Текст книги "Тайны советской империи"
Автор книги: Андрей Хорошевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Беседа началась около 14.45. Блюмкин показал послу бумаги, которые якобы изобличали родственника посла, некоего Роберта Мирбаха, в шпионской деятельности. Посол ответил, что никогда о таком «родственнике» не слышал. Второй сотрудник ВЧК, Андреев, поинтересовался, хочет ли Мирбах знать, какие меры намерено предпринять ЧК. Дипломат кивнул, после чего Блюмкин выхватил револьвер и открыл огонь. Он выстрелил трижды, но ни один из выстрелов не достиг цели. Дипломаты бросились бежать. Андреев мгновенно выхватил и бросил бомбу, но она не взорвалась, после чего он уже из револьвера смертельно ранил фон Мирбаха. Блюмкин поднял с пола неразорвавшуюся бомбу и бросил ее вторично. Раздался взрыв. Чекисты выпрыгнули в окно и через сад побежали к «паккарду». Спустя несколько мгновений Андреев уже был в машине, Блюмкин же при приземлении сломал ногу. В этот момент охранники посольства открыли огонь по убегавшим. Одна из пуль угодила Блюмкину в ногу, но ему, с простреленной и сломанной ногой, удалось перебраться через ограду и добежать до машины.
На первый взгляд, все было ясно – убийство немецкого посла было организовано и осуществлено левыми эсерами, которые таким образом пытались настроить Германию против советской России и добиться разрыва Брестского мира. Однако не все так просто. В этом деле было немало подводных камней, немало моментов, затрагивающих высших руководителей советского государства.
Начать хотя бы с того, что Блюмкин и Андреев были вполне реальными сотрудниками ВЧК. В этом не было ничего удивительного, однако Блюмкин, несмотря на свой юный возраст (на момент убийства ему было всего 19 лет), был руководителем одного из подразделений, созданных при важнейшем в ВЧК отделе по борьбе с контрреволюцией. И не какого-нибудь, а… отделения, нацеленного на работу против «шпионской деятельности германского диппредставительства» (Андреев официально числился фотографом этого отделения). Более того, Блюмкин и Андреев предъявляли документы (некоторые из них они оставили в посольстве – в ходе следствия эти документы были одной из важнейших улик), подписанные самим председателем ВЧК Феликсом Дзержинским. Который, в свою очередь, также был противником Брестского мира.
Реальной персоной, кстати, был и Роберт Мирбах, правда, «немного» не в той ипостаси, в какой представили его немецкому послу Блюмкин и Андреев. На самом деле он был русским подданным, до революции служил в хозяйственной части Смольного института. Но кто мог помешать ЧК сделать из Роберта Мирбаха австро-венгерского офицера, якобы служившего в 37-м пехотном полку, попавшего в русский плен и освобожденного из него после ратификации Брестского мира? Никто, тем более что в реализации этого плана принимал участие сам Феликс Дзержинский. Знал ли председатель ВЧК, каковы истинные планы Блюмкина и Андреева, или же считал, что «дело Мирбаха» будет использовано для давления на посла? На этот вопрос однозначного, стопроцентно верного ответа нет. Но так или иначе, на руках у Блюмкина оказались два документа.
Первый ВЧК получила от датского консульства, в то время представлявшего в советской России интересы австро-венгерских подданных. Чекистам удалось убедить сотрудников консульства, что Роберт Мирбах является австрийским офицером и родственником немецкого посла, и те выдали справку следующего содержания: «Настоящим Королевское Датское генеральное консульство доводит до сведения Всероссийской чрезвычайной комиссии, что арестованный офицер австро-венгерской армии граф Роберт Мирбах, согласно письменному сообщению Германского дипломатического представительства в Москве, адресованному на имя Датского генерального консульства, в действительности состоит членом семьи, родственной германскому послу графу Мирбаху, поселившейся в Австрии».
