя отказаться от него, но если ты понесешь его детей, я прокляну их, – тихо сказала она. – Если продавец вишневого шербета нальет им отравленного питья, трудно будет поступить мудрее.

Ее глаза и драгоценности сверкали в вечернем свете, как ножи. Я попятилась. Пальцы Нахид выгнулись, точно когти, словно она хотела вцепиться в мое чрево и вырвать его. Я бросилась к двери и распахнула ее настежь. Служанка, пристроившаяся рядом, упала, застигнутая врасплох моим нарушающим приличия побегом. «Где мой чай?» – рявкнула я, схватила свою уличную одежду и выбежала наружу, куда, я знала, Нахид за мной не кинется.

Стоял холод, но идти домой было невмочь. Я пошла к мосту Тридцати Трех Арок и нырнула в один из сводчатых входов. Тучи собирались над горами, вода казалась ядовито-зеленым стеклом. Я глядела на богатых женщин в шелковых чадорах, медленно шествовавших по мосту в туфлях на деревянной подошве, приподнимавших их над землей, в то время как бедные женщины семенили, обернув ноги грязными тряпками.

Вспомнилось, как быстро Нахид предложила тогда свою дружбу, – это означало, что она в первую же встречу думала о моей полезности. Но это не объясняло, почему она столько времени провела со мной после того, когда нас поймали на чавгонбози, и того внимания, которое она щедро дарила мне на уроках письма. Нахид доверяла мне свои самые драгоценные секреты, и однажды она мне даже сказала, что верит – мы всегда останемся подругами. Но сейчас я понимала, что она думала о таких бедных деревенских девушках, как я: мы будем довольствоваться ролью бархатного ковра под ее ногами.

Начинало моросить. Мужчина поднял раскрытые ладони к небу, произнося хвалу Господу за дар влаги. Пока я торопливо спускалась с моста, капли стали крупнее и забили больней. Я представила себе Нахид в уюте ее дома. Наверное, она смотрит на дождь, падающий во внутренний дворик, из теплой комнаты, и ни одна капля не расплывется темным пятном по синему шелку ее платья. Если у нее мерзнут ноги, служанка согреет их своими ладонями. Я натянула чадор поплотнее, чтобы защититься от дождя, но напрасно: домой я пришла мокрой и промерзшей до костей.

Когда матушка увидела меня, глаза ее расширились в тревоге. Она стащила с меня мокрые одежды и укутала в толстое шерстяное одеяло. Меня так трясло, что она обхватила меня, не давая одеялу сползти. Озноб не прекращался до самого призыва на вечернюю молитву.

Следующие несколько дней я чувствовала себя опустошенной. Тело было грузным до неподвижности, глаза саднило, и время от времени я хлюпала носом. Матушка суетилась вокруг меня и пичкала черными травяными отварами, думая, что я больна. Когда Ферейдун снова прислал за мной, я пришла к нему с таким тяжелым сердцем, что не смогла скрыть этого.

– Что случилось? – поинтересовался он, войдя в комнату.

Усевшись на подушку рядом со мной, он погладил меня по лицу, а я опустила голову ему на плечо, словно больной ребенок.

– Мне грустно, – ответила я.

Он сдернул тюрбан и запустил его через всю комнату, чтобы рассмешить меня. Мне удалось выдавить слабую улыбку.

– Грустно из-за чего?

– Из-за всего.

Я не хотела говорить ему, что случилось у меня с Нахид, из страха, что он может в отместку устроить ей выволочку.

– Почему?

Вряд ли я смогу заставить его понять.

– Разве у тебя не случалось ничего, что печалило бы тебя?

– В общем, нет, – сказал он. – Временами я волновался, что меня убьют в бою, или что отец может пойти против меня, или что я могу скоро умереть.

– Я этого всегда боюсь.

– Чего, скоро умереть? Ну, только не такая молодая женщина…

– Нет, что другие люди могут умереть или что все кончится.

Ферейдун секунду глядел в сторону; я видела, что он не собирается давать мне никаких обещаний о нашем будущем, даже о нашем сигэ.

– Я знаю, как тебя развеселить, – сказал он.

Обхватив меня, он расцеловал мое лицо, а потом долго-долго держал меня в объятиях. Когда мне захотелось пить, он поднес чашу молока с вином к моим губам и я медленно выпила ее. Его нежность, которая мне доставалась так редко, согревала.

