Текст книги "Ничего не случилось…"

Автор книги: Андрис Колбергс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

И хотя Ималда почувствовала себя немного уязвленной, все же была благодарна за совет и за сведения о расстановке сил на фронтах варьете. Конечно, Укротитель отпустить не захочет, придется изобрести достаточно убедительный довод, но это потом, сейчас ей ничего толкового на ум не приходило. Главное – не злить старика… Если прогонит в гневе, то эстрады ей не видать, а их в конце концов не так уж много. Придется снова обивать пороги в отделах кадров на заводах или подаваться в ученицы. Только теперь это будет потруднее, ведь она уже стала кем-то, и, хотя до цели еще далеко, тем не менее она и сама выросла в собственных глазах.

Ималда не забывала о своем долге перед братом – интересовалась его судьбой, ходила в управление внутренних дел, но следователя Иванца не застала, так и вернулась домой с продуктами, которые собрала для брата. Его арест причинил не только боль – ее Ималда уже выплакала – она испытывала ужасное одиночество. Кругом были люди, но сближаться с ними ей не хотелось. Отсутствие Алексиса никогда раньше так ее не угнетало, ведь она знала; не приедет на нынешней неделе, значит – на будущей, но непременно приедет, потому что брат отсутствует временно, но теперь она понимала – Алексис исчез для нее навсегда, все равно что умер. Он, правда, и в детстве никогда не защищал ее от драчливых мальчишек, но теперь она сознавала, что на всем белом свете у нее больше нет никого, кто мог бы и хотел ее защитить. Одиночество угнетало, таилось во всех щелях и углах квартиры, превращалось в призрак, который мучил ее во сне и наяву.

Как-то ей пришла мысль съездить в зоопарк – может, там, как раньше в детстве, она развеет свою тоску?

Новшества после реконструкции зоопарка были любопытные: фламинго в своем розовом свадебном наряде переселился в новый вольер, кабанчики резво бегали друг за дружкой, взметая снег, верблюд высокомерно вертел головой, посматривая, в кого бы плюнуть, муфлон, мелко тряся бородой, жевал сено, зебра каталась по земле, енотовидная собака дремала, белки вращали колесо, мелкие разноцветные попугайчики весело чирикали, луща семечки, и Ималда немного успокоилась, даже улыбалась, наблюдая, с какой серьезностью хомяк запихивает в защечные мешки зерна и потом прячет их в уголке клетки.

Когда Ималда вернулась домой, к ней возвратилась и тоска. Квартира стала ее клеткой. Там, в зоопарке, тоже какая-то ненастоящая жизнь, мнимая свобода, мир одиночек, живущих в клетках. Никакая жизнь невозможна без ядра, а ядром мира является семья.

По вечерам одиночество леденило душу, в квартире ей теперь слышались какие-то шорохи, от которых она вздрагивала или сжималась – то шум водопровода или центрального отопления, то стук за стеной, то странное шуршание на чердаке или скрип вдруг раскрывшейся двери.

Однажды под вечер, часов в шесть, когда она неторопливо собиралась в «Ореанду», зазвонил телефон.

– Это я, Таня!

– Да… Слушаю…

– У меня важные новости об Алексисе!

– Да, да… Я слушаю! – голос Ималды выдавал нетерпение.

– Это не телефонный разговор!

– Хорошо, скажите, куда мне подъехать.

– Знаешь, я приеду к тебе сама. Но не раньше, чем через два часа.

– Тогда приезжайте в «Ореанду» – я буду на работе.

– Нет, только не там: слишком много народу! Лишние глаза и лишние уши!

– Но раньше половины одиннадцатого домой я не вернусь…

– Если так, то буду в половине одиннадцатого у тебя. Только никому ни слова!

– Конечно!

Ималда не могла дождаться встречи с Таней. И чтобы занять себя, прибрала в квартире, взобравшись на две табуретки, вытерла пыль с портрета деда. Заварила в термосе чай, расставила на столе посуду – чашки и сахарницу. Главное – она уже не чувствовала себя совсем одинокой – с ней теперь был кто-то, для кого судьба Алексиса так же важна, как и для нее.

