Текст книги "По зову рода (СИ)"

Автор книги: Андрей Журкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Глава 16. Меж трёх огней

На утро воинство Велерада двинулось в путь, подгоняемое западным ветром, мягко толкавшим в спину. Казимир чувствовал нарастающее возбуждение, не зная куда деваться от волнения. Обоз двигался очень медленно, отчего к середине дня силы кнеса растянулись на добрых пару вёрст. Даже находясь на своей земле белозерцы осторожничали. Время от времени ведун видел сновавшие мимо конные разъезды. Чаще прочих среди них попадались братья боровички, видимо они отвечали за сохранность части обоза, в которой, в числе прочих, ехал Казимир. От этого на сердце делалось немного спокойнее, всё-таки слава парней неслась впереди них.

Мимо мелькали провожающие своих отпрысков веси. Каждая деревня отряжала ладных девиц, одетых в цветастые сарафаны и венки из луговых трав. Они кидали под копыта боевых коней свежие цветы и низко кланялись, то и дело затягивая звонкие и весёлые песни. Никто не прощался, хоть Казимир, нет-нет, да и замечал, как те, что помоложе украдкой смахивали с уголков глаз слёзы. Войско шло не куда-нибудь, а к Великим горам в тайгу.

Тайга… многое в этом слове страшило ведуна, и одновременно манило неясной для души властью. Чтобы объяснить, что это такое не хватит никаких слов, они попросту ещё не придуманы. Из глубины веков, когда тёмные пращуры бродили по лесам и горам бескрайнего зелёного моря, на потомков теперешних смотрели бесстрастные и суровые глаза стихии особого толка. Тайга – это не просто непроходимые хвойные леса, перейти которые из края в край не хватит и целой жизни… В самом этом слове заключены мрачные знамения и неясные образы, робких духом пугающие, а отважных – манящие. Казимир слыхал разные смыслы, что люди вкладывали в название лесного царства, которым никто не правил. Одни полагали, будто слово тайга означает, буквально, крутая гора, могучая скала. Ведун уже не раз слышал о некой далёкой горной цепи, преодолеть которую возможно лишь по морю, либо пройдя такими потаёнными тропами, о каких ведают лишь шаманы из племени чудь. Иные полагали, что тайга означает «конец», край мира, шагнув за который, упрёшься в абсолютную пустоту, узреть которую смертному не суждено при жизни.

Привалы устраивали не часто и всегда на закате дня. Когда обоз докатывался до условленного места, там уже вовсю кашеварили, а кто-то и вовсе видел третий сон, впрочем, и уходя по утру раньше. Конные разъезды, сновавшие от головы к началу колонны, сменялись, а разведчики возвращались с донесениями для кнеса. Пока что припасов было в достатке, но ведун сразу подметил, что тем, кто не держит в руках оружие его выделялось кратно меньше. Когда выдавалась возможность, он пытался насобирать ягод или грибов, иногда угощали шальными дарами леса в виде ненароком битой утки или зайца.

Только в самом начале Казимир не знал куда приткнуться, то и дело ловя себя на мысли, что робеет от неизвестности. Но вскоре настали дни суровых испытаний. Конь ногу подвернёт – к нему, у кого живот скрутит – к нему, простуда – опять к нему, старая рана хандрит – снова к нему. Конечно, ведун не жаловался, но, порой, трудиться приходилось, что называется без продыху. Интереса лесной нечисти Казимир не опасался. К такому воинству только от безысходности пристанешь, да и то ненадолго. Пару раз он замечал леших, но сделать подношение не удавалось. Едва он отделялся от общей колонны, как за ним увязывались воины, видимо, приставленные хранить ведуна, как зеницу ока. Леший осторожничал и не давал людям приблизится, тотчас исчезая. Однажды Казимир увидал всамделишную берегиню, отдыхавшую на камне у берега речки. Ему очень хотелось заговорить с речной девой, но опасаясь того, как на неё отреагируют ратники кнеса, ведун принялся нарочито шуметь, чтобы её вспугнуть. Мало ли, что? Мужики все при оружии, на взводе, чуть что не так, с горяча могут и стрелу пустить, не приведи великие боги!

