355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ангер Юрген » Поправка к дуэльному кодексу (СИ) » Текст книги (страница 2)
Поправка к дуэльному кодексу (СИ)
  • Текст добавлен: 21 августа 2018, 11:30

Текст книги "Поправка к дуэльному кодексу (СИ)"


Автор книги: Ангер Юрген


Жанры:

   

Прочая проза

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Он не был зол и не был жаден – и я, и слуги любили его за это, зная, как живется в других домах. О характере его могу сказать вот что. Мой сводный брат Петер учился в иезуитской школе, и в школе этой ученики втыкали в землю шпагу и должны были поливать ее, пока не зацветет. Граф напоминал мне такую шпагу, неожиданно расцветшую пышными белыми цветами – на стальном отточенном стебле. Под всей его легкомысленной беспомощностью всегда угадывалась – острая смертоносная сталь. До меня доходили слухи о том, что на службе своей, среди придворных интриганов – он считался интриганом чуть ли не самым пущим, а стиль его управления императорским двором называли – "железная рука в шелковой перчатке". Змеиное кубло концертмейстеров и гофмаршалов подчинялось ему с трепетом и почтением, Рене Левенвольд был диктатором в своем позолоченном царстве, а знаменитые Арайя и Даль Ольо, музыканты-царедворцы, опасные и ядовитые придворные гадюки, с благоговением посвящали своему патрону изысканные кантаты и концерты. Почтенные господа придворные, напыщенные и тупые русские князья, трепетали перед обер-гофмаршалом, как студенты перед инспектором, и покорно наряжались в предписанные цвета, и мылись, и вычесывали вшей, и чистили ногти – как бы ни было это противно их аристократической древней природе.

Однажды граф призвал меня к себе и спросил, подбирая слова – хотя прежде говорил прямо о вещах самых низменных и щекотливых:

– Бартоло, есть ли средство, чтобы человек захотел...чтобы ему захотелось, – граф сделал рукой неопределенный округлый жест, – но только не шпанская мушка, не так грубо. Чтобы увлечь душу, а не тело...

– Вы говорите о приворотах, ваше сиятельство? Для мужчины или для женщины?

– Для... мужчины. Ты имеешь в виду цель или заказчика? В любом случае – оба они мужчины.

Я подумал – с чего это графа понесло по мальчикам? Неужели балерины закончились? В тоне его было что-то такое, что я понял – если я откажусь, он найдет какую-нибудь местную бабку.

–Почему бы вашему сиятельству не обратиться к Десэ? – француз не раз провозглашал себя духовным наследником Мон Вуазен.

– Мерзавец говорит, что не умеет... – граф беспомощно пожал плечами и одарил меня страдающим взглядом раненой лани.

Лекарства, привезенные мною из Риги, иссякли, чтобы произвести новые, мне не хватало кое-каких приборов, и я сказал:

– Это возможно, но мне понадобится перегонный куб.

Не думал я, что наш щеголь знает, что такое перегонный куб, но он не спросил – что это? Он спросил:

– Что еще тебе понадобится?

– Белладонна, вербена, масло розы и кровь заказчика. Остальное у меня есть с собою, – я отвечал наугад, понятия не имея, как готовятся приворотные зелья. Впрочем, в таких делах главное не ингредиенты, а настрой на победу.

– А что еще – холодильник? Ты не водку ли гнать собираешься, Бартоло?

Я отвечал, что нет, и куб с холодильником нужны не только для производства водки. Меня позабавило, что придворный пустоцвет и правда что-то смыслит в алхимии. Граф прикусил губу, накрутил на палец черную прядь, и после минутного раздумья проговорил – а я, как всегда, прочел по его губам:

– Пойдем, я предоставлю тебе твой куб.

Мы вышли из кабинета – и столкнулись с Десэ. В руках у Десэ была клетка, и в клетке сидела снежно-белая кошка.

– Отлично, что ты здесь, Десэ, – улыбнулся граф, – пойдем с нами, ты покажешь Бартоло наш перегонный куб. Я не совсем уверен, что знаю, как он работает.

Лицо Десэ страшно переменилось, его безжизненные глаза потемнели, и француз разразился длинной гневной тирадой на своем родном языке. Граф следил за ним с холодным любопытством, и ни один мускул не дрогнул на красивом его лице.