Предстоящая встреча с Таней обрадовала, и Ималде стало стыдно за свой поступок – в прошлый раз, когда они познакомились, Ималда ведь фактически выставила Таню за дверь. Правда, неприятных последствий это тогда не вызвало: Алексис продолжал встречаться с Таней, Ималда не раз слышала, как они говорили по телефону.

Таня немного опоздала, была возбужденной: бросила пальто на спинку стула.

– Алексиса вчера перевели в тюрьму – там он будет находиться до суда. Я отнесла передачу, но у меня не приняли – у них определенный порядок, на букву «М» принимают по четвергам…

– Может, пойдем вместе?

– Хорошо, но сейчас главное не это… – Таня отхлебнула чаю. – Алексис держится молодцом, не сознается… На всех допросах говорит одно и то же: покупал для себя, никому не передавал, значит, распространение и спекуляцию ему не пришьешь – неизвестно, у кого покупал, сколько платил, факта продажи тоже нет… Дело проходит у следователей только как хранение в больших размерах, а за такое много не дадут… я разговаривала со знакомым юристом.

Ималда хотела было спросить, откуда Тане известно, что написали следователи в протоколах допросов, но передумала – вдруг ее вопрос обидит любимую женщину брата?

– Беда в другом… – Таня замолчала и посмотрела на Ималду исподлобья. – Вчера ко мне на работу заявились два типа… Неважно, как их зовут, ты все равно не знаешь. Я тебе еще в прошлый раз говорила, что Алексис с ними связался и добром это не кончится. Противнее людей я еще не встречала, а противнее, может, и не бывает… Ведь я Алексиса предупреждала, но он продолжал с ними путаться. Им, конечно, наплевать на то, что Алексиса арестовали, но и у них серьезные неприятности: во-первых, они потеряли деньги, которые потрачены на порошок, во-вторых, эти двадцать тысяч, как они говорят, сами взяли под большие проценты. Деньги они ему дали для закупки чего-то другого, но Алексис их обманул и товар не привез. Они знают, что порошок милиционеры обнаружили при обыске – они, оказывается, все знают! – но куда подевался другой товар или деньги? Ведь они тоже ездили в аэропорт встречать Алексиса, но из предосторожности не подошли – им показалось, что за ним следят. Теперь угрожают: не отдадите товар или деньги – подбросим следователям кое-какие доказательства спекуляции валютой и контрабанды. Тогда Алексис пропал. Пока мы сумеем связаться с ним, будет уже поздно.

– Что за товар?

– Говорят, часы, – Таня отхлебнула еще чаю. – Они, конечно, понимают, что ни у тебя, ни у меня таких денег нет, даже если нас продадут – таких денег все равно не собрать. Поэтому предлагают нам с тобой завтра утром вылететь в Одессу. Они полетят с нами. Они считают, что деньги или часы находятся на буксире – на «Ислочи», если не ошибаюсь… Поскольку ты сестра, тебя должны пропустить на судно за вещами брата, может, пропустят и меня, как подругу. Алексис ведь не аферист – уверена, что там мы найдем деньги – часы ему, видно, не успели доставить из Стамбула. Мало ли какие могли возникнуть осложнения: то ли судну приказали зайти в другой порт, то ли погодные условия изменились или вообще что-нибудь другое… Ты сумеешь на денек отпроситься с работы или мне раздобыть для тебя больничный лист?

– Отпрошусь… – пробормотала Ималда и вышла на кухню, чтобы хоть несколько минут побыть одной и все обдумать.

А что тут думать?

– Билет в аэропорту тебе уже заказали, но мы не могли за него заплатить – не знали твоих паспортных данных… – доносилось из комнаты. – Принеси пепельницу и спички, я хочу закурить…

– Сейчас…

Ималда накинула старенький халат, в который облачалась, когда прибирала в квартире, взяла свечку и ключ – теперь она хранила его без ленточки и в другом месте – в туалете, в щели за сливным бачком.

Когда она в таком виде появилась в комнате, Таня уже выкурила сигарету и гасила ее в пепельнице.

– Из вещей с собой ничего не бери: не успеем на вечерний самолет – вернемся утренним… Главное – документы! И еще: не стоит там говорить, что его арестовали, а то могут возникнуть осложнения… Нам сделают справку, что он находится в тяжелом состоянии после автокатастрофы…

– Таня, оденьте пальто и пойдем!