На четвёртый день пути, Казимиру удалось затесаться в группу плотников, пристроенных обслугой камнемётов. Его несколько тяготило постоянное следование попятам хмурых воинов, а хотелось просто почесать языком. Плотники были мужиками бесхитростными, но душевными, приняв ведуна к себе в компанию с радостью. Старший из них, ещё в силе, но уже совершенно седой старик по имени Деян, завидев скучающего Казимира на привале, поманил к себе. Усадив подле костра, он протянул ведуну тарелку с кашей, не принимая возражений. Когда тот доел, довольный Деян расправил усы, уложил подбородок на кулак, и серьёзно кивнув, благословил:

– Ну, рассказывай.

Казимир усмехнулся, ведь такое уже бывало и не раз. Прознавшие, что с войском идёт не старый ворчливый Белун, на которого у многих имелся зуб, народ присматривался к «обновке», как его называли некоторые.

– Да, нечего особо рассказывать… – протянул Казимир, привычно смущаясь. – Живу на реке… На островке, что за лесом. Коли воротимся, заходите в гости.

– А правда, что ты у нашего прииска целую дюжину кикимор один залупил? – спросил подсевший к костру Путята, крепкий мужик с круглым лицом. Его руки были похожи на брёвна, обтянутые тугими сплетениями вен. Светлые волосы, как у самого ведуна, торчали соломенными копнами в разные стороны, а голубоватые глаза смотрели с прищуром, поблёскивая азартом.

– Брешут, – Казимир покачал головой. – Там были болотники и один до сих пор есть, но он тихий.

– А верно говорят, что ты по зиме реку вскипятил, чтобы искупаться? – вопросил другой мужичок по имени Уветич, черноволосый и жилистый.

– Верно! – Едва не подавившись остатками каши, которые выскрёбывал с миски, Казимир расхохотался, от души веселясь, и даже подивившись, какая слава расползается по округе. – А опосля ещё и уху в ней же сварил! – Заметив, что мужичок аж глаза выпучил от изумления, ведун всё же пояснил: – Врут, конечно же. У меня была одна прорубь для воды, и та всё время замерзала.

– Но изба-то твоя… она взаправдашняя? Говорящая? – с надеждой в голосе спросил самый младший плотник, подмастерье лет шестнадцати по имени Мороз.

– Правда лишь в части, – уклончиво ответил ведун. – У меня живёт домовой, но говорит только со мной. Чужих этот дух не любит, поэтому, ежели рядом окажешься, а меня там не будет, лучше не лезть к нему… он… диковат.

Мужики ещё много спрашивали, и каждый новый вопрос был чуднее предыдущего. В общем, можно сказать дружба у них наладилась. Казимир был и рад, ведь будучи в своём первом походе, он попросту не знал, что делать и как себя вести. Кнес больше не вызывал на беседу, а воеводу он видал только дважды, и то Ратибор каждый раз оказывался до того занят, что не обращал на ведуна внимания, окружённый воителями, принимая многочисленные донесения.

Казимир и сам был охоч поспрашивать. Оказавшись в кругу людей, которые не только считали его равным, но и уважали за профессию, он с жадностью принялся впитывать всё, что только мог добыть. Его интересовали байки и сказки, досужие сплетни и истории о былых ратных подвигах белозерцев. Ведун восполнял пробелы в собственной истории, вытесняя ставшие до облегчения далёкими воспоминания о временах, когда был пустым местом, о которое, к тому же, с радостью вытирали ноги.

– Так куда ж мы всё-таки идём? – спросил он однажды вечером, когда тьма укутала обоз и только пляска благословенных языков костра, жарила протянутые к нему и уставшие ноги. – Я слыхал лишь одно, что к горам. А что за горы такие, да кто там провинился перед кнесом?

Деян поцокал языком, весело глянув на Путяту.

– У нас тут единого мнения нет, – задумчиво сообщил он, подкидывая в огонь свежие полешки. – Я так разумею… Кнес наш добрый, но цену словам знает не понаслышке. Когда мы уезжали, я примерил, над воротами только два щита осталися. Тот, что с рысью зачем-то сняли… А зачем? Всё ж не просто так, не ради потехи делается…

– А почему там эти щиты вообще висят? – спросил Казимир.

– То победы Велерада и его батьки, – пояснил Путята. – Каждый щит – разбитый враг, который признал нашу силу и обещался не безобразничать.

