Текст книги "А если Бог это я? "
Автор книги: Анджей Земянский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Анджей Земянский
А ЕСЛИ БОГ ЭТО Я?
Графитового цвета хонда промчалась по мосту Тысячелетия[1]1
Не такой уже и крупный (923,5 м.) дорожный вантовый мост над Одрой (Одером), часть внутреннего городского кольца во Вроцлаве, соединяет районы Поповице и Особовице. Сдан в эксплуатацию в 2004 году.
[Закрыть], как будто тот был обычным мостиком над небольшой речушкой, а не одно из крупнейших строений такого типа во всей стране. Водитель даже не успел глянуть ни на зимнюю стоянку грузовых барок, ни на парусные лодки, стоявшие у набережной полуострова. Надежная Кася, или же штурман Джи-Пи-Эс, делала свою работу без сучка без задоринки. И нельзя сказать, будто бы водитель не помнил трассу, но компьютерная девица всегда успевала напомнить о том, чтобы сменить полосу движения. Весной Ружицкий ездил задумчивым и счастливым, хотя бы по причине льющегося в окно теплого и пахнущего свежестью воздуха. Когда Кася приказала ему свернуть направо, пришлось притормозить. На Поповицкой пробки, правда, не было, всего лишь легонький запорчик. На Пильчицкой он снова нажал на педаль газа.
– Держись левой стороны, – напомнила Кася.
Она была права, а весенний вечер способствовал задумчивости. Ружицкий включил поворотник. Обнаружив просвет в сплошном потоке машин, идущих с противоположной стороны, он свернул влево, на широкую, осененную платанами подъездную дорогу. Бесконтактный датчик поднял шлагбаум; когда водитель заглушил двигатель, стекла поднялись самостоятельно.
– Добрый день, пан доктор! – Беата, секретарша шефа налетела на паркинге, когда Ружицкий не успел еще толком выйти.
– Привет, красавица Беата. Плохо, совсем паршиво или все катится в задницу?
Женщина слегка скривила носик.
– Скорее всего, последнее.
– Даже так?
– Дело даже не в том, – девица едва поспевала за ним, стуча каблучками по гранитной плитке. Чувство равновесия у Беаты было просто фантастическим – ни разу не споткнулась. – Новых пациентов только двое. Зато дети крупных шишек! Шеф обделался, сидит с ними сейчас и не знает, что делать.
В присутствии Ружицкого Беата могла позволить себе пооткровенничать и даже матерок подпустить. Доктор считался «своим парнем».
– Вот же, блин. А я так надеялся на спокойную ночь.
– Надеялся, говоришь?
Беата глянула искоса, бегом поспешая за Ружицким. Но его взгляда ей уловить не удалось.
– Ну да, необходимо помнить о надписи над карнизом у входа: «Оставь надежду, всяк сюда входящий»[2]2
Оставь надежду, вся сюда входящий (итал. Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate) – заключительная фраза текста над вратами ада в «Божественной комедии» Данте Алигьери.
[Закрыть].
Секретарша инстинктивно зыркнула в ту сторону. Да нет, девиз по-прежнему гласил: «Мы – ваша надежда». Огромные двери беззвучно раздвинулись перед ними.
– Пан доктор! Пан доктор, что с моим сыном?
– Пан доктор, Оля останется нормальной?
Ружицкого осадила толпа из полутора десятков членов семей, перемещавшихся туда-сюда по шикарному вестибюлю. Беата вместе с тут же подбежавшим портье расталкивали наступавших цепью людей.
– Пан доктор, на вас одна надежда!
– Пожалуйста, умоляю вас. Вот все результаты анализов из больницы… Пан доктор!
Полная женщина размахивала веером бумажек. Но портье был выдрессирован как следует: настырную просительницу он отпихнул и деликатно, и в то же время решительно.
– Сейчас вас пан доктор принять не может! – голос у портье был очень решительным. – Приходите только в назначенное вам время.
Беата открыла ключом внутреннюю дверь. Эта дверь не могла быть автоматической, иначе толпа прорвалась бы в коридор. Портье искусно переместился из авангарда в арьергард, превратившись в Рейтана[3]3
Тадеуш Рейтан (польск. Tadeusz Rejtan, Reytan, Reyten, Грушевка; октябрь 1740– 8 августа 1780, Грушевка) – белорусский шляхтич собственного герба «Рейтан». Происходил из дворянского рода прусского происхождения, первый представитель которого осел в ВКЛ в самом начале XVII века. Депутат Сейма Речи Посполитой от Новогрудского воеводства ВКЛ.