– Куда?

– Тут, недалеко…

И хотя Таня ничего не поняла, интуиция подсказывала ей разгадку. Она не стала ни о чем расспрашивать, молча взяла со стола свою пачку сигарет и положила в сумочку.

По темному подвалу они шли без света – Таня, как слепая, ухватилась за руку Ималды, другой рукой Ималда скользила по рейкам сарайчиков, чтобы не пропустить поворот.

– Нагнитесь, здесь поперечные трубы…

– Куда ты ведешь меня? – испуганно вскрикнула Таня и вырвала руку. – Я никуда не пойду!

Но поняв, что дорогу назад самостоятельно не найдет, плаксиво спросила:

– Куда мы идем? Зачем все это? Объясни же!

– Вдвоем мы быстрее со всем справимся.

– С чем?

– Уже пришли, дайте руку!

Ималда зажгла свечу и отперла сарайчик.

Приказав Тане обеими руками держать угол фанерного листа, Ималда сунула руку в углубление стены и вытащила черный полиэтиленовый мешок.

– Там часы.

Таня, не веря своим ушам, дрожащими пальцами развязала шнурок, заглянула в мешок, потом обняла Ималду и со слезами на глазах расцеловала ее.

Сумка у Тани была довольно объемистая, но туда уместилось немного, большая часть часов осталась в черном мешке, и Таня снова тщательно его завязала.

– Возьму такси, – распрощавшись возле парадного, сказала она. – В такое время тут их полно.

Таня вышла из парадного на улицу, Ималда пошла к себе наверх.

Когда дошла до третьего или четвертого этажа, ее словно током пронзило: меня обманули!

Опрометью бросилась вниз, перепрыгивая сразу через несколько ступенек.

Распахнув дверь парадного, стрелой вылетела на улицу, поскользнулась на тротуаре и лишь благодаря подмерзшей кучке снега удержалась на ногах, едва не угодив под задние колеса проезжавшей мимо «Волги». Испугавшись, она смотрела вслед удалявшейся машине, словно хотела ее запомнить навсегда.

Тани на пустынной улице не было. После бега дыхание у Ималды перехватило, а сердце, казалось, стучало в ребра. Дура я – ну зачем Тане обманывать Алексиса? Для Тани он значит больше, чем для меня!

И все же на душе было тревожно: Ималда дошла до перекрестка, где обычно стоят свободные такси. И здесь – ни Тани, ни машин. Может, Таня подалась в противоположную сторону, где движение более оживленное, и таксопарк за углом? Алексис всегда шел туда.

Мороз щипал сквозь тонкую одежду. Вообще – что она ей скажет? Спокойной ночи пожелает?

Ималда поднялась к себе, выключила свет и легла в постель.

Еще чуть-чуть и угодила бы под колеса!

Она смежила веки и как бы вгляделась в удаляющуюся «Волгу» – что-то в ней было неуловимо знакомое, хотя Ималда не приметила ни цвет, ни номер… Заднее стекло! На нем запотевшая полоса, похожая на сатиновую ленту!

Не может быть! Ошибка! Неужели все время, пока Таня была у меня, Рауса ждал ее в своей «Волге» на улице?

Глупости какие!

Но почему Таня так стремительно исчезла? С того момента, как они расстались, прошла минута, самое большее – две… А может, мы разминулись – я побежала не в ту сторону!..

Слава изобретателю снотворного! Таблетка реладорма, несколько глотков воды – и сон тут как тут!

Едва она задремала, зазвонил телефон. Долго и надоедливо. Восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать звонков – нет, это никогда не кончится!

Босиком, путаясь в длинной ночной сорочке, она побрела в коридор.

Небо в окне уже посветлело – значит, сколько-то все же спала.

– Алло!

Вначале Ималда ничего не могла разобрать – из трубки доносились какие-то странные и скрипучие звуки, но потом поняла: позвонивший человек натужно дышал и оттого, видно, говорил медленно, с сиплым придыханием, словно через звук «х»:

– Халехсис мнхе дхолжен дхеньхи, хя нхамхерхен пхолхучхить их обрхатхно!