– А почему тогда щита печенегов нет? – с интересом протянул ведун. – Я слыхал, отец нашего кнеса Велизар бил их, да ещё и старшего сына себе в услужение забрал, которого убил этот… как бишь его?

– Не надо, – быстро прошипел Уветич, глянув по сторонам. – Не поминай этого гада, а то ещё накликаешь средь ночи-то…

– А чего такого? – изумился Казимир. – Я ж ничего плохого…

– Это как повернуть, – веско заметил Деян, подняв вверх палец.

– Да как же тут повернёшь, – начал было ведун, но Деян вдруг строго на него глянул.

– Тебе ж говорят люди… не надо!

– Да, что не надо-то? Скажите, я и не буду, – буркнул Казимир, делая вид, что обижен. Ему страсть, как было интересно, что же такое нельзя поминать, и от чего так боятся человека, который убил Талмата, что и имя его не поминают.

– Понимаешь, щита печенегов над воротами нет сейчас, но раньше был, – пояснил Уветич. – Когда отец Велерада скончался, многое поменялось. Велерад рос вместе с Талматом, и даже когда тот уехал, они не перестали любить друг друга, как родные братья. Печенеги верный народ, но и гордый. Велерад знал, что его названного родича угнетает висящее над воротами напоминание, о том, как разбили отца. Он повелел щит убрать, тем самым сделав Талмата себе равным во всем… тобишь союзником, а не слугой.

– Но это ведь хорошо, да и благородно, – заметил Казимир.

– Так-то оно так, если бы не обычаи печенегов. Лишённый присяги Талмат, как старший сын к тому времени покойного Метичая, по всему теперь должен был мстить за позор отца. Его бы свои же и порешили, коль откажись он это делать.

– Вот как… – изумлённо протянул Казимир. – И что же он, мстил? Подожди-ка… а как бишь он уме… – ведун осёкся, поняв, что хочет спросить то, что никак нельзя знать.

– Да не-е-е-ет! – Уветич даже замахал руками, словно в страхе гоня прочь страшное предположение. – Скажешь тоже! Нет-нет!

– Нет-нет! – вразнобой подхватили Деян и Путята.

– Тут другое… Велерад и Талмат хотели всё решить мирно, чтобы никто, стал быть, в накладе не остался, – продолжил Деян. – У Велерада есть младшая сестрица – Зимава. Кнес хотел отдать её за Талмата, они бы породнились! Такой союз уж нельзя нарушать, повязанные родной кровью, названные братья могли бы отринуть клеймо отцовой вражды.

– Но Талмата убили, – догадался Казимир, – и все надежды на мир пошли прахом?

– Тут не всё так просто… – почёсывая бороду заметил Путята. – Слыхал я, что Зимавка-то ещё раньше заартачилась! У них, вроде как, ещё в детстве с Талматом, что-то там было… в общем, она не просто так… и поговаривают, – он сделал страшные глаза, наклонившись к товарищам, – девка в ужасной обиде, да так брату и сказала, мол, хочешь через меня союз тот заключить, то получишь мою голову в петле!

– Может такого и не было, – махнул рукой Уветич. – Это, знаешь ли, ты сам не слыхал…

– Слыхал, али не слыхал, – и глазом не моргнув, продолжил Путята. – А опосля всё перемешалося… Вдруг пришла весть, что сам Кнес наш женится! А у него уже ведь была супруга… Ланушка. Но и долг перед Талматом, вроде как не уплаченный. Так вот я слыхал, что Велерад решился взять в жёны сестру Талмата и Карамы. Никто её сроду не видал, печенеги баб своих прячут, аки самоцветы, но люди сказывали, будто бы она на лицо страх, да и только.

– Это тебе всякие мордофили сказывали! – вмешался молчавший до этого Мороз, тотчас получив подзатыльник от Уветича, но продолжил: – Сестра Талмата наоборот раскрасавица каких в Белозерске не сыщешь… – с пылом прошептал он. – Говорят, однажды к печенегам в стан приехал от хазар наместников «рука»… что-то там по поводу дани выяснять, которую и те, и те брали с одной деревни, и никак не могли решить, кто своём праве. Дык, тот, значится, увидал девку енту, так головы и лишился.