После этого у Блюмкина появился второй документ: «Всероссийская чрезвычайная комиссия уполномочивает ее члена Якова Блюмкина и представителя Революционного трибунала Николая Андреева войти в переговоры с господином Германским послом в Российской Республике по поводу дела, имеющего непосредственное отношение к господину послу. Председатель
Всероссийской чрезвычайной комиссии: Ф. Дзержинский. Секретарь: Ксенофонтов».
Дзержинский, отвечая на вопросы специальной следственной комиссии ВЦИК, утверждал, что его подпись на последнем документе подделана. Но в целом его показания были весьма запутанны и противоречивы. Он, к примеру, говорил, что «Блюмкина я близко не знал и редко с ним виделся». Что, исходя из логики и принципов работы ВЧК, неправда – не мог председатель Чрезвычайной Комиссии «не близко» не знать начальника одного из важнейших направлений руководимой им организации и редко общаться с ним. Это позднее говорил и сам Блюмкин: «…вся моя работа в ВЧК по борьбе с немецким шпионажем, очевидно, в силу своего значения, проходила под непрерывным наблюдением председателя Комиссии т. Дзержинского и т. Лациса».
7 июля 1918 года, на следующий день после убийства Мирбаха, Дзержинский подал заявление об освобождении его от должности председателя ВЧК в связи с тем, что он «является одним из главных свидетелей по делу об убийстве германского посланника графа Мирбаха». Очевидно, чтобы успокоить немцев, Ленин придал освобождению «железного» Феликса демонстративный вид – его заявление рассматривалось на заседании ЦК РКП(б), а постановление о снятии с должности было не только напечатано в газетах, но и расклеено по всей Москве.
А знал ли Ленин о готовящемся покушении? Опять же, дать однозначный ответ на этот вопрос сложно. Однако зададим еще один вопрос: как должен вести себя глава государства в ситуации, которая, по идее, грозила перерасти в новую войну? Что удивительно – есть не одно свидетельство того, что Ленин был едва ли не доволен сложившейся ситуацией. Леонид Красин вспоминал (так, по крайней мере, рассказывал сотрудник советского полпредства в Берлине Георгий Соломон), что Ленин в дни кризиса говорил «с улыбочкой»: «Мы произведем среди товарищей левых эсеров внутренний заем и таким образом и невинность соблюдем, и капитал приобретем».
А вот еще один факт: нарком просвещения Анатолий Луначарский свидетельствовал, что в его присутствии Ленин, имея в виду убийц Мирбаха, отдал следующий приказ: «Искать, очень тщательно искать, но… не найти». Приехав же в немецкое посольство, чтобы лично принести извинения от имени советского правительства, Ленин выразил уверенность, что «дело будет немедленно расследовано и виновные понесут заслуженную кару». Но когда дело действительно дошло до наказания виновных, советская власть вдруг проявила удивительную мягкость.
Андреев, находившийся после убийства Мирбаха в Украине, вскоре умер от тифа. А вот Блюмкин в мае 1919 года оказался в Москве и явился с повинной. И… получил амнистию. Постановление Президиума ВЦИК гласило: «Ввиду добровольной явки Я. Г. Блюмкина и данного им подробного объяснения обстоятельств убийства германского посла графа Мирбаха президиум постановляет Я. Г. Блюмкина амнистировать». Вот так просто – достаточно всего лишь «подробно объяснить обстоятельства убийства» посла иностранного государства и все – убийца прощен. А вскоре Яков Блюмкин и вовсе был принят в партию большевиков (!) по личной рекомендации (!!) Феликса Дзержинского [5]5
Впоследствии Блюмкин учился в Академии Красной армии, работал в секретариате Троцкого, был переведен в Иностранный отдел ОГПУ, руководил советской разведкой в Тибете, в Монголии, в северных районах Китая, на Ближнем Востоке. В ноябре 1929 года, после того как Блюмкин в Стамбуле встретился с Троцким и решил передать в СССР его письмо, он был арестован и приговорен к расстрелу.