– Я ничего не знаю! Кто звонит?

– Доброжелатель! – это был уже другой голос, сильный и насмешливый.

– Хя желхаю пхолхучить свхои дхеньгхи хобрхатхно! – снова сиплый, видно, отдышался.

– Ничего не знаю о долгах брата, спрашивайте с него самого! – рассердилась Ималда и бросила трубку, но не успела дойти до постели, как телефон зазвонил снова.

– Алло!

– Дхо свхидханхия! – на сей раз трубку повесил он.

До репетиции Таня не позвонила, может, не успела еще встретиться с теми людьми и отдать им черный мешок. Ималде было обидно – могла бы хоть сообщить, как добралась до дома.

Рейнальди проводил репетицию раздраженно, сердито ругался по-французски и итальянски, чтобы никто не понял, и беспощадно гонял танцовщиц, хотя повода для этого не было.

Закончив репетицию, он собрал коллектив и сообщил об ожидаемых переменах. Конкретно Рейнальди не высказывался, но сложилось впечатление, что эти самые перемены ему навязали в тресте и поэтому у него такое скверное настроение.

Он заявил, что посетители недовольны программой в «Беатрисе» и справедливо недовольны: платят по четыре рубля за почти часовое представление, где скачут на костылях калеки! Как на костылях? Я, сказал, говорю образно. Репертуар «Беатрисы» нуждается в художественной инъекции – это опять образно говоря – посему с понедельника Ималда переходит работать туда. Перемены, конечно, скажутся на репертуаре «Ореанды», и чтобы это предотвратить, в «Ореанду» перейдет Мингавская – она уже дала согласие, – а в «Вершине» будет работать акробатическая пара из «Ореанды». Таким образом, как говорится, будут и волки сыты и овцы целы! До свидания! С глубоким уважением, ваш Рейнальди.

Ималда боялась даже случайной встречи с Раусой – так избегают превосходящего в силе противника, когда чувствуют внутреннюю готовность сдаться без серьезной борьбы. Рауса имел над ней какую-то особенную власть, впрочем, как и над другими работниками «Ореанды», может, даже большую. Его превосходство проявлялось во всем – в поведении, в разговоре, в манере одеваться, в решениях и поступках. Ему никогда не возражали, все чувствовали свою зависимость от него. Ималду пугала мысль, что если при встрече Рауса прикажет ей сесть в машину, она тут же послушается, хотя не хочет этого, хотя ей противно.

Они столкнулись на лестнице, когда Ималда возвращалась с репетиции. Рауса входил через главные двери. Ималда уже не могла повернуть назад.

– Как поживает наша примадонна? – спросил он как ни в чем не бывало. Почти с такой же интонацией он задавал свои вопросы работникам во время своих ежедневных инспекций. Ималда помнила ее еще с тех пор, когда работала посудомойкой.

– Хорошо… – пролепетала она, и каждый пошел своей дорогой: он – наверх, в свой кабинет, она – в «Беатрису», посмотреть, как там, как расположена эстрада, где раздевалка.

«Беатриса» – кафе, перестроенное из довоенного ресторана. Строители немало потрудились над его переоборудованием, но осталось немало и позолоты и плюша, которые отлично со всем гармонировали, создавали довольно уютную обстановку.

Поварихи ничего толком не знали, но к счастью, Ималде повстречался старичок электрик, который охотно взял на себя роль гида – все показал, включил прожекторы и свет рампы. Эстрада здесь была выложена плитами из толстого стекла, под плитками горели лампочки.

– А раздевалка – там, – показал электрик плоскогубцами в руке. – Я открою.

Все здесь было меньше, невзрачнее, чем в респектабельной «Ореанде».

– А говорили, что танцовщиц у нас больше не будет… Только оркестр.

– Сегодня было собрание… Сказали, что меня направили сюда…

– Да, неплохо, когда в паузах кое-что еще и показывают… А то только пьют да пьют…

Был седьмой час, Ималда собиралась на работу, а Таня все еще не позвонила. Ее телефона Ималда не знала, вчера тоже не догадалась спросить. Алексис как-то рассказывал, что она работает техником то ли в конструкторском бюро, то ли в проектной организации. Ималде тогда это было неинтересно, поэтому и пропустила мимо ушей. Но у Тани был телефон и дома: по вечерам они иногда с Алексисом перезванивались.