– Чего, спятил что ль? – с интересом буркнул Деян.

– Да нет, отрубили ему голову, – довольно оскалился Мороз. – Только вот говорят, что тот был так восхищён красотой сестры Талмата и Карамы, что и помирал, улыбаясь от радости.

– Я ж говорю, спятил, – хохотнул Деян.

– Ну, так и чего, эта сестрица их и кнес наш… того? – ёрзая от нетерпения спросил Казимир.

– Мне девка одна из терема Велерада сказывала, что кнес сам её запросил, – кивнул Путята. – Но для того, чтобы не обидеть Талмата отказом Зимавки, он вроде как нашёл тому другую бабу, а мы, стал быть, за ней нынче и едем!

– Но Талмат же мёртв, – озадаченно протянул ведун.

– Была бы невеста, а жених новый найдётся, – резонно заметил Деян. – Теперь Карама всем правит у печенегов. Значит он и есть новый жених.

– Ну, допустим… – ведун выглядел изумлённым. – Свадьба – это ж хорошо… Неужто, обязательно посылать войско? – Казимир никак не мог понять, кто с кем собирается нынче воевать.

– То-то и оно, – хмыкнул Уветич. – Раз идём с войной, стал быть, вогуличи бабоньку свою зажали. Кнес не просто так их щит с собой взял… Он бросит его в ноги ихнему вождю.

– Зачем? – ведун не понимал ровным счётом ничего из обычаев и нравов людей, среди которых оказался.

– Чтобы все видели и запомнили, – медленно протянул Деян. – Это вызов на бой. «Ты положил свой щит к моим ногам, но забыл, чему он служит. Защищайся, потому, что теперь будешь бит». Как-то так…

Казимир вдруг вспомнил разговор кнеса, который оборвался, после известия о смерти Талмата: «А я ведь ему уже и невесту присмотрел подстать…». Рассказав об этом товарищам, ведун вдруг понял, о чем именно шла речь.

– Получается, Талмату дважды отказали, сначала сестра кнеса, а потом девчонка из вогуличей… – прошептал он, словно боялся своей догадки. – Велерад просто не мог такого спустить! Он хотел сделаться родней печенегам, а названного брата посадить править вогуличами…

– А Талмату вновь отказали… – кивнул Путята.

– А потом и убили, – мрачно закончил Уветич.

– Может, вогуличи и наслали на Талмата эту мразь… купили голову печенега, чтобы отвести от себя повеление нашего кнеса, – прошептал Деян, сплюнув под ноги. – Изу-бей давно просится на копьё… Да чтоб тебя! Сам и помянул не к ночи! – и помолчав, добавил: – Но Велерад нас бережёт, не даёт повода хазарам сжечь Белозерск…

– Ой, это ещё кто, кого сожжёт! – заносчиво бросил Путята, сжимая кулаки.

– Поэтому Велераду нужны покорные вогуличи, чтобы враги не ударили с двух сторон, – закончил за всех Казимир.

– С трёх, – поправил его Уветич. – Если не дать печенегам хоть что-то… то с трёх.

Казимир призадумался. Он-то считал, что кнес идёт в завоевательный поход, а по всему выходило, что это отчаянный рывок, чтобы отвести угрозу от Белозерска.

«До чего же непростые дела творятся в большом городе, – подумал ведун, следя за тем, как угасает пламя в костре. – Я таких чаяний и не знал раньше… Интересно, как там Стоян? Чтобы он сказал обо всём этом?».

Глаза сомкнулись, и ведун провалился в глубокий сон. Ему снились высокие горные вершины, заметённые неглубоким снегом. Снежинки искрились в тёплых и ласковых лучах света, то и дело взлетая. Радужные отблески наполняли мир блестящими сполохами всех цветов. От нестерпимой рези в глазах, потекли слёзы. Ведун прижал ладони к лицу, наслаждаясь передышкой. Опустившаяся на голову тьма нарушалась редкими разноцветными искорками, но вскоре угасли и они. Когда он отнял руки, опасливо щурясь, то понял, что вокруг больше не лежит слепящий снег. Казимир стоял в пещере, каменный пол которой холодил ноги даже сквозь плотную кожу сапог. Пахло сыростью и серой. Осмотревшись по сторонам, ведун осторожно пошёл вдоль стены, касаясь её рукой. Стена была до того гладкой, что он невольно пригляделся. В полумраке оказалось не просто рассмотреть хоть что-то, но приблизив лицо почти вплотную… Казимир увидал своё отражение. Поверхность, которой касалась его рука, целиком состояла из драгоценного камня чистого и прозрачного, словно слеза.

