Текст книги "Охота на последнего дикого мужчину"
Автор книги: Анхела Валвей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Глава 20
– Ты переспала с… цыганом? – спрашивает Гадор. У нее такое выражение лица, будто я ей только что сообщила, что занималась сексом в похоронном бюро с останками вздутой туши кита, которую вчера выбросило на западный пляж. – С настоящим цыганом?
– В общем, да. Пожалуй.
– Но… Кандела… это же цыган! Цыган всегда цыган! – настаивает Гадор.
– Гадор, это же от него не зависит, – бормочу я, как бы оправдываясь.
Я ей перечисляю различные доводы, однако, похоже, они не слишком меняют взгляды моей сестры.
– Дело, конечно, твое, но я тебя не понимаю. Ты накликаешь беду. Все цыгане занимаются переправкой наркотиков.
– Не все, Гадор.
– Но многие.
– Может, некоторые, но не все. – Меня начинают раздражать предрассудки Гадор. – И потом, он очень воспитанный, понимаешь? Они кочующий народ со всеми вытекающими последствиями: всегда торговали тем, что требовало время. Вчера это были мулы, а сегодня наркотики, а завтра чипы для компьютеров, кто знает? Они приспосабливаются к реальности, и это не их вина. А Амадор – не перевозчик наркотиков, он бизнесмен, чтобы ты знала. И олимпийский чемпион.
– Олимпийский чемпион? В чем, в упражнениях на двухметровой кровати?
– В беге на сто десять метров с препятствиями, – отвечаю я с нескрываемой гордостью.
– Брось, не морочь мне голову, Кандела. – Совсем обессилев, Гадор садится на кровать, не сводя глаз с колыбели, в которой лежит Рубен. – Кто в это поверит?
– Не хочешь – не верь, мне все равно. В любом случае, он цыган, но этот факт не помешает мне наслаждаться, – заявляю я.
– Как ты можешь? – Гадор задумчиво переводит взгляд на меня. Она говорит очень тихим голосом и двигается как будто через силу. Возможно, это послеродовое осложнение, отягощенное депрессией.
– Звонят в дверь. – Я выхожу на цыпочках в коридор и оставляю дверь нашей спальни прикрытой, потом просовываю голову обратно и говорю: – Правда, Гадор, он невероятный парень. Это что-то дикое. Когда мы познакомились, я считала, что кое-что знаю о сексе, а потом поняла, что я просто воплощение невинности.
Я и предположить не могла, что на земле остались такие мужчины. А цыгане… что говорить… я не подозревала, что они настоящие мужчины.
Гадор явно собирается заплакать.
– Значит, все, кроме меня, думают об одном? – кричит она мне с яростью, и я путаюсь, что она разбудила ребенка.
Бедная сестренка, с тех пор как я ей рассказала, что ее муж оказался отцом еще одного Рубена, она стала более нервной, чем обычно.
Открыв дверь, я вижу на пороге Виктора и сразу радуюсь, что Паула весь день проводит в школе, а Рубен Первый живет в царстве, которое еще имеет малое отношение к нашему миру. Если бы это было не так, оба создания были бы вынуждены созерцать своего отца, вырядившегося, как на карнавал, в джинсы «Левис» на семь размеров меньше, чем необходимо, которые страшно тянут, но, видимо, по его мнению, придают ему сексуальный вид. На нем футболка с изображением лица серьезного и бородатого мужчины, напоминающего Иисуса Христа. Черная надпись оповещает: «Разыскивается за вознаграждение Иисус из Назарета, галилеянин, тридцать три года, смуглая кожа, борода и волосы, как у хиппи, шрамы на руках и ногах. Ходит в сопровождении больных проказой и нищих, с ним шайка из двенадцати лиц неопределенных занятий. Смущает народ фразами типа „Возлюбите ближнего своего" и „Простите своих врагов". Если его встретите… следуйте его примеру». Мне требуется некоторое время, чтобы прочесть текст на рубашке Виктора, а он тем временем почесывается и несколько раз произносит: «Привет, э-э-э, привет». Затем я раздумываю буквально одну секунду – потому что это максимальное время, которое я позволяю себе размышлять над некоторыми вопросами – например, мне никак не удается припомнить, какая была фамилия у Господа нашего Иисуса Христа. Святой Иосиф, его приемный отец, должен был передать ему какую-то фамилию, но я ее не знаю. В этом смысле Христос подобен Шер:[11]11
Легендарная американская певица.
