Текст книги "Навстречу ветру"

Автор книги: Анхелес Касо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Смелая девочка

Сан росла в деревне. Карлина носила ее в Карвоэйрос, только пока кормила грудью, то есть до тех пор, пока девочке не исполнилось шесть месяцев. Сан была спокойной, как взрослая, она почти не двигалась, терпеливо ждала кормления, а когда бодрствовала, наблюдала все вокруг с огромным интересом, как будто на самом деле следила за поведением окружающих, пытаясь его понять, при этом разыгрывая немое безразличие к нему. Несмотря на все это, она мешала своей матери. Карлина чувствовала огромную тяжесть за спиной, и что она несет целый мир со своими войнами и мирными временами, что-то чуждое ей самой, за что она не хотела нести ответственность.

Как только Карлине показалось, что девочка достаточно крепкая и здоровая, она написала одной из дочерей Ховиты, которая жила в Португалии, положила в конверт пару купюр и попросила, чтобы та прислала ей бутылочку с соской. Когда посылку прислали, Карлина без особых усилий приучила девочку пить разбавленное козье молоко. Именно тогда она сказала старухе:

– Мне нужно, чтобы вы оставались с Сан, пока я на работе. Я не могу носить ее с собой весь день. Вы знаете, что это такое, у вас много детей. С каждым днем у меня все сильнее болит спина. А когда она научится ходить, я просто сойду с ума. Мне придется бегать за ней везде, и я не смогу обслуживать клиенток. Если вы последите за ней, я буду вам каждый день бесплатно давать рыбу.

Ховита сочла это хорошим предложением: так она сможет копить деньги, которые ей присылают из Европы, на черный день, а он обязательно наступит, в этом она была уверена. Придет засуха, и огороды засохнут. Или харматан [2]2
  Северо-восточный муссон, дующий с ноября по март из Сахары к западному побережью Африки.


[Закрыть], ветер, который иногда дует со стороны Африки, яростный и жаркий налетит на деревню, принесет смертоносный груз песка на посевы и фруктовые сады и сровняет все с землей. Ее сыновья женятся на бездушных женщинах, которые запретят им продолжать помогать матери, забытой уже навсегда в этом уголке океана. А дочерей бросят мужья, и им придется платить за обучение своих детей и за визиты к врачу, если они заболеют, и у них не останется ни одной лишней копейки. Ховите надо было копить на то время, когда она будет старой и одинокой, у нее будут болеть суставы, и ей нужны будут лекарства, потому что тогда никто о ней не вспомнит.

К тому же ей нравилась эта девочка своей независимостью и спокойствием, и Ховите нетрудно было заботиться о ней. Но она попыталась получить всю возможную выгоду, поэтому сделала вид, что собирается отказаться от предложения:

– Я не могу. Я уже не в силах присматривать за такой малышкой. Я слишком стара, я моментально устаю. Твоя дочь научится ходить через несколько месяцев, и это меня доконает. Ты можешь себе представить, как я бегаю за ней по всей деревне?.. Я уже не в том возрасте!

Карлина внимательно смотрела на старуху, пока думала. Ей, наверное, около шестидесяти лет. Она толстая, ведь она столько времени проводит сидя, почти не двигаясь. Но она отличается удивительным здоровьем: никто не помнит, чтобы она хоть раз заболела. И у нее по-прежнему острый взгляд, полный энергии и решимости. Ховита хорошо воспитала своих детей, а старые пристрастия к алкоголю и мужчинам, похоже, исчезли с возрастом. Карлине казалось, что среди всех женщин в деревне, которые могли бы присматривать за девочкой, Ховита – самая подходящая. Она поняла, что ей придется договариваться и улучшать предложение, хотя это и будет означать для нее самой существенные потери:

– Тысяча эскудо в неделю и рыба.