Ималда порылась в ящиках комода, где брат хранил разные документы, но безуспешно – там валялись измятые клочки с номерами телефонов, но к Тане они отношения не имели. Да и вряд ли Алексис записал ее номер, скорее помнил наизусть.

Выступление прошло нормально, Ималда быстро переоделась и заспешила домой, чтобы успеть к половине одиннадцатого, как вчера.

Когда она дошла до второго этажа, внизу хлопнула входная дверь и какие-то люди стали торопливо подниматься по лестнице.

Сначала она не придала этому значения, но когда остался всего один лестничный пролет, а за ней все шли следом, обернулась – позади было двое незнакомых мужчин. Ималда прибавила шагу и почти взбежала наверх, одновременно отыскивая в сумочке ключи. Если бы в тот момент она находилась ниже, могла бы позвонить в дверь к каким-нибудь соседям и заговорить с ними, пока те двое пройдут мимо, теперь же из соседей оставалась только старуха напротив – она в такой поздний час ни за что не откроет, в лучшем случае понаблюдает в «глазок», но в полутьме лестничной площадки все равно ничего не увидит.

Когда Ималда остановилась у дверей своей квартиры, мужчины выросли по обе стороны и схватили ее за локти. Она оцепенела, хотела закричать, но не смогла.

Один из мужчин выхватил у нее сумочку, вынул ключи и отпер дверь.

Другой втолкнул девушку в прихожую и стал шарить рукой по стене, ища выключатель, но не нашел и спросил:

– Где свет?

Ималда включила. Первый – меньший ростом – запер дверь и, глумливо заглянув девушке в лицо, сказал:

– А мы в гости пришли…

Он был в узкой не по размеру дубленке, с маленькими глазками за толстыми стеклами очков и с болячками в уголках рта.

– Надеюсь, ты рада. Покажи, как умеешь улыбаться, а то дяденька рассердится и выбьет тебе передние зубки! – он повесил Дубленку на плечики. Остался в пестром свитере с высоким воротником.

Другой, высокий здоровяк с круглым румяным лицом и длинными бакенбардами, – Ималда видела это лицо где-то раньше – уже накручивал диск телефона. Затем произнес в трубку всего два слова:

– Звоню оттуда…

Затем схватил провод чуть пониже аппарата и оторвал его от стены вместе с розеткой.

Он снял пальто, положил на полку свою пышную енотовую шапку и уже было отошел от вешалки, но вдруг что-то вспомнив, переложил из бокового кармана пальто в карман спортивной куртки финку в кожаном чехле.

– А ну, вваливайся! – прикрикнул он на Ималду, которая стояла, совершенно оцепенев.

Она, как в тумане, не раздеваясь, прошла в комнату.

– Присаживайся, пожалуйста, – пригласил очкарик. Рукава джемпера он подобрал выше локтей. Обнажилась неумелая татуировка.

Ималда послушно села.

– Как ты думаешь, что мы сейчас сделаем с тобой? – очкарик ухмылялся ей прямо в лицо. – Ты не бойся, мы люди солидные: расположим тебя комфортно – как тебе самой удобнее! – но поняв, что Ималда не слышит или не воспринимает смысл сказанного, разозлился: – Дать по соплям, чтобы очухалась?

Второй расхаживал по квартире, внимательно все осматривая.

Ималда вышла из полубессознательного состояния, услышав звонок в дверь. Очкарик бросился открывать. В прихожей он с кем-то обменялся двумя-тремя фразами.

Вошедший вместе с очкариком оказался пожилым человеком, на нем был мятый дешевый костюм и клетчатая фланелевая рубашка. Мужчина дышал тяжело, сипло. У него было бледное лицо с дряблой кожей и огромные мешки под глазами.

– Чхехо тхы ждхешь? Мхетхелхи? – зло спросил он здоровяка.

– Менты уже тут все прошмоняли, – ответил тот, оправдываясь. – Ни хрена тут не найдем!

– Пхосмхтрхи мхатрхасхы!