[Закрыть]. Кстати, уже 22 августа 1918 года, всего через полтора месяца после теракта в посольстве, Дзержинский вновь возглавил ВЧК.
* * *
Убийство немецкого посла стало началом цепочки событий, которые в итоге и привели к покушению на Ленина. Сбежав из посольства, Блюмкин и Андреев скрылись в одном из домов в Трехсвятительском переулке, где располагался отряд ВЧК под командованием их товарища по партии Дмитрия Попова. Этот отряд состоял из 800 человек (некоторые источники указывают цифру 1800 бойцов) и имел на вооружении несколько артиллерийских орудий и броневиков.
Узнав о случившемся, Дзержинский отправился в Трехсвятительский переулок, где был задержан Поповым. Судьба председателя ВЧК (пока еще) висела на волоске. На борьбу с эсерами были мобилизованы работники советских и коммунистических органов, делегаты съезда Советов, рабочие Москвы. Когда стало известно о мятеже отряда Попова, Ленин и Свердлов приказали арестовать руководство левых эсеров, которое в тот момент находилось в Большом театре на заседании съезда Советов. Ленин взял на себя руководство разгромом левых эсеров. Ночью 7 июля на места ушла телеграмма за его подписью: «Повсюду необходимо подавить беспощадно этих жалких и истеричных авантюристов. Будьте беспощадны против левых эсеров и извещайте чаще». Непосредственно боевыми действиями руководили член Высшего военного совета Николай Подвойский и командир латышских стрелков Иоаким Вацетис.
Ранним утром 7 июля латышские части, при поддержке пулеметов, пушек и броневиков, начали операцию по уничтожению левоэсеровских отрядов. В течение нескольких часов мятеж был подавлен. Попов сумел скрыться (он, как активный участник махновского движения, был пойман и расстрелян в 1921 году), 13 наиболее активных участников мятежа из его отряда, в том числе и заместитель председателя ВЧК В. Александрович, были арестованы и согласно постановлению ВЧК на следующий день расстреляны…
Два предыдущих абзаца – это официальная версия того, что в советской историографии было принято называть «левоэсеровским мятежом 6–7 июля 1918 года». Об этих событиях в 1968 году был даже снят художественный фильм по сценарию Михаила Шатрова с соответствующим названием – «Шестое июля», соответствующим же пафосом и малоправдивым изложением того, что происходило на самом деле.
Слово «мятеж», согласно словарям, означает «массовое стихийное или организованное выступление социальных групп, направленное против существующего социально-экономического порядка или властей». Но отряд Попова никуда «не выступал», это признавали даже советские историки, например автор вышедшей в 1971 году книги «Крах одной авантюры» Леонид Спирин: «Никаких вариантов военных действий не существовало, отряд Попова так и не сдвинулся с места до самого разгрома, оборона занятых позиций свелась к отсиживанию в двух зданиях Трехсвятительского переулка». Одновременно с событиями в Москве серьезные восстания, сопровождавшиеся грабежами и убийствами советских работников и членов их семей, происходили в других городах: Ярославле, Вологде, Арзамасе, Муроме и т. д. Но все они были организованы либо белогвардейскими офицерами, либо правыми эсерами, левые же эсеры к ним не имели отношения, более того, принимали участие в их подавлении. Единственным действительно левоэсеровским выступлением против власти стал демарш командующего Восточным фронтом Михаила Муравьева. 11 июля 1918 года он во главе отряда в тысячу человек прибыл из Казани, где тогда находился штаб фронта, в Симбирск и приказал занять все стратегически важные пункты города и арестовать военных и гражданских руководителей. Оставшиеся на свободе верные большевистскому правительству руководители города пригласили Муравьева на совещание и прямо там же без лишних слов застрелили. После этого выступление в Симбирске было быстро подавлено.