Ховита сделала вид, что раздумывает, глядя на огороды по другую сторону дороги. Стайка маленьких птиц, желтых и крикливых, пыталась приблизиться, чтобы поклевать плоды гуавы с нежной розоватой кожицей, которые уже свисали с ярких деревцев, но увидев пугало, в ужасе вспархивала и улетала в сторону горы, чтобы через несколько минут вернуться снова. Ховите хотелось рассмеяться: ей тоже удалось напугать Карлину и заманить ее в свои сети. Тысяча эскудо в неделю, да еще и рыба – это хорошо. Это будет хорошим накоплением на будущее. А пока она займет себя заботами о Сан, будет ей заплетать мелкие косички и готовить ее к горестям будущего. Да, она примет это предложение.

Так Сан осталась с Ховитой. И надолго. Потому что когда Карлина встретила мужчину из Италии, и он уговорил ее выйти за него замуж и уехать с ним в Европу, женщины решили, что будет лучше оставить девочку, которой тогда уже исполнилось шесть лет.

Причин, по которым ее нельзя было взять с собой, было множество: зимы в Италии были очень холодными. Сан пришлось бы сразу по приезде пойти в школу, не зная ни слова на их бесовском наречии. Кроме всего прочего, как только ее мать найдет работу, девочку не с кем будет оставить. Карлина пустила в ход все эти причины, как будто демонстрировала прекрасную ткань, нечто такое, чью ценность никто не мог бы оспорить. Она не грустила: в конце концов, она ничего особенного не чувствовала по отношению к этой девочке. Карлина ограничилась тем, что механически и холодно заботилась о ней по ночам, не размениваясь на нежности не связываясь с ней крепкими узами зависимости, которые объединяли ее с Эраклио. В целом, она считала, что жизнь милостиво обошлась с ней после смерти сына и, не дав ей полюбить Сан, избавила ее от боли расставания. Карлина видела, как другие матери, уезжавшие за рубеж и вынужденные оставить своих детей на родине, страдали и чахли вдалеке, в довершение ко всему чувствуя себя виновными в том, что бросили их. Это были искалеченные женщины, злосчастные люди, обреченные на незаслуженную пытку. Матери, разбитые переездом, которые там, далеко, в странах, куда они приехали, заботились о детях других женщин, мыли и причесывали их, готовили им еду, крепко держали их за руку на улице, пели им песни, укрывали их в кроватках, играли с ними, целовали их и ругали, когда была такая необходимость. И они делали это, зная, что между ними и этими детьми устанавливалась привязанность как глубокая, так и неустойчивая, как некая болотистая почва из симпатий, которая могла исчезнуть внезапно в один из дней, когда их выгонят из этого дома или они найдут работу получше. А под этими теплыми водами отношений кипел беспокойный пласт тревоги, неизбежности будущего расставания, а также все, что осталось позади, ее собственные дети, о которых она не может позаботиться. Дети, которые воспитываются под руководством чужих людей, часто безразличных или даже враждебных, а в других случаях – чересчур снисходительных. Несомненно, Карлине очень повезло.

Единственным человеком, не согласным с этим предложением, была сама Сан. И не потому, что не хотела расставаться со своей матерью. Ее дочерняя привязанность была легкой и веселой, как короткий весенний дождь, и в нее не вписывалась никакая драма, даже расставание. Сан протестовала даже не потому, что не хотела оставаться с Ховитой: она уже привыкла к грубости этой эгоистичной и несдержанной женщины, как и к холодности своей матери. Сан еще было слишком мало лет, чтобы задаваться вопросом, есть ли другие способы любить маленькую девочку, другие возможные поступки, которые как-то связаны с нежностью, пока еще не существующей в ее картине мира.