– Это алмазные покои, – в голове ведуна зазвучал высокий и звонкий, словно горный ручей голос.

Ведун оглянулся, ища источник звука. Смолкнувший голос, казалось… звоном отскакивал от стен, резонируя и эхом проносясь сквозь человеческое тело. Мурашки пробежали по коже, заставив Казимира непроизвольно вздрогнуть. Он снова протянул руку, касаясь стены. Поверхность была идеально отполирована.

«Человеку не под силу такая чистая работа, – подумал ведун. – Невозможно!».

– Ты прав, – заметил высокий и звонкий голос. – Это сделал не человек.

– А кто? – неожиданно для самого себя спросил Казимир, вглядываясь в пещерный мрак. – Это сделала ты?

– Да, – голос звучал холодно и отстранённо. – Тебе нравится?

– Очень, – признался ведун.

– Ты чувствуешь силу, что таится в этом камне? – спросил звенящий голос.

– Чувствую, – с трудом шевельнув пересохшими губами, ответил ведун.

– Ты не можешь чувствовать, – звенящий голос внезапно надвинулся, став стократ громче, он словно исполинская волна обрушился на ведуна, выбивая из равновесия, заставляя сжаться от подступившего животного страха. – Здесь нет твоего тела!

– Чтобы чувствовать не обязательно трогать… – тихо возразил ведун, извиняющимся тоном.

– Неужели? – голос снова стал тише, но его звон таил невыразимую скрытую угрозу.

– У меня не хватает слов, чтобы описать само совершенство, – продолжил ведун, чувствуя себя маленьким и ничтожным. – А можно мне…

– Увидеть? – подсказал ставший ласковым, но всё ещё остававшийся холодным, женский голос.

– Да, – робко прошептал ведун.

– Нельзя, – Она не дразнила, не испытывала, не играла. – Если здесь станет хоть на толику светлее, ты ослепнешь.

– Очень жаль, – с искренней досадой в голосе, пробормотал Казимир. – Но я думаю, ради такого не жалко ослепнуть.

– Ты храбрый, – заметил голос, эхом удаляясь и возвращаясь вновь.

– Вовсе нет. Во мне зияет пустота… Я готов идти на край мира, чтобы её унять.

– Понимаю, – тихим шёпотом ответил голос, и Казимиру показалось, будто что-то коснулось его плеча. Он так надеялся, что это произойдёт вновь, что замер в ожидании… Но этого не повторилось.

– Кто ты? – жадно воскликнул ведун.

Некоторое время было тихо. Так тихо, что ему стало грустно. Взметнувшаяся, словно снежный буран, печаль окутала душу, сжимая и оставляя кровоточащие раны. Если она не ответит… не ответит… никогда?! Казимир прижался лбом к гладкой и холодной поверхности стены.

«Если она не ответит, я разобью себе голову об этот камень», – решил он.

– Тайку́, – коротко обронил звенящий голос, возвращаясь, как долгожданная весна, после долгой зимы.

Казимир замер, не в силах дышать и даже думать. Догадка, скользнувшая откуда-то из недр души, вспыхнула огненным пылающим цветком, распускаясь где-то в районе живота.

– Я понял, кто ты, – тихо прошептал он, чувствуя, что по-детски и наивно улыбается. – Ты самое прекрасное, что есть на свете… сама сила… мудрость... и красота. Ты и есть тайга!

Он очнулся от того, что смеётся. Заливисто и глупо хохочет, да так чисто и легко, аж живот заболел. Ведун сел, сбрасывая отцветающие остатки пережитого сна. Ему было очень тепло. Он испытывал невероятную, немыслимую нежность… какую не чувствовал никогда прежде. Рядом посапывали спящие плотники, то и дело раздавались лошадиные всхрапы. Солнце ещё не встало, но тьма, окутывающая всё вокруг, уже начала проясняться. Это был краткий миг перед рассветом, когда кажется, что все окружающее приобретает алый оттенок, становясь стократ чище и уютнее.