[Закрыть] похоже, им удалось стать повсеместно известными только по своему первому имени.
Вероятно, задумка с футболкой – это стратегический ход, чтобы смягчить нас, напомнив, что не по-христиански выцарапывать людям глаза, особенно тому, кто был преданным свояком, зятем, мужем внучки и племянницы, единственным представителем сильного пола, который в течение многих лет переступал порог этого дома, если не считать Кармину, которая очень сильно на мужчину смахивает, но не является им по своей сексуальной ориентации. Но меня не проймешь: я набираю в грудь побольше воздуха и заявляю, что, если мне придется смешать мужчину с грязью, для того чтобы поставить Виктора на место, я это сделаю без всяких колебаний.
– Тебе не стыдно снова появляться на пороге этого дома? – вопрошаю я у него с негодованием. Заметно, что в последние дни Виктор посвежел. Он смотрит на меня с покорностью сконфуженного преступника. Должно быть, на него оказывает влияние текст на футболке, который он наверняка считает удачным переложением Библии.
– Я хочу видеть своего сына, – униженно бормочет он.
– Мы пришлем тебе видеозапись, – говорю я и собираюсь закрыть дверь.
– Подожди, Кандела! – Он пытается мне помешать, и в результате я защемляю ему пальцы правой руки.
– Видишь, что произошло из-за твоего упрямства.
– Я хочу увидеть своего мальчишку… – говорит он, облизывая один за другим пальцы пораненной руки. – Я его отец и имею право.
– Поговори с Эдгаром, он адвокат Гадор и знает, что решил судья. Впрочем, я помогу тебе сэкономить на звонке, ведь твой мобильный слишком дорого тебе обходится: судья решил, что ты можешь приходить один раз в три месяца. Если бы ты не был извращенцем, мог бы чаще видеть своих детей. Семейным судьям не нравятся распутные отцы, они разумно полагают, что такие отцы плохо влияют на детей.
– Но, Кандела, я еще даже не видел младенца, а он ведь мой сын! – Он испуган и молит меня взглядом, а я утверждаюсь в предположении, что он один из тех типов, для которых унижение – не проблема, лишь бы получить что им хочется.
– Я знаю, что у тебя есть другой сын, которого ты можешь навещать, сколько душе угодно. – Я чувствую себя железной дамой, особенно после того как прищемила ему руку.
– Если честно, я не уверен, что тот мой. – Он продолжает ласково поглаживать свои пальцы, как будто это рука другого человека, которого он сильно любит.
– Но ты дал ему свою фамилию.
– Ничего другого я не мог ему дать. – Он не может выдержать мой обличающий взгляд.
– И его ты тоже назвал Рубеном.
– Это единственное, что мне пришло в голову, когда мне дали регистрационную форму… Мы столько передумали с Гадор, пока не нашли наконец имя, которое бы нам нравилось! Ведь мы уже обсудили все достоинства и недостатки разных имен. – Его глаза умоляют, чтобы его простили, хотя я совсем не та, у которой он должен просить прощение.
Конечно, паршивая свинья, я тебе верю, но, как всякой свинине, тебе было бы самое место в духовке. Все дело в том, что ты проявил жадность даже в раздаче имен. Засунь свои объяснения в задницу.
Однажды, еще до того как они с Гадор разошлись, Виктор показал мне фотографию двоюродного дяди. Все говорили, что Виктор просто его живой портрет. «Нет, нет, нет… Ты совсем на него не похож. Извини, что я это говорю, у твоего дяди лицо развратника и прощелыги», – сказала я тогда, изучая желтоватый снимок. «А твоя бабушка только что мне сказала, что я как две капли воды на него похож», – ответил он. Думаю, бабушка откровенно высказала свое первое впечатление, которое обычно оказывается верным, и это касается и живых, и мертвых. Она способна раскусить любого, не только мужчину. Это относится и к любым живым существам, которые попадаются ей на пути. Бабушка может, например, сказать: «Когда эта сучка вырастет, она все время будет приносить потомство, нам лучше ее не оставлять, потому что мы не будем знать, что делать со щенками», – и мы отдаем ее соседу, а позже убеждаемся, что это правда: собака размножается с такой скоростью и простотой, что ее потомство увеличивается в геометрической прогрессии. Или бабушка заявляет: «Сапожник когда-нибудь убьет свою жену, видно, что у бедняги котелок плохо варит. Ей нужно его успокоить, но лучше уйти от него», – а через несколько месяцев или несколько лет мы читаем сообщение об убийстве в разделе криминальной хроники. Бабушка – замечательный психолог, там, где мы видим соринку, она видит бревно.
