Текст книги "Убить стивена кинга (СИ)"

Автор книги: Андрей Ветер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

СТЕЧЕНИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ

Незадолго о трагических дней 1998 года, когда грянул дефолт, швырнувший многих на дно безденежья, приятель привёл меня в издательство «Вагриус» (там у него был знакомый среди редакторов). Мы пытались протолкнуть серию «индейских» романов, но вместо этого получили предложение взяться за триллеры. Со мной подписали договор на три книги. Триллеры, бандитская тематика, бессмысленное кровопускание – я не представлял, как писать такие повести, но согласился, решив сделать главным персонажем модного журналиста Сергея Лисицына, который в силу своей профессии может общаться с разными людьми и будет попадать в невероятные ситуации. Каким-то чудом мне удалось за две недели написать повесть «Голос бездны» и в таком ритме я справился с остальными. Конечно, это далеко не шедевр, но написано крепко и читается на одном дыхании. По секрету мне сообщили, что в редакции «Вагриуса» были в восторге. Но тут случился дефолт. Издательство формально перестало существовать, переоформило документы, реогранизовалось, а мой договор потерял всякую юридическую силу. Поскольку денег на тот момент у «Вагриуса» не было, мне предложили публиковать мои сочинения без гонорара или ждать лучших времён. Я гордо отказался.

Через год я сунулся с этими скороспелыми триллерами в «Эксмо» и получил такой отлуп, о котором вспоминать страшно. Рецензенты раздавили меня, как давят ненавистного таракана. Самым убийственным замечанием было: «Не надо показывать свою образованность. Пишите проще». А куда уж проще, чем «Голос бедны»?

Но в 2002 году судьба опять привела меня в «Эксмо» с теми же повестями. Точнее, сказать, с одной из повестей о похождениях журналиста Лисицына. Только в этот раз я проник в «Эксмо» через «другую дверь». Случайно обнаружилось, что там работает редактором мой близкий знакомый. Он не мог повлиять на судьбу рукописи, но мог попросить обратить внимание на неё. И что же? Не прошло и недели, как мне позвонил рецензент и коротко, но очень лестно отозвался о моём Лисицыне. Когда я упомянул, что у меня есть ещё две повести про этого персонажа, представитель издательства обрадовался… Книга вышла в свет осенью, но не под псевдонимом, как мои прежние книги, а под моей настоящей фамилией. Она была в формате «pocket», в мягкой обложке и назвалась почему-то «Волчья порода». Получив в качестве гонорара жалкие сто долларов, я решил, что издательство слишком жадничает и что в другом месте моего Лисицына ждёт более радушный приём. К тому времени я оставил телевидение, решив целиком отдаться сочинительству, и надеялся, что на литературной дорожке можно прилично заработать, следуя своему голосу, а не жёстким установкам издателя.

Итак, жизнь показала, что стечение обстоятельств имеет первостепенное значение в судьбе каждого из нас. Можно долго трудиться и быть заметно лучше других, но это, оказывается, не значит ровным счётом ничего. Оплевав моего Лисицына в первый раз, «Эксмо» с удовольствием взяло его при втором знакомстве, не внеся никаких поправок в текст и выпустив книжку десятитысячным тиражом. Лотерея, иначе не назовёшь. И первой преградой на пути к выигрышному билету стоит рецензент, его личные пристрастия, настроение и т.д. Когда я принёс через моего знакомого другие книги (в том числе и милицейскую трилогию, уже опубликованную и пользовавшуюся успехом), я опять столкнулся с необъяснимым поведением небесных светил, решающих нашу участь. Рецензии оказались вполне хорошими: знание темы, язык, сюжет – всё это хвалилось (про сюжет было даже уточнено, что аналогов в литературе нет), но в конце было сказано, что коммерческой перспективы книги не имеют. И бесполезно доказывать что-то, приносить хвалебные письма читателей, восторженные отклики сотрудников МВД. Есть мнение какого-то безликого человечка, которому что-то не приглянулось в моём романе, и это мнение перевесило все остальные точки зрения, потому что ему поручено решать, на какой книге начертать благосклонное «да», а что зарезать словом «нет».