22 марта 1773 года вместе с Самуэлем Корсаком на сейме Новогрудского воеводства был выбран депутатом на Сейм Речи Посполитой и участвовал в так называемом «Разделительном» сейме в Варшаве. Совместно с другими шляхтичами, среди которых отличились Самуэль Корсак (Наваградак) и Станислав Богушевич (Менск), Тадеуш Рейтан пытался сорвать сейм, чтобы не допустить утверждения Первого раздела Речи Посполитой. Когда все средства были исчерпаны, Тадеуш Рейтан, добиваясь от Сейма протеста против Раздела, не выпускал депутатов из зала заседаний – лёг перед выходом со словами: «Убейте меня, не убивайте Отчизну!». Этот протест запечатлён на картине Яна Матейко «Рейтан. Упадок Речи Посполитой». – Википедия.
[Закрыть].
– Господа, нельзя, – заслонил он проход всем своим телом. – Нель-зя!
– Но только пан доктор может нам помочь!
– Нельзя! – только и повторял тот. – Приходите в назначенное вам время.
– Но ведь…
– Но ведь пан доктор без предварительной договоренности не принимает.
Беате удалось плотно закрыть стеклянную дверь. К счастью, та была звуконепроницаемой.
– Что это за пациенты? – спросил Ружицкий.
– Те, что от пана министра, так там несчастный случай.
– Какого министра?
– Не знаю. Я его по ящику не видела.
– Может – Странных Действий?
– Не-е, Клиза[4]4
Ссылка на Министерство Глупых шагов (англ. The Ministry of Silly Walks), а не Странных Действий – скетч из 14-й серии «Летающего Цирка Монти Пайтона», впервые показанный в 1970 году. В 2005 году этот скетч занял 15-е место в списке комедийных скетчей всех времен и народов.
Скетч появился под влиянием правления лейбористов в 1964–1970 гг. Тогда создавали новые министерства, которые должны были пробудить экономические инициативы и следить за внедрением правительственных директив.
В этом скетче Джон Клиз (John Cleese) является представителем фиктивного британского правительственного агентства, ответственного за популяризацию глупых шагов посредством предоставления дотаций. – Википедия.
[Закрыть] я знаю, – молниеносно отрезала секретарша. – Этот тут, похоже, какой-то зам или что-то в этом роде. Шеф должен знать.
– А что с ним?
– Не с ним. Сын на мотоцикле во что-то врезался. Позвоночник, полный паралич тела, едва-едва шевелит головой. Каждую ночь у него кошмары. Ему снится, будто бы он парализован, мучается, пытается проснуться, а когда просыпается, то…
– Господи Иисусе! – Ружицкий взмахнул рукой. – Иисусе Христе! – он даже резко остановился. – Сочувствую! Выходит, что самый страшный ужас – это действительность.
– Ну так, – Беата тоже остановилась. – Помочь нам удастся?
– Если проявит волю к сотрудничеству. Ведь он сейчас в некоем чудовищном коконе, сотканном из ужасов. – Ружицкий продолжил движение по коридору. – А только это будет пахотой под уклон.
– Потому-то вся надежда только на вас.
– У хирургов помощи просить, конечно же, не станем?
– А они ничего и не сделают. Согласно их знаниям, паралич – это до конца жизни.
Мужчина кивнул.
– А второй случай?
– Дочка местной шишки. Пятнадцать-шестнадцать лет. Всю ночь спит и смеется. Родители подозревают, что у нее не в порядке с головой.
Ружицкий расхохотался.
– Сами они ненормальные. Через неделю их совершенно здоровая доченька вернется домой.
– Э нет, нет-нет, – погрозила ему пальцем Беата. – Пан шишка очень даже бабланутый, а у нас здесь частная клиника. Так что приказ от начальства таков: придержать девицу здесь не меньше месяца.
«Бабланутый». Что это за прилагательное? «Имеющий много денег»? Мужчина чувствовал, что иногда начинает теряться в меандрах новояза.
– Можно устроить и пару месяцев. Чего-нибудь придумаю.
Они улыбнулись друг другу. Перед кабинетом шефа Беата обтянула на себе форменную юбку и поправила галстук, который, как обычно, указывал не в ту сторону на ее обильной груди.
– А пока что… в ад.
Женщина открыла дверь в директорский кабинет и вошла первой, чтобы вызвать необходимое впечатление.
– Представляю вам, – пауза для усиления эффекта, – пана доктора Ружицкого.
Зато сам представленный такого уж сильного впечатления не произвел. В обязательном порядке он должен был быть в белом халате, со стетоскопом на шее и с идентификатором на груди, с серьезным, озабоченным выражением лица и сочувственным отношением, что бы это ни значило. Тем временем, пан министр со своей заплаканной женой увидели довольно-таки молодого типа, одетого в нечто такое, что мог бы надеть и их сын, если бы не лежал сейчас парализованным, с руками в карманах и в поднятых на волосы пляжных очках.
– Приветствую вас.