Он спросил, хочу ли я его или просто останусь в его объятиях. Мне хотелось и того и другого, поэтому он сначала дал мне одно, а потом – другое. Впервые масло в лампах выгорело досуха, и они потухли. Мы переплелись, как шелк и бархат, и когда все кончилось, я тихо лежала у него на руке, а он гладил мои волосы. Потом мы немного поспали.

Проснулась я первой, потому что голова моя была занята мыслями. О том, как я попала в Исфахан, как Нахид показалась мне героиней матушкиных сказок. Как я впервые встретилась с ней и как она сказала о своих родителях: «Они сделают все, чего я захочу». Как я подумала, что девушка вроде нее будет всегда получать то, что захочет. Как я надеялась, что мы с ней останемся подругами навечно, и как я любила ее и жаждала ее прощения.

Не просыпаясь, Ферейдун обнял меня. Вина, которую я чувствовала оттого, что причинила боль Нахид, смешалась на мгновение с радостью от его объятий. Я принялась целовать его шею, а когда он проснулся, ощутила тот самый голод. Набросившись на него, я словно пыталась его съесть. Мы были как лев и львица, свирепые и игривые, и глаза Ферейдуна исполнились благодарности.

– Никогда не знаешь, чего от тебя ждать, – сказал он, – разве что переполненности наслаждением, и каждый раз все по-другому.

– И я тоже не знаю, – ответила я, гордая тем, что могу.

Может, учусь я медленно, но, в отличие от Нахид, я наконец поняла, как это делать хорошо. А сейчас, в ночной темноте, когда наши тела смешали свой пот, мое сердце открывалось Ферейдуну. Я повернулась на бок и заглянула ему в лицо.

– Хочешь знать, почему я была грустна сегодня вечером?

– Нет, – сонно отвечал он.

– Я ходила повидать Нахид. Она знает.

Он открыл глаза и посмотрел на меня:

– О сигэ?

– Да.

Я ожидала, что он будет потрясен, однако он зевнул и почесал бороду, а потом его руки пропутешествовали от груди к бедрам. Когда он нашел то, что искал, слабая улыбка приподняла уголки его губ.

– И что она сказала? – спросил он, растирая находку.

– Она не слишком рада, – ответила я.

– Ну и что?

Его слова не были холодными, они были просто равнодушными. Но сквозь мое тело они прошли ознобом, будто я проглотила в жару кусок льда. Прежде чем я успела ответить, Ферейдун поймал мою руку и заставил помогать себе. Я не хотела и пыталась освободиться, поскольку ждала, что он скажет еще что-нибудь. Мы боролись, и наконец мне удалось освободиться; я откатилась на край постели. Ферейдун бросился на меня, и я увидела жестокость в его глазах, напомнившую мне Нахид. В них было требование молчания и настояние, чтобы я усладила его немедленно, без всяких слов.

Я подумала, что мои глаза выдавали нежелание – самое худшее, что я могла сделать, ведь Ферейдун считал это игрой. Он раздвинул мои колени своими и взял меня без разговоров. Я жалко вскрикнула, не успев подготовиться, и с болезненным изумлением увидела, как затрепетали зрачки Ферейдуна от дополнительного наслаждения.

Я решила показать ему, что сердита. Я позволяла преувеличенным стонам наслаждения срываться с моих губ, хотя глаза выражали только скуку, и стискивала его бедра своими с фальшивой чувственностью. Я ожидала, что мое поддельное удовольствие остановит его, даже устыдит. Вместо этого, к моему изумлению, он напрягся, словно палаточный шест. Я билась всем телом, стараясь вытолкнуть его или даже сбросить, но моя ярость только усилила его пыл. Совсем как в наши ранние времена, он не обращал внимания, что я думаю или чувствую. Все его тело доставляло мне удовольствие, и он упивался этим, а если я сопротивлялась, он наслаждался и сопротивлением. Единственное, что наводило на него скуку, была неподвижность. Временами он стискивал мою спину и рычал, как лев, уверенный, что я разделяю несокрушимость его наслаждения.

