Текст книги "Око силы. Четвертая трилогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Валентинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 67 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

* * *

– Документы принести не изволили?

Товарищ Лунин был худ, бледен, суров и для большого руководителя неприлично молод – чуть старше своих гостей, а то и вообще погодок. Если бы не кабинет с секретарем, его вполне можно было спутать с секретарем цеховой ячейки, причем не партийной, а комсомольской. Старый костюм с заплатами на локтях, английские военные ботинки, расческа в нагрудном кармане. Зато нос почти до потолка.

Начальство!

Сесть не пригласил, даже не дал пройти в комнату, встретив у самого порога. Поскольку папки у пришедших не было, вопрос показался им явно лишним. Отвечать не стали, лишь переглянулись.

– Не советую шутить с ЦКК, товарищи. Наши указания, как правило, беспрекословно исполняются всеми инстанциями. Исключения очень редки, и я бы очень не хотел…

– Так с Центральным Комитетом тоже не пошутишь, – неожиданно для самого себя перебил ротный. – Товарищ Лунин, вы же воевали, порядок знаете. Получается, что командир полка велел одно, а инспектор из штаба дивизии – другое совсем. Инспектор – он, конечно, начальник, но я уж лучше комполка подчинюсь. За исполнение прямого приказа хоть и рвут головы, но все-таки, знаете, реже.

Батальонный выслушал эту тираду с немалым интересом. Настоящий, кабинетный начальник сейчас должен побагроветь, раздуть ноздри, ножкой о ковер притопнуть…

Ковра в кабинете не оказалось, и Лунин багроветь не стал. Поглядел иронично, кивнул на стулья.

– Садитесь, товарищи. Ну, прямо, как у Николая Тихонова. «Гвозди б делать из этих людей». И молотком забивать – по самую шляпку.

Когда гости устроились, товарищ Лунин присел и сам, но не за стол, а рядом, оседлав верхом стул.

– Вы, стало быть, товарищ Тулак, – кивнул он ротному. – Ивану Тулаку, который в Царицыне главкомом был, часом не родич?

Семен лишь развел руками. Фамилия у него была редкая, но главкомов в родне не числилось.

– Вырыпаев, – представился батальонный. – Имею родственников и однофамильцев по обе стороны фронта. Могу подробнее…

– И я могу, – вздохнул работник Центральной контрольной. – Я ваше личное дело только что листал. Стало быть, Вырыпаев, который у Каппеля воевал, ваш двоюродный брат?

Ротный опасливо покосился на сослуживца, но тот ухом не повел.

– Так точно, Василий Вырыпаев, на восемь лет меня старше. Виделся я с ним два раза в жизни и родства никогда не скрывал. А что, уже пора?

– Некоторые пробуют, – Лунин равнодушно пожал плечами. – Но, знаете, Контрольная комиссия – она вроде английского бульдога. Если вцепится, то уже не отпустит до получения результата. На всякий случай напомню, что зовут меня Николай Андреевич, но обращаться можно по имени, по фамилии, на «вы» и на «ты», как больше нравится. Все эти буржуазные условности суть ерунда, главное в общении – тот самый результат.

Холодный пристальный взгляд скользнул по гостям, и тем стало не слишком уютно.

– Теперь по интересующему нас всех делу. Успели с ним ознакомиться?

Сотрудники Техгруппы вновь переглянулись, но уже без особой уверенности.

– В самых общих чертах, – рубанул Семен Тулак. – Амебы… Красные амебы содержат фото… фотосинтетические пигменты. Они имеют эти… ложноушки… Виноват, ложноножки, необходимые для распространения этой гадо… То есть, этого всего дела по организму. Они, амебы, вначале в кровь вводятся, потом оседают на стенках сосудов, по которым эта кровь течет. Затем они, как эти самые… моноциты, адге…ад-ге-зи-ру-ю-тся на стенках капилляров, мигрируют через эндотелий в рыхлую соединительную ткань и уже там постоянно живут, так сказать, со всеми удобствами. Когда освоятся, то протискиваются через стенки, расползаются по соединительно… соединительнотканному слою кожи, и там уже фото… фото…

– Фотосинтезируют, – негромко подсказал Николай Андреевич. – С научной частью проекта я знаком. Вчера специально проштудировал статью Михаила Семеновича Цвета, чтобы чуток разобраться. Мудрено, однако понять все же можно. Вы, товарищи, представляете разницу между реакционной буржуазной носологией и прогрессивной носунтологией?^[9] То-то!

Вырыпаев сглотнул. Образ вооруженных ложноножками амеб, десантирующихся на стенки кровеносных сосудов, произвел на него впечатление.