– Ты же благородный человек, Десэ, – по-немецки произнес граф, когда Десэ закончил свою тираду, – Ты должен помнить, что невежливо говорить в присутствии человека на языке, которого он не знает.

– Выходит, ваше сиятельство при дворе демонстрируют дурное воспитание? – расхохотался Десэ, – Вы шепчетесь по-французски с одной высокой особой – именно в надежде, что вас не поймут.

– Тебе и это известно? – граф брезгливо поморщился, – Что ж, простим друг другу прегрешения против этикета, и пойдем, Десэ – покажем Бартоло его куб.

– Вам мало было его предшественника? – прошептал Десэ, забывая, что я читаю и шепот.

Граф пожал плечами и направился в спальню, и Десэ последовал за ним, подхватив свою клетку. Я шел за ними, снедаемый жгучим любопытством. В спальне Десэ поставил на пол кошачью клетку и привычным жестом защелкнул на дверях задвижки. Граф тем временем отошел в угол спальни, за шпалеры, и провел ладонью по деревянной панели – его розовый перстень в отблесках свечи сделался сиреневым. Панель отошла в сторону, открыв проход в тесную комнатку без окон. По замыслу архитектора в такой комнате призван был прятаться ночной горшок. Граф внес в каморку подсвечник с горящими свечами – на полках отозвались бликами склянки со снадобьями, на узком столе заиграл отблесками пламени перегонный куб.

– Взгляни, Бартоло, здесь все есть, что тебе нужно? – граф, говоря со мною, всегда поворачивался ко мне лицом и тщательно артикулировал слова. Он был добрым человеком, что бы о нем не болтали.

Я вошел в лабораторию – а это была именно алхимическая лаборатория, и ни что иное – и присмотрелся к снадобьям на полках. Какие-то были подписаны, и я увидел то, что искал, и то, что встретить и не надеялся. Ингредиент ушных капель, довольно редкий – ни в Риге, ни в Петербурге я смог его раздобыть. У графа он был.

– А что в тех банках, что никак не подписаны? – спросил я, и Десэ тут же ответил:

– Не твоего ума дело.

Веселясь про себя, разглядел я средства от прыщей, от выпадения волос и для поддержания мужской силы. Были здесь и средства наподобие шпанской мушки – но увы, ничего от разбитого сердца.

– Здесь есть все, что нужно, ваше сиятельство, – отвечал я графу, – прикажете приступить?

– Погоди, пусть Десэ закончит со своей кошкой. Поднимись пока к себе, я пришлю за тобой. Десэ придет к тебе, когда все закончит.

Десэ смотрел на меня, криво усмехаясь, и в страшных глазах его плясали огоньки свечей. Он открыл двери передо мною – я вышел – и двери снова закрылись. Именно тогда я и понял, что слух возвращается ко мне. За дверью услышал я далекий, лающий голос Десэ – немецкую речь с сильным французским акцентом – звучавший так, словно шел он из глубокой пещеры. Я подумал еще – не показалось ли мне это, ведь ни один дворянин никак не мог говорить с другим такими словами.

Так я начал работать в лаборатории под чутким присмотром Десэ. Страшный француз понял, что кроме производства лекарств ничего в лаборатории мне не интересно, и несколько смягчился. Кажется, он знал, что именно я делаю и даже над каким лекарством работаю – когда я пытался синтезировать ушные капли, Десэ молча подал мне с полки тот самый редкий ингредиент и потом еще одну склянку.

– Это не нужно, Десэ, – попытался я отказаться.

– А ты попробуй, добавь. На кончике ножа. Увидишь, так оно лучше будет.

Может быть, оттого, что я его послушался – капли подействовали, и слух начал возвращаться ко мне – потихоньку, волнами. Были дни, когда правое ухо слышало так же, как до болезни. Я узнал, как звучат голоса людей вокруг меня – лающий голос Десэ, скрипучий говорок Кейтеля, воркующие контральто горничных. У графа Левенвольда голос был мягкий, как лебяжий пух. Я не признался ему в своем выздоровлении – ведь глухота была одним из условий приема меня на эту службу.

Я приготовил графу его приворотное зелье, и счастливый любовник день спустя призвал меня в свой кабинет и щедро со мной расплатился.

– Спасибо, братец лис, – сказал он, намекая на рыжие мои волосы, – ты настоящий волшебник.