Когда он скатился с меня, его тело блестело от пота и удовлетворение смягчило взгляд; ладонью он похлопал меня по щеке. Совсем как всадник, похваливший лошадь, что взяла трудное препятствие, но одновременно напоминающий ей, кто главный.

– Хорошая девочка, – сказал он. И через мгновение уже храпел.

Я лежала рядом, голова горела от унижения. Неужели мое единственное назначение – ублажать Ферейдуна и при этом все равно, в каком состоянии мои мысли? Я вылезла из постели, не заботясь о том, что разбужу его, и в одиночестве уселась на подушку в другом конце комнаты.

Ферейдун всхрапнул и разбросал руки и ноги, заняв постель целиком. Подушки отлетели, кроме той, что была под ним. Во мраке мне виделось мое замужество таким, каким оно было: для Гордийе – способом продать ковры, для моей матери – стать чуть спокойнее за наше будущее, а для меня – получить мужчину, не имея приданого.

Я отерла лицо там, где по нему похлопал Ферейдун. Мне хотелось любить мужчину так глубоко, как Нахид любила Искандара, пока я не поняла, что ее любовь держится только на мечтах. Я искала тогда в себе следы любви к Ферейдуну, но не нашла никаких ее корней. А теперь я знала, что их никогда и не было.

Сова заухала неподалеку от дома, накликая тьму. Я не могла иметь права даже на половину постели Ферейдуна. Улегшись у стены, я обхватила плечи руками, удерживая себя в ночи. Ферейдун никогда не замечал, что я ушла. На рассвете я заставила себя перебраться на тюфяк и свернуться там, потому что не смела разгневать его своим отсутствием. Когда он проснулся, я притворялась спящей, пока он не ушел.

На следующий вечер я сходила в хаммам, чтобы найти Хому, не зная, кому еще можно довериться. День был ветреный, и ветер оплетал чадором мои ноги, швырял пыль в глаза даже сквозь пичех. Все еще стоял холод, и саманные дома возле хаммама словно жались друг к другу на ветру. У мальчика сорвало повязку с головы, он погнался за ней вместе с заботливой матерью. Ветер выл ровным, однообразным звуком, словно преследуя их по дороге.

Облегчением было зайти внутрь. Я отряхнула пыль с чадора и поискала Хому, пока не увидела ее в раздевалке хаммама, где она прибиралась, прежде чем открыть ее для женщин. Похоже, я выглядела зеленой, как греческий пажитник, потому что она тут же раскрыла мне объятия и держала меня, пока я не призналась во всем. Не помню, чтобы мне случалось говорить так много. Когда я закончила, было очень тихо, и Хома по-прежнему обнимала меня, как ребенка. Она отвела меня к сиденьям, расправила мои ноги и пристроила мне подушечку под голову. Потом помазала тело розовой водой, чтобы придать мне сил.

– Ты знала? – спросила я.

– Подозревала, – сочувственно отвечала она. – Но не догадывалась, кто этот мужчина.

– Я поступила неправильно?

– В глазах Аллаха ты в законном браке, – спокойно ответила она.

– Но все же?

– А как ты думаешь?

Я вздохнула и глянула в сторону.

– Бедное дитя! – воскликнула она. – Вижу, как ты сожалеешь. Будь ты моей дочерью, я сказала бы Нахид и ее родителям о твоем сигэ еще перед ее свадьбой. Конечно, они бы все равно могли выдать ее за него, ведь разве у богатых мужчин нет наложниц? Но тогда бы они тебя не винили и ты могла сохранить дружбу.

Глубоко в душе я ощущала, что она была права.

– Хома, что мне делать? – спросила я.

Она вздохнула.

– А что теперь можно сделать? Все узнают правду, так что и ты оставайся замужем…

– Зачем?

– Потому что ты больше не девственница. Прежде ты была бедна, однако по крайней мере могла предлагать это. А что у тебя есть сейчас?

Разумеется, она была снова права.

– А что, если Ферейдун не продлит сигэ?

– Тогда ты должна остаться одна.

Я была слишком юна, чтобы вообразить себе, как провожу остаток дней одна, без детей. Это было даже хуже того, что перенесла моя мать.

– Не хочу быть одна, – горько сказала я.

Хома погладила мою руку:

– Дитя мое, не страшись. Если твой сигэ закончится, у тебя все равно будут преимущества.

