Текст книги "Встречный ветер прошлого"

Автор книги: Андрей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Электропоезд с ревом ворвался в темный, тоннель. Костя открыл глаза, но сообразив в чем дело, снова сомкнул их, погрузившись в дремоту. Сергей неотрывно смотрел сквозь стекло в непроницаемую тьму тоннеля. Сейчас, два года спустя, он с ностальгической тоской вспоминал тот безумный фантастический месяц его творческой страсти. Он знал, что теперь у него уже не хватит ни дерзновения, ни отваги, ни безрассудства, ни даже отчаяния на подобный повторный порыв.

Поезд вырвался из мрака тоннеля и мчался среди просторных, скошенных полей. На неубранных прошлогодних стогах сена сидели грачи. Вдали, поближе к лесу, теснились скопления дачных домиков. Оцинкованная крыша одного из них, тускло блестела в неярких лучах апрельского солнца.

Чтобы унять одолевавшую его тоску по прошлому и несбывшейся мечте, Сергей стал думать о житейском, будничном, малоприятном, что всегда вытравливало в нем творческие порывы, «приземляло» его. Он отвел взгляд от окна и поглядел на часы. Половина четвертого. «Надо бы забежать в магазин, купить рыбы коту». Кот был единственным живым существом, которое проживало у Сергея и ждало его. Он представил, как кот встретит его у порога, будет урчать, мяукать, тереться возле его ног, проситься на руки. Сергей улыбнулся. Мысли о коте его успокоили, прогнали меланхолию, вернули прежнее бодрое настроение.

2

Артем Борисович Штайнер в восьмидесятые годы удачливый «цеховик» и «теневик», а в начале девяностых видный представитель «белой» мафии, солидный бизнесмен, президент торговой компании «Кассандра», весьма процветающей, торговавшей от бижутерии до бензина, жил хоть и роскошно, но как на вулкане. В феврале девяносто первого он получил контракт на бензозаправочные станции города. Артем Борисович уже потирал руки, предвкушая барыши от этой золотоносной жилы. Но не тут-то было. На него «наехали» местные информированные «корлеоне», решив поумерить его аппетит. Штайнеру предложили поделиться – он повел себя скупо. Ему пригрозили – он нанял четырех охранников. У него угнали машину – он погоревал и заявил куда следует. Наконец, на него «наехали» в жестком варианте. Штайнера подкараулили и средь бела дня ударили прутом по голове. К счастью обошлось без трепанации черепа и тяжелых последствий. На больничной койке Артем Борисович отлежался, пришел в себя, поумнел, стал рассудительней и сговорчивей. Он отстегнул «оголтелым» пару АЗС в престижном районе города под смехотворным предлогом нерентабельности, а взамен ему вернули машину, его взяли под «крышу», он заручился поддержкой влиятельных мира сего. А главное, его оставили в покое. Раздумывая над превратностями судьбы, Штайнер считал, что ему еще крупно повезло. Он оставался доволен жизнью, да и жить умел красиво.

