Текст книги "Навстречу ветру"

Автор книги: Анхелес Касо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Именно в порту Ховита познакомилась с Сократесом. Он ходил на шхуне под названием «Любимая», раскрашенной красным и зеленым. Это название оказалось пророческим. С тех пор, как он, родом с соседнего острова, появился в тех краях, он все время разглядывал ее, при этом ничего не говоря. Ховиту привлекал этот низкий и коренастый мужчина с маленькой головой, пухлыми губами, слегка раскосыми и блестящими глазами, похожими на прыгающие угольки на его лице, и она сразу стала ему улыбаться. Однажды Сократес предложил проводить ее, и поднялся с Ховитой до самой Кеймады. Он рассказал ей о своей жизни. Сократес родился на Сан-Висенте и рыбачил с двенадцати лет. Он женился только один раз, но случилась большая беда. У них с женой не могло быть детей. Они пытались долгие годы, но нельзя было ничего сделать. Она стала опустошенной, грустной и подавленной, глядя, как у всех подруг и соседок дети рождаются один за другим. Она говорила, что не чувствовала себя настоящей женщиной. Первая жена Сократеса считала, что если она не родит, и ей не удастся оставить на свете большое количество наследников – мужчин, которые бы эмигрировали, присылали бы деньги и имели бы лучшую жизнь, чем их с мужем, а также прекрасных и веселых женщин, которые бы заботились о них в старости и подарили бы кучу внуков, – значит, ее тело не имеет никакой ценности.

Они сделали все, что могли. Даже ходили в часовню Санта-Лючия пешком в течение шести дней, ночуя под открытым небом. Они положили себе в ноги восковую куклу в виде младенца, купленную в Минделу, по нескольку раз произнесли все молитвы, которые знали, и она пила воду из источника, бившего позади церквушки и чудесным образом питавшего этот оазис с пальмами посреди пустыни из лавы. Все говорили, что если женщина совершит паломничество к Санта-Лючия и совершит обряды, она тут же забеременеет. Но у Сократеса с супругой что-то, вероятно, пошло не так, потому что ничего невозможно было поделать. Тогда они обратились к колдовству. Переместились в Кракинью, где жила старая колдунья, о которой шла большая слава. Ведьма взяла с них круглую сумму – все деньги, которые Сократес зарабатывал за месяц, занимаясь рыболовством. Его жене пришлось убить петуха, затем с ног до головы измазаться в крови и лизать его сердце, еле сдерживая рвотные позывы, пока старуха шептала таинственные слова и периодически издавала вопли. Потом колдунья раскурила трубку и стала распространять в воздухе дым, пристально вглядываясь в него. И сказала им, что артерии в теле Марии были закупорены разными пакостями, но теперь они очищены, и у них будет шестеро детей – четыре дочери и два сына, – и всех них будет замечательная жизнь.

Сократес и Мария вернулись в деревню, полные надежды, убежденные, что это предсказание сбудется. Но прошло два года, и ничего не изменилось. Мария с каждым разом становилась все грустнее. Сократес попытался убедить ее, что отсутствие детей не так уж ужасно. Что было важнее для него, так это быть с ней рядом, и он остался бы, несмотря на это. Он много раз повторял ей, что так даже лучше. Что они свободны от многих проблем и большой зависимости. Они могут делать все, что захочется, вместе и самостоятельно. Но все было бесполезно. В один из дней Мария не поднялась с постели. У нее ничего не болело. Просто, как она сказала, у нее не было сил встать на ноги. Через две недели ее не стало. От грусти, считал Сократес, хотя врач, который к ней приходил однажды, сказал, что от рака яичников. На дальнейшие консультации врачей у них просто не было денег.

После смерти Марии Сократес переехал на Сан-Николау, потому что Сан-Висенте вызывал слишком много воспоминаний, а он не хотел жить прошлым, словно пес, оставшийся без хозяина, обнюхивающий дверь его дома и дорогу, на которой теряются его следы. Сократес подумывал эмигрировать в Европу, как большая часть его братьев и друзей, но он был слишком ленив: нужно столько усилий, получить разрешение, накопить денег на билет, найти работу, выучить чужой язык, привыкнуть к другому жизненному укладу… Он родился на Кабо-Верде, и там же хотел бы умереть, вдыхая этот воздух, глядя на это прозрачное небо и такое зеленое море, и таких женщин, как она, которых больше нигде на свете не встретишь… И Ховита улыбнулась, сделав гримасу, словно маленькая девочка. Сейчас Сократес искал семью, хорошую жену и шумных, непоседливых детей. Он очень любил шумных детей за их неиссякаемую радость.