Профессор Станьчик, шеф этой частной больнички, поднялся из-за стола. Когда он вытирал покрытое потом лицо, в нем не было ничего от оригинала Матейко[5]5
Станчик (польск. Stańczyk; ок. 1480 – ок. 1560) – придворный шут великих князей литовских и королей польских Александра Ягеллона (1492/1501−1506), Сигизмунда I Старого (1506−1548) и Сигизмунда II Августа (1548−1572). Своего привилегированного положения при королевским дворе добился благодаря своему остроумию; пользуясь статусом шута беспощадно критиковал беззаботную политику повелителей. В польской литературе второй половины XIX века и начала XX века Станчик был представлен как единственный при дворе польских королей, кто тревожился о будущем польской державы.
На известной картине Яна Матейко Станчик изображён в тот момент, когда во время радостного бала он скорбит о поражении литовской армии и потере Смоленска. – Википедия.
[Закрыть]. И вообще, в голове у него творился такой бардак, что о надлежащей презентации он позабыл.
– С вами случилось ужасное несчастье… – начал он.
Ружицкий оперся задом на подоконнике панорамного окна. Интересно, бывают ли несчастья не ужасными? Такие, к примеру, мини-несчастья? Все зависит от того, как посмотреть. Но что бы он не думал о болтовне шефа, перед этой парой предстал мега-ужас. Но и его нельзя было сравнить с тем, что переживал их сын.
Он пытался переждать напор слов сбитых с толку родителей. «Вы – наша последняя надежда» (похоже, они понятия не имели о невидимой надписи над дверью клиники). «Пан доктор, умоляю вас, умоляю, умоляю…» (да хватит же, баба, а не то совсем рукав заслюнявишь). «Мы незамедлительно покроем все расходы, в том числе – и частные» (это озабоченный отец, вот интересно, комитет по борьбе с коррупцией успел установить свои микрофоны? Если так, то у парней, торчащих у магнитофонов, сегодня был праздничный денек), но шеф стоял по стойке смирно и лишь повесил услужливую маску на лицо. «Заклинаем вас всем святым…» (священники, блин, нашлись. Интересно, а в какого же бога они верили сейчас, поскольку тот добренький, из их детства, облажался по всему фронту). «На коленях в Ченстохову поползем, если вы хоть что-нибудь…» (ага, старый Бог, похоже, не подвел, ну, мелкий прокольчик в работе случился). Ружицкий вспомнил первое подобное обещание, данное Бог знает когда. Вроцлав – Ченстохова, сто девяносто четыре километра – в компьютере проверил. На автомобиле – два часа и сорок шесть минут. К сожалению, время, необходимое для того, чтобы добраться по маршруту, ползя на коленях, Google maps не сообщали. Впрочем, не было и потребности, ведь никто не пробовал.
Никто. Хотя сам он несколько раз с поверенными ему задачами справился. Сам он слово держал. В отличие от Господа Бога, который лишь говорил о любви и способствованию. Только лишь говорил. Потому что грязную работу выполнял Ружицкий.
Мужчина почувствовал возбуждение. У него сузились зрачки, дыхание ускорилось. Он понимал, что нужный момент вот-вот наступит. Чтобы по нему никто ни о чем не догадался, он подошел к шкафу и извлек собственный халат. Да, да, его халаты находились даже в кабинете шефа. В частной клинике профессионалов ценили. С крючка он снял стетоскоп, повесил себе на шею. Пристегнул блестящий пластиковый беджик с фотографией. Сейчас он уже был в собственных доспехах, гораздо более изысканных чем те, которые носили рыцари. Ружицкий неспешно повернулся. Теперь самый важный момент. Он ждал, когда будет брошена перчатка. Ждал того волшебного мгновения, делавшего так, что его работа смело могла конкурировать с самым крутым сексом.
Тетка выплевывала слова с пулеметной скоростью.
– Он же такой бедненький, полностью парализованный. Врачи говорят, что так с ним будет до самого конца. Мой бедненький мальчик. И каждую ночь ему снится, будто бы он парализован. Он и стонет, и кричит, и буквально воет. Не может проснуться. А потом… Потом самое страшное. Он просыпается и…
– И убеждается в том, что сон – это реальность, – закончил за нее Ружицкий. – А самое паршивое то, что из этого сна уже нельзя проснуться.
– Ну да! Да! Все именно так! – со слезами вопила та.
Мужчина чувствовал, как волосы на шее становятся дыбом, как руки покрываются гусиной кожей.
– И вот уже полгода я каждый день стою на коленях в костеле! – взвизгнула женщина. – И даже Бог не помогает мне!
В мыслях Ружицкого что-то взорвалось. Это был он – тот самый момент. Перчатка была брошена. Несчастная мать коснулась его руки.
– Пан доктор, можете ли вы помочь моему ребенку?
Перчатка была брошена. Он наслаждался этим мгновением. А интересно, кто ее поднимет. Кто поднимет перчатку. Господь Бог? Или…
– Но, пани… – включился Станьчик. – Пану доктору вначале необходимо увидеть пациента.