Моя мама пошла за покупками вместе с бабушкой, которая захотела отправить наш лотерейный билет – я выбираю цвет, а она цифры. Еженедельно мы делим выигрыш, который пока равен нулю. Тетя Мари осталась наверху, на своем этаже и занимается реставрацией своего лица, чтобы блеснуть перед нами, когда придет время обеда. Кармина не ест дома днем, потому что у нее нет времени бегать с работы и обратно, Бренди сегодня дольше занята в лаборатории, а у Бели экзамен. Я надеюсь, что Виктор скоро уйдет, и даже Гадор не успеет его увидеть. Хотя они и расстались, она все еще возбуждается каждый раз, когда слышит имя бывшего мужа, – просто превращается в настоящую кормящую фурию. Поэтому я не хочу, чтобы она видела Виктора.
– Уходи, – говорю я ему, не испытывая никакой жалости.
– Кто там? – спрашивает голос за моей спиной.
– Никто, и он уже уходит. Торговец… – Я смотрю на Виктора и стараюсь применить весь набор гримас, подходящих для такой ситуации. Накал эмоций достиг своего апогея, и на этой гражданской войне может пролиться кровь.
Но Виктор не желает двигаться с места, а услышав голос Гадор, пугливо высовывает физиономию из-за моего плеча.
– Гадор, я хочу с тобой поговорить… Дай мне увидеть малыша! – восклицает он. Его просьба звучит глупо даже для его собственных упрямых ушей.
– Дерьмо поганое! – Шаги моей сестры быстро приближаются по коридору, и прежде чем я успеваю отскочить, два бывших супруга оказываются разделенными только моим телом. – Отправляйся к своей свинье, на которую ты так любишь взбираться и производить Рубенов! И пусть она немного помоется и вытрется своими грудями.
– Гадор, послушай, детка!..
– Только подумать, что ты ложился со мной, только что выскочив из постели такой образины! И ты произвел со мной детей, а потом с ней!
– Но, Гадор, нет… это не мой ребенок.
– Ха! Поэтому ты дал младенцу свою фамилию! Какой щедрый, черт возьми! Любишь всех одаривать? Со мной ты никогда не был таким великодушным, мерзавец.
– Ребенок не мой, понимаешь, детка…
– Как это не твой?! Как не твой, подлец?
Моя сестра просто вне себя, я вижу, что ее глаза готовы вылезти из орбит. Она пытается дотянуться из-за моей спины до Виктора и треснуть его. Я делаю все, что могу, чтобы этому помешать, и мне стоит больших трудов удерживать ее. Ачилипу принимается жалобно лаять: заметно, что она ничего не понимает – такие вещи трудно понять даже нашей собаке.
– Нет, он не мой…
– Но ты же с ней трахался!
– Да, но… послушай, детка… Я всегда занимался с ней любовью сзади… – Это уже наглость, теперь это называется «заниматься любовью». – Поэтому я точно знаю. Он не мой.
– Сзади? Что значит «сзади»?
– Через заднюю дверь. Я занимался с ней любовью через заднюю дверь.
Гадор смотрит на меня с видом полной дуры, она перестала шевелиться и, похоже, оставила на секунду идею разрезать его на куски, как фаршированного индюка.
– Он трахал ее в зад, – объясняю я.
– Что ты сказал? – Она снова смотрит на него и выглядит совершенно спокойной, хотя я ее слишком хорошо знаю и убеждена, что это только видимость.
– Я занимался с ней любовью сзади, поэтому ребенок не может быть моим… – повторяет он, теребя с покаянным видом свои желтые кудри.
– Но… Со мной ты никогда не занимался этим сзади, – говорит Гадор пронзительным голосом.
– Нет, нет, нет.
– А с ней ты занимался этим… сзади, да?