Преувеличены, мягко говоря, и утверждения о том, что «судьба Дзержинского висела на волоске». Есть не одно свидетельство того, что во время своего пребывания в доме в Трехсвятительском переулке Дзержинский и Попов спокойно пили вместе чай. Вообще же вся эта ситуация с приездом Дзержинского в «логово мятежников» выглядит довольно странно: создается впечатление, что не Попов задержал Дзержинского, а сам «железный» Феликс решил «задержаться» у своих (что тоже немаловажно) подчиненных. Правда, тот же Спирин объясняет бездействие мятежников и мягкость по отношению к Дзержинскому тем, что руководство партии левых эсеров оказалось в заложниках у большевиков. Может быть, и так. Но непонятно, зачем назначать убийство немецкого посла и последующие за ним выступления на тот день, когда все руководство партии находилось в Большом театре, где проходил съезд, и их всех можно было арестовать «не отходя от кассы»? Именно поэтому многие современные историки считают, что Дзержинский поехал в Трехсвятительский переулок не для того, чтобы потребовать выдачи убийц Мирбаха, а чтобы удержать своего подчиненного Попова от спонтанного выступления.
Вообще же складывается впечатление, что к «организованному мятежу» готовились не левые эсеры, а большевики, для которых этот мятеж якобы должен был стать неожиданностью. Например, в воспоминаниях Иоакима Вацетиса можно встретить упоминание о том, что он за две недели до 6 июля привел свои части в состояние повышенной боевой готовности, более того, прекрасно знал, против кого именно ему предстоит действовать. Известен и такой факт: вскоре после «посещения» Блюмкиным и Андреевым германского посольства из советского полпредства в Берлине в Москву пришла депеша, в которой, среди прочего, были и такие слова: «Германское правительство не сомневается, что граф Мирбах убит самими большевиками».
Какой же могла быть истинная цель комбинации «убийство Мирбаха – мнимый мятеж левых эсеров»? Ответ – однопартийность, по крайней мере, так считают многие исследователи событий лета 1918 года. Точнее, устранение единственной помехи, мешавшей Ленину добиться этой самой однопартийности, – партии левых эсеров.
Сразу же после убийства Мирбаха и разгрома отряда Попова большевики приступили к «зачистке территории» от левых эсеров. Перво-наперво Совнарком постановил распустить коллегию ВЧК, назначив новым председателем Якова Петерса. Петерс сформировал новую коллегию ВЧК, отныне состоявшую исключительно из большевиков. Местным органам ВЧК было приказано в кратчайшие сроки изгнать эсеров из своих рядов и разоружить эсеровские боевые дружины в Петрограде и других городах.
Как мы уже упоминали, руководство партии левых эсеров было арестовано, а все делегаты от нее не допускались на заседания съезда Советов. Сама партия была запрещена. Таким образом, РКП(б) де-факто получила монополию на политическую деятельность на территории Советской России. Де-юре это произошло 4 октября 1920 года, после самороспуска Партии революционного коммунизма (ПРК), отколовшейся от левых эсеров в июле 1918 года.
Но на этом загадки и странности «дела Мирбаха и левых эсеров» не заканчиваются. Зададимся вопросом: как должна была молодая неокрепшая власть в условиях военного времени покарать тех, кто якобы организовал против нее мятеж? Со всей «революционной строгостью»? Вроде бы да, но и здесь большевики почему-то проявляют удивительную мягкость. Уже через три дня (!) после ареста большинство руководителей партии левых эсеров были выпущены из-под стражи в честь принятия первой советской Конституции. 27 ноября того же, 1918, года начались заседания Ревтрибунала при ВЦИК по делу о «заговоре ЦК партии левых эсеров против Советской власти и революции». Казалось бы, такая формулировка не давала подсудимым никаких шансов. Но в зале из 14 обвиняемых присутствовали всего двое – М. А. Спиридонова и Ю. В. Саблин. 10 человек были приговорены к… трем годам «заключения в тюрьму с применением принудительных работ».