– Всегда к услугам вашего сиятельства, – отвечал я, думая "по вере вашей и воздастся вам",– выходит, жертва пала к вашим ногам?

– Фу, Бартоло! – брезгливо сморщился прекрасный Рене, – Давай без подробностей!

– Ваше сиятельство позволит мне и дальше пользоваться лабораторией? Многие лекарства легче сделать самому, а не искать у аптекарей.

– Десэ мне сказал, что ты уже вовсю производишь какие-то порошки. Впрочем, можешь продолжать – Десэ смирился с тобой, а мне и подавно не жалко.

– Спасибо вам, ваше сиятельство. Позвольте задать вам еще один вопрос?

– Спрашивай, – я услышал его голос, обнявший меня мягкой волной, и в этом голосе звучало недовольство.

– Простите меня за назойливость, но гобелен в гостиной – это ведь копия Брейгеля, "Охотники на снегу"?

– Понятия не имею, – отвечал граф, и я услышал в его голосе скуку, и лень, и равнодушие – боже, как же хорошо слышать! – Кажется, он назывался "Зима". Или же "Доброй охоты", бог весть...Это подарок графини фон Бюрен, вот и висит на видном месте – иначе давно бы выбросил такое безобразие. Графиня сама его вышивала, или ткала – не знаю, что там женщины делают с гобеленами...

Дверь распахнулась, на пороге возник Десэ – пробило пять часов, его время. В руках Десэ держал пушистую белую кошку. Просто держал на руках, без всякой клетки, весь в белом кошачьем пуху, и кошка висела на его руках, как горжетка.

– Она жива, Рене! – торжествующе воскликнул Десэ, – Мы победили, она жива!

Я поразился тому, что бедняк Десэ зовет по имени блистательного гофмаршала, и зовет безо всякого титула. Змеиные глаза Десэ магнетически светились. Он встал так, чтоб я не видел его губ, совсем близко к графу, почти касаясь его своей кошкой, и проговорил тихо – но я услышал, услышал его:

– Дай мне одну из твоих девчонок, Рене, что тебе стоит...

Если б Рене ответил "Нет, ни за что!", но он склонил голову, посмотрел на Десэ исподлобья чудными своими ангельскими глазами и отвечал:

– Хорошо, Десэ. Я только подумаю, кого...

– Это та самая кошка, ваше сиятельство? – спросил я, и граф ответил, вздрогнув, словно очнувшись:

– Нет, это другая. Та подохла.

– Эта – сестричка той, – пояснил веселый Десэ, – Они близняшки. Одна сестричка издохла, другая выжила – что тут непонятного?

Она не была балериной, просто пленная девушка с Кавказа, приглянувшаяся эстету Рене своей трогательной худобой. Неудивительно, что он так быстро ею наигрался. Когда Кейтель позвал меня к ней, была полночь. Наш граф еще резвился в высшем свете и не мог видеть дела рук своих – не своих, конечно, но без его воли ничего бы не случилось.

Когда я пришел, она и дышала уже с трудом. В комнате стоял тяжелый запах, и ковры были испачканы, а три другие девушки сидели, сжавшись в комок, на своих постелях. От нее пахло чесноком и рвотой.

– Давно она так? – спросил я.

– Как вечером поужинали – так и началось, – поведал Кейтель.

– Почему вы сразу не послали за мной?

– А вы дома были? – с сарказмом поинтересовался Кейтель.

Я удалял вросший ноготь госпоже фон Бисмарк – щедрый мой патрон одолжил меня на вечер. Он нередко присылал домой скорохода с запиской, нацарапанной кое-как куриным почерком, где предписывалось, к кому мне следует отправиться. В такие моменты я чувствовал себя непристойной дамой.

Я промыл девушке желудок, но это ничему не помогло – она умирала. Она задыхалась, я нащупал пульс – он еле бился.

– Может, Хеда отравила себя? – послышался голос одной из узниц гарема, – Ей так не нравился его сиятельство...

Я поднял голову и попросил, играя свою роль глухого:

– Повторите для меня, фройляйн. Я глух и читаю по губам.

– Она могла отравиться, – повторила девушка, – Она терпеть не могла его сиятельство...

– Где ей было взять яд?