Ограда пригородного дома Артема была отделана молочно-белым декоративным камнем и своей невинностью и белизной приятно выделялась на фоне соседских построек выложенных красным кирпичом. На территории дома раскинулся сад с теплицами и беседкой-перголой, увитой в летнее время обильной зеленью. Асфальтированная дорожка вела к двухэтажному каменному дому, фасад которого явно не был лишен определенных изысков. В декоре нижнего этажа все так и дышало рафинированной устарелой элегантностью прежних веков. Внушительные белые колонны поддерживали фронтон здания, а огромная стеклянная входная дверь напоминала арочный свод. Все это свидетельствовало о том, что хозяин особняка не лишен вкуса и любитель старины. Добрую половину первого этажа занимал просторный холл. Винтовая деревянная лестница с балюстрадой вела из холла на второй уровень, где располагалась спальня, кабинет и круговая терраса. Наиболее шикарным местечком в доме была спальня. Ее интерьер хозяин дома присмотрел в одном из зарубежных люксов и почти в точности воспроизвел у себя на вилле. Одна кровать чего стоила! Эта кровать из массива латуни огромных габаритов, застеленная постельным бельем из египетского хлопка, не кровать, а трон, словно была предназначена для тонких ценителей сновидческих изысков и ночных оргий. Предпочтение все же отдавалось оргиям. Об этом свидетельствовал красно-желтый цвет спальни. Слегка возбуждающий, с некоторым согревающим эффектом. Огромное дугообразное окно с видом на сад шло от самого пола и напоминало гигантский иллюминатор. Мысли о корабле и подводной фауне наводил и громадный трехтонный аквариум с морской водой, экзотичными водорослями, живыми кораллами, актиниями, морскими ежами, звездами и двумя чудовищами – метровыми черноморскими катранами. Близкое присутствие этих свирепых существ, питавшихся исключительно сырым мясом, повышало адреналин в крови Артема, вгоняло в трепет гостей спальни и щекотало их нервишки. Пару лет назад, Артем Борисович выстроил этот роскошный дворец. Первое время в нем хозяйничала его теща, женщина простецкая, приехавшая из сельской местности. Она разводила на даче курочек, кроликов и даже нутрий, превратив усадьбу в настоящий зверинец. Зять до поры до времени терпел ее провинциальные выходки, но однажды не выдержал и прикрыл зоопарк. А тещу попросил убраться с усадьбы. На то были и другие причины, более деликатные. Артем, вполне порядочный семьянин, верный муж, заботливый отец, сорвался со всех тормозов, решил наверстать упущенное, предаваясь утехам, протащил через свою широкую постель череду женщин, устраивал сущий Содом, мстя своей стареющей сварливой жене за долгую ей верность, подобную отречению и опостылевшему долгу. Ставший необузданным стареющий развратник брал реванш у жизни за свою бесцветную, протекшую в заботе о близких, непогрешимую молодость. Имя каждой особы, побывавшей в его постели по легкомыслию, по глупости, за деньги или, что почти не бывало – по любви, он заносил в блокнот, пополняя свой внушительный «список Шиндлера» любовных побед, чтобы на склоне лет, а быть может на смертном одре, листая блокнот, – вспомнить все, распустить нюни сентиментальности, предаваясь сладчайшим воспоминаниям о не напрасно прожитых годах. Постепенно, однако ж, он угомонился, пресытился, почувствовал стыд, близкий к раскаянию, да и распутство убивает удовольствие. Не то чтобы старевший кобель стал праведным, но теперь жизнь вел уже куда более умеренную: заботясь о семье, в достатке ее, содержа и пылая искренними страстными чувствами к любовнице. Эта красотка, ворвавшаяся в его жизнь, обладала южным темпераментом и в постели устраивала бурю страстей. Словом, жизнь бурлила, плоть играла, под кожей пылал жар, и все вокруг плыло, кружилось, уносилось в момент соития двух тел.

Пытаясь разобраться в своих чувствах, Артем не мог понять, то ли он впервые в жизни познал настоящую любовь, пусть и запоздавшую, то ли реанимировал подобное, давно забытое чувство двадцатипятилетней давности. Как бы там ни было, Артем чувствовал себя счастливым, насколько счастливым может быть мужчина содержащий жену и любовницу, баловень судьбы, герой-любовник, Дон Жуан, объект зависти других мужчин, изворотливый, изощрённый, изолгавшийся конспиратор, умеющий тайком срывать удовольствия, измученный двуличностью, а в сущности – жалкий. Артему нравилось в своей подруге то, что она вела себя не в пример прежним любовницам. Не чувствовала себя ущемленной и обиженной от пребывания на вторых ролях, не хныкала, что ее с кем-то делят, не требовала от него бросить жену и сойтись с ней, а лишь колко надсмехалась над его затруднительным, в некотором смысле, семейном положением. Девица была дерзка, кокетлива как демон, заносчива, вспыльчива и порой непочтительна к Артему. Тем она возможно и стала ему желанней.