Все это привело некоторых современных исследователей к двум версиям. Первая: левые эсеры, по крайней мере, некоторые члены руководства партии знали, что их будут «громить», то есть имел место некий сговор между лояльными к советской власти левоэсерами и большевиками. И вторая: целью убийства немецкого посла фон Мирбаха было… убийство немецкого посла фон Мирбаха.
По некоторым данным, Мирбах до своего приезда в Россию работал в дипмиссии в Швейцарии и, возможно, был в курсе отношений большевиков и немецкого генштаба. Более того, достоверно известно, что Мирбах рекомендовал своему правительству отказаться от Брестского мира и не вступать в переговоры с большевиками. То есть, устраняя Мирбаха, большевики решали сразу две проблемы: избавлялись от нежелательного свидетеля и неудобного дипломата. А третья решалась «в нагрузку» – по ходу дела устранялись левые эсеры.
* * *
Как бы ни развивались события июля 1918 года, каковы бы ни были истинные мотивы его участников, для нас важно прежде всего то, что они окончательно привели Фанни Каплан к решению убить вождя большевиков. Уже после покушения на допросе в ВЧК она говорила: «Октябрьская революция меня застала в Харьковской больнице. Этой революцией я была недовольна, встретила ее отрицательно. Я стояла за Учредительное собрание и сейчас стою за это. По течению в эсеровской партии я больше примыкаю к Чернову». И далее она продолжала: «Решилась на этот шаг (убить Ленина. – Авт.) еще в феврале. Эта мысль во мне созрела в Симферополе, и с тех пор я начала готовиться к этому шагу».
Когда же произошло левоэсеровское восстание, Каплан решила ехать в Москву – ведь там большевики расправлялись с ее партией, там была Мария Спиридонова, которая для Фанни была больше, чем товарищ по партии – она была подругой. Близкой подругой, которая оказалась в тюрьме… Во время допросов Каплан рассказывала: «Ранней весной 1917 года освобожденные Февральской революцией мы, десять политкаторжанок, выехали на телегах из Акатуя в Читу… Был мороз, ветер хлестал по щекам, все были больные, кашляли… и Маша Спиридонова отдала мне свою пуховую шаль… Потом, в Харькове, где ко мне почти полностью вернулось зрение, я так хотела в Москву, поскорей увидеть подруг, и часто сидела одна, закутавшись в эту шаль, прижавшись к ней щекой…»
Каплан прибыла в Москву, когда мятеж уже был подавлен. Но ее решимости это не уменьшило, скорее наоборот: для нее целью борьбы и жизни становится устранение главного человека в большевистском лагере – Ленина. Остается вопрос – как это сделать…
Дело о покушении на Ленина – это пример сочетания, казалось бы, несочетаемых вещей – массы информации и при этом большого числа вопросов, на которые нет точных ответов. Есть свидетели, есть показания преступника, есть вещественные доказательства – но нет стройной цепочки преступления. Например, совершенно непонятно, чем почти полтора месяца занималась Фанни Каплан до того момента, как она стреляла в Ленина. Она приехала в Москву, вроде бы искала встречи с эсерами. Но нашла она товарищей по партии или нет – неизвестно. Есть какие-то обрывочные сведения, что Каплан была на некой конспиративной квартире, где убеждала собравшихся в необходимости убийства Ленина. Но все это на уровне каких-то слухов и домыслов. Информации о том, как Фанни Каплан готовилась к покушению, помогал ли ей кто-то в этом – нет практически никакой. Единственное, что известно достоверно – вечером 30 августа 1918 года она оказалась во дворе завода Михельсона.
* * *
«День 30 августа 1918 года начался скверно, – вспоминал комендант Кремля П. Д. Мальков. – Из Петрограда было получено мрачное известие – убит М. С. Урицкий… Ленин должен был выступать в этот день на заводе быв. Михельсона. Близкие, узнав о гибели Урицкого, пытались удержать Ленина, отговорить его от поездки на митинг. Чтобы их успокоить, Владимир Ильич сказал за обедом, что, может, он и не поедет, а сам вызвал машину и уехал».
