Текст книги "Польская фэнтези (сборник)"

Автор книги: Анджей Сапковский

Соавторы: Томаш Колодзейчак,Яцек Собота,Яцек Дукай
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Перед дверями дома стояли священнослужители из его района и из квартала Повинующихся и кричали на отца. За их спинами толпились любопытствующие и возбужденные люди. Отец пытался что-то объяснить, но когда до него дошли слова священников, он онемел от изумления. Попятился к двери и глянул на окно спальни сына. В тот момент Каззиз не мог сказать, какие чувства отразились на лице отца. Но гримасу он запомнил навсегда. Священники и стражи закона вбежали в дом и уже спустя минуту колотили в дверь его спальни. Он едва успел надеть набедренную повязку, как они ворвались, грубо схватили его за руки и выволокли на улицу. Покрикивая, подталкивая и тыча в спину, двинулись к храму судей.

4

Оронк, друг мой, как отблагодарить тебя? Ты был посланцем, хоть ни разу не принес ни единого листка, ни пленки, ни снимка. Ты просто бывал там и здесь. Тебя касались ее и мои руки. Это все, что было нам дано.

Они разрешили нам это, ведь в законе не было ни слова о такой ситуации. Вдобавок ты – кот. Мой народ почитает многих животных, хоть на Регелисе живут всего несколько видов привезенных с Земли существ. Только кошек здесь много, потому что кошка – самое главное животное нашей религии, частица первородной материи Ну, переносящая древнейшую энергию, но отгороженная от реального мира шкуркой и шерстью. Будь ты ибисом или собакой, они, возможно, попытались бы тебя удержать. Однако не отважились коснуться кота с прекрасным пятнистым мехом, красивой мордочкой и смешным розовым пятнышком на носу. Ведь они знали, что когда-нибудь придет конец твоим странствованиям. И тогда-то, как раз сегодня, начнется исполнение самой ужасной части приговора.

– Мой сын преступил закон. Он должен понести наказание. Но это она своей греховной юностью навлекла позор на наш род, она отрывала его от работы, она использовала любую возможность, чтобы пробудить в его сердце чувство. Я требую сурового наказания для моего сына, а она должна быть изгнана из города. Она покрыла себя позором!

– Моя дочь преступила закон. Она должна понести наказание. Но это он своей безудержной похотью навлек позор на наш род. Это он искал ее всякий раз, как бывал в городе, это он, вместо того чтобы работать, разгуливал сней по улицам, это он, взрослый и отвечающий за свои действия человек, не позволил ей забыть о нем. Я требую сурового наказания для моей дочери, а он должен быть изгнан из города. Он – грешник!

Говорили родители и судьи, священнослужители и послушники, коллеги по работе и друзья. Говорили все. Каззиз не мог представить себе, сколько людей наблюдали за ними, как много близких знакомых беседовали со священниками, какие сомнения мучили родителей, знающих о странном поведении детей.

Он знал – их вина велика.

Они не получили божеского и родительского благословения, и несмотря на это, их соединила любовь телесная. Это проступок, но такое случается нередко. Он уже взрослый, а она еще нет. Конечно, это провинность, но Мараена была достаточно зрелой, так что он не совершил преступления. Они объяснились в любви, хотя каждому уже были предназначены будущие супруги. Да, это грех, но его можно искупить тяжким трудом на пользу общества, постом в храме, молитвой с просьбой о прощении.

Но преступление их состояло в том, что все произошло с людьми из разных каст. Что неоднократно нарушая обычаи – кульминацией чего стала та ночь, – они выступили против общества, покусились на его структуру, нарушили внутреннюю связность.