В 2006 году «Голос бездны» вышел в красивой обложке, под которой помещались три повести про Сергея Лисицына. С 1998 года минуло восемь лет. Разве столько должна пробиваться книга к читателю, особенно если учесть, что книга развлекательная и что нет надобности как-то особенно рекламировать её? Русский триллер – так было указано на обложке. Я бы не горевал, если бы «Голос бездны» вообще не опубликовали, это не потеря для отечественной культуры. Однако в обстоятельствах, когда ежемесячно на прилавки выбрасываются сотни наименований всевозможной муры, в сравнении с которой «Голос бездны» может считаться блистательным сочинением, сложная судьба этой скороспелой поделки удивляет. Так что начинающим писателем нужно помнить, что звёзды играют важную роль в творческой жизни. Поэтому я рекомендую заниматься писательством для себя, а уж если судьба не проявит особых капризов, то книга будет опубликована и даже станет любимой читателями.

УПРАЖНЕНИЕ

Это будет самая короткая глава…

Однажды пришла мне в голову мысль снять фильм об Аляске. Знаю, что мало кто понимает, насколько это звучит амбициозно. Но это было не просто амбициозно, а умопомрачительно, если принять во внимание, что «снять фильм» я решил, будучи школьником. Я учился в восьмом классе московской школы № 449. У меня была кинокамера 8 мм (обращаю внимание на слово «кино», потому что «видео» в то время не существовало в помине). Каждая кассета с плёнкой имела продолжительность 2,5 минуты. Скажем прямо, что это очень мало, чтобы воплотить хотя бы какую-то идею об Аляске, живя в Москве, в районе Измайлово, в интернате КГБ СССР и т.д… Я привлёк к участию в фильме двух моих интернатских друзей – Ваню Бурлакова и Стаса Оболенцева. Нашей Аляскинской декорацией служили огромные сугробы вокруг зелёного деревянного забора, обрамлявшего территорию интерната, которого давно не существует. Ваня и Стас колотили друг друга кулаками и больше ничем не занимались. Часть сцены мы сняли за пределами интерната, а часть снимали внутри, возле здания медицинского изолятора. Из окошка за нами наблюдала Галя Ашчьян. На её очаровательном армянском лице выражалась вся глубина недоумения, которая может охватить человека при виде бессмысленной молотильни кулаками по плечам и голове, потому что она не сразу поняла, что это не настоящая драка, а инсценировка.

Теперь вы должны понять главное: почему я пишу об этом «ужасе».

Дело в том, что я был убеждён, что все зрители увидят Аляску, а все увидели Стаса и Ваню, мутузивших друг друга на фоне нашего интернатского забора. Увидели в на метровом экране в учебной комнате, где была устроена официальная премьера нашего «фильма». Увидели только Стаса и Ваню. Я вынужден был долго втолковывать зрителям, что дело происходит на Аляске, что драка завязалась из-за мешочка с золотым песком… Все от души смеялись… И всё…

Публичный показ завершился оглушительным провалом.

Почему?

Я был уверен, что все увидят то, что видел я. А я видел… Нет, так не объяснить… Я жил в то время в мире Джека Лондона, читая и перечитывая подряд его книги одну за другой. И если я смотрел на заснеженное дерево, то это было дерево Клондайка. И вокруг того дерева тянулись снежные равнины и горы. Вокруг не громоздились дома и не громыхали трамваи. Стасик и Ваня не играли для меня – они были персонажами, вышедшими оттуда. Правда, они не знали об этом и просто развлекались. Смотря на них через окуляр крохотной кинокамеры, я заглядывал в другой мир, но никто другой не знал этого. Все видели только Ваню и Стаса. Все видели двух пятнадцатилетних подростков в современной одежде, а для меня они были взрослыми мужчинами, закалёнными старателями, матёрыми убийцами. Я также видел высокие горы над еловыми лесами, где их не было и не могло быть на самом деле. Я был убеждён, что сброшенные за спину шапки-ушанки загипнотизируют всех, что они будут «окном», сквозь которое откроется всё остальное…

Однако шапки-ушанки остались для моих зрителей тем, чем они были. Я понял это не сразу, а много лет спустя, когда случайно вспомнил об этой киноплёнке, давно превратившейся в труху. И это понимание стало для меня «ключом» к новому пониманию: если вы что-то видите, это не означает, что другие видят то же самое. В первую очередь это касается воображения, ибо воображение – штука тонкая, почти несуществующая. Дверь, куда легко входите вы, не обязательно открывается для других. Вы, как художник, должны создать этот мир, потрудиться над его деталями, чтобы они убедили вашего читателя (или зрителя) в реальности того, что вы предлагаете.