– Тайку, – прошептал Казимир, словно ласкал языком таинственное и только одну ему известное имя, боясь его забыть. – Тайку.

Глава 17. Трижды славен будь ты!

Ясная погода сменялась дождливой хмарью, а потом снова возвращалась удушливая жара. Войско упорно шагало вперёд, изредка задерживаясь лишь на переправах или, когда приходилось давать крюк. Таинственный и незримый образ, с леденящим душу звонким голосом больше не являлся во снах Казимиру, и в какой-то момент он понял, что начал тосковать. Однако не зная, как обратиться и позвать, был вынужден смиренно ждать… но безуспешно.

На вторую неделю пути, за ним пришёл Юрас. Завидев ведуна, он весело помахал тому рукой, словно они были старыми друзьями.

– Еле нашёл тебя, – буркнул воин, протягивая Казимиру руку. – Полезай-ка, прокатимся!

Ведун неловко вскарабкался на коня, не зная за что бы ухватиться. Едва он вцепился в седло, взгромоздившись позади воина, тот пустил животину в галоп, обгоняя мерно движущееся воинство.

«Зачем я понадобился? – гадал Казимир, глядя на мелькающих мимо бойцов, выстраивающихся в боевые порядки. – Мы у цели? Наверное, да? И что теперь? Что они от меня запросят?».

Юрас остановился на опушке леса. Здесь не было ни шатров, ни даже костра, хотя по всему выходило, что войско встало. Кнеса тоже не оказалось, зато присутствовал воевода. Заметив Казимира, он махнул рукой, подзывая к себе. Едва ведун подошёл к Ратибору, тот заговорил так быстро, что за ним едва удавалось поспевать:

– Значится так! Мы в полудневном переходе от Маушав. Это ихнее самое крупное поселение, вогулов тобишь. Вот здесь, здесь и здесь, – воевода указал палочкой, рисуя на земле подобие карты, – были замечены их конные разведчики. В лесу наверняка тоже есть, но нам их никогда не высмотреть. О нас уже знают, тут вопросов никаких. К Маушав ведут всего два пути. Один с северо-запада, там большая вырубка и можно пройти плотным строем, но и защита попрочнее, штурмуя укрепления придётся умыться кровушкой. Другой путь с юга, но тогда придётся переходить ручей, что течёт по дну ущелья, да ещё и под градом их стрел, а там каменистое дно, кони ноги поломают, потеряем разгон… в общем не то. Как именно мы их будем брать, тебя не касается. Ты нам нужен для другого, отрави ручей, Казимир.

– Отравить ручей? – эхом отозвался ведун, призадумавшись.

– Да, – строго ответил воевода. – Вогулы поклоняются какой-то там земной матери… Я, если честно, в их вере не сильно сведущ. Главное то, что они из уважения к ентой самой матери колодцы не роют. Нужно выманить их из поселения в поле. Для этого тебя и взяли, трави ручей, на хрен! Не будет питья, сами вылезут, выковыривать не придётся.

– Да как… – начал было Казимир, но брови Ратибора сошлись, скрывая переносицу. – Сделать-то можно… – сглотнув, добавил он, сообразив, что отказы не принимаются. – Но ручей не пруд какой. Варить придётся столько, чтобы потом лить в воду дня три. А они ж смекнут, кто их травит. Людей пошлют, искать вверх по течению.

– Это моя забота, – кивнул воевода. – Оградим тебя так, что и белка не проскочит.

Задача стояла прям сказать не из простых. Травить людей насмерть, Казимир, конечно же, не собирался. Этого от него, благо, и не требовали.

«Как заставить их отказаться пить воду, – ломал голову ведун, в который раз роясь в знахарских припасах. – Ратибору надо чтобы они вышли из ущелья… А что, если источник не один? Нет, про это думать не моя забота… Хорошо, тогда как отравить ручей так, чтобы никого не убить… Мы же не убивать пришли… а свататься. Хотя, кто их поймёт? Сами обещанье нарушили, ещё неизвестно кто названного брата кнеса погубил… Думай, Казимир! – обхватив голову руками, твердил себе ведун. – Что заставит людей переть наружу? Жажда… Может вовсе завалить русло? Не надёжно, пробьётся где-нибудь… Тогда что? Что заставит всех искать другую воду?».