– Преимущества?

Хома улыбнулась:

– Если Бог за тебя, и да будет так вечно, ты найдешь лучшего человека и снова выйдешь замуж. Если нет, ты сможешь опять сама заключать контракт на сигэ. Никто больше не скажет тебе, за кого выходить.

Об этом я не думала.

– Но Нахид сказала мне, что ее мать запретила бы нашу дружбу после моего сигэ.

Хома закрыла глаза и опустила голову в знак согласия.

– Это не самое почетное положение. Вот почему большинство разведенных женщин, становящихся сигэ, подписывают контракт втайне.

– А почему тогда подписывают?

– Из-за денег, удовольствия, детей или надежды, что в один прекрасный день мужчина сделает ее законной женой.

– Но ведь люди будут считать меня низкой?

– Могут.

Никто из тех, кому я доверяла, не объяснил мне так просто, что моя честь замарана. Должно быть, лицо мое отразило эту муку, потому что Хома охватила мои скулы ладонями.

– Азизам, сокровище мое, не говори никому, но я ведь и сама… – прошептала она.

– Почему?

– Я влюбилась в мальчика, когда мы оба были еще совсем юными, но наши семьи не соединили нас. Когда мой муж умер, а мои дети выросли, моя первая любовь и я пожелали соединиться. Так как он едва мог прокормить свою жену и восемь отпрысков, мы не могли пожениться, как обычно.

– Кто-нибудь об этом знал?

– Нет, мы решили, что разумнее сохранить это в секрете.

– Он давал тебе деньги?

– Только если я нуждалась, – отвечала она.

– Сколько это продлилось?

– Десять лет, пока он не умер, – сказала она. – Я благодарю Бога, что у нас есть право на сигэ, потому что это было мое единственное познание любви.

– Тогда почему ты никому об этом не говоришь?

– Многие из приличных семей считают это недостойным женщины, – вздохнула она. – Да ведь и ты хотела бы стать постоянной женой и главой дома, так?

– Разумеется, – сказала я, – но у меня не было выбора.

– Часто нам приходится жить с несовершенством, – ответила она. – Когда люди переживают из-за пятна на полу, что они делают?

Несмотря на горечь, я рассмеялась, потому что знала, на что она намекает.

– Застилают его ковром, – сказала я.

– От Шираза до Тебриза, от Багдада до Герата иранцы поступают именно так.

Я сидела молча несколько секунд, потому что в этом была самая суть. Я смотрела на Хому, которая согревала мою руку в своих.

– Хома, что мне делать? – снова спросила я. – Что со мной будет?

– Азизам, еще рано говорить, – отвечала она. – Сейчас ты по крайней мере осознала, что тебе не повезло и что ты натворила ошибок, совсем как Харут и Марут. Эти двое хотели чего-то так сильно, что поддались искушению и предали Высочайшего Творца Всего Сущего. Ты тоже хочешь чего-то, но уже поняла, что не всегда можно исполнить свои желания. А сейчас ты жаждешь изменений к лучшему. Соверши их так, как сумеешь, и будь как плод финиковой пальмы, что становится все сладостнее, хотя почва, на которой он растет, камениста и скудна.

Пока никто больше не появился в хаммаме, Хома вымыла меня и растерла, как делала матушка, расчесала мне волосы, завернула меня в полотенце и накормила зрелым маковым семенем, чтобы я задремала. Я растянулась на тюфяке в нише и крепко уснула. Старая сказка о Харуте и Маруте пришла в мой сон вместе с решимостью ни в чем не быть как они.

Сначала не было, а потом стало. Прежде Бога не было никого.

Жили-были два ангела по имени Харут и Марут. Когда все небесные дела заканчивались, одним из их любимых занятий было подглядывать за людьми. Зная, как щедра земля, они полагали, что жить в согласии с Господними законами так же легко, как вытягивать рыбу из вод залива. Но куда бы ни глянули, они видели, как люди воруют, лгут, мошенничают, блудодействуют и убивают. Посмотри сюда: видишь этого человека в Константинополе, помышляющего заманить дочь соседа в свои нечистые объятия? Посмотри туда: видишь женщину в Багдаде, настаивающую отраву, чтобы влить в еду своему богатому отцу? Месяцы и годы Харут и Марут наблюдали за этим. Всякий раз, как человеческие существа совершали падения, ангелы издавали звуки, похожие на звон колокольчиков.