– Может, из этого его розового перстня? Все говорят, там тофана.

– Ты дура, Луиза, – раздалось с другой кровати, – Хеда ужинала сегодня с господином Десэ. Он обещал забрать ее в свою страну и сделать там честной женщиной.

– Госпожой Десэ? – уточнил я.

– Боюсь, я остался без госпожи Десэ, – раздалось с порога. Я не повернул головы – я же был глухим для Десэ. Француз подошел к девушке, смерил взглядом мои разложенные инструменты и произнес задумчиво:

– Да, доктор Климт, при отравлении следует сперва промыть желудок, а затем давать антидот.

– Да вы что? – спросил я издевательски, глядя на него безумными глазами. Десэ почесал в голове, взъерошив свои белокурые волосы, и уставился на меня – асимметрия его лица сделалась особенно заметна:

– Вы стали нормально говорить, доктор, прежде вы кричали или шептали.

– Я научился, – отвечал я тихо.

Десэ потрогал пульс несчастной Хеды и длинными своими пальцами закрыл ей глаза:

– Спокойной ночи, бедная госпожа Десэ...

У Кейтеля затряслась челюсть. Я подумал, смогу ли я ненавидеть кого-либо сильнее, чем возненавидел Десэ. Внизу хлопнули двери, застучали по лестнице золотые каблучки – вернулся наш граф, золоченая кукла, марионетка в руках убийцы.

Десэ спустился к нему, чтобы рассказать о случившемся. Потом француз забрал свою несостоявшуюся невесту и унес, просто перекинув через плечо тело, завернутое в покрывало. Наверное, отнес в подарок своему другу-прозектору.

Я слышал, как ужинает граф – сегодня без Генделя, это был весь его траур по бедной Хеде, и это было бог знает как много с его стороны. У меня не хватило пороху спуститься и взять расчет. Что бы я сказал – "ваше сиятельство убийца и бездарный алхимик, и поэтому я от вас ухожу?"

Я не ушел от графа ни на следующий день, ни через неделю. Не знаю, дурной я человек или просто лишен сильной воли. Мне жаль было потерять деньги и, что уж скрывать, я боялся Десэ – хладнокровный господин Смерть мог поступить со мной не лучше, чем с несчастной Хедой. Видя мою покладистость, страшный француз сделался со мною почти ласков, в лаборатории подсказывал рецепты лекарств – и все его рецепты были лучше тех, что знал я. Его ум и поистине энциклопедические знания порою приводили меня в трепет, и я невольно роптал на провидение, подарившего таланты подобному негодяю.

Первая загадка – с гобеленом – разрешилась. Пришло время проясниться и второй. Одним волшебным весенним вечером наш Красавчик явился домой, прижимая к лицу платок. Кейтель позвал меня, и я спустился со своих антресолей.

– Погляди-ка, братец лис, буду ли я жить с такой раной, – нервно смеясь, проговорил граф и отнял от лица платок. Три параллельные царапины алели на его щеке на фоне смазанных румян.

Я промыл рану и посоветовал впредь быть поосторожнее с кошками. Рене рассмеялся своим серебристым смехом:

– Не выйдет, Бартоло, эта кошка бешеная, – и полетел в гостиную, как на крыльях. Я остался стоять со своей мокрой салфеткой – из столовой послышалась шарманка "Сарабанды".

На антресолях имелся небольшой балкончик – оттуда Кейтель следил за происходящим на лестнице и в гостиной, как орел из гнезда. Я поднялся как раз до этого балкончика, когда внизу раздалось торжественное:

– К вашему сиятельству княгиня Натали Лопухина!

Бархатно-шелковый вихрь ворвался в столовую. Такой женщины я не видел прежде и не увижу уже никогда. Это была такая красавица... У нее были синие глаза и талия, которую можно обхватить двумя пальцами, и алые ленты развевались в вороных волосах. И она плакала.

На балкончик с небывалой для своей комплекции прытью вознесся Кейтель и, обхватив меня за плечи, заставил опуститься на корточки. Глядя мне в лицо – он считал меня глухим – Кейтель прошептал:

– Сиди тихо. Сейчас будет спектакль.

Граф поднялся с кресел навстречу гостье, и дама, не смущаясь прислуги и музыкантов, букетом роз упала к его ногам. Падение сопровождалось темпераментной тирадой на французском языке.