– А еще там с деньгами неувязка, – осмелел цыганистый. – Каждый год под это дело давали все больше, а отчетов никаких нет. Вот, к примеру, «смета расхода выделенных по спецсчету средств за 1922-й год…»

На этом его познания определенно исчерпались, и Семен предпочел сделать многозначительную паузу. Лунин посмотрел на него с немалым интересом.

– Память у вас, однако, фото… фотографическая. Не смущайтесь, я и сам многое не понял. И, между прочим, не пойму, пока вы мне не принесете все документы. Но суть не в амебах. В начале 1918 года известный ученый Берг обратился в Совет Народных комиссаров с очень интересным предложением. Профессор Владимир Берг… Слыхали о таком?

Семен предпочел промолчать, Вырыпаев же, немного подумав, кивнул:

– Так точно. Когда мы изучали физику по Краевичу, наш учитель рассказал о молодом ученом, с которым вместе закачивал Санкт-Петербургский университет. Он еще пошутил, что на сей горе будет построено новое естествознание. «Берг» – по-немецки «гора».

Лунин встал, подошел к столу, быстрым движением взял сверху какой-то листок.

– Берги… Три брата, внучатые племянники адмирала Маврикия Берга, главного командира Черноморского флота, дальние родичи покорителя Туркестана генерала Кафумана. Карл, Федор и Владимир, все трое – ученые-физики, младший известен также как биолог-экспериментатор. Ваш учитель, товарищ Вырыпаев, говорил о Карле Берге, остальные братья учились за границей. В настоящее время Федор Берг где-то в эмиграции, Карл жил в Париже, потом вернулся в Столицу и в марте 1921 года погиб в результате неудачного научного эксперимента. Владимир никуда не уезжал, к советской власти был всегда лоялен, три месяца назад подал заявление в РКП(б). Рассмотрения отложили из-за неявки заявителя на парткомиссию… Так вот, товарищи, младший Берг предложил советскому правительству создать медицинский центр по лечению последствий длительного голодания.

– Это как? – не удержался Семен. – А чего их лечить? Кормить людей надо, вот и все дела.

– Берг обещал сделать человеческий организм менее восприимчивым к голоду, а если получится, уменьшить зависимость от привычной еды до минимума.

– Красными амебами, извините, питаться? – осторожно поинтересовался Виктор.

Николай Андреевич неопределенно хмыкнул.

– Данный вопрос, товарищ Вырыпаев, следует задать вашему коллеге. Все документы у него. Для Центральной Контрольной комиссии важно то, что на финансирование объекта, так называемого гелиотерапевтического санатория «Сеньгаозеро», за эти годы ушло средств больше, чем на институт академика Павлова. Результаты нам неизвестны, отчитываться Берг не пожелал, даже на парткомиссию не приехал. Поэтому с подачи ЦКК и Центральной ревизионной комиссии Научпромотдел поставил вопрос о прекращении финансирования. Зачем дело передали в Техгруппу, мне, признаться, не слишком понятно.

– А для того, чтобы мы во всем как есть разобрались! – отрубил Семен Тулак, вставая. – Разобрались и доложили. Разрешите приступить к исполнению, товарищ дивизионный комиссар?

– На Польском фронте были? – понял Лунин. – Приказывать вам не могу, это забота товарища Кима. К сожалению, он порой ведет очень странную политику. Товарищи, позиции мы, кажется, обозначили. Сейчас я иду к Валериану Владимировичу Куйбышеву, пусть он и решает. Если в результате вас командируют куда-нибудь на Чукотку, виноват буду не я.

Николай Андреевич говорил негромко, но настолько убедительно, что сотрудникам Техгруппы почудилось, будто паркет под ногами внезапно покрылся светло-зеленым тундровым мхом. Красный командир поежился, словно от полярного ветра, глубоко вздохнул.

– Николай! Будь человеком, дай нам пару дней. Мы же ерундой занимаемся, вечными двигателями, всякими Блаватскими, обезьян каких-то ловим. А тут – интересное дело, настоящее. Мы туда, в «Сеньгаозеро», съездим, все узнаем и тебе доложим. Думаешь, не справимся? На фронте я полк из окружения выводил!..

– Из полка, насколько я знаю, осталось двести тридцать человек, половина даже без винтовок, – резко бросил Лунин. – Ты, товарищ, меня на эмоции не бери, мы не митинге, и сейчас не декабрь 1917-го. Гнилой компромисс, тобой предложенный, отвергаю. Приказать, как я уже говорил, не могу, а совет дам. Побереги свое упорство на будущее и рогами вперед не лезь. Не ваше это дело. С товарищем Кимом мы как-нибудь поладим, а тебе по полной достанется.

Виктор Вырыпаев уже открыл рот, чтобы напомнить случай с Игнатишиным, который тоже почему-то оказался «не их», но вовремя прикусил язык. Могло выйти еще хуже.