Но Ружицкий отрицательно покачал головой, что ввело остальных присутствующих в легкий ступор. Они подозревали самое худшее. Это конец…
– Пан доктор, так можете ли вы помочь моему ребенку? – произнесла заплаканная женщина исключительно в силу инерции.
Перчатка спокойно лежала на земле. Ружицкий решил ее поднять. Он улыбнулся.
– Да, проше[6]6
Очень многозначительное слово (proszę): и «пожалуйста», и «прошу», и «проходите», и «ну вот (оп-ля!)».
[Закрыть] пани, – спокойно произнес он.
Всю троицу на мгновение словно парализовало. Первым очнулся Станьчик.
– Пан доктор Ружицкий – специалист высочайшего класса. Международного формата, – разворачивал он рекламную байку частной клиники «all inclusive». – Во всей Европе не найти лучшего профессионала. Да что там в Европе, вполне возможно, что и во всем свете!
Вторым пришел в себя отец пациента.
– Я покрою абсолютно все расходы. Заплачу любую цену. Прикажу привезти самые дорогие лекарства…
– Пан министр, мы не хирурги и тела ему никак не исправим.
– Я знаю. Знаю. Но вот кошмары…
– Вот как раз на них мы и специализируемся.
– Я заплачу любые деньги.
– Счет-фактуру вам выставят в бухгалтерии клиники, – сухо продолжил Ружицкий. Все это время он глядел в глаза женщины. Та на него тоже глядела, и все время с явным недоверием. Она не знала, что сказать. Только это никакого значения не имело. Ведь он поднял перчатку, за которой никто более важный склоняться как-то не желал.
– Вы и вправду ему поможете? – сил ее хватило только на шепот.
– Да, – повторил тот.
Он поправил болтающийся на шее стетоскоп и направился к выходу.
– Мне необходимо увидеть пациента.
После чего остановил супружескую пару жестом руки.
– Самому.
* * *
Молодой человек лежал в приемном покое для VIP-пациентов в компании профессионально озабоченных медсестер и столь же замечательно притворявшегося озабоченным рослого медбрата. Частная клиника всегда стояла к клиенту лицом. Увидав Ружицкого, младший персонал сорвался со стульев.
– Добрый день, пан доктор! – слаженно проскандировали они, вытянувшись по стойке смирно.
– Мне бы хотелось остаться с больным наедине.
– Да, конечно.
И молниеносно испарились. Ружицкий пододвинул себе стул так, чтобы лежащий на носилках парень мог его видеть. Пару минут они оба оценивали друг друга взглядами. Мужчина не знал, что вычитал парень, но сам увидал самое дно падения, место, где-то далеко-далеко за последними границами самой робкой надежды. Если бы какой-то художник пожелал создать портрет, названный «Банальность геенны», то в его распоряжении имелась замечательная модель. Причем такая, которая не смогла бы пошевельнуться в ходе позирования.
– Ну что, привет, – буркнул Ружицкий.
Реакции – ноль. Правда, никакой реакции он и не ожидал. Из своего мизерного арсенала пацан как раз достал последнюю проржавевшую пукалку: бунт против действительности. По сравнению с теми силами, что стояли напротив, бунт можно было усмирить на «раз-два». Но пока что Ружицкий понятия не имел, как вырвать парня из растительного состояния. В кармане у него имелась верная пластиковая муха, выглядевшая точь-в-точь как настоящая. Как правило, пациенты хоть как-то реагировали, когда он вытаскивал ее, оглядывал, нюхал и совал себе в рот. А потом делал вид, будто глотает. Но тут этот номер не пройдет. К сожалению, свой легковоспламеняющийся галстук он забыл. Видя языки пламени на шее врача, пациенты, как правило, все же решали отозваться. Но не этот… Крутой профессионал. Бунт на всю катушку. И что тут поделаешь? Еще в кармане имелась пачка искусственных сигарет. Можно было прикурить одну, а потом забычковать в собственном глазу. Впечатление сумасшедшее, хотя на самом деле все было безболезненным и безопасным. Отличная цацка. Но, опять же, не здесь и не сейчас. Тем более, что после этого глаз дико чесался. Ну что же… Ружицкий задержал дыхание чуть ли не на минуту. Когда лицо побагровело, все с той же безразличной миной, совершенно неожиданно он свалился со стула на землю, исчезнув из поля зрения пациента. И удобно улегся на полу.
Крутой профи, чертовски крутой. Почти две минуты выдержал.
– Эй, ты! – все-таки прозвучал голос. – Ты там живой?
Ружицкий лежал молча.
– Ты, курва, ты там живой?
Как же, как же, так я тебе и сказал. Три «ха-ха». Еще минута тишины. Мужчина был впечатлен сопротивляемостью парня. Но пока что с методом «мертвого доктора» никому справиться не удавалось.
– Эй, ты. Кончай уже ваньку валять. Я же знаю, что ты живой, и все это так, для прикола.