– Что будет, – кричал священник-судья, – если каждый скажет: «Я могу это сделать!» Если слова Богов, записанные в Свитках, мудрые правила, установленные предками, обычаи, проверенные на протяжении веков, будут нарушаться и предаваться забвению? Кем мы станем через двадцать лет, что сможет объединить наших детей, кто захочет служить разрушенным ценностям? Кара, коя вас постигнет, будет суровой. Она будет полновесной расплатой за ваше страшное деяние! Она будет предупреждением для других! Но и вам принесет успокоение, ибо, подвергнувшись ей, вы возвратите честь своим родным. Помните также, что вы по-прежнему остаетесь детьми Свитков, что Богам нужны ваши мысли, что, будучи наказаны, вы тем не менее остаетесь полноправными членами нашего общества.

Каззиз сидел в судебном зале, отупевший и оглушенный тирадами обвинителей, гневом отца и матери, ненавистью родителей Мараены, а прежде всего – несправедливостью наказания, которое падет на нее из-за его слабости. За время процесса он ни разу не увидел ее. Они сидели в герметических клетках анизотропного поля. Могли видеть судебный зал, но их не видел никто. До тех пор, пока не будет оглашен приговор, каждый, кто взглянет на них, поговорит с ними либо коснется их, лишится чистоты. Право нарушить запрет дано лишь ближайшим родственникам, священникам-судьям да стражам закона.

Изгнание в пустыню не могло не окончиться смертью. И хотя осужденных снабжали пищей, выдержать регелианскую зиму вне города было невозможно. А их вывозили в столь удаленные и безлюдные районы, что добраться до заселенных номов они б самостоятельно не смогли. Так карали убийц, насильников и клятвопреступников. Каззиз знал, что его и Мараену вполне могли отнести к последней из названных групп. Мысль, что девушка окажется одна на песчаном, покрытом зелеными водорослями безлюдье, среди камней и льда, настолько ужасала Каззиза, что страх перед собственной судьбой куда-то отступал.

– Приговор будет вынесен завтра, – сказал священник-судья. – Сегодня пусть семьи разведут детей по домам, сытно накормят и предадутся совместной молитве. Завтра утром вы приведете их опять. Вы двое, преступившие закон! Завтра вам будет дано время и возможность перед оглашением приговора провести вместе полчаса. Вы сможете видеть друг друга, разговаривать, вам будет дозволено коснуться лиц, волос и рук. Наконец, каждый из вас сможет вручить другому подарок. Потом я оглашу приговор. Наказание вас не минует. Оно будет более горьким, нежели изгнание. Я сказал.

Завтра... полчаса. Увидеть, услышать, коснуться... О Боги, как же счастлив он тогда был, как благодарил судей за милосердие и сострадание! Тогда он не понимал, почему они так поступили, думал, что это последний дар осужденным перед окончательным приговором. За этот подарок, за неожиданные полчаса с Мараеной он готов был благословлять священников до конца дней своих. Как же он был глуп! Священники ничего не делали без повода.

Он подарил ей котенка, маленького, теплого, со смешным розовым пятнышком на носике. Мараена – медальон со своей монограммой. Они почти не разговаривали. Сидели на неудобных стульях, разделенные твердым столом, под присмотром стража закона. Каззиз гладил руки и волосы Мараены, пытался стереть с ее щек слезы. Он чувствовал аромат девушки, тот самый аромат, который так ошеломил его в ту ночь.

Резкий звуковой сигнал прервал встречу. Из стола взвилась силовая перегородка, быстро мутнеющая и отрезающая звуки. Прежде чем перегородка окончательно затуманилась, он еще успел увидеть, как Мараена прижимает к себе Оронка и ее губы беззвучно произносят имя: «Каззиз». Потом его вывели в зал суда.

– Мы могли бы вас изгнать, выдворить в пустыню, – говорил священник-судья. – Ни один добропорядочный приверженец Свитков не обвинил бы нас в жестокости. Но смерть юного грешника – не самое лучшее решение. Грех должен быть наказан страданием, а там, на безлюдье, вы быстро погибнете. Кара должна стать примером для других, а если вы исчезнете из города, люди быстро забудут о вас. Преступление требует возмездия и возмещения, а мертвые вы не сможете трудиться на благо общества и прочувствовать свою вину. Поэтому мы назначили вам другое наказание. Наказание, которое не лишит вас жизни, но принесет боль и страдание, закроет дорогу другим, послужит примером для иных. Вы говорили, что любите друг друга. Я верю вам и хоть осуждаю ваши чувства, не могу вам их запретить. Скажу больше, продолжайте любить друг друга, думайте друг о друге, мечтайте, вспоминайте проведенные вместе минуты, такие, как испытанные вами только что. Мы дали вам полчаса, чтобы вы как следует запомнили лица друг друга, еще раз сказали о любви.