Когда я догадался, что реальность моего воображения вовсе не обязана быть реальностью воображения моего читателя, я впервые осознал, что такое фактура, которую я обязан дать читателю.

Не случайно эта глава началась с кино. Там всё наглядно, но даже в кино режиссёр и художник-постановщик не всегда умеют убедить зрителя в правдивости атмосферы. А уж литературный творец – тем более. Ему кажется, что всё внятно, наглядно, красочно, а на самом деле читатель не получает ничего – ни фона, ни мыслей…

Как же справиться с поставленной задачей? Как рассказать историю, чтобы она не только увлекала сюжетом, но и позволяла читателю увидеть то, что видите вы? Могу поспорить с кем угодно, что такого рецепта нет. Не существует формулы, которая вложила бы в ваши руки магию управления умом публики. Но есть труд… И желание донести до других своё ощущение ситуации, своё проживание истории, своё видение чего-то конкретного…

Я придумал техническое упражнение. В качестве развлечения.

Возьмите фотографию и опишите её. Затем дайте друзьям почитать ваше произведение. Увидят ли они то, что изображено на фотографии, всю игру её света и теней? Увидят ли они историю, которую несёт неподвижный снимок? Увидят ли они всё это так, как видите её вы? Если этого не произойдёт, то ответ один: вам не удалось передать то, что видите вы. Цвет, звуки, фактура ткани, вязкость воздуха, жар тела… Тысячи аспектов каждого мгновения. Вы можете описывать совсем не те детали, которые указывают на то, что вам хочется рассказать. Как ни удивительно, но вы можете упустить самое главное, а рассказать о второстепенном. И для кого-то второстепенное станет главным, поскольку оно написано выпукло, а главное оставлено в тени.

Простое упражнение… Рассказать фотографию… Почему фотографию? Потому что она застывшая. Вы всегда можете технически проверить, то ли увидел ваш читатель. И те ли ощущение передали вы, которые прочитал он. Фотография не убежит. Это вечное мгновение. И оно наполнено миллионами деталей, о которых можно рассказывать бесконечно и увлекательно.

ПРОНИКНОВЕНИЕ В ТКАНЬ

Всем хорошо известно, что один человек расскажет анекдот, и компания примет шутку с натянутой улыбкой вежливости, а другой расскажет тот же самый анекдот так, что все попадают со стульев от смеха. Первый чего-то не понимает, чего-то не умеет, он тупо излагает события и мысль. Второй живёт внутри того, о чём говорит, ему нравится быть «там», нравится смешить, веселить, нравится быть центром внимания; более того: он любит тех, о ком рассказывает анекдоты, любит их глупость, их жадность, их щедрость, их особенность. Если не любить то, чем вы занимаетесь, занятие превратится в рутину и мало-помалу иссушит вас.

Писательство – это та же любовь. Самая сложная любовь, ибо вы обязаны любить хорошее и плохое. Ни один человек не бывает однозначен, даже самый простой человек, самый бесхитростный, и всё это нужно передать, отразить каким-то образом в портрете и поступках действующих лиц. Творческий процесс – не просто сплетение сюжета, это также и познание себя. Нет смысла заниматься книгой, если для меня всё ясно и понятно. Я отвечаю самому себе на сотни вопросов по мере продвижения вместе с моими персонажами по руслу их жизни. Их чувства – всегда мои чувства. Я не ассоциирую себя с ними, я и есть они. Их много, но все уживаются во мне, как всё человечество уживается на Земле; народов много, поэтому они спорят, противоречат, враждуют, любят, а я наслаждаюсь всем этим. Они – кровь и плоть моей писательской души. Без них всё опустело бы для меня. И чем больше я узнаю о них, тем больше открываю в себе. Наша похожесть друг на друга делает возможным управлять друг другом, влиять друг на друга с помощью наших мыслей. Писатель, не умеющий этого делать, не сможет увлечь читателя, ведь если мне что-то интересно, значит, это должно быть интересно и моему читателю. Я обязан увлечь его, иначе весь мой труд бесполезен.

