Текст книги "Следы на траве (сборник)"
Автор книги: Андрей Дмитрук
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
Повинуясь невидимому, бесшумному сигналу, слуга вкатил никелированный поднос на колесиках: два графина, темно-пурпурный и желтый, хлеб горкой, остро пахнущие салаты, фрукты… Тоненько переговаривались бокалы.
Валентин хотя и поел в пустом доме вместе с Урсулой, все же проглотил слюну при виде такой роскоши. Но аппетит исчез, едва он повнимательнее взглянул на официанта.
То был мужчина рыхлый, одутловатый и бледный, босой, в синем выцветшем жилете и мешковатых подвернутых брюках. Медлительность его была пугающей, как будто внутри неповоротливого мягкого робота сидело маленькое, энергичное живое существо, с великим трудом раскачивая тело-оболочку. На сидевших за столом он не обращал ни малейшего внимания. В глазах-щелочках сквозили тупое усердие, боязнь ошибиться – и еще что-то жуткое, хитроватое, как бы беззвучно хихикающее, то, что сразу выдает умалишенного.
Ласперо привстал, точно желая сказать нечто важное, но хмурый взгляд Вотана припечатал его к месту.
Переваливаясь, словно пингвин, шлепая подошвами, странный лакей укатил поднос. Искательно заглядывая в зрачки Лобанова, Магриби разлил по фужерам красное вино.
Вотан облизнул тонкогубый рот и спросил Валентина:
– Думаю, вы уже поняли, что мы, здешние жители, никакие не аборигены планеты, а выходцы с Земли?
– Это было несложно.
Уловив интонацию Валентина, Ласперо поспешно поднял бокал:
– Итак, за встречу соотечественников-землян!
– За новый тоннель связи! – подхватил Магриби.
Пригубили.
– Вы очень проницательны, – сказал Вотан, мотнув головой на дверь, куда ушел слуга. – Он действительно о т т у д а.
Откинувшись в кресле, обитым пунцовым бархатом, Валентин спросил:
– Как это все случилось? Компьютеры вышли из-под контроля?
Эрго Ласперо опять заерзал на месте. Вотан, заметив его нетерпение, произнес не без яду:
– Сейчас достойный отец Эзра вам все расскажет.
– Да, я ничего не утаю от соотечественника! – Валентину показалось, что Ласперо переигрывает, вкладывает слишком много страсти в каждый жест изнеженно-белой руки. – Ничего, видит Бог, хотя трудно и стыдно говорить об… об ошибках своих предшественников, вернее, об одной страшной ошибке!
– История – наука честная!
– Безусловно, но от этого не легче…
По словам «достойного отца», ошибка, совершенная предками, основателями первого на Вальхалле города Асгарда, заключается в том, что они, основатели, не поставили перед колонистами высокой духовной цели. «Несводимой к сытости и утехам плоти», как выразился Ласперо. И посему Асгард уподобился развратному Вавилону и, подобно Вавилону, пал… Падению же предшествовал, как полагается, золотой век. Компьютерное производство кормило и снабжало вещами всех, независимо от ранга: и хозяина великолепного особняка, полного сокровищ искусства, и младшего из лакеев в этом особняке. Нищих, бездомных, голодных не было. Магазины, вернее – пункты распределения являли изобилие гидропонных овощей и фруктов; жены и дочери колонистов могли бесконечно менять туалеты, один шикарнее другого, и ослеплять друг друга брильянтами, добытыми с помощью роботов; отцы и мужья, сверкая фарфоровыми зубами и шевелюрами, выращенными на биостимуляторах, ездили по городу во все более умопомрачительных электромобилях хамелеоновой окраски, с видеоэкранами и барами… Но кругом простиралась снежная пустыня, насквозь продуваемая ровными, как выдох вентилятора, монотонно воющими ветрами. Ветры могли дуть и пятьдесят, и сто дней подряд, не слабея и не усиливаясь, множа число психопатов и самоубийц.