Каззиз отупело слушал священника. Он видел, что многие люди воспринимают речь судьи с беспокойством, не зная, как понимать его слова. Неужто священник благословил грешную связь, неужто позволил этим грешникам пребывать в грехе, неужто дал им возможность жить рядом? Неожиданно Каззиз почувствовал, что все может окончиться хорошо, что священники отыскали в Свитках строки, позволяющие удачно разрешить эту ситуацию. Но когда он взглянул на судью, на его лысый череп, тонкие подчерненные брови, бритый подбородок, выкрашенные золотом губы, то понял, что все сказанное не более чем ораторский прием, обман, сулящий осужденным надежду и тем самым ослабляющий их сопротивляемость удару.

– Вот ваше наказание! Город для вас будет разделен на две части. В одной сможет находиться Каззиз из Чистых, в другой – Мараена из Повинующихся. Вам запрещено встречаться. Разговаривать, видеться, передавать письма, слушать рассказы о себе. Если когда-либо кого-нибудь из вас застанут на попытке связаться с другим осужденным, то этот другой умрет. Вы будете здесь жить до конца дней своих, помня о любви, ее аромате и цвете. Зная, что любимый вами человек рядом, тут же, за невидимой границей, вы не сможете ни увидеть, ни услышать, ни коснуться его... Я сказал.

Потом их забрали.

Это произошло тридцать четыре года назад. Он думал о ней ежедневно. Не женился на назначенной родителями девушке, потому что ее семья разорвала помолвку. Мало кто поддерживал с ним дружеские отношения. Он много работал. Он не знал, что происходит с Мараеной, потому что ему не позволено было знать ее жизнь. Он часто ходил по улицам вблизи от условной границы раздела города. Думал, что, может, она недалеко, за углом, на соседней улице, в проезжающей мимо транспортной капсуле. Сколько же раз он намеревался пойти на площадь перед храмом или в район портового дока и ждать, что она придет? Он ни разу этого не сделал, не смел подвергать ее опасности.

Тридцать четыре года.

У них был только кот. Первый раз котенок пришел к дому Каззиза через две недели после суда. Юноша не мог твердо сказать, Оронк ли это, потому что подросший уже котенок промелькнул на улице чем-то явно напуганный. Потом он начал приходить чаще. Его очень быстро приметил отец Каззиза и тут же вызвал священника-судью. Они схватили кота, чтобы проверить, не принес ли он какое-то сообщение. Священник после краткого раздумья и нового изучения соответствующих статей кодекса Свитков решил, что закон не запрещает Каззизу играть с котом. Так оно и повелось – до сего дня.

Юноша рос, созревал, мужал. Кот приходил каждые пять-шесть дней, оставался на несколько часов и вновь исчезал в городских переулках. Каззиз не знал, возвращается ли животное к своей хозяйке. Не знал, но подсознательно чувствовал.

Когда он гладил кота, в тепле его тела, в удовлетворенном мурлыканье, в ожидающем ласки изгибе спины он улавливал тепло и мягкое прикосновение руки Мараены. Чем был этот кот, посланец без послания, вестник без вестей, утешитель без утешения? Кто он – благословение, позволяющее помнить? Или проклятие, не дающее забыть? Чем он был все эти годы для тебя, Мараена...