Кто я в глазах публики? Клоун. Словесный клоун. Я показываю фокусы, предлагаю незнакомые ситуации (или знакомые, но вывернутые наизнанку, показанные с непривычной стороны). Я развлекаю. Музыканты, танцоры, художники, писатели – это разновидности клоунов. Они выставляют себя напоказ и всегда огорчаются, если не могут удержать внимание публики. Каждый придумывает свои способы удерживать внимание. Одним удаётся, другие терпят неудачу. Но даже если вы умеет удерживать внимание, вам сначала надо попасть в поле зрения публики. Писателю это сделать сложнее остальных. Музыка слышна сразу, картина тоже видна сразу, а книгу надо читать, она требует времени и усилия. Недавно я заметил, что стал читать меньше, но не сразу понял, что причиной тому моё подсевшее зрение. Мне требуются очки, но я не привык к ним, поэтому книга начинает раздражать. И так всюду: существует много-много незаметных причин, не позволяющих людям проникнуть в ткань литературного произведения, даже если это по-настоящему увлекательное произведение.

Что же представляет собой увлекательность?

Как-то раз в руки попалась книга Джека Финнея «Меж двух времён». Это фантастическая повесть о том, как группа учёный ищет возможность проникновения в прошлые времена. Джек Финней погружает читателя в сюжет очень медленно, выстраивая декорации вокруг читателя. Разворачивающиеся там события интересны, но они выглядели бы банально, если бы не фактура книги. Каждая страница напитана духом предметов девятнадцатого столетия. Финней сумел передать воздух, запахи, звуки. Это и есть главное в его книге. Он оживил атмосферу, поэтому читатель верит во всё, что предлагает автор.

Чтобы создать такую атмосферу, необходима колоссальная предварительная работа по изучению материала. Любая тема бездонна и способна поглотить исследователя, если исследователь открыт для взаимной любви с материалом. Мне всегда доставляло удовольствие рассказывать о любимых вещах и любимых людях. Разве можно не поделиться своими чувствами? Интерес автора к описываемым событиям или отсутствие интереса чувствуется всегда. По себе знаю, что иногда некоторые сцены хочется перескочить, потому что они кажутся мне техническими (кто-то куда-то доехал, откуда-то вернулся). Приходится строить их таким образом, чтобы не наступать себе на горло, но и не портить повесть. Удивительно, но некоторые эпизоды оживают по мере работы над ними. Очевидно, что-то происходит в душе, когда вынуждаешь себя всё-таки зайти в пространство, которое хотелось обойти стороной. А раз вошёл туда, то начинаешь там жить, а когда начинаешь там жить, пространство становится твоим, о нём можно рассказывать.

Для примера я попытаюсь написать короткую сцену. Пусть это будет появление частного детектива в помещении, где начинается его расследование. Пишу без всякой идеи, не имея понятия о том, что случится дальше и что происходило до того. Первый вариант предельно прост и соответствует стандартной бульварной литературе. Второй вариант напишу так, как это привычно мне.

«Джон шагнул в комнату и осмотрелся. Окна были прикрыты ставнями. С улицы доносился шум дождя. Джон протянул руку к выключателю и щёлкнул им. Теперь, при свете лампочки, можно было изучить обстановку. На стене висела старая выцветшая афиша, изображавшая танцовщицу, возле стола, на котором были навалены тряпки, лежал распахнутый чемодан. Джон поглядел на афишу и перевёл взгляд на дверь. В коридоре послышались осторожные шаги, и Джон сунул руку под пиджак, нащупывая пистолет»…

Наверное, дальше последует схватка. Или не последует, а на пороге появится полицейский. Не знаю. Это не имеет значения в данном случае. Это лишь пример для сравнения.

Вот второй вариант.

«В тесной комнатке царил полумрак, мглистый свет улицы едва пробивался сквозь прикрытые деревянные ставни, по которым постукивали капли дождя. Джон пошарил рукой по шершавой стене и нащупал круглый выключатель. Кнопка громко щёлкнула, под потолком зажглась пыльная лампочка. Из-под полей мокрой шляпы Джон обвёл глазами коморку, изучая поверхность стола, заваленную тряпками, и перевёл взгляд на стену. Висевшее старое женское пальто малинового цвета немного закрывало приклеенную к потёртым обоям афишу. Линялое изображение танцовщицы весело улыбалось. Джон шагнул ближе, всматриваясь в рисунок. Должно быть, это и есть Эмма, которую он должен отыскать в этом огромном городе. От левого верхнего потрёпанного угла афиши тянулась полоса разрыва, пересекавшая лицо танцовщицы. Джон провёл рукой по бумаге, ощупывая следы желтоватого конторского клея. Клей казался свежим. Подмигнув улыбающемуся изображению, Джон хмыкнул: “Кто-то заботится о тебе, красотка”. Под потолком громко зашуршало, и он резко вскинул голову, едва не уронив шляпу. Возле лампочки бился тёмный мотылёк, цепляясь крылышками за отслаивающуюся штукатурку. Стоя с запрокинутой головой, Джон продолжал прислушиваться. Были ещё какие-то настораживающие звуки. Он скосил глаза на дверь и осторожно опустил руку на рукоять револьвера, заткнутого за пояс. Теперь не оставалось сомнений: по коридору кто-то подкрадывался к двери»…