– Что она говорит? Я не знаю французского, – шепотом спросил я у Кейтеля.

– Само собой, не хочет, чтоб бросал, – с удовольствием разъяснил Кейтель, – будет знать, как графу рожу драть...

Меня смутило неожиданное просторечие церемонного Кейтеля – но внизу происходило и вовсе невероятное. Дама почти лежала на полу, обхватив графскую ногу, а бедняга Рене пытался вырваться и осторожно так пятился – дама ехала по паркету следом. Музыканты сбежали, слуги попрятались.

– Рейнгольд, Je t'aime, – причитала дама – это и я понимал.

Наконец наш Красавчик смягчился и протянул к ней руки – страдалица тут же обвила его, как омела, и покрыла поцелуями следы своих когтей. Рене за руку увел ее прочь – в спальню, не иначе – и спектакль окончился.

Так я впервые увидел княгиню Наталью, метрессу Рене Левенвольда. Позже, когда граф "одалживал" меня, чтобы осмотреть княгининых детей и однажды даже, чтобы отворить кровь ее пьянице-мужу, – я поближе познакомился с прекрасной княгиней. Это тоже был цветок на стальном стебле. Глава семьи и хозяйка дома, интриганка и деспот, она любила своего позолоченного избранника с какой-то звериной, отчаянной ревностью. Пьяница-муж был воском в ее руках. При дворе обожали ее и боялись. Это была Диана, богиня охоты – но лишенная своей невинности. Привязанность княгини напоминала кольца удава, сжимавшие жертву, но и жертва ускользала, не шла в руки – и обоим игрокам нравилась такая игра.

Я спрашивал Кейтеля, как сибарит Красавчик терпит столь агрессивную, деспотическую, порой драчливую метрессу, и Кейтель отвечал глубокомысленно:

– Главное, что оба довольны. Его сиятельство такое обожает – иногда он специально просит своих девочек кусаться.

Десэ же – грешным делом я задал этот вопрос и ему, что не служит к моей чести – ответил и вовсе загадочно:

– Княгиня – женщина-трофей, первая дама двора, а наш Красавчик привык иметь все самое лучшее. К тому же Наталья – копия своего дядюшки, в такие глаза Рене готов смотреть вечно.

Я признался, что ничего не понял.

– Красавчик был дружен с дядей, да тот помер, вот Красавчик и полюбил племянницу, оттого что глаза похожи, – терпеливо пояснил Десэ, – глазищи эти синие монсовские, кто в них только не тонул... Да и лучше Натальи ему и не найти никого. Может, и хотелось бы, да только братец в Вене, а фон Бюрен – тот проданный товар...

К тому моменту я узнал уже, и что за штука – граф фон Бюрен, и почему он проданный товар. Фон Бюрен этот, давний приятель братьев Левенвольдов, был ничем иным, как морганатическим мужем русской царицы. То есть товар-то был продан весьма задорого – именно этим и попрекал когда-то фон Бюрена пребывающий ныне в почетной ссылке в Берлине посол Ягужинский. Официально фон Бюрен числился на должности обер-камергера, то есть придворного завхоза, и носил на поясе соответствующий ключик.

Не знаю, чем так прельстил Красавчика этот злобный и недалекий, по всеобщему мнению, господин – обаяние власти, абсолютная недоступность в качестве амурного интереса, или просто они были родственные души – но патрон мой попал под влияние его несомненно демонической натуры. Фон Бюрен был в духе – и Рене сиял отраженным светом, фон Бюрен злился или рыдал (а такое случалось куда чаще) – Рене хмурился и кусал губы. Наш граф, как ветер, приносил в дом минутное настроение своего столь высоко оцененного друга – так любовник возвращается, пропахший духами недавней метрессы. Даже мне, ничтожному, приходилось выслушивать жалобы патрона на "этого безмозглого кентавра, лишенного элементарных навыков этикета". Я лишь почтительно кивал – мне не выпало чести не то что познакомиться – даже увидеть фон Бюрена. А когда честь все-таки выпала – не могу сказать, что я захлебнулся от восторга.