Теперь Ималда узнала обоих. Краснощекий однажды курил в вестибюле «Ореанды», когда она пробегала по коридору, торопясь к своему выходу на эстраду. И запомнила, наверно, потому, что во время программы варьете там обычно никто не стоит. А вот старика с мешками под глазами она видела не раз и всегда за столиком напротив оркестра, один раз даже с Романом Романовичем Раусой. Причем помнила, когда – месяца два назад.

У Ималды полились слезы.

– Хон вхыдхерхнет тхебхе мхатку! Хон ху нхас нха хэтхо бхольшхой спхецхихалхист! – старик кивнул в сторону очкарика. – Хдхе чхасхы?

Ималда закачала головой, продолжая плакать.

– Кхудха Халхехсис пходхевхал схумхку, кхогдха вхошхел? В кхухнхе? Хдхе?

«Неужели Таня с ними так и не встретилась или это совсем другие бандиты?»

Краснощекий ощупал матрас, потом вынул финку и деловито вспорол обивку по всей длине. Со звоном повыскакивали пружины, очкарик запустил руки в морскую траву по самые локти, ощупывал, искал. Затем разрезал подушку и другой матрас.

– Мхои чхасхы мхентхы тхут нхе нхашлхи?

– Нет. Только какой-то порошок.

– Знхаю!

– Он их кому-то сплавил по дороге! – высказался очкарик, продолжая ощупывать внутренность матраса. – А может заметил, что за ним следят и оставил в такси?

– Тхогха брхосхил бхы вехе, в тхом чхислхе и пхорхошхок!.. Нхикхудха нхе дхенхетсхя! Мхы ехо вхездхе дхостханхем!

Краснощекий вышел в соседнюю комнату – чтобы и там взрезать подушку и диван.

В воздухе клубились пыль и пух.

Из широко раскрытых глаз Ималды неудержимо лились слезы, а сама она находилась совсем в другом месте – вне этого ужасного капкана. В тихом парке с высокими деревьями, где круглая цветочная клумба перед новым зданием с большими светлыми окнами, где старые корпуса из красного кирпича, с островерхими декоративными башенками, где Янка все метет и метет дорожки или, сидя на скамейке любовно осматривает свою метлу, где тетенька, которая боится остаться одна в помещении – везде ей мерещится запах газа, потому что ее хотят отравить… Больница! Какой покой вокруг! И доктор Оситис, который все приговаривает: «Не думать об ЭТОМ! Что было, то было – не стоит вспоминать!»

– Может, нас расконторил РРР? Мне так показалось… – робко заговорил здоровяк, выходя из задней комнаты. – Порошочек его прогорел, а денежки отыграть захотелось… Он тоже мог узнать, что часики при шмоне не нашли. Ромка – та еще сволочь, он вам завидует. Подлизывается, а за спиной…

– Нхо кхак? Кхак хя спрхашхивхаю! Нхичхегхо, нхикхудха нхе дхенхетсхя! Кхусхок слхишкхом вхелхик – пходхавхитсхя!

Ромка – это же от имени «Роман»… РРР… Уж не Роман ли Романович Рауса? Таня пропала, как сгинула. А промчавшаяся мимо Ималды «Волга», у которой, на заднем стекле была запотевшая полоса, словно серая сатиновая лента? Неужели в самом деле Рауса? Про стоянку для машин в соседнем дворе директор тоже знает…

Она уже было решилась рассказать тройке о своих подозрениях, но мужчины вышли в коридор. Вдруг стало страшно: неизвестно еще, как они воспримут ее признание – прикажут показать, где живет Таня. Тогда что? Но главное – вообще отсюда не уйдут. Так и будут тут торчать! Они поверили тому, что часы она не видела, значит, не о чем больше говорить. Не скажет ни за что!

– Мхы хеще кхак-нхибхудь зхайдхем!.. Хи бхез глхупхостхей! Тхы пхонхимахаешь, хо чхем хя гховхорхю?

Ималда кивнула.

– Хи ещхе прхо мхентхов… Хонхи дхалхекхо, ха мхы тхут, рхядхышкхом!

Очкарик тоже счел нужным попрощаться:

– Постели себе на полу: на твердом спать полезнее, а трахаться – так даже лучше!