Мне жалко останавливаться здесь, потому что я уже начинаю входить во вкус. Мне нравится играть в сочинительство. Через некоторое время я вернусь к началу эпизода, кое-что добавлю, сделаю необходимую ретушь, усиливая настроение. Дождь должен слышаться постоянно. Мне кажется, что он важен для обстановки. И запах пыли важен, и ощущение сырости. И лампочка может внезапно перегореть в самый неподходящий момент: кто вошёл? мы не увидим сразу, будет только силуэт. Всё это начинает рождаться в моей голове по мере продвижения вглубь. Мне доставляет удовольствие делать несуществующую картинку визуальной. Если её увижу я, её непременно увидят и читатели. Поэтому нужны детали, множество деталей. Читатель не должен догадываться, для чего вы упоминаете о том или этом, его воображение должно быть не самостоятельным, а управляемым вашим воображением. Разумеется, главное остаётся за читателем, каждый сложит для себя свою собственную картину. Но чем точнее вы сделаете описание обстановки, описание движений, описание чего угодно, тем основательнее утащите читателя в глубины вашего настроения.

«Когда я начинаю работу над новой книгой, я не останавливаюсь и не замедляюсь, покуда есть силы. Если я не буду писать каждый день, персонажи у меня в мозгу прокисают – они начинают выглядеть как персонажи, а не реальные личности. Острие повествования ржавеет, я теряю ощущение хода и темпа сюжета. Хуже всего, что теряется ощущение развертывания чего-то нового. Работа начинает ощущаться как работа, а для большинства писателей это первый поцелуй смерти. Писательство в лучшем своём проявлении – всегда, всегда, всегда – что когда оно для автора вроде вдохновенной игры. Я могу писать хладнокровно, если надо, но лучше всего – когда работа свежа и так горяча, что трудно удержать в руках», – так рассказывал в своей книге Стивен Кинг.

В этих рассуждениях для меня важнее всего пассаж об игре. Выдумывание книги – это всегда игра, даже если пишется достоверное историческое полотно. Сухое изложение событий никому не нужно. Художественное произведение призвано развлекать. Даже Достоевский развлекал своими глубокомысленными романами. Ошибается тот, кто считает, что развлечение – это лишь смех и танцульки. Кто-то развлекает себя спортом, кто-то – наукой, кто-то – философией. Если что-то вас увлекает, вы развлекаетесь. Если не увлекает, вы скучаете. Поэтому поиск подходящей для писателя формы задуманного произведения, умение нащупать единственно правильный ритм – главное для автора. Не так важна история, как форма, в которой она изложена.

«Что вы знаете о бриллиантах, 007?» – спрашивает М, и Джеймс Бонд в ответ выдаёт короткую энциклопедическую справку. Это один из способов донесения информации. В книгах уровня Яна Флеминга большего и не требуется. Каждый сорт литературы предназначен для соответствующего сорта потребителя. И каждый сорт литературы рождается соответствующим сортом писателей. У профессионалов есть свои приёмы, свои пристрастия, своя форма.

Если выразиться грубо, то форма – всё, сюжет – ничто. Любая самая трагическая история может быть превращена в комедию. Любая история может быть подана элегантно или же пошло. Поэтому не в сюжете дело. Качество произведения всегда зависит от подачи.

«Я не стану пытаться убедить вас, что никогда не строил интриги, как не буду пытаться убедить, что никогда не врал, но и то и другое я стараюсь делать как можно реже. Я не верю интриге по двум причинам: во-первых, наша жизнь в основном лишена сюжета, даже если учесть все разумные предосторожности и тщательно составленные планы; во-вторых, потому что я считаю: продумывание сюжета и спонтанность истинного творчества несовместимы. Лучше всего мне здесь выразиться со всей доступной мне ясностью, чтобы вы поняли: моё глубокое убеждение – вещи не пишут, они сами пишутся», – уверял Стивен Кинг.