– У тебя есть семья?

– Восемь детей. Уверяю тебя, они очень шумные. Тебе понравится!

– А мужчина у тебя есть?

– Последний ушел несколько месяцев назад.

– А хочешь, я останусь с тобой? Оставлю рыболовство, буду работать в поле и заботиться о тебе и о детях.

Ховита представила себе этого мужчину в своей жизни, как она будет ложиться рядом с ним по ночам, распоряжаться его сильными руками для работы в огороде и для уборки дома. И эта мысль внезапно осветила ее будущее, которое в последнее время стало казаться ей довольно мрачным, ведь было так много работы и так мало удовольствий. Но Ховита не знала, кто он такой, нужно было быть осторожной. Возможно, он обманывал ее и пытался соблазнить ее, чтобы потом обращаться с ней плохо, как это делали другие.

– Но я же тебя не знаю!..

– Ты меня знаешь. Больше тут нечего знать. Я не пью и не бью женщин. Я добросовестный работник и трачу мало денег. Вот и все.

– А я тебе нравлюсь?

– Очень. С тех пор, как я впервые тебя увидел. Мне нравятся твои бедра, и ямка, которая появляется у тебя под шеей, и твердость и наглость, с которой ты общаешься с рыбаками так, словно очень хорошо знаешь, что несешь в своих руках…

Ховита рассмеялась: этот человек понял ее с первого взгляда и, похоже, принимал ее такой, какая она есть. И она решила рискнуть:

– Ладно. Приходи, как только сможешь уйти с работы. Попробуем. А теперь иди. Не хочу, чтобы мои дети увидели тебя раньше, чем я им расскажу о тебе.

Так пришел Сократес. А вместе с ним – лучшая часть жизни Ховиты. Несколько лет с хорошим и легким мужчиной для нее одной. Это было как чудо. Она смогла даже оставить работу. Жалкие усилия с фруктами и рыбой исчезли из ее существования, словно дождь, который исчезает с поверхности земли, когда начинает сиять солнце. Именно Сократес взял на себя эти обязанности и, кроме того, занимался огородом, урожай на котором увеличился в несколько раз. Он был солнцем Ховиты.

Когда он ушел из жизни, Ховита была уже слишком старой, чтобы снова ходить по дороге в Карвоэйрос с огромным весом на голове. Старшие сыновья уехали в Португалию и в Италию, и присылали ей деньги, которых хватало на то, чтобы выжить. Ховита решила остаться у порога своего дома с трубкой во рту, откуда она наблюдала, как растет зеленая фасоль и помидоры. А в роли продавщицы передвижного магазина ее сменила Карлина.

Тогда Карлине было примерно двадцать лет, и у нее был очень маленький ребенок. Отец уехал в Европу, оставив их вдвоем в этой деревне, где они, в конце концов, остались, и где у них не было никаких родственников. В первое время пришло несколько писем и кое-какие деньги.

А потом – ничего. Шли месяцы, и было неизвестно, жив он или нет, пока кто-то, кто ездил отдыхать в те места, рассказал, что его видели в Милане, он работал на фабрике и сошелся с другой женщиной. Карлина не скучала по нему, хотя и проклинала за то, что тот оставил ее с малышом, и пожелала ему, чтобы все его дети, которые у него уже есть и которые будут потом, отвернулись от него. Чтобы он остался один в старости. Чтобы умер в одиночестве и нищете, ведь он это заслужил.

К счастью для Карлины, именно тогда у Сократеса случился тихий сердечный удар, или что-то другое, что унесло его в мир иной всего за одну ночь. Кто-то должен был сменить его, чтобы приносить рыбу в деревню и спускать на побережье продукты садоводства, поэтому Карлина решила заняться этим. Она водрузила корзину на голову и стала привыкать, как и Ховита в свое время, каждый день ходить по двенадцать километров туда и обратно между темными скалами и красной землей. По дороге не было ни одного дерева, которое защитило бы ее от солнца или от ливней, а внизу море блестело, словно вещь из серебра, и каждый раз оно становилось все больше по мере приближения к нему, все живее и шумливее.