И снова вопрос: были ли связаны между собой два события, произошедшие в один день, – убийство председателя Петроградской ЧК Моисея Урицкого и покушение на Ленина?
«В начале 11-го часа утра 30-го августа в Петербурге из квартиры на Саперном переулке вышел одетый в кожаную куртку двадцатилетний красивый юноша «буржуазного происхождения», еврей по национальности. Молодой поэт Леонид Каннегисер сел на велосипед и поехал к площади Зимнего дворца. Перед Министерством иностранных дел, куда обычно приезжал Урицкий, Каннегисер остановился, слез с велосипеда и вошел в тот подъезд полукруглого дворца, к которому всегда подъезжал Урицкий.
– Товарищ Урицкий принимает? – спросил юноша у старика швейцара еще царских времен.
– Еще не прибыли-с, – ответил швейцар.
Поэт отошел к окну, выходящему на площадь. Сел на подоконник. Он долго глядел в окно. По площади шли люди. В двадцать минут прошла целая вечность. Наконец вдали послышался мягкий приближающийся грохот. Царский автомобиль замедлил ход и остановился у подъезда.
Прибыв с своей частной квартиры на Васильевском острове, маленький визгливый уродец на коротеньких кривых ножках, по-утиному раскачиваясь, Урицкий вбежал в подъезд дворца. Рассказывают, что Урицкий любил хвастать количеством подписываемых им смертных приговоров. Сколько должен был он подписать сегодня? Но молодой человек в кожаной куртке встал. И в то время, как шеф Чрезвычайной комиссии семенил коротенькими ножками к лифту, с шести шагов в Урицкого грянул выстрел. Леонид Каннегисер убил Урицкого наповал».
Так описывает само убийство писатель и публицист Роман Гуль. Его, участника Белого движения, конечно, можно подозревать в предвзятости к любому представителю советской власти, но слова про «любовь» Урицкого к смертным приговорам – не пустой звук. Глава Петроградской ВЧК действительно хвастался тем, что за день подписал не один десяток смертных приговоров, причем не стеснялся этого делать даже в присутствии иностранных дипломатов, а за исполнением приговоров любил наблюдать из окна своего кабинета. За эту свою жестокость Урицкий и поплатился…
Каковы же были мотивы убийцы? В материалах следствия по делу Леонида Каннегисера есть такие строки: «При допросе Леонид Каннегисер заявил, что он убил Урицкого не по постановлению партии или какой-либо организации, а по собственному побуждению, желая отомстить за аресты офицеров и расстрел своего друга Перельцвейга, с которым он был знаком около 10 лет».
Леонид Каннегисер мстил за друга. Однако он отнюдь не собирался совершать «самоубийственное убийство» – попадаться в лапы ВЧК он не хотел. Однако молодого (всего-то 22 года) человека подвело волнение. Единственным свидетелем был престарелый швейцар, который явно был не в состоянии бежать за юношей. Леонид выбежал на улицу, но вместо того, чтобы спокойно смешаться с толпой, он схватил велосипед и поехал прочь. При этом даже не догадался выбросить или хотя бы спрятать в карман револьвер.
Служащие ЧК, услышав выстрелы, а затем увидев лежащего возле лифта Урицкого, сели в автомобиль и бросились догонять одинокого велосипедиста, который был прекрасным ориентиром. Понимая, что от автомобиля ему не уйти, Леонид остановился у дома № 17 по Миллионной улице, вбежал в подъезд и зашел в первую попавшуюся квартиру. В ней жил князь Меликов, чья прислуга была изумлена, увидев юношу с револьвером в руке, который, не обращая ни на кого внимания, взял с вешалки пальто и стал надевать его поверх куртки. В таком виде он выскочил во двор. Однако преследователи его опознали и сумели задержать.