Ималда как в тумане закрыла за ними дверь.

Ей хотелось куда-нибудь уйти.

Все равно, куда, лишь бы не оставаться дома.

«Крысы, живущия на воле, бывают подвержены совершенно особенной болезни: несколько их сростаются между собой хвостами и образуют так называемаго крысинаго короля, о котором в былые времена имели, конечно, другое понятие, чем теперь, когда его можно видеть почти в каждом музее. Прежде думали, что крысиный король в золотом венце возседает на троне из нескольких сросшихся меж собой подданных и отсюда решает судьбы всего крысинаго царства! Во всяком случае верно, что иногда попадается довольно, большое число крыс, плотно переплетенных хвостами, оне едва могут двигаться и сострадательныя крысы из жалости приносят им пищу. До сих пор еще не знают настоящей причины такого явления. Думают, что какое-то особенное выпотение на хвостах крыс влечет за собой их слипание, но никто не может сказать ничего положительнаго. В Альтенбурге хранится крысиный король, состоящий из 27 штук крыс; в Бонне, Шнепфентале, Франкфурте и Линденау, близ Лейпцига их также находили не раз. Очень может быть, что подобные переплетания крыс встречаются несравненно чаще, чем думают, но находят их очень редко, и потому суеверие во многих местах так велико, что как только заметят крысинаго короля, стараются скорее его убить.

Для уничтожения крыс употребляются бесчиленныя средства. Всякаго рода ловушки ставятся им с большим или меньшим успехом и временно помогает то тот, то другой способ истребления. Когда эти животныя заметят, что их преследуют очень энергически, то нередко уходят, но как только ослабнет гонение, тотчас пронюхают и водворятся снова. И если крысы вернутся, то в короткое время расплодятся до таких размеров, что прежняя мука настанет во всей своей силе. Самыми употребительными средствами против крыс остаются до сих пор различные яды, которые кладут в их любимых местах. Но – независимо от того, что таким образом причиняется животным самая ужасная и мучительная смерть – средство это довольно опасно: крыс иногда рвет и оне отравляют картофель или зерновой хлеб, через что могут вредить не только другим животным, но и человеку. Гораздо лучше давать им смесь солода и негашеной извести – последняя возбуждает в них сильную жажду и убивает мгновенно, как только оне выпьют все количество, воды, необходимое для погашения извести.»

У управляющего трестом общественного питания товарища Шмица от удивления, как всегда, задергалась левая сторона лица – что это за девчонка к нему заявилась? Чего ей надо? Не встречал ли он ее где-то раньше? Но тут, к счастью, зазвонил телефон. Шмиц извинился, снял трубку, но продолжал разглядывать девушку, потому что весь разговор с его стороны сводился к кратким: «Да!.. Разумеется!.. Безусловно!..» и «Когда именно?» Шмиц про себя отметил – маленький, жалкий и переплакавшийся человечек… пугливо сидит на краешке стула… Ну просто сердце разрывается, глядя на нее. Ее, наверно, все гонят и обижают, ни поговорить с ней не хотят, ни выслушать…

– Звонил Петерис Карлович Лепиньш, – поведал со значением Шмиц, повесив трубку. – Из Академии наук. Профессор, доктор физико-математических наук, дважды лауреат республиканской Государственной премии… У него зарубежные гости, нужен прощальный банкет – как не помочь человеку! Мы учились в одной школе… Минуточку… – Шмиц заметил, что девушка уже приготовилась выкладывать свои невзгоды. Взял из небольшой стопочки листок бумаги и, написав что-то – видно, число и место предстоящего банкета – положил в папку, на которой крупными буквами было напечатано «Секретарю, к исполнению». Шмиц теперь работал по-новому.

Волнуясь и сбиваясь, девушка начала рассказывать. О том, как она танцевала в «Ореанде», как потом ее перевели в «Беатрису» – хотели повысить там художественный уровень варьете, а через два дня труппа была ликвидирована и она осталась без работы. Затем объявили: ни в «Ореанде», ни в «Вершине» вакантных мест нет. Но она разузнала, что пара акробатов в «Вершине» не выступает, они вообще там ни разу не выступали – ушли обратно в цирк. Значит, программа в «Вершине» не заполнена и, стало быть, вакансия имеется.