– А вообще-то рад познакомиться, – глаза бывшего комиссара блеснули. – Хорошо, что у нас в Центральном Комитете такие неравнодушные товарищи. Но, хлопцы, поберегите головы! Сейчас на любой мелочи погореть можно, время уж больно мерзкое. «Письмо к съезду» вам подбросили? Вот и делайте выводы, причем в самом практическом смысле.

Рукопожатие Николая Андреевича было такое же, как и речь – резкое и твердое.

* * *

Поручик выходил из кабинета не без некоторого смущения. Лунин напомнил ему не помянутого бульдога, а воплощенный кошмар его красного коллеги – Крокодилу, худую, злющую от голода и необыкновенно цепкую. Такой действительно не отпустит, станет рвать «до результата». Разговор временами подходил к опасному краю. Сшивая своего Голема, доктор Франкенштейн старался держать его подальше от Южного фронта, где воевал сам, а посему отправил на Польский – как раз туда, где комиссарил Лунин. Теперь ложь становилась опасной. Документы не вызывали сомнений, однако розыск живых свидетелей был для члена ЦКК несложным делом. Молодой комиссар был прав – ветер в Центральном Комитете крепчал. Однако отступаться от задуманного поручик все же не собирался.

Он тоже не признавал «гнилые компромиссы».

3

– Хорошо! Спасибо, завтра утром забегу. Спасибо! Коммунистический привет!..

Левая рука ротного, совершив сложное движение, безошибочно отправила черную телефонную трубку на место.

– А разрывной им всем в глотку, дорогие товарищи!

Сделав этот важный вывод, Семен Тулак присел прямо на краешек стола. Виктор Вырыпаев, читавший очередной документ из «обезьяньей» папки, оторвал взгляд от бумаги.

– Выпишут командировку?

– Уже! – цыганистый довольно усмехнулся. – Я по Научпромотделу боевую тревогу объявил, до товарища Кржижановского достучался. Дают командировку на двоих – и телеграмму в Шатурский уезд, чтобы содействие оказали. Ох, забегают уездные начальнички! Кстати, ты не едешь.

Батальонный лишь пожал плечами и вновь углубился в бумаги. Товарищ Зотова и вовсе не отреагировала, будучи занятой чтением газеты «Правда». Семен немного помялся, кашлянул.

– Ты, Виктор, не обижайся. Мне в помощь не умный требуется, а совсем наоборот. Чтобы вещи таскал и, если надо, мог бы кого придушить. Вроде Саши Поскребышева, который инструктор…

– Товарищу Вырыпаеву обижаться незачем, – перебил его хриплый бас. – А вот я, между прочим, могу.

Ольга Зотова отложила газету и неспешно встала. Ротный, так и не договорив, умолк, но рот закрыть отчего-то позабыл.

– Чего ж это получается, товарищ Тулак? Дискриминация по половому признаку или, может, политическое недоверие?

Бывший замкомэск оглядела комнату, погладила «ремингтон» по черному боку, затем нагнулась и без особых усилий подняла стул за ножку.

– Могу до окна добросить. И в окно тоже могу.

– Не возражаю, – одобрил альбинос, по-прежнему изучая документ.

Семен Тулак, убедившись, что помощи ждать не от кого, поспешил слезть со стола. Зотова стояла недвижно, как вкопанный в землю рельс. Массивный старый стул в ее руке еле заметно подрагивал.

– Между прочим, товарищ Тулак, меня ко всякому начальству запускать очень полезно. Поговорят со мной малехо – и добреть начинают. Я в эскадроне пленных всегда лично потрошила.

Семен обреченно вздохнул:

– Вы это… Вначале стул на место верните.

* * *

Вечер выдался неожиданно теплым. Тучи ушли, освобождая небо, и первые звезды робко взглянули на усыпанную желтыми огнями Столицу. Прожектор, установленный на одной из башен Главной Крепости, равнодушно поводил белым оком, освещая мокрый скользкий булыжник.

Поручик никуда не спешил и решил прогуляться вместе с краскомом. Не без задней мысли – хотелось кое о чем договорить. Командир РККА возражать на стал, и они, не слишком торопясь, обогнули черную громаду Покровского собора.

– Говорят, скоро снесут, – краском кивнул на неразличимые во тьме шатровые маковки. – Демонстрациям тесно.

– Не удивлюсь, – как можно равнодушнее бросил поручик.

Остановились, помолчали. Первым заговорил батальонный:

– А я, знаешь, и сам ехать не собирался. У меня завтра встреча, важная или нет, еще не знаю. Игнатишина из Цветаевского музея помнишь? Я в его фонде свой номер телефона оставил, но не служебный, а который в общежитии. Вчера позвонили. Кто-то меня очень хочет видеть.