Начиналось лето, и двор собирался переезжать в Петергоф – по всему дому расставлены были сундуки и коробки с хозяйскими шляпами, и золотая пудра туманом стояла в покоях обольстительного Рене. Кейтель задумчиво бродил среди болванов с париками и строго, но справедливо оценивал – которые из них достойны последовать ко двору за своим владельцем. Сам Кейтель был уже и зван, и избран – ему предстояло сопровождать Красавчика в Петергоф. Я вспомнил, что говорил мне Десэ о Версале, и спросил у дворецкого:

– Говорят, у французского Людовика во дворце во всех углах насрано, а в наших дворцах что – тоже?

– А зачем, как ты думаешь, переезжают? – степенно отвечал Кейтель, – Посуди сам, одних зимних дворцов у нас пять. У Людовика-то один всего на зиму, и один на лето – оттого у него, наверное, дела с запахами обстоят похуже.

Тут-то и примчался скороход с запиской от графа, написанной такой куриной лапой, словно Рене писал ее, положив бумагу кому-то на спину. Это был приказ мне срочно – слово срочно повторялось трижды – приехать в манеж и отыскать какого-то конюха, то ли Готлиба, то ли Гитлера – почерк у графа был дивный. Кейтель велел заложить для меня карету, и спустя полчаса – три раза срочно, как и велел мне граф – я был в манеже, где встретил меня конюх по имени Гюнтер.

– Я провожу вас, доктор, – конюх поманил меня, и я последовал за ним. Прежде я никогда не бывал в манеже – я все-таки человеческий доктор, а не конский – и, надо сказать, был впечатлен. Кони здесь жили как короли, жилище моей семьи в Амстердаме было меньше, чем эти стойла.

В каморке за ширмой лежал человек с лицом, прикрытым кровавой тряпкой, и стонал. Я заставил его отнять от лица тряпку – лоб бедняги был рассечен, нос сломан, под глазами цвели фингалы.

– Кто тебя так – конь? Копытом? – спросил я, промывая рану.

– Конь копытом? – криво усмехнулся страдалец и сморщился – я начал сшивать рассеченные края, – Сам его сиятельство граф фон Бюрен своей изящной графской ножкой...

Я подумал – ничего себе ножка, но Гюнтер произнес сурово, обращаясь к жертве:

– Скажи спасибо, что он шпор не носит.

– Зато хлыст он носит и этот... шамберьер, – сквозь зубы отвечал пострадавший.

– А ты думаешь, на съезжей тебя ждали бы другие шамберьеры? – поинтересовался Гюнтер, – радуйся, что граф не жандарм и драться не умеет, и ты легко отделался.

– Я закончил, – я собрал свои инструменты. Значит, фон Бюрен еще и дерется... неудивительно, что наш Рене до такой степени им очарован...

– Я выведу вас, – сказал Гюнтер, – надеюсь, все виденное останется между нами?

– Что случилось в манеже – останется в манеже, – заверил я и последовал за ним к карете.

Дома уже ждал меня наш Красавчик – грациозно полулежал на козетке в облаке золотой своей пудры. Увидев меня, он сел на козетке, поджав под себя одну ногу – вот вроде бы и взрослый человек, а вел себя как ... ну совсем неподобающе собственному высокому статусу.

– Что там? Все плохо? – спросил он в нетерпении, и я удивился – благородный граф беспокоился о здоровье ничтожного конюха.

– Напротив, будет жить. Я зашил ему лоб и выправил нос.

– Лучше б ты зашил ему рот, – вздохнул Рене.

Я хотел было посоветовать обратиться за такой услугой к Десэ, но тут в прихожей послышался шум и голоса – Кейтеля и еще кого-то. Кто-то этот ворвался в гостиную с возгласом в адрес отброшенного Кейтеля:

– Прочь, болван! – и я наконец-то узрел сиятельного фон Бюрена.

Это был высокий человек, весьма красивый, но с каким-то отталкивающим взглядом черных драконьих глаз. Десэ еще стоило поучиться так смотреть. Одет он был великолепно – как и подобает любимой игрушке русской государыни – но без бьющей в глаза роскоши. Граф фон Бюрен был довольно упитан, но очень легок в движениях. Что-то общее было у него во внешности со старшим Левенвольдом, но тот был весь достоинство, а этот – порыв и смятение. Его модная прическа "а-ля лорд Катогэн" растрепалась, и стального цвета пряди упали на лоб.