Артем лежал на своей роскошной кровати, прикрывшись простынью, и следил взглядом за девушкой, дамой его сердца и помощницей, секретарем-делопроизводителем его торговой компании, которая в данный момент лениво раздевалась, снимая с себя остатки своего белоснежного кружевного белья. Он похотливо глядел на ее гладкое загорелое ухоженное тело, испытывая какую-то противоречивую терзающую его смесь чувств: приятное волнующее возбуждение; легкий мандраж от ее ослепительной головокружительной наготы; томление по ее телу; сожаление, что он старше ее на двадцать с лишним лет; и дикое желание ее придушить. К этим чувствам примешивалось еще одно – грусть. Законная жена Артема знала о похождениях муженька «налево», долго, мучительно терпела и недавно заявила: «выбирай: или – или». С чуткостью понимающей женщины, хранительницы семейного очага, она дала неверному супругу срок – одну неделю, для принятия окончательного решения. Неделя подходила к концу, отсрочка истекала. Артем грустил. В глубине души он понимал, что сделает сентиментальный выбор в пользу семьи, оставит девушку. Пытаясь прогнать мучительную тоску, навеянную этой невеселой мыслью, он решил завести себя, разозлить, стал думать о девушке плохо, преувеличивая все ее недостатки, чтобы хоть как-то оправдать свой предстоящий выбор. «Моя дочь моложе ее, – думал он, – мается от лишнего веса. Ходит на аэробику, сидит на диетах, лакает какие-то таблетки от похудания. И при моих-то средствах я не могу купить ей идеальную фигуру! А у этой сучки тело хоть куда. Гладкое как бумага, упругое как резина и никакие диеты ей не нужны. Жрет все подряд. Куда в нее только влазит? Вдобавок такую стерву еще поискать». Ему вспомнилась ее привычка часами разгуливать по его дому голой, таская телефонный аппарат, трепаться по нему, не обращая внимания на домработницу, не стыдясь охранника, а может даже нарочно, чтобы подразнить его, да к тому же еще умудряться ему делать замечания. «Нет, другой такой уникальной стервы не сыщешь», – думал Артем, восторженно, с лихорадочным блеском в глазах, глядя на нагую девушку, которая, стоя перед зеркалом, лениво поправляла волосы, словно нарочно дразнила любовника, оттягивала желанные минуты блаженства, испытывала его терпение.

– Когда я увидел тебя впервые, в этом вонючем борделе, – сказал он, исходя приятной истомой, – ты была в черном котелке, сапогах и с хлыстом. Ты работала стриптиз и изображала на сцене не то амазонку, не то укротительницу…

Стоя спиной к любовнику, взглянув на его отражение в зеркале, она рассмеялась.

– Ты меня с кем-то путаешь, котик, я никогда не была стриптизершей, я танцевала в кордебалете.

– Ну да, вечно я путаю эти ваши бордельные штучки.

– Ах ты, старый путаник. – Она повернулась и с улыбкой поглядела на Артема. – На старт, внимание, марш! – С ревом и рычанием она бросилась на кровать, сорвала простынь и уселась ему на живот. Артем, глядя на нее маслянистыми глазами, стал ласково поглаживать ее колени и бедра.

– Достань фотографию своего семейства, – попросила она.

– Зачем?

– Достань, я сказала. Протяни руку. Что, трудно?

– Зачем?

– Это меня возбуждает. Обожаю, когда они на меня смотрят, будто присутствуют.

– Вот стервоза.

– Еще какая. – Она перегнулась через кровать, потянулась рукой к тумбочке, открыла ее, достала фото и поставила его на журнальный столик.

На снимке была запечатлена семейная идиллия. Артем – счастливый глава семейства в окружении жены, дочери, сына, невестки и маленькой внучки, которую он держал на руках.

– Вот так, пусть подглядывают, – хихикнув, сказала девушка.

– Дрянь.

Девушка уселась в позу наездницы и, запрокинув назад голову, стала энергично двигать корпусом, пытаясь словить на Артеме кайф. Далеко не юный партнер подмахивал ей как мог, экономно соизмеряя свои движения (в его возрасте это было не лишним), и неустанно гладил живот и бедра девушки.