– Это не в моей компетенции… – улыбнулся Шмиц, и его щека опять задергалась. – Вам следует зайти в шестой кабинет.

– Я уже была там, но меня послали к вам, сказали, что только вы можете решить этот вопрос. – Она смотрела на него с надеждой и заставила себя улыбнуться.

– Какой отвратительный формализм!.. – возмутился Шмиц. – Извините! – Снова звонил телефон, на проводе был опять какой-то член-корреспондент, лауреат и друг и опять по поводу банкета – то ли поминки, то ли свадьба…

Шестой кабинет был заперт. «Она на минуточку вышла, подождите!» – сказал кто-то Ималде, проходя мимо. Девушка села на стул у двери и, сгорбившись, стала ждать. Мимо то поодиночке, то парами, а то и небольшими группками сновали трестовские дамы – кто с документами, а кто с чем-то объемистым в расписных полиэтиленовых мешочках.

Вдруг чаша ее терпения переполнилась, слезы брызнули из глаз, и она закричала во весь голос:

– Как вы можете так жить! Кошмар! Так же нельзя жить!

Она кричала про маслины, которые по указанию шеф-повара посудомойки собирают с тарелок и тот снова бросает их в кастрюлю; про перемолотые жилы, шкурки и другие мясные отходы – поперчив да сдобрив чесноком (посетители все равно съедят!), шеф-повар пускает их в дело; про то, что слово «спасибо» официанты давным-давно исключили из обихода, заменив его рублем; про то, что метрдотель взимает дань и передает кому-то дальше; про то, как обманывают и обсчитывают и нигде не добьешься правды.

Бог знает, что она еще кричала – Ималда уже и не помнила. Не помнила и того, сама ли ушла из здания треста или ее вытолкали.

Опомнилась на улице. Сеял мелкий весенний дождичек, под ногами хлюпала грязь.

Проглотила несколько таблеток, успокоилась и методично обошла все кафе в центре – вспомнила, как Алексис когда-то сказал, что Таня сидит в кафе, как на привязи.

Оставался всего один день.

…Очкарик нашел ее в «Беатрисе». Он появился, когда началась программа. Ималда запомнила, что за тем столиком, за который он уселся, во время ее первого выхода никого не было. Это был длинный стол, наверно, единственный в зале на восемь персон, накрытый и сервированный, недоставало только гостей – стулья стояли придвинутыми к столу. А во время ее второго выхода очкарик уже сидел за ним. Может, он был один, а может, с компанией, но Ималде сразу стало ясно, что он явился за ней. Так в сказках приходят черти за обещанными им душами умирающих.

Заметив его, Ималда сбилась с ритма. Очкарик, смачно ухмыльнувшись, почмокал губами.

На сей раз он выглядел франтовато – свободная куртка из тонкой ткани, отстроченная лентами, «молниями», обвешанная всякими пряжечками – стоят такие дорого, поэтому в них и ходят повсюду, даже в театр и в оперу, и туфли на довольно высоком каблуке.

Оттанцевав, Ималда направилась в раздевалку. Очкарик уже поджидал ее у дверей, хотя посторонним находиться там запрещалось – по коридору из кухни в зал сновали официанты.

Коротким повелительным кивком головы он вызвал Ималду в коридор и, остановившись возле зеркала, закурил «Pall Mall». Кто-то из проходивших мимо – видно, знакомый – попросил у него сигарету, и очкарик, встряхнув пачкой, протянул ее.

«Каждый день в гости не ходят: невежливо, – сказал он Ималде. – На, прочитай письмо! А я пока покурю!» Он отошел в глубь холла и заговорил с гардеробщиком, тоже, должно быть, знакомым.

На крошечном листочке папиросной бумаги – скорее всего разрезанной вдоль сигареты – остро заточенным карандашом было написано: «Милая сестренка! На синей ленточке, в шкафу, где прятали тетради, не на чердаке, так в подвале, черный мешок. Отдай им все! Мне плохо, очень плохо, будет еще хуже, если не отдашь! Будь счастлива, сестренка! Целую, Ал.».