И тут ведуну на глаза попался один из мужиков, что намедни заявился с жалобами на боли в животе. Болотной воды нахлебался или мясо не доварил. Глаза Казимира просияли.

«Травить на смерть мы вас не будем, но уж не взыщите, до ветру побегаете… и жаждой замучаетесь!».

– Цветки аниса, конский щавель, корень солодки, мелисса, ольховая кора, ягоды жостера, тысячелистник, крушина, волчьи ягоды – командовал он двум знахарям, стаскивавшим огромные мешки из обозной телеги в отдельную, запряжённую двумя лошадьми. – Донник, сурепка, ягоды бузины.

Помимо этого, было прихвачено вдоволь дров, хотя Казимир и понимал, что понадобится нарубить ещё очень много, погружено полдюжины пузатых котлов, плотная ткань для возведения шатра (ведун собирался вываривать зелье дни и ночи напролёт), а также взяты всевозможные атрибуты, вызвавшие у сопровождающих суеверный страх. Ведун не хотел прибегать к ворожбе, но обезопасить себя и подручных от посягательства нечисти был обязан. Одно дело топать по лесам с огромным войском, и совсем другое это травить реку… Мало ли, кто там может обитать? Ещё Казимир опасался шаманов вогуличей. Он так и не смог добиться от Ратибора ответа, кому те поклоняются и какого противодействия ждать. Про них вообще знали очень немного. Среди предметов, на которые нервозно косились воины охранения были два бараньих черепа, берцовые кости быка, дымокур, мешок рыбьей чешуи, вороньи перья, бубен, деревянные ступки, чаши для подношений и костяной кинжал, который как бы он не старался припрятать, заметили.

Он хранил его, бережно укутав тканью, вот уже более года. Зачем оставил при себе? Казимир и сам не знал. Злая вещь, хищная, но очень сильная – в том он не сомневался. Лезвие загнутое и тёмное из кости (Казимир старался не думать из чьей именно), а в рукояти камень – огромный кроваво-красный рубин. Когда всё было собрано, ведун явился к Ратибору, застав при нём кнеса. Велерад выглядел очень уставшим, словно много дней провёл в пути, однако его улыбка сияла.

– Ну, что? – зычно вопросил он, когда Казимир подошёл. – Готов? Вытравишь их из логова?

– Сделаю, – ответил ведун, хотя уверенность ему придавала неизбежность поручения, а не желание во что бы то ни стало отравить прорву народу. – Позволь сказать кнес…

– Говори.

– Когда ты планируешь начать осаду?

Кнес с воеводой переглянулись.

– Дня через три, – ответил Велерад. – Минувшей ночью мы уже немного пободались. Я их отбросил, теперь точно будут сидеть.

– Я всё обдумал… Начни завтра, – выпалил Казимир единым духом. – Если ты заставишь вогуличей сидеть за стенами, к нам смогут пробиться лишь малыми силами. Зелья, что я собираюсь заварить, на долго не хватит. Коли им хоть раз удастся нас выгнать и сжечь стоянку, то второй раз будет попросту не из чего варить. Но пока они заперты, то об этом не узнают.

– Ха! – гаркнул кнес, весело глянув на Ратибора. – Видал?

Тот тоже усмехнулся.

– Будет тебе спокойствие, не тушуйся, – сказал Велерад, глядя ведуну в глаза. – Займём вогуличей так, что не до вас будет!

Ночью Казимиру не удалось заснуть. Он ворочался, переходил с места на место, в который раз отправлялся проверить, всё ли уложил в телегу, ложился и снова не мог сомкнуть глаз. Правая нога то и дело начинала нервозно дрожать, от чего в конце концов свело мышцы. Шипя от боли, ведун щипал себя за икры, не чувствуя собственных прикосновений. На небо выплыла молодая луна, отбрасывающая тусклый свет на застывшие в ожидании боя острия копий. Серебристой россыпью наконечники мерцали во мраке, хищным роем, грозя звёздному небу. Казимир не мог даже есть, хотя желудок ещё с середины дня был пуст и требовал пищи, но кусок не лез в горло.