Но слово «Италия» пробуждало ее воображение. Несколько месяцев назад одна семейная пара из деревни приехала на каникулы из Неаполя, где они жили, и привезла с собой дочь. Ноли было девять лет. Она была тщеславной и веселой девочкой, и сразу же стала предводительницей всех деревенских детей. Она носила с собой красивую куклу с очень длинными волосами и нарядами, в которые можно было ее наряжать. Еще у нее было несколько чудесных книг с множеством картинок, в которых можно было прочесть чудесные истории, а также тетради и цветные карандаши, с которыми Ноли проводила вечера за рисованием и позволяла делать то же самое только тем, кто ей нравился. У нее было много разных платьев, штанов и футболок, как у мальчишек, и целая уйма туфель, которые она показывала каждый день, зная, какое привлекает внимание. Ноли без конца рассказывала обо всех удивительных вещах в Италии. Об улицах, полных машин и автобусов, на которых можно было поехать в любое место. Об электричестве, которое освещало темноту так, будто был день. О лифтах в больших зданиях. О школе, в которой она училась и собиралась стать медсестрой. О конфетах и мороженом, которые ей мама покупала каждое воскресенье. О телевизоре, по которому она смотрела каждый вечер мультфильмы и передачи для детей…

Сан не понимала большую часть из того, что рассказывала Ноли. Но ее маленькое сознание трепетало от этих историй про сладости, игрушки, путешествия и планы на взрослую жизнь. Сан никогда не думала о возможности повзрослеть. Как и все маленькие дети, она жила день за днем, не замечая, что растет и однажды достигнет другого возраста, момента, когда ей придется строить планы и принимать решения. Она также не знала раньше о том, что существует другой мир за пределами деревни и Карвоэйроса, куда однажды ходила со своей матерью. Карвоэйрос запомнился ей огромным местом, наполненным домами и людьми, а еще запомнился фантастический и завораживающий вид на море с его неизменной холодностью.

Вдруг все то, о чем рассказывала Ноли, кристаллизовалось в воображении Сан. Смутные слова и образы: повзрослеть, учиться, путешествия, другой берег моря, Италия… Она увидела себя подругой Ноли, и как будто ей уже почти десять лет, у нее есть кукла, книги и тетради, она говорит о том, что будет делать в будущем, и ходит одна по такому же месту, как Карвоэйрос, но полному магазинов, набитых конфетами всех цветов – таких, как Ноли привезла с собой в огромном пакете, – она заходит в них и берет все, что пожелает. В тот момент Сан поняла, что хочет уехать туда, в Италию, где существование детей не состояло лишь в том, чтобы ходить до родника за водой, бегать между грядками или подниматься до часовни Монте-Пел аду. Ведь там было множество прекрасных вещей: сладости, картинки, игрушки, которые говорили и двигались словно живые, а еще бесчисленные наряды. Но самое главное, будущее, о котором можно мечтать, цель, которую можно достичь в жизни, некое стремление, которое будет развиваться, чтобы в итоге превратиться в реальность, как неподвижные куколки в конце концов становятся чудесными бабочками, расправляющими крылья.

Сан еще не понимала, в чем цель ее жизни. Она узнала об этом позже, когда ее подруга Рене заболела и умерла. Рене была очень веселой девочкой, которая все время играла, бегала, лазала по деревьям и валялась в грязи. Но однажды утром Сан обнаружила ее сидящей посреди дороги, пересекающей деревню, как будто без чувств. Голова Рене склонилась к земле, а когда она подняла взгляд, чтобы посмотреть на Сан, ее глаза блестели, словно пылающие угли. Рене сказала, что она очень устала, у нее болит голова и ей не хочется двигаться. Сан ее было очень жалко. Она селя рядом прямо в пыль и долго рисовала камнем на земле, не произнося ни слова. Потом Рене ушла к себе домой очень медленным шагом, покачиваясь, и уже больше не выходила.

На следующее утро Ховита сказала Сан, что ее подруга очень больна. У нее был сильный жар, и, несмотря на то, что ее натерли соком драцены и поили отваром из кукурузных рыльцев, температура не спадала. Прошло пару странных дней. Взрослые торопливо ходили туда-сюда, переговариваясь вполголоса. Женщины входили и выходили из дома Рене, а некоторые даже поднимались в необычное время, в самый солнцепек, к часовне. Мужчины удалились из деревни, чтобы играть в вари, и стали делать это почти в тишине, без обычных выкрикиваний, которыми они друг друга подбадривали или вызывали на поединок.