– Д-д-да.
Моя сестра опять начинает нервничать, ее грудь снова вздымается, и кажется, можно услышать, как ее кровь торопливо бежит по венам.
– Значит, ты меня никогда не любил, потому что не делал это сзади. – Ее голос становится все выше, по мере того как она делает свои выводы. – И я просто не знала, что такое любовь?
Значит, ты не занимался со мной по-настоящему? Но чем же ты со мной занимался?
– Нет, я только хотел сказать…
– Ты много чего хотел сказать, но я не расположена тебя слушать. Кандела! Закрой дверь!
Я подчиняюсь, и на этот раз Виктор не смеет мне мешать и не упирается рукой. Гадор мчится на кухню, я следую за ней, думая о том, как ее успокоить, и что, вероятно, нужно снова, после большого перерыва, взять в библиотеке «Энциклопедию секса» доктора Лопеса Ибора.
Глава 21
Я провела некоторое время, разглядывая фотографии моего отца. Все, что нам осталось от него, – это пачка снимков и смутные воспоминания. Он был самым красивым мужчиной, которого мы когда-либо видели. Упрямый, необузданный, дикий, драчливый, с неуемной жаждой авантюр и с грустными зелеными глазами, которые как будто ласкали своим взглядом и чудесным образом заставляли прощать его отлучки и неспособность вести размеренную семейную жизнь. Он был не способен смириться с монотонностью и скукой супружества. Мама до сих пор не избавилась от обид и законного возмущения. Мы почти не упоминаем его имя. Бели даже его не знала. Когда ей было шесть лет, она спросила маму, тот ли у нее отец, что и у всех нас, потому что она не помнила, что он у нее был. Сестра была убеждена, что раньше жила в доме доктора Переса, который очень занят, поэтому никогда не забирает ее из школы, как отцы других детей. Бели верила, что дело обстоит именно так, пока одна подружка ей не объяснила, что доктор Перес только занимается детскими зубами, а не делает детей, и что для этого необходим папа. Услышав эту историю, моя мама, конечно, ударилась в слезы и провела так весь день и следующую ночь.
Мы были маленькими, совсем детьми, когда отец навсегда исчез из нашей жизни, из нашего дома. Мы жили сиротами. Однажды кто-то при мне спросил маму, где ее муж. Она ответила, что он уже давно оставил нас, и сокрушенно потупила взор, как это делают вдовы. Спросивший выразил свои сожаления и соболезнования. «Нет, зачем же сожалеть? – ответила бабушка за маму. – Он упокоился с миром, и мы тоже довольны».
Сегодня вечером, когда я вернулась с работы, меня почему-то тошнило, и я с ужасом подумала о том, что на следующей неделе меня ждут не только куча экзаменов, но и череда праздников, по случаю наших с сестрами дней рождений: мы все родились в июне – Кармина пятнадцатого, Гадор шестнадцатого, я семнадцатого, Бренди восемнадцатого и Бели девятнадцатого. По какой-то астральной, сюрреалистической и, по-видимому, еще и гормональной причине октябрь был, вероятно, роковым месяцем для папы.
Когда я зашла в гостиную, там сидела бабушка и вязала, а Ачилипу лежала у ее ног, прикрыв свои печальные глаза. Я поздоровалась с ними: поцеловала бабушку и дружески потрепала собаку по спине.
– Продавщица в киоске плохо выглядит, – сообщила мне бабушка, не переставая внимательно следить за спицами.
– Думаю, у бедняжки рак, – ответила я ей, размышляя о пяти яичных тортах, которые, к сожалению, нам придется съесть в ближайшие дни.
– А, да. Конечно, рак. Я их видела вчера в магазине, они шли со скидкой. Но мне показалось, что они уже начали портиться. Еще мне хотели подсунуть очень старую сардину, но я вовремя заметила, – продолжила она разговор, а тем временем я озабоченно ее разглядывала. Сегодня она явно где-то витала.
Я вздохнула и спросила ее, где Гадор.