Да, именно так: художник в значительной степени зависит от своего произведения, когда никакого произведения ещё не существует. Художник в значительной степени ведом. Он создаёт детали, опираясь на абстракцию своих ощущений, а не на конкретный сюжет. У читателя может сложиться ошибочное впечатление, что я против сюжета, потому что не устаю повторять, что сюжет не является главной составляющей хорошей книги. Это неверное впечатление.

Сюжет важен. Каким бы глубокомысленным ни было художественное произведение, оно должно играть с читателем, развлекать его, иначе книга превратится в учебник истории, философии, искусствоведения и т.д. Приключение, любовная интрига, криминальное расследование или любая другая начинка – всегда игра. Главное, чтобы эта игра не стала самоцелью, иначе она пожрёт всё остальное и превратится в жвачку. Ведь что такое игра в широком смысле слова? Это состязание. Выходят двое и начинают лупить ракетками по шарику, гоняя его через натянутую сетку по столу – кто кому больше «голов» забьёт. В результате один из них выходит победителем. В искусстве же нет победителя, вернее говоря, победить должны оба – сочинитель и читатель. Победа автора заключается в том, что он привлёк к себе внимание и не позволил этому вниманию ослабнуть до конца книги, а читатель – получил от книги нечто более ценное, чем перечисление фактов.

Но нет ничего страшнее, чем тиражирование писателем самого себя в одних и тех же формах и сюжетах. Была Агата Кристи, накатавшая для себя лыжню и не сходившая с неё никогда, но не должно быть никого другого, кто двигался бы по той же лыжне. Необходима новизна, свой путь.

«Как любой художник, независимо от того, пишет он или рисует, я ограничен определёнными рамками. Не пытаясь сравнивать, напомню всё же, что старина Руо довольствовался в качестве персонажей узким кругом судей, клоунов, нескольких женщин и распятого Христа. Это определило его творческий путь на всю жизнь. Сезанну было достаточно для натюрмортов небольшого числа предметов, а для персонажей – нескольких видов. И всё же: сколько может продержаться режиссёр, изображая одно и то же?

Тем не менее мне кажется, что передо мной ещё масса неиспользованных возможностей. В настоящий момент я пытаюсь преодолеть главную слабость в моей работе: поверхностность проработки характеров в фильмах саспенса. Это не так-то просто, потому что когда работаешь над сильными характерами, они сами ведут тебя, куда хотят. Я оказываюсь в положении старушки, которую бойскауты вознамерились перевести через дорогу. – “Но мне туда не надо!” Это идёт наперекор моей воле. Вместо этого меня всё время тянет вводить всякие штуки-трюки. Может быть, это извращённая форма достижения цели? Я – пленник собственного успеха. Не то, чтобы я был совсем безвольным узником, но моя свобода ограничена узким жанровым кругом. Триллер, криминальная история… Если бы я делал кино для собственного удовольствия, мои фильмы были бы совершенно иными. Более драматичными, может быть, лишёнными юмора, более реалистичными. Но по причинам сугубо коммерческого свойства я пребываю в ранге специалиста по саспенсу. Публика ждёт от меня своего, и я не хочу огорчать её», – откровенничал в одном из интервью Альфред Хичкок.

Точнее говоря, Хичкок не мог себе позволить делать фильмы для своего удовольствия. Он и ему подобные, познавшие вкус успеха, всегда стремятся поддерживать интерес публики такими произведениями, которых от них ждёт публика. Они пытаются удержаться в седле, потому что публика хочет видеть их такими. Они боятся, что успех не повторится и публика отвернётся, если они не станут потакать её ожиданиям. Ему повезло – он был гений. Режиссёру или писателю, наделённому талантом в меньшей степени, не удалось бы так долго быть любимцем публики и выпускать всё новые и новые увлекательные фильмы. Хичкок всякий раз придумывал что-то новое. Он не повторялся, был разнообразен в своих триллерах. При этом он узнаваем, он имел своё лицо. Ему подражали, но тягаться с ним не может никто, потому что он придумал «своё». Сконструированность сюжетов редко портила его произведения, потому что он вёл свою игру, хотя и следовал существующим правилам. Он любил своё дело и любил публику, что для художника должно быть важнейшими составляющими. Ведь если не любить публику, то невозможно простить ей, когда она не принимает вашего произведения, что рано или поздно приведёт к озлобленности. Но разве можно заниматься творчеством в озлобленном состоянии?