Детей отправили в огороды, наказав не шуметь, потому что у Рене сильно болела голова. Две самые ответственные девочки из детей постарше пропустили школу в те дни и занялись поддержанием порядка. Они вели себя очень строго, выполняя свою роль маленьких взрослых и предугадывая ожидаемый финал драмы. Иногда одна из них подходила к селению и возвращалась с новостями, которые рассказывала второй девочке на ухо. Сан догадывалась о серьезности положения, хотя никто не хотел ей ничего говорить. Ей только говорили, что Рене очень больна. Сан пыталась узнать, умрет ли ее подруга, но тогда люди, которых она спрашивала, прятали взгляд и принимались говорить на другие темы. Пока на второй день в пять часов вечера одна из женщин из деревни не принялась объяснять им, что Рене отправилась на небеса.

Солнце уже садилось. Горстка белых облаков окружала светило в этот момент, и оно сверкало из-за них. Его могучие лучи пробивались сквозь эту подвижную поверхность, наполняя ее красными и синими отблесками и рассеиваясь вокруг, словно мерцающая корона из света. Сан уселась под манговое дерево, ища убежища от внезапной скорби, и долго смотрела на небо. Ей казалось, что душа Рене путешествует среди тех облаков, поднимаясь в лучах света к трону Господа. Интересно, что там? Будет ли она скучать по деревне, по маме и друзьям, по диким гонкам вдоль дороги, в которых она всегда побеждала? Сан чувствовала себя напуганной и уязвимой. Она никогда не задумывалась о смерти. А теперь она вдруг узнала, что смерть может прийти вот так, за несколько часов, и неожиданно свалить кого-то, кто всего пару дней назад играл и кричал так, словно вся жизнь, все силы вселенной уместились навсегда в его теле. За что теперь держаться, в чем определенность, на которую можно опереться с сегодняшнего момента?

На следующее утро всех деревенских детей отвели посмотреть на тело Рене перед похоронами и погребением. Она выглядела очень красивой в своем розовом кружевном платье, которое она еще не надевала ни разу, и с букетом ароматных цветов жасмина в руках. Сан успокоилась, увидев ее такой, будто спящей, безмятежной и даже, казалось, веселой, несмотря на свое спокойствие. Должно быть, небо – такое приятное место, как все говорят, и теперь ей хорошо там наверху, не хуже, чем в деревне.

Мать Рене сидела у изголовья гроба, окруженная несколькими женщинами, и безутешно рыдала. Сан заметила, что она постоянно повторяет одну и ту же фразу. Поначалу девочка не разобрала ее из-за плача. Она постояла перед матерью Рене какое-то время, глядя на ее отчаяние и размышляя, стала бы ее собственная мать так плакать, если бы она умерла. И вдруг поняла, что она говорила:

– Если бы у нас были деньги, чтобы позвать врача и оплатить лекарства, моя бедная девочка не умерла бы…

Вот оно что. Вот что произошло. Рене умерла не потому, что Бог позвал ее к себе, как все твердили со вчерашнего дня. Она умерла потому, что они не смогли заплатить доктору. Сан почувствовала, как внутри нее что-то рушится, и вся скорбь, которая до тех пор стояла комом у нее где-то в животе, выплеснулась в тот миг. Девочка заплакала и выбежала из дома. Она не останавливалась, пока не добежала до часовни Монте-Пеладу. Сан бросилась навзничь, задыхаясь, орошая землю своими слезами. Через какое-то время рыдания стали утихать. В конце концов она села, вытерла лицо, испачканное в земле, подолом платья, и, прижав колени к груди, словно пытаясь саму себя обнять, стала смотреть на пейзаж, на бедные дома Кеймады, скудные огороды, высушенные горы, которые спускались к морю, как круто обрывающийся красноватый каскад камней, а там внизу размытое далекое пятно Карвоэйроса с его шумом и весельем, таким далеким от скорбного дня в деревне.