– Твой живот – это просто дьявольское искушение, – сказал он в порыве сладострастия.

Она пронзительно захохотала.

– Ты выражаешься как священник.

– Тьфу ты черт, будь я поэтом, сказал бы лучше…

– Ну, все, пора завязывать. Ты устал.

– Это с чего, вдруг?

– Когда ты устаешь, всегда становишься поэтом.

– Ничего подобного. Я не устал.

– Ах, ты, мой старый павиан. – Она потянулась вперед и поцеловала его в губы, затем приняла прежнюю позу и поглядела на фото. – Сын у тебя ничего, хорошенький. А твоя жена такая сердитая, важная вся из себя, прямо – гусыня.

– Не твое собачье дело.

– Как это ни мое! Она меня при всех твоих подчиненных обозвала затасканной шалавой.

– А ты и есть шалава.

Она приостановила свои движения, повелительно и строго поглядела на Артема.

– А ну скажи, что твоя жена в постели мизинца моего не стоит. М-м?

– Сейчас получишь пощечину. Говорю на полном серьезе.

– Ну, ударь меня, ударь. – Она подставила ему щеку. – … А-а, не можешь.

– Ты дождешься, Кэт, я тебя когда-нибудь братве отдам на поругание.

– Ха-ха, напугал. Да я, быть может, тебе потом за это спасибо скажу.

– Вот оторва!

– Спокойно, котик, не напрягайся так. Соблюдай ритм. – Она ласково погладила его по волосатой, начинающей седеть груди. – Ты мне запустил воду в бассейн?

– Запустил.

– Она теплая?

– Горничная должна подогреть.

– Терпеть не могу твою горничную. Уволь ее. Она меня ненавидит.

– Тебя все ненавидят кроме меня. Пора бы уже это уяснить.

– А вот тут ты ошибаешься, котик.

Артем простонал, откинул голову на подушку и расслабленно закрыл глаза.

– Ну, все, слазь, – кряхтя, сказал он в изнеможении.

Девушка поморщилась, с досадой посмотрела на него, потом лениво, нехотя слезла с кровати, уселась в кресло и закурила сигарету.

Открыв глаза, он наблюдал, как она с кислым видом курит, выпуская изо рта клубы дыма, небрежно стряхивая пепел мимо вазы. «Зараза, осталась недовольной», – подумал он.

– Я скоро уезжаю, – проговорил Артем.

– Надолго?

– Недели на две.

– Далеко?

– В Израиль.

– Ого. Меня с собой не возьмешь на землю обетованную?

– Хватит, один раз брал. У тебя еще тот загар не смылся.

– Я тебе буду помеха?

– Не то чтобы… Просто, я еду с делегацией.

– Сколько ты стран объездил, Артем?

– Пятнадцать или около того.

– Много.

– Для кого как.

– Когда умрешь, на том свете будешь клуб кинопутешествий вести. Соседей по кладбищу просвещать. Они бедные, должно быть, при жизни столько не объездили.

Он привскочил с подушки, прищурено и строго посмотрел ей в глаза.

– Шутка, – сказала она. – Извини, я пошутила. Я же дура.

– Я знаю. – Он снова положил голову на полушку.

– И на кого ты оставляешь фирму в свое отсутствие?

– Во всяком случае, не на тебя.

– Что ж, тебе видней. – Она усмехнулась. – А знаешь, что этот придурок, с первого этажа, начал за мной ухлестывать? Гляди, отобьет у тебя… – Она хихикнула, лукаво поглядев на Артема.

– Дело молодое.

– Однако ж, ты меня поражаешь.

– Не могу же я тебя привязать к себе навечно.

Ей захотелось швырнуть в него хрустальной вазой. Обуздывая свой гневный порыв, она смяла о край вазы тлеющую сигарету и потянулась рукой к следующей. – Не накурилась, – сказала она.

«Момент подходящий, – думал Артем. – Ну же, решайся», – подстегивал он себя.