Как мы уже говорили, Каннегисер свою причастность к какой-либо организации не признавал и говорил, что убийство совершил по собственной воле и без какого-либо влияния извне. Следствие в ходе дознания арестовало нескольких друзей Леонида, а также родителей и сестры. Однако они вскоре были отпущены, и следователи сделали вывод: «Точно установить путем прямых доказательств, что убийство товарища Урицкого было организовано контрреволюционной организацией, не удалось».
Впрочем, некоторые современные исследователи с подобными выводами не согласны и выдвигают свою версии произошедшего. В частности, Н. Зенькович, автор известной книги «Покушения и инсценировки: от Ленина до Ельцина», обращает внимание на следующие слова в материалах следствия: «Установить точно, когда было решено убить товарища Урицкого, Чрезвычайной комиссии не удалось, но о том, что на него готовится покушение, знал сам товарищ Урицкий. Его неоднократно предупреждали и определенно указывали на Каннегисера, но товарищ Урицкий слишком скептически относился к этому. О Каннегисере он знал хорошо, по той разведке, которая находилась в его распоряжении».
Факт действительно странный. Получается, что если Урицкий не просто знал о возможном покушении на свою жизнь, но и имел сведения о конкретном исполнителе, то значит, что в окружении Леонида Каннегисера был либо агент, либо осведомитель ЧК. Но вряд ли бы чекисты приставляли агента к простому студенту Петроградского политеха, коим являлся Каннегисер. Следовательно, делает вывод Зенькович, должна существовать некая организация, членом которой и был убийца Урицкого. Загадочным выглядит и то, что глава петроградских чекистов знал о готовящемся покушении на свою жизнь, но ничего не предпринял. Может быть, не верил до конца, что это возможно, или не слишком доверял источнику информации.
А далее Зенькович, опираясь на публикации, по его словам, «исследователей новой волны», делает вывод о том, что история о романтически настроенном юном поэте, мстящем за друга, это не более чем «тщательно слегендированная версия». И придумана она, судя по всему, самой ВЧК. При этом автор проводит параллели между убийством Урицкого и покушением на Ленина. Такие сопоставления вполне понятны, прежде всего хотя бы потому, что произошли они в один день. Откуда такая синхронность? И могли ли некие подпольщики, если, конечно, таковые были, обеспечить ее в условиях 1918 года?
По мнению Зеньковича (точнее, он в данном вопросе ссылается на публикации другого исследователя тех событий – Александра Кравцова, пишущего под псевдонимом Григорий Нилов), подобная синхронность в то время была под силу только одной организации – ВЧК. Кроме этого, упоминаются и другие загадочные моменты, характерные для обоих событий: отсутствие результатов экспертизы оружия, из которого стреляли Каннегисер и Каплан, легкость, с которой они смогли подобраться к своим «целям» (Каннегисер вообще каким-то образом беспрепятственно прошел в учреждение, которое, по идее, должно было строго охраняться) и с которой смогли покинуть место преступления, почти случайное задержание обоих стрелков и т. д.
Правда, некоторые сопоставления Зеньковича – Нилова выглядят малоубедительно. Например, говорится о «самоубийственном поведении обоих киллеров», но, как мы знаем, Каннегисер убил Урицкого всего при одном свидетеле и если бы вел себя хладнокровнее, вполне мог без проблем скрыться. Утверждается также, что «от выстрелов киллеров до их расстрела проходит не более четырех суток». Но это не так. Точная дата расстрела Каннегисера неизвестна, но подавляющее большинство источников утверждают, что это произошло либо во второй половине сентября, либо даже в октябре 1918 года. Есть и другие моменты, которые не укладываются в выстроенную цепь «Убийство Урицкого + покушение на Ленина = заговор ВЧК».
Впрочем, мы несколько забежали вперед в ходе нашего повествования. О событиях утра 30 августа 1918 года в Петрограде мы рассказали, теперь пришло время узнать о том, что произошло вечером того же дня в Москве.