И тогда Сан поняла. Люди, которые жили в больших домах в Карвоэйросе, имели достаточно денег, чтобы вызвать врача, когда они болели. И люди в Италии, с ее улицами, наполненными автомобилями, и электрическим светом, и тысячами школ. Если у тебя есть деньги, ты не умрешь. По крайней мере, не в шестилетнем возрасте. А Сан хотелось добиться, чтобы шестилетним девочкам не приходилось умирать. Она станет врачом и будет принимать людей без денег, которые живут в деревнях, окруженных скалами. Сан хотела стать врачом. Именно этого она будет добиваться своей жизни, этому желанию она последует, за эту уверенность ухватится. Ей показалось, что внезапно она поняла эту необъяснимую вещь, которую взрослые называют миром.

Месяц спустя Сан пошла в школу. Дети из Кеймады вставали очень рано каждое утро и преодолевали пешком пять километров, отделявших их от Фажа-де-Байшу. Они проходили по тропинке, петляющей по краю пропасти, с тетрадями и судками с едой за спиной. Поначалу они шли полусонные, молча, спотыкаясь, иногда даже сталкиваясь с валунами, разбросанными по дороге. Но через какое-то время все взбадривались и начинались шутки и песни. А под конец – и бег наперегонки, чтобы узнать, кто первый добежит до дверей зеленого здания, возвышавшегося посреди деревенской площади в тени банановых деревьев, окруженного большими бугенвилиями с цветами оттенка фуксия, за которыми с любовью ухаживала донья Натерсия.

Донья Натерсия была учительницей Сан. Ей было около сорока лет, она была красивая и приятным образом энергичная. Донья Натерсия обожала детей, хотя у нее самой их не было. У нее была очень светлая кожа. Ее родители были мулатами, потомками европейских колонизаторов, которые в прошлом заводили себе любовниц среди черных женщин. Дела у семьи шли неплохо: у них был пансион в Прае, столице государства, и они зарабатывали столько, что могли себе позволить отправить единственную дочь в школу португальских монахинь, где обычно учились самые богатые девочки из простого народа. Были также некоторые девочки из неблагополучных семей, которые учились за счет стипендии монашеского ордена. Вся их школьная жизнь была отмечена различиями: они входили через другую дверь, меньшую по размеру и не такую украшенную, как парадный вход, носили гораздо более скромную форму, садились в конце класса на скамейки в самой глубине и не ходили обедать домой. Они обедали в приходской столовой после сестер, питаясь остатками их обеда. Бедность окружала и терзала их, как цепь, которой они были привязаны к задворкам мира, где собирается нищета и изгнание, и откуда они, в конце концов, вырвутся с трудом и не будут чувствовать, по крайней мере, позорное пятно, навсегда запечатленное у них на лбах. Их родители – пьяницы, попрошайки, проститутки – были паразитами, тараканами, не достойными существования, а они носили в крови их грязный след, их запах разложения, и были обречены бесстрашно сражаться со злым гением, который сопровождал их с рождения, уничтожал раз за разом и прибивал своим невыносимым весом.

Почти никто из школьниц не говорил им ни слова. Кроме Натерсии, которая внимательно наблюдала за ними с первого дня и сразу почувствовала сострадание. У нее было очень живое воображение, и она чуть не расплакалась, когда остальные девочки стали перешептываться во дворе, глядя на несчастных искоса и рассказывая о них сплетни, переданные старшими ученицами. Натерсия подумала, какой была бы ее жизнь, если по таинственной божественной прихоти она родилась бы в одной из этих семей, у нее был бы неизвестный отец и мать, которая делала бы ужасные и непроизносимые вещи с мужчинами.