– Гуляет с детьми, чтобы немного развеяться, – ответила она. – У твоей сестры такая же проблема, как у твоей матери: обе не смогли выбрать в мужья достойного мужчину. Когда твоя мать выходила замуж, я ей сказала, что мне совсем не нравится ее выбор. Твой дедушка и я хотели, чтобы Эла вышла за другого человека. Он потом выучился на священника, но на тот момент ничего еще не было решено. Остальное ты знаешь: твоя мать вышла за твоего отца, и родились все вы и затем Бели, которая появилась в наихудший момент, как раз когда твой отец связался с тетей Мари, и ему пришлось бежать отсюда, иначе дедушка сделал бы из него мясной фарш…
– Что ты говоришь, бабушка? – мягко говорю я ей, не отрывая от нее взгляда и ошеломленно задавая себе бездну вопросов.
Она неожиданно замолчала и снова погрузилась в свое мирное занятие, покачивая головой из стороны в сторону, как будто отказываясь неизвестно от чего.
– Что ты сказала, бабушка? – Она на секунду подняла взгляд и посмотрела на меня через свои очки, но в ее больных катарактой глазах был только туман непонимания.
Я закрылась в своей комнате и снова стала рассматривать фотографии отца. Я пыталась вспомнить события детства, но ничего не получалось. Я не помнила похорон папы. Мы так и не узнали, где находится его могила. Основываясь на неясных объяснениях мамы, можно было предположить, что в каком-то неизвестном поселке на юге, откуда мать папы уехала в поисках благополучия, когда была почти девочкой. Так же поступила в свое время моя бабушка по материнской линии: большие города всегда привлекали людей, которые готовы были рискнуть, потому что не имели ничего, что можно было бы потерять.
Идеализированный образ моего отца неожиданно начал терять свою прежнюю безупречность. Появились дурные предчувствия и необъяснимая злость.
Пожалуй, мне следует поговорить с тетей Мари.
Глава 22
– Я принимала ванну. Что тебе надо? – Тетя в купальном халате, с недовольным, вернее, совсем не радостным выражением лица оказывает мне суровый прием. Она открывает дверь и сразу поворачивается ко мне спиной, не дав даже поздороваться с ней.
По телевизору показывают рекламу, в которой девушка делает уборку с помощью чудесного спрея. Она сама, как и помещение, в котором находится, чистая, компактная, сияющая и удобная. У меня всегда было впечатление, что дома похожи на людей, которые в них обитают, так же, как собаки на своих хозяев. Реклама это подтверждала.
У Бренди комната оклеена упаковочной бумагой для подарков, потому что это самое дешевое и яркое, что она смогла найти, Бели просто приспосабливается, принимая вкусы сестры. Моя спальня увешана плакатами. Они помогают мне повысить самооценку. У меня с этим проблема. Бели даже недавно подарила мне книгу под названием «Учебник для женщины без предрассудков» и посоветовала прочесть ее и взять кое-что на вооружение. Комната Кармины выглядит очень строгой: стены выкрашены в синий цвет, и единственным ее украшением являются желтые одеяла на кроватях и несколько романов на книжной полке. Гадор жила в квартире, где чувствовался недостаток во всем, и были только стены и водопроводная вода. Моя мать заставила наш дом довольно пошлыми керамическими украшениями, но, как ни странно, ей удалось сделать его уютным.
Сейчас я проникла в святая святых нашей старой и богатой тети и еще раз убедилась, что жилище дает представление о личности хозяина. Покои теги Марианы, как и она, – неприветливые, холодные, мрачные, меланхоличные, здесь полно зеркал, которые отражают друг друга.
– Я бы хотела немного с тобой поговорить, – я повышаю голос, чтобы она меня услышала в ванной.
– А ты не можешь подождать до ужина? Конечно нет! Вы ведь не знаете, что такое терпение, вам оно никогда не было свойственно, – ворчит она из ванной комнаты, которая для удобства имеет выход и в спальню.
Я жду, пока она закончит, даже не пытаясь ей ответить. Я думаю, что нужно ее понять или хотя бы постараться это сделать; жизнь ей много обещала и много дала, но в итоге в награду за свою красоту тетя получила только одно – одинокую жизнь в двухэтажном доме, часть которого отдана под магазин, а другую занимают семь женщин, собака, девочка и младенец, деля с ней стол и кров, но не слишком ее идеализируя.
Да, нужно быть к ней снисходительной, ведь все ее дороги закончились здесь, и очень тяжело, если после долгого пути вдруг выясняется, что на самом деле ты не сдвинулся с места.