И вот жители Асгарда, по словам Ласперо, из-за отсутствия духовных горизонтов, стремление к коим могло бы смирить плотские страсти, – жители Асгарда постепенно оставили свои прекрасные виллы ради дворцов невещественных, но куда более блестящих. Опустел не только Асгард, но и другие, недавно заложенные города по реке Эридан… Почти все ушли в Улей.
Ни выключить себя, ни изменить режим Улей не давал. Ибо это значило бы – убить тысячи подопечных. Был поставлен непроницаемый силовой купол. Сквозь стену напряженного пространства мог войти лишь тот, кто бесповоротно решил поселиться в одной из ячеек электронного «рая».
Немногие оставшиеся в городе слышали великий гул глубоко под ногами. Это машины, выстроенные и управляемые компьютерным «мозгом» Улья, рыли и оборудовали этажи новых ячеек…
– И кто же были эти оставшиеся? – спросил Валентин, не сомневаясь в ответе.
– Мы, – гордо вскинул бородку Эзра. – Последние блюстители духовных ценностей: рыцарства, патриотизма, святой религии предков, чувства долга!..
– Клан «Стальной ветер», – уточнил со своего кресла Вотан. Лицо его было погружено в тень от большого резного шкафа.
– Да-да! Круг единомышленников, сложившийся давно, еще когда строился старый Асгард.
– Кто же был… родоначальником вашего клана?
Вместо ответа Ласперо повернулся к портрету, висевшему в простенке между двумя окнами, задрапированными шелковой тканью. Лобанов давно уже поглядывал туда, искал случая спросить. Видимо, нарочно подсвеченный настенным бра, портрет в пышной золоченой раме изображал офицера, одетого в скромный серый мундир, с высоким, с залысинами, лбом и маленьким, как бы прячущимся подбородком.
– Безымянный Вождь.
В голосе Эзры прозвучала безмерная почтительность, а Магриби даже ладонь приложил к груди и склонил голову:
– Он хотел, чтобы жило его дело, а не суетная слава имени…
Итак, положение на сегодняшний день таково: спят в недоступных недрах «рая» опутанные трубками бывшие колонисты, для которых, может быть, за минуту проходит миллион ослепительных лет. А в городе Новый Асгард, построенном неподалеку от обезлюдевшего старого, братья «Стального ветра», считающие уход в Улей преступной слабостью, хранят мудрые заветы Безымянного. Клансмены проводят свое время в размышлениях и молитвах, в изучении героических страниц земной истории, военных маневрах и спорте; исследовательская группа ищет секрет возвращения на Землю. Иногда очередной Боевой Вождь, накопив атомных снарядов, обрушивает их на невидимый купол Улья, дабы еще раз попытаться вернуть миру ушедших под землю трутней…
Что ж, складно. Основателями клана были офицеры из числа миллионерских телохранителей. От них – любовь к униформе, побрякушкам, армейским трескуче-бессмысленным обрядам… Постепенно возникает образ злосчастной, самоистребившейся колонии. Вот только бы еще проследить одну, кажется, очень важную линию, о которой они старательно умалчивают…
Отец-Вдохновитель снова разлил вино. Вежливо ответив на пожелание здоровья и выпив, Лобанов сказал:
– Там, в развалинах, я встретил женщину. Она, конечно, не член вашего клана, но не намерена кончать жизнь в Улье, хотя нищая и больная. И, как я понял, таких бродяг немало…
Губы Ласперо презрительно скривились. Магриби шумно вздохнул:
– Заблудшие овцы…
– Нет! – резко проговорил Вотан, вскидывая прямую, как дощечка, ладонь и наклоняясь к свету. – Об отщепенцах ни слова, пока досточтимый гость не увидит наших теплиц и мастерских. Господин Лобанов может сделать собственные выводы…
…Теплицы, мастерские… Не там ли след Уве? Необходимость взвешивать каждое слово, вести хитрую и напряженную игру тяготила невыносимо. Валентин пытался улавливать правду в тончайшей мимике лиц, в движениях каждого пальца…
– Вам не мешает ваша защитная оболочка? – наивно спросил Магриби.