– Ты что, сплавляешь меня? – Она с вызовом и плохо затаенной обидой смотрела ему в глаза.

– Не будь глупой, Кэт. Пойми… у нас с тобой нет будущего. Мы обречены, – с раздражением, прикрывая им свое волнение, произнес он.

Она рассеянно и подавленно смотрела на кончик своей дымящейся сигареты, в черной траурной рамке двойного угольного фильтра, на сизый вьющийся дымок и чувствовала, как оцепенение холодными волнами пробегает по ее телу, студит кровь. Кэт понимала, что рано или поздно им с Артемом придется причалить к разным берегам, и мысленно была готова к подобной развязке. «Но почему здесь, сейчас, в спальне?» – недоумевала она. Ее воображению уже давно рисовалась мрачная и романтическая картина, что этот разрыв должен был произойти где-нибудь в пустом безлюдном сквере с непременными сопутствующими символами для подобных закатов: огневой лавиной осенней листвы, осунувшимися деревьями, жалобным завыванием ветерка или накрапывающим моросящим дождиком. «Почему в спальне? Как глупо…» – гадала она, не в состоянии сосредоточиться на чем-то другом, более уместном, словно соблюдение приличий предшествующих прощанию было для нее важнее, значимей самого прощания. К ее теперешнему опустошению добавлялся стыд за ту сцену, которую она разыграла с семейным фото, и еще за то, что выслушала все это, находясь нагишом. Отняв взгляд от догорающей сигареты, она с усилием воли подняла на Артема затуманенные глаза.

– Мы расстаемся, Артем? – еле слышно спросила она.

Он ласково, с нежностью и грустью посмотрел на нее и закрыл глаза. Кэт поднесла к губам сигарету, затянулась, придерживая ее трепещущимися пальцами.

– Можно попробовать взять отсрочку, продлить, – с волнением проговорил он, заморгал глазами, отвел их, словно устрашился своего предыдущего молчаливого приговора, заглянул в бездну грядущего, от которого повеяло холодным мраком унылой обыденности и пустоты. Артем нервно поежился и снова посмотрел ей в глаза: тоскливо и вопросительно, с ожиданием и намеком как заговорщик на сообщника, и, не выдержав ее пристальный затуманенный взор, отвел глаза, проклиная себя за свою нерешительность, половинчатость, склонность к компромиссу, за нежелание ее терять.

– Действительно, почему бы и нет, – она вымученно, но ласково улыбнулась ему, словно хотела его подбодрить. – Пойду, искупнусь. – Кэт резко встала и пошла к дверям.

Купаться ей расхотелось. Плавать в бассейне в эти минуты ей казалось чем-то противоестественным и ненормальным. Она отправилась в душ. Теплые струи воды приятно ласкали ее тело, согревая его. Она включила воду сильнее, повернув оба барашка на полную мощь, чтобы напор воды заглушил ее резкие судорожные всхлипы, перебил нервную дрожь тела. От сильного напора воды рыдания ее только усилились. Ей казалось, что хлещущие струи хотят ее высечь. Она стояла поникшая, и ревела навзрыд.