Но голос уже был слегка обеспокоенным. Точностью в соответствии с инструкцией по применению данного метода.
– Блиин, курва… Эй! Вы, там! Помогите!
Младший медицинский персонал, ожидавший под дверью, даже если чего и слышал, реагировать не смел. Они прекрасно знали, в чем тут дело. В частных клиниках работали опытные люди.
– Эй! Тут ваш коновал на полу кончается! Бегом сюда!
Ружицкий прополз под носилками. Пользуясь тем, что парень повернул голову в другую сторону, он налил себе чашку кофе. Затем, уже с трудом, прополз назад.
– Эй, этот придурок сейчас здесь коньки отбросит! Придите же кто-нибудь!
Ружицкий бросил ложечку на пол, с противоположной стороны носилок. Когда парень повернулся, чтобы увидать, откуда этот звук, врач занял свое место на стуле.
– Говорю же вам, этот комик дуба врезал! Блин, тут человек умирает…
Слыша громкий глоток, парень зыркнул в сторону стула. На мгновение застыл, но Ружицкий не обращал внимания. Он пил свой кофе, глядя в освещенное лучами заходящего солнца окно.
– Ты! Ты, ты… Думаешь, курва, что ты такой остроумный?!
Взгляд не отклеивается от окна. Еще глоточек из чашки.
– Можешь, бля, орден себе пришпилить за великие достижения в области медицины, шут гороховый!
Боже, как же легко предвидеть все их поступки. Ружицкий вынул из кармана орден «Виртути Милитари»[7]7
Орден Воинской доблести (Орден военный Virtuti Militari, польск. Order Wojenny Virtuti Militari) – польский военный орден, вручаемый за выдающиеся боевые заслуги. Учреждён последним королём Речи Посполитой Станиславом Августом Понятовским 22 июня 1792 года в честь победы над российскими войсками в битве под Зеленцами во время русско-польской войны, упразднён в том же году самим королём по политическим мотивам. После разделов Речи Посполитой орден действовал в Варшавском герцогстве. Во время существования Царства Польского назывался «Орден войска польского», после восстановления польской независимости в 1918 году получил название «Орден военный Virtuti Militari». Вручается только во время войны или в пятилетний срок после её окончания президентом республики по представлению капитула ордена. В мирное время для награждения военнослужащих, отличившихся в зарубежных военных операциях (Ирак, Афганистан) используется орден Воинского креста (польск. Order Krzyża Wojskowego), учреждённый в 2006 году. – Википедия.
[Закрыть] и, с тем же самым безразличием, пялясь в окно, прицепил его себе на халат. При этом ни разу не глянул в сторону. Просто цедил кофе. Пацан не мог найти подходящих слов. Тишина затягивалась.
– Ты… Ты знаешь, что ты кретин…
Только сейчас Ружицкий отвел глаза от окна.
– А ты знаешь, что с орденом – это легко, – буркнул он в ответ. – А вот один мужик меня просто потряс. Он попросил, чтобы я задницу себе вылизал.
Снова тишина.
– И что? – все-таки прозвучало через минуту. Бинго! Первая стычка выиграна.
– Ну-у, курва, не такой уж я спортивный, – перешел Ружицкий на язык пациента. – А когда снял штаны, чтобы все-таки попробовать, зашла медсестра.
И снова воцарилась тишина. Все-таки парень был не дурак. Постепенно до него доходило, что эта старинная, проржавевшая пукалка, вытащенная из заплесневевшего подвала под названием «бунт», не работает. Он был беззащитен. И сейчас уже знал об этом.
– И чего, комик, это вроде как ты будешь меня лечить?
– Не-а, – покачал тот головой отрицательно и отставил кофе. – Я не буду тебя лечить, потому что я не врач.
– Это как это? Ведь все называют тебя «паном доктором», в струнку перед тобой тянутся.
– Именно так я их выдрессировал. А называют меня доктором потому, чтоб ты знал, что в свое время я написал диссертацию, защитил ее, и мне присвоили титул доктора.
– Так кто же ты такой, если не врач?
– Я доктор-инженер[8]8
С этим «доктором» не так все просто. Аналогом нашей учёной степени кандидата наук в большинстве стран является степень доктора философии (Ph.D.) и многочисленные, приравненные к ней степени. Приблизительным аналогом учёной степени доктора наук в странах с «одноступенчатой» системой (например, в США и Канаде) учёных степеней служит степень Doctor of Science (D.Sc.), в странах с «двухступенчатой» системой (например, в Германии) – габилитированный доктор.
[Закрыть] архитектуры, – Ружицкий вынул из кармана копию диплома Политехнического, поскольку к этому он тоже был готов, и поднес парню прямо под нос. – Могу спроектировать тебе виллу, садик, дворец или камин. Полномочия на все это у меня имеются. Еще могу научить тебя начертательной геометрии. В этом предмете у меня двадцать лет практики.