Поэт неторопливо раскрыл свой брезентовый мешок, вывалил из него груду тряпья, исписанных клочков разноцветной бумаги и, наконец, совершенно неповрежденную коробку наркотических папирос.
– Вот это ты молодец! – воскликнула Урсула обрадованно. – Да за это я тебе и хлебца дам…
Они нашли приют в развалинах одного из крайних особняков Асгарда. Наименее поврежденной комнатой в доме оказалась ванная. Бродяги развели костер из обломков мебели и сидели друг против друга на розовом плиточном полу. Опорой для них служили великолепные, синие с белыми розами стенные изразцы. От огромной проржавевшей ванны, полной снега, тянуло холодом, как из морозильника.
– Какой черт тебя сюда принес! – сказала Урсула после долгой, полной наслаждения затяжки. – Тебе что, на Юге плохо было? Чудак…
– Хорошо было, – закивал и заморгал поэт. Говор у него был невнятный, шамкающий – от зубов остались одни корешки. – Я ведь до самого океана дошел, до Южного Рога. А там вечное лето, и леса большие, и рыба всякая водится… Писал вволю. Хочешь, прочту кое-что?
– Так зачем же ушел? – с ноткой истерического нетерпения спросила художница. – Почему ты здесь?
– А прогнали.
Седой, косматый и краснолицый, точно громадная обезьяна, поэт сидел в лоскутной своей шубе из мешковины и меха и сосал подаренную Урсулой горбушку.
– Кто?
– Они. Из Вольной Деревни.
Урсула дернулась, будто ее тряхнуло электрическим зарядом, и застыла с разинутым ртом, не заметив, как упал в снеговую кашу драгоценный окурок. Поэт засмеялся длинным дребезжащим смехом:
– Не думай, девка, живых там нет. Порушено все и везде, наверное, атомной бомбой. И пусто, ни души. Но это днем. А ночью…
Поэт затряс лысеющей, в розовых лишаях головой и тряс ею так же долго, как недавно смеялся.
– Что ночью? – цепенея, спросила Урсула.
– Оживают, наверное. Я из дома пустого, где ночевал, такие огни видел – столичный город, да и только! Рестораны полны, музыка, танцы. Машины ездят, автобусы… И возле моря всю ночь шаги, разговоры, смех. То влюбленные, а то, скажем, дети…
– Приснилось тебе! Болотную лихорадку подцепил! – резко сказала Урсула. – И вообще врешь, не видел ты Вольной Деревни. Тут был один недавно… Оттуда. Жив-живехонек. Друга пропавшего ищет. Панцирь на нем невидимый. Его крабы на вертолете увезли, он сам к ним напросился… Богатырь, красивый, не то, что мы с тобой!
Поэт заревел, будто раненый, и плюнул прямо в собеседницу. Промахнувшись, вскочил на худые, колесом изогнутые ножонки. Голова его дрожала от гнева. Схватив папиросы и кинув их в мешок с тряпьем, он тыкал пальцем в лицо Урсулы:
– Опаскудился я, с тобой сидя! Дура! Не понимаешь, кто здесь зимой-то ходит, души уловляя?! Красивый… Панцирь невидимый… Кому поверила?! Будь ты проклята…
Он засеменил было к выходу, однако Урсула, вскочив, одним прыжком преградила ему выход:
– Стой! Говори чистую правду. Был ты в Вольной Деревне? Мертвая она?
– Да, – горестно вздохнул поэт, и Урсула опустила руки, готовые схватить, терзать… – Смотри, если не веришь.