– И ты поди прочь! – приказал он и мне. Граф фон Бюрен явно незнаком был с хорошим тоном. Я поднялся на балкончик – Кейтель уже сидел там – и оба мы воззрились на развернувшийся внизу спектакль.

– Рене, он умер? – спросил невоспитанный господин, – Я убийца?

– Эрик, ты только что прогнал лекаря, – укоризненно произнес Рене, довольный, как сытая кошка, – Но я разочарую тебя – ты не убийца.

– А жаль, – отвечал сиятельный фон Бюрен. Манжеты его висели клочьями – он их разодрал, то ли в гневе, то ли от страха.

– Как тебе только в голову пришло, Эрик, избить человека свободного, своего соотечественника? Это же не раб, не крепостной, – имя "Эрик" наш граф произносил на французский манер, с ударением на второй слог.

Мне еще предстояло привыкать и привыкать к патрицианской морали здешних господ, вовсе не считавших крепостных за людей.

– Этот мерзавец загнал мою лучшую кобылу, – злобно выдохнул фон Бюрен, усаживаясь на козетку рядом с Рене, – это животное ни черта не смыслит в выездке. Жаль, я не убил его...

– И убил бы, – умиротворяюще предложил Рене, – что бы тебе грозило? Полицмейстер твой друг...

– Он у меня на жалованье, – уточнил честный фон Бюрен.

– Тем более не вижу повода рвать манжеты, – нежно проговорил Рене, – кто-то еще только ждет из Парижа таких кружев, а ты их уже порвал.

– Не завидуй, я пришлю тебе такие же, – уже успокоившись, с приятной улыбкой пообещал фон Бюрен, – Что же мне делать с негодяем? Может, добить? Сейчас он начнет болтать о моей невозможной жестокости...

– Отправь на родину. Пусть он там хоть болтает, хоть протестный листок издает – нам будет уже все равно, ведь так?

– Пожалуй, – когда фон Бюрен улыбался, улыбка у него выходила хорошая – все зубы на месте, что здесь в России редкость, – Мне пора возвращаться. Будут ставить оперу, и я должен сидеть рядом с муттер – я обещал развлекать ее, чтоб она не уснула.

– Я знаю, что это за опера – ее ставит мой Арайя. Они так вопят, что ее величество точно не изволит уснуть. Я присмотрел там себе одну певицу – она будет петь Диану, у тебя появится шанс оценить мой вкус.

– Если хочешь, я отвезу тебя, Рене, – предложил уже добродушный фон Бюрен. Рене нашарил под козеткой туфли и посмотрел на своего визави, чуть склонив голову:

– Хорошо, Эрик. Только нужно кое-что поправить, а то над нами будут смеяться, – и своими острыми пальчиками Красавчик коснулся головы фон Бюрена и ловко спрятал в "катогэн" выбившиеся стальные пряди.

– Не нужно, Рене, дома меня ждет куафер, – смутился суровый фон Бюрен. И я подумал – все-таки я хороший зельевар. Никто, конечно, не упал ни к чьим ногам – это было просто невозможно. Но если между нашим графом и Натальей плавился воздух и летели искры, – эти двое мужчин смотрели друг на друга – как в зеркало. И все не могли отвести глаз.

На другой день с заднего двора стартовала подвода, груженная нарядами и графскими шляпами. Кейтель, напыщенный и счастливый, уезжал в Петергоф. Граф собирался проделать тот же путь в составе кавалькады придворных, отправлявшейся от Летнего дворца.

Я провожал взглядом облако пыли, летевшее за уходящей подводой, когда ко мне подошла Мария – та самая горничная, когда-то спасенная мною – и предложила, прямо глядя мне в лицо ясными глазами:

– Хотите посмотреть, как они поедут? Ее величество, наш граф и все-все?

– Вам было мало графа у нас дома, Мария? – удивился я.

– Но там же будут – все, весь свет!

Я подумал – странное желание – смотреть добровольно на выезд полусотни типов вроде фон Бюрена или князя Черкасского, когда-то угостившего меня плетьми. Да еще толкотня в толпе народа...

– Нас там затопчут, Мария, – предупредил я. Мария сделала круглые жалобные глаза – я сразу понял, у кого она научилась этому фокусу – и взмолилась:

– Пойдемте, Бартоло! Нас никто не затопчет, мы будем смотреть на выезд с крыши дома, нас пустит мой знакомый, лакей господ Хитрово. Я боюсь идти одна, без провожатого, а посмотреть так хочется...