На следующее утро Натерсия утащила из дома яблоко и на перемене подошла к одной из девочек, стоявшей в стороне от других, прислонившись к банановым деревьям так, будто искала убежища, чтобы никто не напал на нее. В тот день она пришла непричесанной и грязной, с лицом в разводах, и матушка Мария дель Сокорро отвела ее в приход, чтобы умыть, после хорошей оплеухи, которая, по-видимому, не произвела на девочку ни малейшего впечатления. Натерсия улыбнулась ей и спросила:

– Как тебя зовут?

Девочка посмотрела на нее, насупившись, но, наверное, улыбка Натерсии подбодрила ее, и она ответила:

– Ильда.

– Я – Натерсия. Смотри, что я тебе принесла.

И дала девочке яблоко. Ильда посмотрела на нее испуганными глазами, словно этот подарок был ловушкой, за которой кроется очень темный омут.

– Это для тебя, я взяла его из дома. Возьми…

В конце концов, девочка решилась и взяла плод. Но, перепуганная мыслью о том, что кто-то мог ее увидеть и решить, что она украла яблоко, отвернулась спиной ко двору, чтобы съесть его. Она привыкла к побоям своего отчима и к безразличию матери и старалась прятать все, что могло заставить подозревать ее в плохом поведении, словно щенок, который прячется под столом, умирая от страха, когда знает, что сейчас ему дадут взбучку. Натерсия подошла к ней и быстро поцеловала ее в щеку. Потом она убежала и присоединилась к компании своих подруг, которые наблюдали за ней и стали ее сурово допрашивать. Но ей удалось выйти из положения, сославшись на материнский авторитет:

– Яблоко мне дала мама, чтобы я угостила им кого-нибудь из бедных девочек. Она сказала, что нам нужно хорошо с ними обращаться и заботиться о них, и что они не виноваты в том, что с ними происходит.

С тех пор Натерсия превратилась в защитницу обездоленных девочек, и в особенности Ильды. Она очень часто приносила им из дома еду и вещи, которые уже не одевала. Она помогала им делать уроки во время перемены. Она интересовалась тем, как у них дела, и как поживают их семьи. Тем не менее, ей так и не удалось полностью разрушить стену отчуждения, окружавшую их. Некоторые даже отказывались принимать помощь Натерсии и насмехались над ней, называя ее белоснежкой и тупицей. Так они демонстрировали свой отказ от мира, который закрыл перед ними двери, пытались доказать, что могут добиться всего самостоятельно, преодолеть испытания, которые выпали на их долю. Натерсии удалось завязать настоящую дружбу только с Ильдой, и, тем не менее, та все равно не рассказывала ей о своей повседневной жизни. О побоях вечно пьяного отчима, о стыде, когда она встречала свою мать, просящую милостыню у дверей собора. О грязи ее хижины на выселках, среди крыс и мусора, о том, как спать по ночам на голом полу, прямо на земле, прижавшись к своим четырем братьям, об унизительных поисках объедков в мусорных баках у богатых домов, о голодных болях в животе. О необходимости сознавать, что единственное, что она может делать в этой жизни, это выживать, без какой-либо иной надежды, кроме элементарной обязанности, неизбежно связанной с самой жизнью, – заставлять свое сердце биться дальше.

Постепенно бедные девочки уходили из школы. Нескольких заставили оставаться дома, чтобы заботиться о младших братьях, пока матери на работе. Другие нанялись нянечками или помощницами в какой-нибудь магазин. Ильда ушла, когда ей было десять лет. Она собиралась начать мыть посуду в таверне. Хотела накопить денег, чтобы уехать с острова и навсегда расстаться со своей матерью и отчимом. Натерсия попросила, чтобы она поддерживала с ней связь. Она сказала, что Ильда может приходить к ней в гости, когда захочет. Однако они увиделись только спустя два года, когда Натерсия в один из дней выходила из школы и увидела, что Ильда ждет ее на площади.