* * *
Лишь только большевики утвердились во власти, они стали уделять огромное внимание агитации. В 1918 году телевидение и интернет были делом еще очень далекого будущего, радио еще только начинало свой путь в массы, газеты выходили с перебоями и были доступны далеко не всем хотя бы потому, что даже в городах процент безграмотных был еще очень высок. Именно поэтому одним из главных средств агитации были митинги.
На 30 августа, пятницу, в Москве было назначено несколько больших митингов в разных районах города. Ленин должен был выступать на двух – сначала на Хлебной бирже, в Басманном районе, а затем на заводе Михельсона, в Замоскворечье. За день до этого, 29 августа, председатель ВЦИК Яков Свердлов отправил Ленину телеграмму: «Владимир Ильич! Прошу назначить заседание Совнаркома завтра не ранее 9 часов вечера. Завтра по всем районам крупные митинги по плану, о котором мы с Вами уславливались; предупредите всех совнаркомщиков, что в случае получения (приглашения) или назначения на митинг, никто не имеет (права) отказываться. Митинги начинаются с 6 часов вечера».
Тем временем и без того напряженная обстановка в городе после получения сообщения об убийстве Урицкого еще более накалилась. Родные Ленина во главе с сестрой Марией якобы пытались отговорить его отменить выступления на митингах, но он отказался, отшутился, мол, «товарищ Яков Михайлович Свердлов строго требует от всех руководящих лиц участия в митингах и сильно побранит за такой отказ».
Около 17.00 Ленин обедал с женой в своей квартире в Кремле. Казалось, что последние события его не особо взволновали – он был весел, много шутил. Крупская также попыталась было отговорить его от поездок на митинги, но Ленин снова ответил отказом. Примерно в 18.00 он выехал на митинг в Басманный район.
«В Басманном районе, – вспоминала Е. Ямпольская, секретарь Басманного райкома, – мы поручили члену райкома Шабловскому охранять Ленина на митинге и проводить его до Замоскворечья. За 2–3 часа до начала митинга нас снова вызвали в МК (Московский комитет РКП(б). – Авт.) и сообщили, что в связи с тревожным положением Владимиру Ильичу предложено сегодня не выступать».
Ленина снова отговаривают ехать, но он все же отправляется на митинг на Хлебную биржу. А ведь там – так, по крайней мере, гласили результаты официального расследования, проведенного три года спустя (об этом читатель узнает немного позже) – на него уже готовилось покушение. Однако в Басманном районе все прошло без происшествий.
Важный момент – Басманный райком партии обеспечивал Ленина охраной. Пусть для этого был выделен всего один человек, но это все же больше, чем ничего. А вот на завод Михельсона, на второй намеченный на тот вечер митинг, глава государства отправился вообще без охраны. «Сначала мы поехали на Хлебную биржу, где был митинг, – рассказывал шофер Ленина Степан Казимирович Гиль В. Бонч-Бруевичу через несколько лет после событий. – Митинг прошел благополучно, и мы уехали на завод бывший Михельсона на Серпуховскую улицу… Въехали прямо во двор. Охраны ни с нами в машине, ни во дворе не было никакой, Владимира Ильича никто не встретил: ни завком, ни кто другой. Он вышел совершенно один и быстро прошел в мастерские». Многие исследователи делают из этого факта далеко идущие выводы, мы же пока просто обратим внимание читателя на это.
По словам Гиля, после того как Ленин вышел из машины, он поставил ее к выезду со двора шагах в десяти от выхода в мастерские. Через 10–15 минут к шоферу подошла женщина с портфелем в руках и спросила: «Что, товарищ Ленин, кажется, приехал?» На это Гиль ответил: «Я не знаю, кто приехал». Женщина рассмеялась и сказала: «Как же это? Вы – шофер и не знаете, кого везете…» После этого она вошла в помещение мастерских.