Однажды Господь призвал Харута и Марута перед лицо Свое и объявил, что посылает их на землю с особым поручением. «Войдите в тела человеческие, – повелел Он, – и покажите всем ангелам небес и всем человекам вблизи, как жить справедливой и достойной человеческой жизнью».

Кончики крыльев Харута и Марута засияли от оказанной чести. В мгновение ока приняли они человеческий облик и воплотились в священном городе Мешхеде, вечно полном паломников. Харут обернулся высоким красивым бородачом с пустыми карманами. Марут получился ниже и коренастее, с приплюснутым носом, но его кошелек позванивал золотыми аббаси.

Они оказались во дворе самого святого места во всем Иране, храма имама Резы, сверкавшем крохотными зеркальцами, словно драгоценными камнями. Ощутив их духовные сущности, паломники собрались вокруг них и начали задавать вопросы. Поскольку ангелы многое знали о путях Господних, то служение давалось им легко. Их мудрые ответы были словно сладостный дождь с небес, успокаивающий и плодоносный.

Перед закатом Марут вдруг ощутил колотье в животе. Не зная, что это такое, он подивился странному чувству. Неужели Бог послал его на землю с той же целью, что и Иисуса? Ему что, тоже придется умереть? Мысль, что придется терпеть эту телесную боль и дальше, заставила его содрогнуться и схватиться за живот.

Заметив, как он расстроен, друг его Харут вскочил, но слишком быстро. У него потемнело в глазах, и он рухнул на землю. Преданные паломники подняли их обоих и отнесли в тенистые аркады мечети. «Весь день эти двое забывали поесть и напиться, – сказал одни из паломников. – Словно они уже оставили свои здешние тела и воспарили в небесные сферы».

Чувствительная паломница принесла им еды. Подцепив кусок жареного баклажана на ломоть лепешки, она осторожно вложила снедь в рот Маруту. Глаза его заметались, и он прикусил ее пальцы. Он вырвал у нее остаток хлеба и баклажана и съел со скотской жадностью, поразившей ее до отвращения. Когда паломница подала воды Харуту, он проглотил ее с громким хлюпаньем и потребовал еще. «Кто эти люди?» – подумала она.

После заката большинство паломников разошлись по своим кельям. Из милосердия женщина решила остаться с двумя этими людьми, покуда к ним не вернутся силы. Поев и напившись, Харут и Марут почувствовали себя лучше. К восходу луны они пристальнее вгляделись в женщину, помогавшую им. Лицо у нее было белое, а щеки словно яблоки. Темные глаза окаймляли ресницы, прелестные, как у голубки. Харут пожелал приподнять ткань, скрывавшую ее волосы. Марута заинтересовала тайна ее живота, без сомнения мягкого и круглого, словно свежевыпеченный хлеб.

Видя, что они пришли в себя, женщина встала, собираясь вернуться к себе на ночлег. «Подожди, о милосердная паломница, – взмолился Харут голосом, которого не узнал сам. – Пожалуйста, раздели с нами еще несколько мгновений. Ты нам нужна».

Они словно дети, подумала женщина, однако села с ними опять, решив уйти сразу же, как они успокоятся. Где могли вырасти такие странные мужчины? Чтобы провести время, она спросила: «Какой город породил вас?»

Харут и Марут неудержимо расхохотались, хрипя и задыхаясь, словно, подумала она, дикие свиньи. Похоже было, что прежде они никогда не смеялись. Марут лежал лицом в землю, пока не отсмеялся. Встал он со щеками и носом, выпачканными грязью.

«Если мы и скажем тебе, ты все равно не поверишь», – объяснил Харут, а Марут воздевал руки к небесам.

Наверное, они из какого-то священного ордена, где люди так глубоко духовны, что забывают свои земные корни, решила женщина, но в глазах ее было сомнение. «А в самом начале где ваши матушки дали вам жизнь, где вы жили?»

Харут и Марут поняли, что с ними обращаются как с малыми детьми или простофилями. Новое чувство возникло в каждом из них, такое же незнакомое, как и другие. Щеки Марута побагровели, а Харуту свело спину и челюсти.