Как и Ховите, Карлине нравился гул площади, суета женщин, которые ходили туда-сюда, разглядывая товары, болтали и делали покупки. Она любила соревноваться с другими торговками, с которыми она громко переругивалась, а порой, когда какая-нибудь из них преодолевала трудности и слишком снижала цены, Карлине приходилось даже драться. Впрочем, эти побоища ограничивались несколькими вырванными клоками волос и парой торопливых пинков, сразу прерываемых толпой, которая бросалась разнимать дерущихся и хватала их, чтобы удержать на расстоянии, пока после громких увещевательных криков страсти не утихали. Торговка овощами, несколько минут назад предлагавшая свои продукты слишком дешево, в конце концов, немного поднимала цену, а другие – немного сбавляли свои, и все становилось на свои места. Голоса зазывали покупателей, женщины кружили повсюду в своих платьях, похожих на яркие танцующие пятна, дети играли и бегали туда-сюда. Немногие мужчины, отважившиеся пройти через площадь, почти всегда были смущены той властью женщин, которая захватила пространство на несколько часов, отвергла их и отстранила от мира улыбок, болтовни и детей, которые кормились, присосавшись к налитой груди; От этой выставки ароматов и вкусов, которые потом мирным и волшебным образом смешаются в кастрюлях в ходе ежедневного огненного ритуала, в котором женщины были жрицами.

Эраклио было всего семь месяцев, когда Карлина начала работать. Привязав большим платком к спине, она носила его, спокойного, убаюканного ходьбой матери во время долгой дороги. Но с каждой неделей он становился все более тяжкой обузой. Как только Эраклио пошел, он стал настоящей проблемой. Он был шаловливым и непоседливым мальчиком, не боявшимся ничего. Большую часть пути он постоянно пинался, размахивал руками и хныкал, упорно пытаясь идти самостоятельно, до тех пор, пока не засыпал. Но когда виднелись первые дома деревни, он просыпался, словно и во сне он следил за дорогой. На площади Карлине ничего другого не оставалось, кроме как отпустить его, и Эраклио бегал туда-сюда, гоняясь за старшими мальчишками, которые в итоге обычно толкали его и оставляли одного. Или садился на землю играть с другими детьми его возраста, в которых он кидался камнями, кусался, пока матери не разнимали сорванцов на какое-то время. Вся эта суета здорово усложняла Карлине работу. Ей все время приходилось присматривать за Эраклио, и иногда она упускала клиентуру, пока была занята своим ребенком. Тем не менее, ей не хотелось оставлять его в деревне. Кое-кто из соседок предлагал ей посидеть с малышом в обмен на несколько порций рыбы. Но она отказывалась. Невзирая на все неудобства, Карлине нравилось чувствовать его рядом, слышать его глупый лепет, ощущать, как он засыпает на ее спине, и сон поглощает его неугомонность. Ей казалось, что, пока они вместе, они в безопасности. Словно бы они защищали друг друга. Карлина боялась, что, если она оставит Эраклио одного, с ним произойдет беда. Иногда, вернувшись домой, она смотрела на своего спящего сына, и ее переполняла невыразимая тревога, от которой у нее ком стоял в горле. Как будто она слышала голоса духов, уже шептавших на ухо ее малышу, зовущих его.

Трагедия произошла в один из воскресных дней, когда все соседи слушали мессу в часовне Монте-Пеладу. Священник голосил на непонятном языке, смеси латыни и креольского, а паства отвечала ему так же. Мухи жужжали по всей церкви и с удовольствием кружили вокруг носа святого Антония, которому солнце светило прямо в лицо. На фоне тропарей и молитв слышались голоса маленьких детей, которые еще не прошли через первое причастие и поэтому всегда оставались снаружи под присмотром одной из девочек постарше, освобожденной по такому случаю от обязанности слушать мессу. Матери заметили, что больше не слышат их, когда священник читал «Отче наш». Скорее всего, дети побежали искать приключения. Некоторые из матерей наиболее непоседливых малышей почувствовали беспокойство. Но они не посмели выйти на улицу, так как отец Вирхилио очень сердился, если кто-то по какой бы то ни было причине уходил с литургии.

Карлина попыталась продолжить молитву. Но через несколько минут ей пришлось прерваться. Ей показалось, что таинственная сила тянет ее, непонятная энергия, которая будто бы спустилась с небес и привела все ее тело в напряженное состояние, как у животного, который чует, что вот-вот на него нападут. Карлина поняла, что с Эраклио что-то стряслось. Одним взмахом руки она отодвинула всех женщин, которые загораживали ей проход между скамьями, и бросилась к выходу, в то время как священник смотрел на нее, подняв брови и прервав молитвы.

Выбежав на маленькую площадку перед часовней, Карлина увидела, как к ней бежит, почти обезумевшая, девочка, которой в тот день пришлось присматривать за малышами.