Кот тихо мяукнул. Открыл глаза, помутневшим взором взглянул на Каззиза. Несколько раз ударил хвостом по подстилке, словно напрягая мускулы для последнего усилия. Наконец засопел и попытался встать. Получилось неудачно – ноги разъехались, голова упала на подушку. Однако Оронк не сдавался. Он дернулся еще раз, сполз с подстилки и встал на подкашивающиеся лапы. Минуту глядел на Каззиза. Мужчина опустился рядом, хотел взять кота на руки, но кот отверг помощь – сделал шаг, другой. Громко зашипел, может, от боли, а возможно, чтобы придать себе храбрости.

Каззиз погладил его по спине, едва касаясь свалявшейся шерстки, потому что боялся повалить кота даже легким прикосновением. Оронк снова мяукнул и направился к открытой двери. Каззиз, все еще стоя на коленях, удивленно смотрел на него.

«Ты идешь к ней? Сможешь ли ты добраться? Дашь ли ей погладить себя еще раз? Наверняка последний, ведь я не сомневаюсь, сейчас ты напрягаешь последние силы. Прошу тебя, кот, выдержи, очень тебя прошу, кот, этот один, последний раз... Прощай, кот. Прощай, Мараена...»

Оронк шел неуклюже, тащил тело совсем не по-кошачьему. Попытался бежать, но чуть было не перевернулся. Вышел из комнаты в открытую дверь. Через минуту Каззиз увидел в окно, как кот медленно идет вдоль окружающей дом загородки. Когда он исчез в какой-то щели, мужчина еще долго стоял у окна и снимал с руки пушки медово-седой кошачьей шерстки.

НОЧНОЙ КОНЦЕРТ [136]136
  Nocny koncert. © Tomasz Kolodziejczak, 1998.
  © Перевод. Вайсброт Е.П., 2002.


[Закрыть]

Похоже, они улетели недавно. Может, тридцать, может, пятьдесят лет назад. После них остались дома, странные картины и незнакомые машины. Не сохранилось ни одного их изображения, но изучая их жилища и инструменты, можно было предположить, как они выглядели.

Откуда они пришли, тоже было неизвестно. Здесь, на Септории, находилась только их колония. Была ли это научная база, лагерь беженцев или просто временное прибежище существ, потерпевших космическую катастрофу? Никто не знал. Но люди постоянно искали разгадку.

– Они опять накинулись на меня! – стонал Питер О’Нейл, когда Роберт перевязывал ему руку. – Я бы всех их перестрелял!

– Они красивые, – проворчал Роберт.

– Но у них отвратительный характер. – О’Нейл опять зашипел.

Клычи были шестиногими, пушистыми и на первый взгляд вполне невинными. Они заселяли мертвый городок, стаями шастали по разрушающимся домам и улицам, выкапывали в руинах норы. Они немного походили на кошек. Биологи выяснили, что клычи не были септорианами. Скорее всего они прилетели вместе с хозяевами, а после их исчезновения завладели хозяйскими жилищами.

Клычи не любили людей. Днем, когда свет двух солнц Септории раскалял небо до белизны, они прятались в норах, и люди могли спокойно проводить исследования. Во время короткой ночи они тоже вели себя спокойно. Просыпались утром и вечером, в самое удобное для археологических изысканий время. Нападали не часто, обычно лишь в ответ на провокации со стороны людей. Однако могли целыми часами бродить вокруг работающих астронавтов, бурча при этом свои клычевые песни. Либо неподвижно сидеть, уставившись оранжевыми глазами на землян. Чувствовалась их враждебность. Однако командир исследовательского корабля, капитан Онасир, запретил убивать клычей. Роберт считал это решение правильным. Животные, казалось, были последними стражами умершего города, да и как ни говори, именно земляне нарушили их покой, тишину и печаль. В общем, решили, что клычи имеют право не любить людей, и хоть многим это не нравилось, убивать животных было запрещено, кроме, конечно, крайних ситуаций.

– Ну как, лучше? – спросил Роберт.

О’Нейл пошевелил рукой, посмотрел, как приживается искусственная кожа, и улыбнулся.

– Как все случилось? Он напал на тебя?