– Ты встречаешься с цыганом? – напрямик спрашивает тетя Мариана, появившись передо мной. Она надела нижнюю рубашку и халат из черного атласа. Мне она кажется в нем какой-то торжественной и слабой. Наверное, потому что еще не успела накраситься после душа.
– Кто тебе это сказал?
– Твой шеф, сеньор Ориоль как-то упомянул. Знаешь, он меня очень уважает. Он дал тебе работу только благодаря мне, и ты могла бы выйти замуж за его брата Эдгара, который работает адвокатом. Он молод, красив и, когда получит наследство от матери, станет очень богат. Ты могла бы стать его женой, если не захотела делать карьеру. – Тетя садится в кресло и надменно смотрит на меня своими запавшими глазами. – Можно узнать, чем ты занимаешься с цыганом?
– Тем же, чем с любым другим, но с гораздо большим удовольствием, – отвечаю я, стараясь не дать ее высокомерию смутить меня.
– Ты такая развратная.
– Не тебе говорить…
Ей не удается скрыть впечатление, которое произвела на нее моя выходка. Ее зрачки изучают меня, и я еле заметно дрожу, втайне надеясь, что ее глаза не смогут проникнуть внутрь и все разрушить. В нашу эпоху, когда состояния появляются, растут, исчезают, переходят из рук в руки, я верю, что моя единственная и настоящая собственность – это мои мысли. И я собираюсь держать их как можно дальше от нашей ведьмы.
– Какой развратной надо быть, чтобы спать с мужем своей племянницы, а потом продолжать жить в ее доме, как будто ничего не произошло, давать всем указания и медленно, день за днем отравлять всем жизнь? – продолжаю я, прежде чем она успевает отреагировать. – Возможно, с твоей точки зрения, иметь друга-цыгана – это неприлично, а мне кажется, что ты побила все рекорды, трудно представить себе что-то более безнравственное.
У тети Мари очень хорошее зрение, но очевидно, ей не удалось прочесть то, что у меня внутри, потому что сейчас она смотрит на меня ошеломленно.
– Что ты говоришь? Кто тебе это сказал? – Она приходит в себя, поднимается и приближается ко мне. На ее лице появляется гримаса злобы и отвращения. Она дает мне пощечину. Я ощущаю жгучую боль, которая меняет мое настроение и стирает улыбку с моего лица.
Я заставляю себя сдержаться и принимаюсь рассматривать турецкий ковер в синеватых тонах, весь в цветах и маленьких птичках.
– Тогда скажи мне, что это ложь, – бормочу я. Она хватает хрустальный бокал с маленького столика, наливает себе из граненого графина, чье сияние заставляет меня вспомнить о толстой и тяжелой трости покойного Хоакинико Серьезного, а потом снова опускается на прежнее место. Взгляд ее становится стеклянным, усталым. Кажется, что ее веки стали очень тяжелыми, она делает короткий глоток и поджимает губы, как будто только что попробовала лекарство с отвратительными вкусом и запахом.
– Нет, это не ложь, – очень тихо признает она. – Твой отец был единственным мужчиной, который делал меня счастливой, хотя я не из тех женщин, которым необходимо, чтобы рядом был мужчина. Если хочешь знать, мне вообще не нужны мужчины.
Я размышляю над сказанным. Мари не сказала «единственный мужчина, которого я любила», она произнесла «единственный мужчина, который делал меня счастливой». Она безусловно личность, не могу не признать этого.
Я упрекаю ее в том, что она была гораздо старше моего отца, но тетя Мари отвечает мне обезоруживающим смехом, а потом следует целая лекция, суть которой можно свести к следующему: когда человек достигает определенного возраста, годы перестают иметь большое значение, особенно в постели, и, возможно, когда придет время, я сама в этом смогу убедиться.