Он вывернул наизнанку пропитанный грязью вещмешок, разгреб тряпье, черновики стихов, развернул что-то блестящее, заботливо укутанное во фланель… То была серебряная статуэтка крылатой женщины, ростом в две ладони; лицо и концы лебединых крыльев оплавлены…
Издав хриплый отчаянный вопль, Урсула наотмашь ударила поэта по лицу.
Громко, весело скрипя сухим снегом, они шли по главной аллее: впереди три патриарха и землянин, чуть поотстав – свита из старших братьев клана. За садом поблескивали стекла длинных, как перроны, парников. Поодаль какие-то укутанные медведеобразные фигуры орудовали скребками, очищая рамы.
Пасмурное утро вступило в свои права, однако большая, сплошь стеклянная теплица празднично сияла изнутри. Женский силуэт мелькнул на фоне массы света, отворилась дверь, и яростный ветер заревел у границы мороза и зноя.
– Вот и наша Ли, красавица Ли, умница Ли! – провозгласил Ласперо.
Валентин увидел молодую женщину в синем комбинезоне. Легкая, подвижная, нервная, она чем-то напоминала Урсулу. Вотан легонько привлек ее к себе, отечески поцеловал в лоб. Сырые, душные тропики теплицы мигом заставили клансменов скинуть плащи и фуражки, повесить их на крючки на входе. Ли помогала Вождю раздеваться, но все ее трепетное, нервное внимание, подобное любопытству лисы, приросло к гостю. Вокруг Ли никаких «шумовых блоков» Валентин не ощущал: искренняя девочка, свято верящая в полезность своей работы, но вместе с тем подавленная тяжкими скрытыми переживаниями, одинокая… Что-то страшное было в ее прошлом: грубо прерванная радость, испуг, боль… Лобанов для нее вошел вестником тайной надежды.
Ли привораживала изящной, быстрой в поворотах, хотя и чрезмерно худощавой фигуркой, блеском пушистых медных волос. Лобанов рассматривал ее, но, оказавшись на бетонной дорожке между грядками, на время позабыл о хозяйке теплицы.
Справа и слева вились по кольям высокие кусты помидоров. Перистая зелень была нежно-салатовой, как обычно при искусственном свете; зато мясистые плоды алели, точно крашеные. На грядках работали сборщики, несомненные родичи лакея в доме «Стального ветра».
В круглых соломенных шляпах, наподобие древнекитайских, в линялых штанах, закатанных выше колен, в кожаных передниках, толстые люди с плоскими, застывшими лицами, с дряблой шелушащейся кожей собирали помидоры и ссыпали их в мешки. Пухлые, как подушки, руки работали медленно, неловко, но без остановок. На висках, шеях и спинах Валентин увидел маленькие круглые шрамы, у многих острупившиеся.
– Это наши самки, – пояснила Ли. – А дальше, на сортировке и погрузке, – самцы. Мы обучаем их простейшим трудовым процессам, без всякой механизации… Есть, правда, безнадежные…
– А с безнадежными что? – поинтересовался Валентин. Ли отвернулась, и за нее ответил Ласперо:
– Безнадежные не относятся к человеческим существам, сударь, на них этика не распространяется.
Перед выходом из своей резиденции, раскупоривая бутылки, достойные отцы сообщили Лобанову, что недавняя попытка проникнуть в Улей (это было около трех лет назад) увенчалась частичным успехом. Обманув бдительность машин ураганным огнем наверху, клансмены с помощью бригады саперов-смертников подвели подкоп через граниты к нижним горизонтам ячеек. Тогда Улей еще не выставлял поле в толще планетной коры… Удалось похитить около сотни трутней, повредить «мозг». Но Улей уничтожил и подкоп, и солдат. Теперь подземное сооружение закрыто сплошным энергетическим пузырем. Вчерашних же наркоманов освободили от электродов и трубок, научили есть и двигаться; под руководством Эзры Ласперо, врача-психолога, получившего звание Целителя Душ, бывшим трутням заново прививают навыки гигиены, речи, а здесь, в теплицах, учат трудиться…
– Мы спасаем тех, кого можем спасти! – восклицал шумный Ласперо, а Магриби кивал, кротким и смиренномудрым видом напоминая мусульманского святого. – Право же, через одно-два поколения им уже будут доступны самые абстрактные идеи. Это ростки нового человечества Вальхаллы!..