Парень лежал, онемев, не зная, что и сказать.
– Погоди. Раз ты не будешь меня лечить, то что будешь делать?
– Я должен тебе помочь.
Того прямо передернуло.
– Ты что ли поможешь? – с издевкой процедил он.
Ружицкий кивнул.
– Да.
Он поднялся со стула и направился к выходу.
– Я буду ходить? – крикнул ему в спину парень.
Мужчина на миг обернулся.
– Ты чего? С дуба съехал? – Он пожал плечами. – Об этом спрашивай у хирургов или там у педиатров. Но не у архитектора.
Он открыл двери, но еще раз задержался.
– Не имею ни малейшего понятия. Врачи говорят, что нет. – Он потер подбородок. – Я не могу сделать так, чтобы ты станешь шевелить своими ногами, потому что этого как раз и не могу. Я всего лишь научу тебя ходить.
Он сделал несколько шагов и уже из коридора крикнул:
– В Библии же написано, что это просто. Достаточно лишь щелкнуть пальцами и сказать: «Встань и иди, сынок!»
Медбрат закрыл за ним дверь. Увидав прикрепленный к халату «Виртути Милитари», он сделал серьезную мину, щелкнул каблуками и отдал бравый салют. Медсестрички, со злорадными улыбками на лицах, двинулись за доктором по коридору маршевым шагом.
* * *
Родители девочки, вместе с маленькой[9]9
Похоже, что пан Автор в момент сдачи рассказа в печать так и не решил, сколько Оле лет. То ей 15–16 лет по словам Беаты, то – в других обстоятельствах – ей не больше 8-10 лет. Ладно, не станем исправлять Земяньского. – Прим. перевод.
[Закрыть] пациенткой сидели в приемном покое для VIP-персон. Поскольку директорский кабинет был занят министерской семейкой, этих временно посчитали VIP второго сорта. Ими занимался доктор Малый, ничего не решающий подлиза и карьерист, зато с божественным даром красноречия и чудовищным умением слушать. Сейчас он распространялся о шестом поколении устройств для исследования неизвестно чего, которые их частная клиника внедрила единственной во всей Европе. Понятное дело, именно этих слов он не сказал – но по его мнению новейшая аппаратура служила для исследования чего-то там, и как раз это «что-то там» он объяснял весьма запутанным и непонятным образом. Но делал он это весьма увлекательно, поскольку слушали его очень внимательно. И даже, словно бараны, пялились в показываемые им схемы.
Родители, как и сама девочка, были нормальными. А это уже ничего плохого не обещало. И вообще, в данном случае Ружицкий никаких сложностей не ожидал. Девочка была здоровой, хотя во всем этом деле, где-то под поверхностью таилось нечто непонятное. Ружицкий пожал плечами. Дольше недели это занять его не должно. Ясное дело, в связи с финансовым состоянием папаши директор потребует подержать девчонку хотя бы месяц, но и это пойдет ей лишь на пользу.
– День добрый вам.
– Ну вот, как раз, – вскочил Малый с места. – Это и есть доктор Ружицкий, о котором я вам столько говорил.
«Похоже, в одних только отрицательных выражениях», – подумал Ружицкий. И нельзя сказать, будто бы они были друг с другом на ножах. Разве что один другого называл словами типа «этот трах… пид…». Хмм. Но исключительно в приватном порядке.
– Надеюсь, что доктор Малый пояснил вам все?
Он свысока похлопал «коллегу» по плечу, чтобы в том от злости закипела сама душа.
– Да, конечно, – отозвалась первой женщина. – Мы уже все знаем.
– О-о, это замечательно, – улыбнулся Ружицкий. – К счастью, я уже не нужен, – и сделал жест, как будто собирался повернуться к выходу.
Родственники даже испуганно подскочили. Малый чуть ли не взорвался, сжимая челюсти.
– Нет, нет, нет, мы столько о вас слышали… – поднялся отец со стула. – Пан доктор.
– Лучше не верить в то, что обо мне рассказывают.
Он еще не успел присесть на краю стола, как женщина начала тираду, поясняя, что Оля, это их дочка, болезненно робкая, не может установить контакта с другими детьми; замкнутая в себе, апатичная, в состоянии вечной депрессии, ничего ей не хочется, охотнее всего она бы только спала и спала. И вот тут самое ужасное. Во время сна она все время усмехается или просто смеется.
Врач прервал тираду жестом руки. Что-то не так было не с дочкой. Скорее, с ее родителями. Но, к счастью, это уже была не его епархия.
– Я мог бы переговорить с пациенткой?
– Естественно.
Ружицкий вновь усмехнулся.
– Оля, милая, почему я тебе не нравлюсь?
Девочка удивленно глянула на него. Зато он вырвал ее из странного оцепенения. Пускай даже на миг. Оля пожала плечами.
– Потому что я страшный?