– Вообще-то нет, – проворчал О’Нейл. – Мы вели поисковые работы в третьем квадрате, ну, знаешь, в жилом районе. Там собралось особенно много клычей, они фыркали, ворчали, сам знаешь, какие они. Наконец кто-то из наших не выдержал и запустил в них камнем. Попал в одного, тот запищал и удрал, поджав переднюю пару лап. Другие тоже разбежались. Немного погодя я залез в один из подвалов и наткнулся на животное. Оба мы перепугались, но у него ведь когти, да и реакция получше. Он хватанул меня по руке и сбежал.

– Нашли что-нибудь интересное?

– Так, кое-что. В «музее» лежит...

«Музеем» они называли место, куда складывали находки. Их можно было рассматривать и питаться угадать, что они такое. Как правило, это сложности не составляло: инструменты, простые приборы, остатки одежды. Обстановка домов была очень странной – наряду с современными машинами и электронным оборудованием там были примитивные инструменты, украшения и предметы мебели. Это вроде бы говорило о том, что в городке жили потерпевшие катастрофу. Они привезли с собой множество сложных аппаратов и устройств, но пришлось заниматься и изготовлением кое-чего на месте. Это получалось у них не очень ловко.

Считалось, что рост септов – их назвали по имени планеты – не превышал полутора метров. Они перемещались в вертикальном положении на двух ногах, имели по две пары хватательных конечностей. Овальное туловище переходило в шарообразную голову с большими, широко расставленными глазами. Так получалось на основании изучения руин. Иногда в числе найденных предметов попадались и такие, назначения которых установить не удавалось. Угадывание принципа их действия превратилось у землян в своеобразную игру.

Роберт стоял в «музее» перед столом, на котором громоздились найденные предметы, и вертел в руках одну из находок – странно изогнутую, мягкую, продырявленную в нескольких местах трубку. Трубка была не сплошной, а состояла из нескольких эластичных, шарнирно соединенных частей. Люди уже два дня ломали головы над предназначением находки. Что бы это могло быть? Игрушка? Произведение искусства? Роберт дунул поочередно в каждое из отверстий, но услышал только тихий свист.

Он осторожно нажимал трубки, изменял их взаиморасположение. Неожиданно что-то хрустнуло, и трубка согнулась в одном из шарниров. Роберт встряхнул предмет и почувствовал, как внутри что-то пересыпается, крошится. Он тряхнул еще раз. На стол высыпалось немного песка, образовавшего небольшие кучки. Он еще некоторое время сгибал трубку, пока не почувствовал, как внутри что-то треснуло. Он приложил трубку к губам и дунул. Изнутри на стол посыпался песок. И одновременно...

Звук прозвучал не чисто, но, несомненно, возник не случайно. Выходит, это был духовой инструмент, просто до сих пор забитый песком. Роберт улыбнулся. Он выиграл! Сегодня вечером все станут его похлопывать по спине и поздравлять, а может... Ему в голову пришла неожиданная мысль. А что, если...

Он тщательно прочистил инструмент септов. Поднес к губам. Дунул и услышал звук, который немного походил на звук флейты, но как бы измененный, переделанный, похожий на... Роберт никак не мог сообразить, на что, но чувствовал, что где-то такой звук уже наверняка слышал. Он снова поднес инструмент к губам.

– Браво! Ты молодец, парень!

Ритуал похлопывания по спине прошел как полагается. И даже лучше! Но Роберт дал им дополнительный повод.

Несколько последних часов он тренировался играть на «шарнирном органе», как его окрестил О’Нейл. Название прекрасно соответствовало типу инструмента: закрывая отверстия и нужным образом как бы подключая отдельные трубки, можно было модулировать звук. Правда, у септов было четыре руки, и это позволяло им легче управлять инструментом. Роберт понимал, что звуки, которые он пытается извлечь, могли иметь мало общего с музыкой септов. Тем более что и на обычной-то земной флейте Роберт поигрывал давненько, еще в детстве. И все же то, что он продемонстрировал друзьям за обедом, несомненно, было музыкой, может, не очень септской, но и не вполне земной.