Я не смог отказать этой девушке. Не так уж часто выходил я из дома, и прогуляться в компании очаровательной спутницы, а заодно помахать графу на прощание с крыши господ Хитрово – не самая дурная идея.

Мы вышли на крышу через слуховое окно – я, Мария и еще с десяток таких же любопытных, по большей части лакеи и горничные окрестных господ. Мы стояли среди труб и смотрели вниз – пока еще никто не спешил ехать.

– Что-то давно не видно у нас господина Десэ, – проговорил я, изображая подобие светской беседы. Мария оперлась ладошкой о выступ трубы и отвечала, почему-то зардевшись:

– Мы виделись с ним вчера. Гуляли, вот как с вами. У господина Десэ все хорошо, только он собирается вернуться домой, на родину.

Мне стало не по себе.

– Он что-то обещал вам, Мария? – спросил я хрипло.

– Как вы узнали? Он обещал забрать меня с собой, в свою страну. Сказал, что граф даст мне вольную. Ой, едут, едут!

На проспекте показались первые всадники, и Мария уже не отрывала глаз от процессии.

– Он обещал сделать вас госпожой Десэ? – спросил я, терзаемый дурным предчувствием. Мария только отмахнулась от меня:

– Не гневите бога, дворяне не женятся на крепостных. Смотрите, ее величество, в такой роскошной-роскошной карете, и рядом на коне – ее граф фон Бюрен. Как я и думала – мрачен и прекрасен...Госпожа фон Бюрен – даже отсюда видны ее бриллианты... И цесаревна Лисавет – как же она хороша...

Фон Бюрен держался в седле как наследный принц – недаром наш граф называл его кентавром. В конной ипостаси он и в самом деле смотрелся превосходно.

– Смотрите, карета княгини Натальи. А вот и наш граф! У него вот-вот улетит шляпа!

– Ваш граф в седле – как мешок с сами знаете чем, а наш – настоящий шевалье, – с гордостью признал подошедший к нам лакей в ливрее цветов фон Бюренов. Я не стал возражать – Красавчик наш в седле не очень-то соответствовал своему прозвищу – а вот Мария пожелала лакею свалиться с крыши.

– Смотрите, княжна Черкасская! – воскликнула Мария, – Узнаете свою обидчицу?

Я узнал – семипудовая обидчица за прошедшие месяцы сделалась еще толще.

– За что ее не любит наш граф? – спросил я.

– А вы не знали? Княжна Варвара была его невестой, да только граф так и не женился на ней.

– Не любит толстеньких? – догадался я.

– Ваше сокровище не подошло Черкасским, – пояснил за Марию ехидный лакей, – карты, бабы, долги, да и роду не самого замечательного – вот и дали от ворот поворот.

– Лететь тебе с крыши, – пригрозила Мария, – наш и сам-то не больно хотел. А уж как княгиня Наталья этого не хотела...

Я представил, как она этого не хотела – не стоило и уточнять, в чем не-хотение выражалось.

Внизу по проспекту ехали уже какие-то незначительные личности, и Мария засобиралась домой. Мы спустились на улицу и задворками побрели к дому. Встреча Марии с Десэ не давала мне покоя.

– Не боитесь вы ехать во Францию с таким человеком, как господин Десэ? – спросил я ее.

– Не во Францию, а в Британию. Он обещал мне волю, безбедную жизнь – вы же все равно не поймете, что это для меня, вы немец.

– Я не немец, – возразил я, – но я и правда, не понимаю. Он просит за это каких-то услуг от вас?

– Просит – от меня? Вы смеетесь, Бартоло? Десэ просит услуг – у графа – меня ли, бедную ли Хеду. Сами мы не решаем ничего. Нам велят – и мы пойдем хоть с Десэ, хоть с самим чертом. Мы – дворня.

Слово "дворня" она произнесла по-русски. Я не уверен, понимала ли Мария, что ей грозило. И мне горько говорить об этом сейчас, но я, трус и дурак, не посмел предупредить ее об участи, которая ее ожидала. Я только проклял в очередной раз патрицианскую мораль графа и пожелал ему свалиться с лошади по дороге в Петергоф.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

  • wait_for_cache