– На помощь! Помогите! – кричала она.

– Это Эраклио?.. Что случилось? Где он?

Но девочка ничего не ответила. Она только взяла Карлину за руку и потащила ее на скалистую гору, возвышавшуюся позади церкви. Они принялись карабкаться по камням. Все соседи, и даже священник, прекратили мессу, как только услышали крики, и некоторые из них уже поднимались вслед за Карлиной и девочкой. Несмотря на толпу, стояла неестественная тишина. Слышалось только карканье крупных птиц-падальщиков, круживших над горой в вышине, как будто собираясь на подвиг. И тяжелое дыхание Карлины, которая с жадностью хватала ртом воздух.

Они повернули к изгибу под огромной черной и шаткой скалой, которая, казалось, могла упасть в любой момент. Там, по другую сторону на красной земле ничком лежал Эраклио. Карлина подошла к нему теперь уже очень медленным шагом. Перевернула его. Ребенок был вывалян в земле, которая залезла ему даже в открытые глаза, устремленные в неподвижную точку на небе. На нем не было ни одной раны, ни единого пятнышка крови, ни единой царапины. Но Эраклио не дышал: падение с утеса оказалось фатальным, его маленькое тельце, теперь истерзанное изнутри, разбилось, как нежный плод, упавший с высокого дерева и развалившийся при ударе о землю.

Три дня спустя Карлина вернулась к работе нетвердыми шагами из-за недосыпания, с огромными синяками под глазами, которые свели на нет обычное впечатление о ней, как о цветущей и уверенной в себе девушке. Получив все поцелуи и соболезнования от клиенток, которые уже узнали о произошедшем, продав фрукты и овощи, Карлина не пошла в порт, а направилась к таверне. Мужчины, которые там сидели, веселые и говорливые, на секунду замолчали и зло посмотрели на нее, нахмурившись, перешептываясь, осуждая эту женщину, которая осмелилась войти в такое заведение, да еще и в одиночестве. Но Карлина выдержала этот взгляд, посмотрев на них в ответ с достоинством, независимо, так, что вскоре они ее оставили в покое и вернулись к своей болтовне, выпивке и игре в вари [1]1
  Настольная логическая игра. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]. Мужчины повернулись спиной к этой женщине, которая, наверное, сошла с ума, и на которую они решили не обращать внимания. Она заказала тростниковую водку. И еще одну. И еще. Карлина хотела убежать от самой себя, спрятаться за опьянением, добиться, чтобы облако забытья и легкости накрыло всю боль, которая непрерывно бросала ее в невыносимость бытия, в ползучий мрак, который даже нельзя было назвать жизнью, – лишь цепочкой жестов и движений. Ноги, которые двигались. Легкие, которые вдыхали и выдыхали. Рот, открывавшийся затем, чтобы произносить слова, смысл которых ее совершенно не интересовал. И эта ужасная скорбь, с которой ей нужно было вставать и ложиться, и ходить целый день, делая вид, что ее волнует то, что происходит вокруг, что она все еще верит в молитвы и божественное милосердие. И что сможет построить свое будущее, забыв про маленькую могилу – простой деревянный крест над крохотным земляным холмиком, – где вечно покоился Эраклио. Покоился?..

Карлина спустила все деньги, заработанные утром. На пятом бокале грога она уже не помнила своего имени. Она села за стол и оставалась там, покачиваясь верхней частью тела, раздвинув ноги, с открытым декольте над прекрасной грудью, руками, спрятанными в складках подола, и пустым и водянистым взглядом, какой бывает у рыб, когда они постепенно задыхаются, вытащенные из воды.

В таверне никого не оставалось. Все клиенты ушли обедать. Проходя мимо нее, они окидывали ее презрительным взглядом, отпускали сальные шутки и выразительно хохотали, на что, впрочем, Карлина не обратила ни малейшего внимания. Подошел трактирщик. Это был крепкий и грязный мужчина, от которого несло спиртным и уксусом, служившим ему приправой для рыбы и чистящим средством для стойки и столов, которые он вытирал засаленной тряпкой. Ему понравилась эта женщина с момента, когда она зашла: ее грудь угадывалась под тонким платьем, а ноги были округлыми. Теперь, когда она была такая пьяная, скорее всего, можно было бы воспользоваться этим, чтобы неплохо провести время.

– Где живешь? – спросил у нее трактирщик.

Карлина сделала неуклюжее движение рукой, указывая куда-то вдаль.

– Я закрываюсь. Время обеда. Я отведу тебя к себе домой.