– Нельзя ли мне поговорить с кем-нибудь из них?
Вопрос Валентина, заданный как можно более непринужденно, не застал хозяев врасплох. Вотан, шагавший чуть впереди, похлопывая себя перчаткой по бедру, жестом показал Ли на деревянный стол. Такие столы сливались в линию, перпендикулярную посадкам. Их украшали груды помидоров и весы. Сборщицы вперевалку сносили свою добычу по дорожкам, и обрюзгшие мертволицые мужики за столами наполняли чаши весов. Молодцеватые надсмотрщики что-то записывали, похаживая вдоль линии.
Ли бросилась бегом, на ходу отцепляя от пояса короткую палочку с кожаной рукоятью, род электрического стрекала; им она тыкала в спину выбранного приемщика, подгоняя его к дорожке, и палочка искрила, насмешливо треща.
Большой, как медведь, рослый человек в закатанных штанах встал перед Лобановым, безвольно уронив ручищи.
– Как тебя зовут? – обратился к нему проникатель.
Мокрые губы мужика разлепились и шлепали вхолостую, язык никак не мог повернуться нужным образом. Легкое движение Ли, треск…
– Пррр-хыгун.
Словно провернулись заржавевшие шестерни.
– А сколько тебе лет? Постойте, не трогайте его!..
Валентин обнаружил, что не может спокойно смотреть, как рядом кому-то причиняют боль. Даже миловидная Ли на минуту стала отвратительной, хотя, наверное, невозможно было иначе расшевелить этот мешок мяса.
– Тхррр… цать, – сказал Прыгун, и тусклые глазенки его, сидевшие, как изюминки в коме сырого теста, изобразили нечто вроде усилия мысли.
– Лет тридцать – по общему состоянию организма, – ввернул Ласперо. – Спросите, кто он такой.
На сей раз Прыгун отрапортовал мгновенно, храпя и булькая, как чан с кипящей водой:
– Сорх-хтировщик тх… тх… томатов, сх-рредняя квалисси… фикация, пх-рриемный пн… пн… пункт чх… четх… четыре!
– Что значит – сортировщик?
У Прыгуна была безволосая, в шрамах от электродов, плоская голова равной толщины с шеей; вместо ответа он увел ее в жирные плечи и стоял так, свесив руки и бездумно моргая.
– Он не ответит, сударь, – засмеялась Ли. – Сортировщик проталкивает плоды сквозь отверстие в столе; если плод проходит, он так и падает под стол, если нет – его бросают в корзину…
– У вас тут есть два гениальных парня. Ухо и Носатый, – сказал Вотан, усердно осматривая один стол за другим, причем голова его поворачивалась неторопливо и ровно, как деталь механизма.
– Да, мой вождь! – сразу благодарно заулыбалась и заморгала Ли. Ее явно тяготил мрачноватый скепсис Лобанова. – Они отличают годные овощи от незрелых и порченых. Я повесила им на шею бляхи и разрешила бить других сортировщиков, если они ленятся…
Ласперо, стараясь разрядить обстановку, сказал со смехом:
– Ли, гоните этого гения обратно к столу, и пойдемте смотреть мастерские.