«Мы из самой высшей сферы», – сказал Харут, показывая вверх.

«И мы это можем доказать», – прибавил Марут.

Женщина смотрела недоверчиво: «А как вы это можете доказать?»

«В начале дня ты неотрывно слушала каждое слово, которое мы изрекали, – сказал Харут. – Разве мы не отличались от других мужчин?»

Женщина поразмыслила над тем, какими они показались ей утром. «Несколько часов назад я бы в это поверила, – согласилась она. – Казалось, вы уже не живете в ваших телах».

Харут и Марут видели, как ее губы запнулись на слове «телах». Каждого пронзило желание дотронуться до нее и погладить ее теплый живот и бедра. Может быть, если удержать ее здесь, она будет щедра к ним, как иногда бывают паломницы…

«Наши тела нам в новинку», – признался Марут.

Женщина отмахнулась ладонью, словно пытаясь отогнать их. И снова встала, чтобы уйти.

«Погоди! – воскликнул Марут. – У меня есть доказательства».

«Ты это уже говорил».

«Я могу сказать тебе то, что не известно ни одному живому существу на земле».

Женщина спокойно ждала и не казалась заинтересованной. Харут положил руку на сердце, чувствуя раскаяние оттого, что они собирались сделать. К его удивлению, он отыскал способ унять его так же быстро, как оно возникло.

«Цена того, что мы знаем, – поцелуй», – сказал Марут.

Харут рассердился, решив, что его друг пытается обойти его. «Каждому по одному», – свирепо глянув, сказал он.

Женщина переступила с ноги на ногу. «Что же такое вы знаете?» – спросила она.

«Мы знаем о Боге», – сказал Марут.

Женщина прошла много фарсахов пешком, чтобы достичь Мешхеда. Каждый день она молилась по нескольку раз и старалась отворить божественному свое сердце. Неужели послание Небес может оказаться прямо перед нею в обличии двух мужчин-мальчишек?

«Так согласна?» – поторопил Харут.

«Возможно», – сказала она, чуть улыбнувшись.

Угрызения совести пылали в груди Харута, но взгляд на ее ровные белые зубы меж алых губ помог одолеть это чувство.

«Садись рядом, – пригласил он, хлопнув по синим плиткам, – и мы расскажем тебе то, что знаем только мы».

Она уселась между Харутом и Мару том, тесно прижавшихся к ее бедрам. Харут ощутил некий восторг в своих чреслах. На секунду ему захотелось бросить Мару та в колодец, чтобы остаться с паломницей одному.

«Говори, – сказала паломница. – Чему ты можешь научить меня о Боге, Сострадательном и Милосердном?»

«Его девяносто девять имен уже отлично известны, – сказал Марут. – Единственный человек, знавший сотое имя, был святой пророк Мухаммед – пока мы двое не сошли на землю».

«Вы полагаете, что знаете Великое Имя? – спросила женщина. – Я вам не верю».

«Сперва поцелуй», – одновременно сказали Харут и Марут.

«О нет, – сказала женщина. – Слышала я такие обещания. Сначала имя».

Харут и Марут нагнулись поближе, каждый приблизил губы к ее уху. Набрав воздуху в грудь, оба шепнули ей Великое Имя. Разум женщины наполнился величавым звуком, гремевшим в ее ушах. Если бы она могла подумать о Харуте и Маруте, то больше не сомневалась бы в них. Но все ее мысли обернулись эхом этого звука, и тело свое она ощутила прохладным и легким, точно воздух. Все ее желания исполнились в одно мгновение, и она стала планетой в третьей надземной сфере, откуда она теперь сияет вечным и чистым светом.

Харут и Марут тоже перенеслись. Они оказались подвешенными за лодыжки в глубоком колодце, головами к воде. Днем их палило солнце, иссушая губы и обжигая подошвы ног. Гортани их высыхали, растрескивались, а они смотрели на чистую воду, что была на расстоянии вытянутой руки. Ночами они дрожали от холода и кожа их набухала мурашками. Если они говорили, то вспоминали, каково это – быть ангелом и ничего не ощущать.

Иногда, когда звезды в небесах приходят в нужное положение, они видят ее. Она льет свет своих прекрасных сострадательных глаз на землю, и они любят ее и жаждут ее в своем ничтожестве.