Она почти не выросла и по-прежнему напоминала голодного щенка, с ее большими испуганными глазами и крохотным телосложением. Девочки радостно обнялись. Ильда сказала Натерсии, что пришла попрощаться:

– Завтра я сажусь на корабль до Майо, – сказала она. Мне удалось скопить достаточную сумму. Моя мать думала, что я отдаю ей все заработанные деньги, но я откладывала понемногу каждую неделю. Я прятала деньги в пустую бутылку, которую закопала на горе. Каждое воскресенье, когда мне платили, я ходила туда и клала в бутылку пятьсот эскудо. У меня уже есть достаточно денег на дорогу и на первые несколько дней, пока я не найду работу.

Натерсии стало очень жаль ее. Ведь она будет каждый день возвращаться в свой прекрасный дом, выкрашенный в желтый цвет, с маленькими веселыми комнатами с видом на море и ароматным жасмином, обвивающим фасад. Ее мама будет целовать ее и спрашивать, как прошел день в школе. Она будет рассказывать маме обо всем, о споре с Фатимой, о десяти баллах за родной язык, о том, как рассердилась матушка Мария де лас Ангустиас. Потом она поднимется в свою комнату, снимет школьную форму, наденет удобное платье и какое-то время будет делать уроки. Когда придет отец, все вместе сядут за стол в углу столовой, будут здороваться с клиентами, которые придут, и будут есть на ужин то, что пожелают, вкусную рыбу с картофелем, тарелку каши из кукурузы, большой стакан молока. И тогда она пойдет спать в свою удобную постель, укрытая цветным одеялом, которое ей сшила бабушка при рождении, слушая убаюкивающий шепот волн, разбивающихся о берег. Она продолжит жить каждый день в своем кусочке защищенного и наполненного прекрасными вещами мира, стремясь в будущее, словно птица, быстро летящая в поисках воды. Тем временем Ильда будет бродить одна по улицам, страдать от голода, заходить во все магазины и таверны в поисках изнурительной и плохо оплачиваемой работы. Будет спать у входа в какую-нибудь церковь, лишенная всего, что согревает в жизни, без нежности и улыбок, приятного места, в котором можно остаться, без перспективы стать хорошим и счастливым человеком. Натерсии захотелось вытащить ее из всей этой нищеты и одиночества и подарить ей немного легкости, сопровождавшей ее саму по жизни:

– Оставайся здесь. Моя мама найдет тебе работу в пансионе. Ей всегда нужны люди. Останься. Мы будем видеться каждый день. Мама очень добрая, ты увидишь.

Ильде показалась прекрасной перспектива иметь рядом подругу и достойную работу. Она чуть было не согласилась, но вдруг какое-то смутное чувство стерло из ее сознания эту затею и все, что она означала. Девочка наклонила голову, и на минуту ее глаза наполнились слезами:

– Я не могу остаться. Моя мать и отчим найдут меня. Они заставят меня отдавать им деньги, а он будет продолжать меня трогать всегда, когда сможет. Сейчас, когда я прихожу домой, и мама не видит, он прикасается ко мне и хочет, чтобы я его целовала. Я уже знаю, что будет. Мне надо уезжать.

Натерсия поняла, что одинока в своем сострадании. Это чувство было и захватывающим, и бесполезным одновременно, темной тучей, нагоняющей на этот мир грусть, но не способной оросить его благотворной влагой. Действительность была гораздо сильнее ее жажды сделать что-то для своей подруги. Она грустно обняла Ильду:

– Хорошо, поезжай, но не забывай, что я здесь, если тебе вдруг что-нибудь понадобится. Напиши, пожалуйста, напиши мне как можно скорее, чтобы рассказать, как у тебя все сложится.

Натерсия быстро записала свой адрес на тетрадном листе, вырвала его и отдала Ильде. Та взяла его и с большим усилием улыбнулась, как будто боролась с невыносимой тяжестью, которую надо было с себя сбросить. Затем она побежала и скрылась за углом собора. Натерсия наблюдала, как исчезает хрупкий силуэт ее подруги, как будто с усилием пытающийся пробить отверстие во враждебном воздухе, и у нее появилось чувство, что она больше никогда о ней не узнает. И действительно, Ильда пропала из ее жизни навсегда в тот самый момент.