Она согласилась, кивнув.

Мужчина подошел к двери и толкнул ее, улыбаясь, ощущая, как горячая кровь начинает легко пульсировать в области паха. Потом он подошел к Карлине, взял ее за талию и помог подняться по лестнице вверх до комнаты над таверной, которую он занимал. Там он положил ее на кровать, разделся, сорвал с нее трусы и грубо овладел Карлиной с жадностью зверя. Она не сопротивлялась, отсутствующая, потерянная в бескрайнем убежище своего опьянения, словно в холодной пещере, где вдалеке слышится нечеткое эхо голосов и вздохов.

Карлина проспала до следующего утра. Когда она пробудилась, не поняла, где находится. Лучи уже проникали через окно, освещая незнакомую комнату. Карлина услышала рядом храп мужчины и почувствовала липкую теплоту его тела.

И она испугалась. Одним прыжком она села на кровати и несколько мгновений пыталась вспомнить. Последний образ, который пришел ей в голову, – таверна, все те мужчины, которые смотрят на нее, кислый запах от стакана со спиртным, стоящего перед ней. Все недостающее она себе представила. Посмотрела на мужчину, который все еще спал и зловонно дышал на нее. Карлина почувствовала, что ее сейчас стошнит. Вдруг словно какой-то луч света зажегся у нее в голове, и она вспомнила Эраклио, Кеймаду и рыбу, которую она не принесла в деревню. Карлина медленно и очень тихо поднялась и пошла в свою деревню, чувствуя отвращение и стыд, и снова боль, которая незаметно вернулась, словно змея, которая ползла, пока не обвила ее полностью.

Два месяца спустя, когда во второй раз не было месячных, грудь надулась, а талия стала исчезать, так как ее чрево готовилось к вынашиванию плода, растущего в ее теле, Карлина поняла, что беременна. Она не желала этого ребенка. Не хотела, чтобы кто-то заменил запах кожи Эраклио, его лепет и тепло, захлестывавшие ее, словно рассветное солнце. Тем более, Карлине не хотелось еще одного малыша без отца. Но было уже слишком поздно. Она не собиралась избавляться от плода, – священник говорил, что женщины, совершившие аборт, неминуемо попадают в ад, – и ей оставалось только принять ребенка. Его послал Бог, и Ему лучше знать, зачем.

Как только Карлина появилась в доме, с кровью, стекающей по ногам, смешанной с дождевой водой, и с комом в руках, завернутым в покрывало, Ховита поняла, что она родила. Она сразу же выскочила во двор в поисках горячей воды. Когда Ховита вернулась, женщина уже лежала на кровати. Девочка была рядом с ней, плакала и шевелилась. Ховита зажгла пару свечей и занялась малышкой. Она тщательно почистила ее, обтерев полотенцем, и аккуратно завязала пуповину. Карлине сказала, что у нее красивая и округлая, как яблочко, дочь. Но та все еще лежала, съежившись на матрасе с закрытыми глазами, не желая смотреть на новорожденную. Ей хотелось только спать. Спать очень долго, а после пробуждения – чтобы девочка исчезла. Карлина не желала, чтобы она умерла, нет. Но чтобы малышку кто-нибудь забрал, кто-то, у кого нет детей, и кто будет о ней заботиться. Она сама не могла. Карлина не была готова справиться со всей этой хрупкостью, терпеть эту зависимость, необходимость кормить ее, мыть, носить на спине, учить ее первым словам, крепко держать ее за руку, когда она будет учиться ходить, присматривать за ней, чтобы она не упала к подножию какой-нибудь скалы, разбитая и мертвая. Она желала избавиться от необходимости чувствовать умиление от невинной радости, которую девочка скоро начнет проявлять в виде улыбок, лепета и нежных ласк. Карлина явно не хотела любить ее.

Ховита отнесла девочку, завернутую в старую чистую простыню, на кровать. Она положила ребенка на Карлину и отодвинула ей платье, чтобы открыть грудь. Девочка как будто сразу поняла, что нужно делать. Она сильно закачала головой, открывая и закрывая ротик, и когда старуха подтолкнула ее, ухватилась за сосок губами и стала энергично сосать. У нее были открыты глаза, большие, тяжелые, и взгляд девочки, похоже, был точно направлен в грустные глаза ее матери, которая отвернулась к стене, чтобы не смотреть на дочь.

Ховита села на краю кровати.

– Боже мой! – воскликнула она. – Это необычная малютка. Она будет очень смелой женщиной. Очень.