Мигель Суарес, старший сын клана, начальник братства мотопехоты, провел превеселую ночь в покоях своего ближайшего друга, начальника охраны художественных мастерских. Стыдно сказать, они еще с вечера отключили и телефон, и динамик оповещения (а что, собственно, могло случиться ночью в богом забытом Новом Асгарде? Опасаться некого, воевать давно уже не с кем…). Отпустив машину, пешком по морозцу Мигель возвращался в город. Старшего сына одолевал утренний хмель – то особое состояние, при котором мир кажется не слишком реальным, все проблемы – ничтожными, а люди – сплошь веселыми и дружелюбными. Он шагал, распахнув подбитый мехом плащ и сдвинув на затылок фуражку с кокардой, готовый приятельски заговорить с первым встречным или с места в карьер броситься ухаживать за какой-нибудь пригожей сестрицей. Спешить было некуда, учения начинались только послезавтра.
Вдруг Суарес застыл на месте, отнюдь не протрезвев, но механически вытянувшись. От тепличного корпуса через расчищенный двор шли трое отцов-патриархов, окруженных рослыми неулыбчивыми ребятами из числа гвардейцев клана, «любимых сыновей». Рядом с Вотаном вертелась эта рыжая наставница трутней Ли.
Господи! Суаресу показалось, что у него начинаются галлюцинации. Перед ним, конечно, был не тот, на которого напоролся его транспортер месяц тому назад, во время очередной ловли беглых интеллигентов. Но сходство поразительное! Даже не в чертах лица, лицо-то как раз совсем другое, и рост, и фигура… Сходство глубже, оно в особой осанке, независимой, на редкость гордой, хотя вовсе не армейской осанке… Костюм… и костюм почти из такой же, из непонятной благородно-серой ткани, и плотной, и мягкой. Тот, встреченный в снежной пустыне, был настоящий мужчина. Кто они такие? Откуда берутся? Темнят отцы-патриархи… Ну, ничего, можем и сами спросить.
Мигель Суарес, с рукою у козырька, промаршировал через двор и торжественно остановился в нескольких шагах перед Руфом Вотаном.
– Мой вождь, – начал старший сын, стараясь как можно яснее произносить каждый звук, хотя предательязык спотыкался. – Мой вождь, разрешите обратиться к неизвестному брату!..
Вотан даже не замедлил шага, но по лицам достойных отцов и «любимых сыновей» будто пробежала рябь.
Вождь сказал коротко и сухо:
– Извольте отправиться в кордергарию Дома Семьи и ожидать там.
– Но, мой вождь… – залепетал Суарес. – Здесь особый случай!
– Выполняйте!
Лобанов напряженно следил за разговором хмельного офицера с Вождем. Психика старшего сына не была экранирована, и там, в пьяной кутерьме мыслей, различал Валентин что-то щемяще знакомое; долгожданный силуэт все яснее проступал сквозь красочную и словесную муть… Уве! Этот человек видел Уве Бьернсона!
Валентин приблизился к Вождю и спросил:
– Нельзя ли мне переговорить с ним?
Подвыпивший офицер, сразу отстав от свиты, являл своим видом полную растерянность; к нему угрожающей походкой силача направлялся верзила-гвардеец…
– У нас есть устав, – угрюмо ответил Вотан. – Старший сын нарушил хартию, обратился к нам не по форме.
Магриби вкрадчиво добавил:
– Мы не можем идти на послабление, даже ради… ради…
Лобанов мог бы в одно мгновение расшвырять нажимом кокона всю эту свору, одуревшую от уставов и хартий, догнать черноусого парня, но… Так трудно наладить контакт, и так легко закрыть всю дальнейшую программу общения с «Землей-прим». Да, может быть, он и нашел бы Уве… хотя шансы на то, что Бьернсон жив, исчезающе малы… может быть, и нашел бы, но какой ценой?! Нет. Землянин не должен оставлять трупы…
– Изволили надраться, Мигель? Так идите похмелитесь!
Суарес, до сих пор чувствовавший себя виновато и подавленно, вдруг вскинулся, гордо поднял голову:
– А почему это вы мне делаете выговор, брат Зилле?! У нас равная степень родства, и я не позволю…
– Позволишь, пьяница!
– Пошел вон, хам!
– Молчать! – гаркнул гвардеец и ударил Суареса по лицу перчаткой.