– А твой отец был уже зрелым мужчиной. – Она медленно поглаживает пальцами грани бокала, а я чувствую такой стыд и смущение, что смотрю в другую сторону. – Твой отец был таким… ему очень нравились женщины, потому что он им тоже нравился. Такой мужчина не создан быть отцом семейства. Или мужем. Его предназначение – спать с разными женщинами и когда-нибудь умереть в чужой кровати. Я ненавидела мужчин, пока он не появился в моей жизни, или я в его, но какая теперь разница? – Она смотрит поверх меня на старинную картину, которая висит на стене, над диваном. Вероятно, ей не хочется смотреть мне в глаза, хотя я уже могла бы выдержать ее взгляд. Странно, она только что призналась, что тоже способна испытывать человеческие чувства. – С первого дня моего брака я испытывала неприязнь к моему мужу; он был слабым и отвратительным, и хотя я никогда ему не изменяла, но считала, что все человеческие особи мужского пола похожи на него. Я не помню своего отца, ты знаешь, он умер, когда мне было всего два года. В общем, я презирала их всех. Для меня они были отталкивающими, грязными, неполноценными созданиями. Но потом здесь появился твой отец… – она обводит рукой воображаемое пространство, которое может обозначать ее дом или ее тело, – и я, конечно, изменила свое мнение. Твой отец был диким, никто не может укротить такого мужчину, поэтому твоя мать всегда ходила с печальным лицом. Он не был образованным – какое образование может иметь токарь-фрезеровщик который работает на фабрике и чьи руки будто покрыты наждачной пылью? И все же в нем было что-то… обаяние открытого пространства, гор и моря. Не знаю, как тебе объяснить, но главное то, что если он был не со мной, то, значит, был с другой. Никто не может укротить дикого мужчину. В любой момент он может уйти навсегда, причина не так уж важна. Твоему отцу не нужен был повод, и потом, не думаю, что дело было во мне, не буду тебе врать.
– Но мы все считали, что он умер. Нам так сказали, что мы были маленькими, поэтому нас не взяли на похороны. Мы иногда думали о том, чтобы поехать и навестить его могилу. – Я чувствую изумление, и беспокойство, и огромную тревогу, как будто меня здорово только что разыграли. – Так его все же нет в живых, он действительно умер? – спрашиваю я ее и не могу сдержать слез, я боюсь, что впаду в сентиментальное состояние, хотя сейчас мое сердце затопляют ярость и желание отомстить за ложь и побег.
– Я оплатила ему билет на самолет до Бразилии, с тех пор прошло уже почти восемнадцать лет. Еще я дала ему денег, чтобы он продержался, пока не найдет способ зарабатывать на жизнь. Я никогда не сомневалась, что у него все получится. Он все схватывал на лету, но обычно у него не было никакого интереса к обучению.
– Ты знаешь, жив он или мертв? – настаиваю я, поглаживая покрасневшую щеку.
– Не имею ни малейшего понятия. Когда прошло время, установленное законом, его признали умершим, и твоя мать стала получать пенсию как вдова. Я ей тоже помогала. Мы больше не говорили о прошлом. Твоему дедушке все было так противно, что, вероятно, это свело его в могилу. Знаешь, твой отец был бродяга. Он только и делал, что терял одну работу за другой. А ведь если бы он приложил малейшие усилия, смог бы процветать. Он был не из тех, кто приспосабливается и терпеливо ждет лучшей жизни. Это было выше его сил. А твоя мать со временем утешилась. И даже не таит на меня зла: она ведь его знала лучше, чем другие.
– Значит, не исключено, что он еще жив?
– Не знаю. Но Бразилия – очень большая страна, а может, он даже там не остался, Бразилия граничит с другими странами Южной Америки. Наверняка ему быстро все надоело, и он снова куда-нибудь полетел. Он был как шальная пуля: попадал во все, что было на пути. Ему нужна была свобода. Это трудно описать привычными словами, он просто чувствовал внутри боль, которая заставляла его бежать. За годы, проведенные с твоей матерью, он то появлялся, то исчезал. Неожиданно входил в дверь – борода, и глаза огромные, похож на святого Иоанна Крестителя, – делал очередную дочку твоей матери и снова отправлялся в странствия. Обычно он возвращался осенью. И никогда ничего не объяснял. А она только плакала, любила его и страдала. Поверь, она стала жить гораздо лучше с тех пор, как он исчез.
– Я понимаю.
– И я думаю, что нет необходимости… Твои сестры об этом знают?
– Нет, я никому не говорила. – Я пожимаю плечами.
– Лучше, чтобы они не знали, понимаешь?
– Да, вероятно, им лучше не знать. Скорее всего, они даже не поверили бы, что такая история могла произойти в нашей семье. Все это слишком похоже на сюжет из телевизионного шоу.