Шестеро парней внимательно слушали, аплодировали и похлопывали его по спине. Смеялись и шутили. Он как-то забыл их спросить, не ассоциируется ли у них с чем-то звук «органа».

– А знаете что, – предложил Дорс Онасир, – может, пойдем в руины, и там Роберт поиграет? Скоро начнет темнеть, и обстановка будет что надо.

– Клычи, – буркнул О’Нейл. – Там полным-полно клычей. Лазающих и воющих клычей с огромными зубищами.

– Прихватим фонарики, к тому же на шестерых людей они вряд ли нападут. Ну как, идем?

– Лады. – Идея Роберту понравилась.

Квата, меньшее солнце двойной системы Септории, как раз уходила за горизонт. На фоне ее зеленого диска резко вырисовывался шпиль полуразвалившейся башни. Возможно, отсюда септы еженощно высматривали спасение? Искали на искрящемся звездном небе быстро двигающуюся яркую точку – спасительный корабль? Знать это могли только руины. И клычи. Несколько животных сейчас следовали за людьми в абсолютном молчании, так, словно сумерки, лишающие мир расцветок, украли у них и голоса.

О’Нейл поругивался себе под нос и то и дело хватался рукой за рукоять метателя. Иногда Роберту казалось, что О’Нейл хочет, чтобы клычи действительно напали на него. Тогда он мог бы начать стрелять в них с чистой совестью.

– Здесь будет самое то. – Дорс указал на большую груду щебня.

– Внимание, внимание, настроение номер пять, возбуждение. – Сабо Жолдош пытался пошутить, но никто не улыбнулся.

– Тс-с... – Роберт приложил палец к губам. – Слушайте.

Он снова заиграл. Та же самая, что и за обедом, музыка здесь, среди разрушенных септских жилищ, в зеленом угасающем свете Кваты, подхваченная и дополненная другими звуками – шумом ветра, шелестом осыпающегося щебня, дыханием людей, звучала совершенно иначе. Здесь, в этом городе, жили септы. Если бы люди прилетели на пятьдесят лет раньше, они б наверняка еще их застали. Что случилось с обитателями города? Их убила болезнь, распри или, может – и это было бы самым прекрасным решением, – они дождались наконец помощи и вернулись домой? Оставив мертвые стены и агрессивных, злобных клычей?

Вот именно, клычи! Заслушавшись, погрузившись в собственные мысли, астронавты не сразу заметили, что клычи собираются вокруг них. Но не как обычно – не десяток, самое большее – полтора. Сейчас скопилось уже несколько десятков животных, и продолжали стекаться все новые. Их оранжевые глаза вглядывались в людей, а белые острые клыки, от которых они и получили название, сверкали в полуоткрытых пастях.

Клычи сидели неподвижно, но их круг постепенно как бы сужался.

– Клычи!

Музыка резко оборвалась, астронавты вскочили со щебня.

– О Господи... – прошептал кто-то.

– Спокойно! – Онасир не случайно был командиром, теперь он первым успокоился. – Возвращаемся к кораблю. Достать оружие! Стрелять только по моему приказу...

Клычи, словно поняв его слова, пошевелились. Круг животных начал сужаться быстрее.

– Нападают! – О’Нейл поднял оружие.

– Не стреляй! – Крик Роберта раздался так неожиданно, что даже изумленные клычи на секунду замерли. – Стойте... Они... они... Смотрите... они ведут себя по-другому... Они пришли послушать!

И тут он понял, что напоминал ему тот странный отзвук в мелодии септорианского инструмента – бурчание клычей.

Всю ночь Роберт просидел на развалинах городка, далеко от собственного дома. Он играл на инструменте, изготовленном септами для своих животных. Он знал, что звуки, которые он извлекает из флейты, всего лишь неумелое подражание настоящей музыке. Однако осиротевшие, лишившиеся своих хозяев клычи слушали его с грустью и счастьем, горевшими в оранжевых глазах.

Утром старый клыч подошел к Роберту и положил ему голову на колени.