Но каким-то образом она оставила глубокий след: окончив лицей, Натерсия решила изучать педагогику. Ей хотелось иметь возможность сделать для других девочек, похожих на Ильду, то, что не удалось сделать для своей подруги. Помочь им вырваться из нищеты, дать им понять, что за счет учебы и стараний их жизнь может стать лучше, что они могут стать женщинами, имеющими уважение к себе, чуждыми ужасов крайней нужды. Дать им надежду и средства, сделать так, чтобы у них были мечты, за которые они бы боролись.

Ничто не смогло уже сбить Натерсию с пути ее призвания. Пока она училась, появился молодой человек, который хотел на ней жениться. Анибаль был владельцем одного из лучших пансионов в Прае и увлекся ей во время одного из визитов к ее отцу, с которым они были в тесных дружеских отношениях. Молодой человек сразу же получил разрешение предложить ей руку и сердце. Натерсия спокойно приняла предложение, без страстных чувств и желаний: любовь не входила в круг ее фантазий. Она была слишком здравомыслящей для этого, слишком сдержанной и практичной. Натерсия предполагала, что когда-нибудь ей придется выйти замуж, но она надеялась лишь на то, что ее будущий муж будет хорошим и работящим человеком, который окружил бы ее почтенностью и порядочностью. Она не мечтала о пылком проявлении чувств и страстных порывах. Анибаль показался Натерсии хорошей партией: на десять лет ее старше, и, по крайней мере с тех пор, как он переехал на остров, за ним не знали ни скандалов с женщинами, ни пристрастия к спиртному. Эта помолвка была скучной и предсказуемой, но надежной. Мать Натерсии сразу же принялась готовить приданое из полотенец и постельного белья, а он стал рассказывать девушке, как они обустроят свою спальню, поставят туда большую кровать и туалетный столик, за которым она будет сидеть и причесываться, как это делали женщины из кино.

Но все расклеилось из-за работы Натерсии. Был вечер, молодые люди сидели на камнях у берега. Оставалось полгода до окончания ее учебы, и Анибаль сказал ей, что хотел бы сыграть свадьбу сразу после этого. Девушка посмотрела на него очень серьезно, слегка испугавшись того, что она собиралась сказать своему жениху:

– Это невозможно. В первый год после обучения меня отправят за пределы Праи, в какую-нибудь деревню на одном из островов. Придется ждать, пока я вернусь. Если повезет, на следующий год я уже буду здесь.

Анибаль поднялся рассерженный и, срываясь на крик, произнес:

– Ты собралась работать?

– Что значит – собралась? Конечно же, да. Иначе зачем я учусь?

Молодой человек злился все больше:

– Я не позволю своей жене работать за пределами дома! И тем более, чтобы ты уехала непонятно куда одна! В пансионе работы более чем достаточно!

Натерсия поняла, что их разделяет огромная пропасть непонимания, то, о чем они никогда не говорили, однако каждый считал само собой разумеющимся. Анибаль ждал, что она закончит учебу и повесит на себя свое образование как украшение, которым стоит хвалиться, – моя жена, знаете ли, учительница, хотя, конечно же, она не практикует, – тогда, как она мечтала усердно заниматься с детьми, хоть бы и на краю света, и развить самое лучшее в каждом из них. Это было самое страстное ее желание, и никто не смог бы его отнять у нее. Даже хороший муж.

Натерсия поднялась. Анибаль смотрел на нее, нахмурившись, упершись руками в бока и с широко раскрытыми глазами, в ожидании. Она подошла к нему:

– Я думаю, мы не поняли друг друга. Нам надо было поговорить об этом раньше. Я хочу давать уроки и не собираюсь бросить все это ни за что на свете. Будет лучше, если мы расстанемся сейчас. – Натерсия протянула ему руку, которую он неуклюже и подавленно пожал. – Благодарю тебя за доброту в течение всего этого времени и желаю тебе самого лучшего.