Она еле заметно, но отрицательно шевельнула головой.
– Потому что я собираюсь провести над тобой страшные эксперименты? И будет больно, а то и еще хуже?
Та глянула, пока что с едва заметной ноткой заинтересованности. Трудная штучка, хотя и такая молодая. Скорчила мину типа: «ну-у, не знаю». Ружицкий кивнул.
– Именно так, поскольку доктор Малый сообщил, что у нас тут имеются самые ужасные устройства для страшнейших вещей?
На эту плоскую подколку она обмануться не дала, хотя эта проблема ее явно интересовала. Вновь она бесстрастно находилась в коконе неприступности. Бедный ребенок.
– Ладно тогда. Можешь спрашивать, о чем угодно.
Только она вновь не дала себя обмануть, словно осужденный на смерть уставилась на свои ноги.
– А я знаю, о чем ты хочешь спросить, – рискнул Ружицкий. – Тебе кажется, будто бы все психиатры и психологи – полные психи, которые только лишь делают вид, будто они не психи. Ну а на самом деле все ненормальны. Все, без исключения. – Он тщательно отстегнул орден от халата и спрятал застежку. – Но у меня для тебя имеется хорошая новость. Я не психиатр. – Он начал разворачивать фольгу с ордена. – И не психолог. Знаю, что ты не поверишь, но я архитектор. И не все мы сумасшедшие. – После этого он откусил от своего шоколадного знака отличия. – Честное слово, мы совсем не сумасшедшие. – Он облизал губы. – Хочешь попробовать? – подсунул наполовину уже съеденный «Виртути Милитари».
Этим он настолько застал ее врасплох, что Оля инстинктивно взяла шоколадку и откусила кусочек. Остолбеневшие родители только пялились.
– Вкусно?
– Угу, – кивнула Оля.
Родители до сих пор находились в состоянии шока. Но теперь глядели и определенной надеждой. Малый исходил паром на своем стуле.
– Нет, мы и на самом деле не психи. Вот, гляди, у меня, к примеру, имеется стетоскоп. – Он снял инструмент с шеи и вложил наушники в уши девочке. – И все думают, будто бы псих строит из себя врача. А я не строю. И не притворяюсь. С помощью этой штуки я могу слушать музыку. – Ружицкий включил спрятанный под мембраной айпод. – Радио, эм-пэ-тройки… Ты чего желаешь?
– «Розовые булочки».
– Нет. Такого нет, – в соответствии с правдой сказал Ружицкий. – А может «Давленые тыквы»[10]10
Песню или группу «Розовые булочки» (Rуżowe bułeczki) найти не удалось. Ну а «Давленые тыквы» – это группа «Smashing Pumpkins», игравшая (кто ее помнит?) в стиле альтернативный рок. – Прим. перевод.
[Закрыть] подойдут?
Оля кивнула. Ружицкий оттер пот со лба. Ну вот, хоть какой-то контакт ему установить удалось. Малый от бешенства забагровел, что твоя свекла, и это резко поправило настроение.
– Не бойся, малая, – буркнул Ружицкий в такт мелодии «World is a vampire!» – Здесь тебе будет нормально. Ты только остерегайся психов.
Непонятно почему, но девчонка зыркнула на Малого. Правда, эту не слишком-то изысканную аллюзию уловили и родители, поскольку тоже глянули в том же направлении.
* * *
Раздраженный Станьчик сновал в собственном просторном кабинете от одной стены к другой. По причине километров, которые он отшагивал, возможно, это был некий эрзац вечернего джоггинга, если бы при этом он так не нервничал. Ружицкий глядел в темнеющее окно. Заходящее солнце вызывало, что оставшийся еще от немцев дом напротив обретал дополнительное измерение готического замка, а гигантских размеров ива с колотушкой «головы» и немалыми ветками-отростками начинала соответствовать своему вечернему названию «Дерева Колдуний». Ружицкий обожал это время дня.
Директор неожиданно остановился и раскрыл дверцы приличных размеров бара, укрывшегося за шкафчиком со специальной литературой.
– Выпьете?
– Вы же знаете, что я не пью, шеф.
– Не понимаю я вас. – Станьчик вынул приличных размеров бокал и наполнил коньяком чуть ли не до половины. Интересно, сколько там могло поместиться? Чекушка – наверняка. – Вы не пьете, не курите, лопаете исключительно овощи на пару, запивая минеральной водичкой. Какой-то вы весь до странного асептический.
– Я собираюсь жить долго и счастливо. Если же говорить серьезно, у меня нет ни малейшей охоты, чтобы меня заловил какой-нибудь мужик в мундире и с алкоматом, да еще после ДТП, случившегося к тому же не по моей вине. – Он пожал плечами. – И что? Всю жизнь псу под хвост ради краткого мгновения под хмельком?