Год назад Артем вытащил ее из дортмундского борделя, куда она попала в двадцатилетнем возрасте, отправляясь в Германию на заработки и в поисках красивой жизни, а, в общем, по глупости и с отчаяния. Поначалу она неплохо устроилась в чужой стране и участвовала в подтанцовках у одной эстрадной примы, но, не поладив с ней, вскоре потеряла работу. С этого начались ее скитания, поденщина, работа в прачечной, официанткой в пиццерии и заработки на обратный билет. Но битой возвращаться ни хотелось. Однажды ей подфартило. Она получила место в ночном клубе. Был сольный номер в варьете и квартира за тысячу марок. Вскоре объявились эти парни-соотечественники, безжалостно обложили ее данью и вдобавок отняли документы. Комната за двести марок. Она делила свою убогую комнатку с одной латышкой, такой же неудачницей, как и она сама. По вечерам к латышке приходил добропорядочный седеющий бюргер. Он угощал их пивом и ветчиной. Прибалтка ждала от него предложения руки и сердца, а основательный немец не торопился, взвешивал. Вскоре латышки не стало. Ее застрелили возле ночного клуба во время бандитской разборки. Застрелили по-глупому, случайно. Пуля срикошетила от бетонной стены и угодила ей под лопатку. Кэт снова осталась одна. Поначалу ее еще навещал бюргер. Они пили пиво с ветчиной и грустили по латышке. Были минуты, когда Кэт хотелось отдаться этому порядочному немцу из жалости к нему и к самой себе. Но немец, ни на что не намекал, а сама она не осмелилась предложить ему это. Вскоре и он исчез с ее горизонта. Вновь было обивание порогов в посольстве и поиски новой работы, тем более, что в ночном клубе ей урезали ставку, перевели в кордебалет, да и там угрожали подыскать замену. Отчаявшись, она уже готова была пойти на панель, когда ей повстречался Артем. Она ему показалась похожей на красивого, затравленного измученного зверька. Он вернул ее в страну, где она не была больше года и в которой еще долго, потом не могла почувствовать себя своей, обставил ее жизнь удобствами, обращался с ней как с королевой. Она в полной мере познала его щедрость и доброту и, как ей казалось – его любовь. Однажды, рассказывая ему о своем дортмундском периоде, она заметила, что он становится с ней удивительно нежным и чутким. На другой день после этого он осыпал ее подарками. Умом и сердцем она понимала, что обязана этими подарками жалости, которая словно подлая затаившаяся змея ужалила Артема в самое сердце. Что, что, но жалость к себе Кэт не могла переносить. Она закатила Артему жуткий скандал, устроила истерику. Он безропотно стерпел и простил. Кэт отнюдь не понаслышке знала о его доброте, но ей и в голову не приходило, что этот влиятельный человек, перед которым многие трепетали, был очень раним и впечатлителен как ребенок. Артем, имевший в жизни немало женщин, познавший любовь за деньги и бесплатно, бескорыстно, в сущности, не знал любви. Вернее знал, но лишь одну ее разновидность: любовь-жалость. Он чувствовал жалость к своей несчастной жене, которой изменял с Кэт, и мучился от этого, к своей дочери, страдающей физическими недугами, к своей внучке, росшей в лицемерии и лжи, благодаря деду. Лишь одна строптивая Кэт не вызывала у него этого щемящего чувства, тем она и притягивала его, как и многим другим тоже.

Она стояла под душем. Дрожь унялась. Теплые струи воды распарили ее тело, оно размякло, так что она его почти не чувствовала, словно оно стало невесомым. Она выпрямила спину и подняла к смесителю голову, подставив лицо под хлещущую воду. Жизнь научила ее быть сильной, и эта сила возвращалась к ней. Она понимала, что период жизни с Артемом не мог длиться вечно, и как могла, старалась продлить это благоденствие. Артем был ей ниспослан как некий чудесный дар судьбы, как награда за все ее перенесенные лишения и муки. Любила ли она его, она и сама этого не знала. Но она не встречала на земле еще человека более надежного, доброго, отзывчивого, который бы так заботился о ней. Год жизни с Артемом казался ей раем, сказкой, чудесным сном, от которого не хотелось пробуждаться. Тучи сгустились месяц назад, когда его жена ворвалась в офис и осыпала Кэт оскорблениями при всех сотрудниках. Кэт помнила, как она потом, закрывшись в уборной, умывалась слезами. После этого Артем был только с ней и не появлялся дома недели две. Она помнила и то, как потом его жена умоляла Кэт оставить Артема, просила не разрушать семью. Кэт наслаждалась мщением. Она не умела прощать. «Нет, я боролась за него до конца, как могла, – думала она, – мне не в чем себя упрекнуть. Я имела право быть с ним, и имела право жить такой жизнью. Я выстрадала это право. Не моя вина, что все так оборвалось». Внезапно она почувствовала себя не только сильной, но и счастливой. Счастливой оттого, что у нее был этот год.