«Что нас ждёт завтра? Сколько у вогуличей воинов? – лихорадочно думал он. – Что если у меня ничего не выйдет? Это ж не в лужу соли набросать…».

На утро войско выстроилось на приступ вогульского ущелья. Ещё не встало солнце, а Казимир зажёг два костра на расстоянии семи саженей один от другого. Поочередно подходя то к одному, то к другому, он бросал в пламя пригоршни мокрых ольховых листьев. Две тонкие струйки белого дыма устремились ввысь. Достав из стоящей поодаль клети курицу, ведун прижал её коленом к земле, решительно обезглавив. Покуда уже мёртвая птица ещё трепыхалась, разбрасывая кровь, Казимир трижды обошел вокруг ритуальных костров. Кнес выступил вперёд, застыв между двумя языками пламени. Ведун сейчас глядел на него не как пресмыкающийся слуга. В его глазах разжигалось фанатичное пламя. Окропив ладонь в крови, Казимир решительно шагнул к Велераду, прочертя пальцем по его лицу четыре линии: две прямые под глазами, одна ломанная в виде молнии на лбу, и одна горизонтальная через губы.

– Перун! Мы призываем тебя! – зычно взревел Казимир, и всё войско повторяло за ним каждое слово. – Трижды славен будь ты! Здравия и множества рода всем чадам своим дай! Приди же в наши вены, о первый в чести! Войди в наши сердца, даруя им доблесть! Вселись в оружие наше и яви свой вещий огонь! Велика твоя суть Родом данная! Открой же нам пусть к неугасающей славе твоей! Прими наши души, родич Перун! Смотри же на нас, сегодня мы идём твоею тропой!

Пламя костров взвилось к небесам, а оттуда громыхнуло, да так, что все, кто стоял в предрассветных сумерках, пригнулись, но не устрашились. То был древний зов, следовать своей судьбе. Бог услышал и благословлял воинство. Первым очнулся от потрясения сам ведун. Отойдя в сторону, он низко поклонился кнесу, и стоял так, покуда тот не оседлал коня, и не прошёл через врата двух пылающий костров. Войско двинулось следом в напряжённом молчании, лишь кони всхрапывали, исторгая ноздрями облачка пара. Каждый удар подковы вбивал в землю суровый рок, когда первые рассветные лучи заиграли на качающемся частоколе из копий.

Казимир со своим небольшим отрядом двинулся в другую сторону, забирая на север. С ним отправили двенадцать варягов, лишь двое из которых говорили на русском. Узнав о том, что для его задачи отрядили иноземцев, ведун было запротестовал, но воевода его заверил, что так будет лучше.

– Мне что своих спешивать, чтобы тебе подсобить? – громыхнул Ратибор нарочито сердито. – Нурманы воюют пешими, они пойдут к южному выходу из ущелья в засаду к ручью. Дюжину даю тебе на подмогу.

– Но они же наёмники, – тихо шепнул Казимир, косясь на суровых викингов, топтавшихся у его телеги. – А если их перекупят вогуличи? Вдруг они побегут?

– Не страшись того, что ещё не случилось, – ответил воевода, ухмыляясь в усы. – Удачи тебе, Казимир-ворон! Не подведи нашего кнеса.

Обернувшись на своё воинство, ведун тяжело вздохнул.

«Ну, что есть, то есть, – мрачно подумал он, взирая на надменные лица северян. – Надеюсь, вы не боитесь темноты».

Кони с трудом тащили телегу по лесу, но нести на себе столько припасов, сколько нагрузил для варения зелья Казимир, не представлялось возможным. Колёса то и дело увязали во мху, а деревья, порой, росли так часто, что приходилось давать большие крюки, чтобы их обойти. К полудню в отдалении раздался шум. Словно исполинская волна, он накатил с востока, принеся неразличимый гвалт. Казимир нервно вслушивался, силясь понять, что это, пока не догадался – сражение началось. Многоголосные крики, звон металла, ржание лошадей и тяжёлое уханье камнемётов, бьющих по стенам Маушав, всё слилось воедино.

Ведун схватился за сбрую ближайшей лошади и потащил вперёд, повинуясь охватившему его порыву. Викингам передался его импульс, который незримо прошёл сквозь тела людей, заставляя идти быстрее.