– Как обычный человек, я обязан признать вашу правоту, и как врач, я опять же обязан признать вашу правоту. – Станьчик уселся наконец-то в кресле и сделал хороший глоток. Затем выдул воздух из легких, чтобы избавиться от испарений спиртного. Он прикурил и глубоко затянулся. – Но видите ли… Всю жизнь вот так, словно в презервативе? И никаких удовольствий?
– Удовольствия я черпаю из других источников.
– Ну да, ну да. Я же познакомился с вашей невестой. – Очередной глоточек, а точнее – треть содержимого бокала. – И трахнуться четко готова, и с четками знакома, – неуклюже парафразировал он известную поговорку[11]11
Аллюзия к характеристике девушек: «I do tańca, i do rуżańca» (rуżaniec = четки). В оригинале же: «Taka i do rżnięcia, i do rуżańca».
[Закрыть].
Похоже, что спиртное действовало на него слишком быстро.
– В то, чем мы занимаемся, четок я бы лучше не мешал, – спокойно ответил Ружицкий. – Совместными молитвами мы, похоже, еще не занимались.
– Что, пара атеистов? – бросил Станьчик и тут же сменил тему. – Так вы и вправду находите столько радости в работе?
В ответ снова пожатие плечами. Да что директор мог знать? Он понятия не имел о перчатке, которую, время от времени, бросают под ноги рыцаря. Не для Станьчика был вызов, который ты выставляешь невозможности. Здесь он собирал свои очень даже приличные деньги, но собирал честно. Никакой дешевки вместе с пустыми иллюзиями он не продавал. Да, своих пациентов он выдаивал досуха, но взамен давал им то, за что те платили. По всем договорам он выполнял все, до последнего параграфа. Вытаскивал людей из преисподней, а то, что в помощь себе желал иметь подъемный кран из золота – было его личным делом. Миллионных толп он не спасал, но ведь, к счастью, в конституции не было написано, что спасение человечества является обязанностью каждого гражданина. Свое он делал честно, компетентно, профессионально, ну а то, что при этом накапливал большие деньги…? К счастью, в той же конституции не было записано, будто бы подобное запрещено. Налоги он платил, НДС учитывал. Благодаря таким, как он, польское государство могло позволить себе повыпендриваться и посылать своих солдатиков в Афганистан, или куда там державе свербело, или же играться своими самолетиками, военными корабликами или иными цацками, которые для чего-то там Речипосполитой были нужны. Типичнейший self-made man. Придумал чего-то, реализовал это что-то, а теперь получает с него дивиденды. И он имел на это право, раз отдавал обязательную дань. Благотворительностью он не занимался, потому что не было времени. Оставалось лишь надеяться, что он преждевременно не отдаст концы, учитывая количество стимуляторов, транквилизаторов, возбуждающих и множества иных средств, которыми Станьчик пытался регулировать собственный организм м его биологические недостатки.
– С новыми пациентами справимся?
Ружицкий кивнул.
– А вы уверены?
– Да. С девчонкой это вообще не проблема. Дело закроем через недельку, но подержим подольше чисто по бухгалтерским причинам.
Довольный директор сделал очередной глоток коньяка.
– А тот паралитик с папашей министром?
Слов, по крайней мере, не боялся. Директор был прагматиком до мозга костей.
– Сделаем.
– Точно?
– Пахота будет та еще. Но, что тут поделать. На сей раз мы сунем Сизифу в задницу ускоритель, и полетит он на орбиту с тем самым камушком, что его подталкивал, как миленький.
Не было никакого смысла рассказывать директору про вызов и еще больше прессовать. Сам Ружицкий относился ко всему этому, как к делу личному. Станьчик легко улыбался. Нервными движениями пальцев он погасил окурок, какое-то время устраивался в кресле и закурил следующую сигарету. Похоже, на душе у него еще что-то было.
– Знаете… – снизил он голос чуть ли не до шепота. – Тут еще одно дельце.
– Слушаю?
– К нам обратилась полиция.
– Господи Иисусе! Я что, неправильно припарковался в центре?
– Нет, нет.
– Превысил скорость на мосту Тысячелетия?
– Да нет, дело не в вас. То есть, дело как раз в вас, но не в этом смысле.
Ружицкий вздохнул.
– И чего же желает полиция от частной клиники, занимающейся расстройствами сна?
– У них какая-то странная проблема.
Ружицкий угостился солеными орешками из стоящей на столе вазочки.
– Пусть вызовут полицию.
Станьчик бледно усмехнулся. Постепенно, не очень заметно, деликатно – он начал «плыть». Поднявшись к бару, чтобы подлить себе коньяку, он заметно пошатнулся. Н-да, жизнь штука запутанная.
– Они хотят, чтобы дали заключение по одному заключенному. У них какие-то весьма неуточненные, тем не менее – нехорошие подозрения относительно его личности.
– Прошу прощения, я, похоже, не понял. Они хотят прислать сюда заключенного?