– Револьвер возьми, – посоветовал Семен Тулак. – Рисковые мы с тобой все же ребята… Кстати, в этом деле, про амеб которое, упомянуто постановление ЦК по науке от января 1920-го. Якобы секретное. Слыхал о таком?

– Читал, – усмехнулся Виктор Вырыпаев. – В одном из документов есть упоминание. Постановление от 20 января 1920 года «Об осуждении практики злоупотребления некоторыми видами научных работ».

– Ну и название, язык сломать можно. Как ты его запомнил?

– А у меня память тоже фото… фотографическая. Ну, будь готов!

– Всегда готов!

4

Револьвер, табельный «наган», бывший батальонный сдал при демобилизации вместе со всем прочим стреляющим железом. Последние полгода службы он таскал с собой целую коллекцию – от весьма популярного на фронте «германца» – «маузер номер два» 1908 года, до куда менее известного японца «хино». Поразмыслив, Виктор из всего этого богатства оставил себе «браунинг» 1900 года, легкий, удобный, практически безотказный, к тому же высочайше рекомендованный офицерам армии и флота для ношения вне строя. С регистрацией проблем не было – членам РКП(б) не только разрешалось, но даже предписывалось иметь личное оружие.

Теперь пистолет лежал во внутреннем кармане. Чтобы извлечь его оттуда, достаточно было расстегнуть один крючок на шинели.

– Алло? Барышня, благоволите номер…

Как все предусмотрительные люди, Вырыпаев обеспокоился всеми возможными мелочами. На службе был взят отгул под вполне приличным предлогом – необходимостью визита к лечащему врачу. Разрешение на оружие Виктор захватил с собой, равно как «непробиваемое» удостоверение Центрального Комитета. Для пущей перестраховки телефонировал он из общежития, но не своего, а соседнего.

Номер телефона Вырыпаеву продиктовал коллега покойного Игнатишина. Звонить было велено между десятью и одиннадцатью утра.

Соединили сразу, и батальонный принялся считать гудки. Второй… пятый… седьмой. Щелчок. Он ждал привычного «Слушаю» или «Алло», но трубка молчала. Подождав немного, альбинос попробовал сам:

– Алло! Здравствуйте, мне по этому телефону…

– Здравствуйте!

Голос был женским. От неожиданности Виктор даже не сообразил, кто с ним заговорил – девушка или старуха.

– В музее вы назвали свою фамилию…

– Вырыпаев, – заторопился батальонный, – Виктор Ильич Вырыпаев.

Он хотел было назвать и место работы, но вовремя сдержался. Поминать по городскому телефону Центральный Комитет было небезопасно.

– У вас должна быть особая примета.

Кажется, та, что на другом конце провода, не слишком молода. Или, внезапно подумалось, после серьезной болезни.

– Так точно! – альбинос невесело усмехнулся. – На лице справа. А еще у меня белые брови, на мне офицерская шинель и фуражка. Но если вы изволите назначить встречу, то имейте в виду, что Столицу я знаю плохо.

Трубка вновь умолкла. Виктор хотел предложить рандеву на одном из вокзалов, где легко укрыться от чужих глаз, однако неизвестная заговорила первой.

– Возле Ваганьковского кладбища. Напротив входа, где продают цветы и венки. Через час быть сможете?

Виктор вспомнил забитые людьми столичные трамваи, затем прикинул, что лишний червонец на извозчика у него найдется, и решительно выдохнул.

– Буду.

В хитросплетениях улиц и переулков Столицы Виктор действительно разбился скверно. Однако о городе знал немало – читал, а еще больше слышал. По странному совпадению пару дней назад ему рассказывали именно о Ваганьково. Сосед по коридору, молодой «опер» из уголовного розыска, пригласил на прощальную вечеринку по случаю грядущего переезда в отдельную комнату ведомственного дома. Пили крепко, трепались обо всем подряд. Сыскарь, приняв свои законные, принялся рассказывать жуткие байки из столичной криминальной жизни. Ваганьковское кладбище поминалось им постоянно, даже чаще, чем легендарная Хитровка.

«На базарчик, который у входа, попадете – ничего не покупайте. Там все из могил, даже мясо в пирожках. И на самом кладбище осторожней будьте, не то пирожками станете».

Как на грех, первым, кого увидел Виктор, расплатившись с извозчиком, оказалась дебелая бабка с огромным железным подносом. «Пирожки горячие-е-е! С мясом, с требухой, с горло-о-о-ом! Повкусней, чем при старом режиме-е-е!..» Батальонный невольно вздрогнул и поспешил пройти дальше, в печальный ряд, где торговали венками. Если верить всезнающему оперу, все они были краденные, только что из-за желтой кладбищенской стены. Чуть дальше находился небольшой «толчок», где по воскресеньям, по утверждению все того сыскаря, продавали снятые с покойников костюмы, обувь, включая пресловутые белые тапочки, и даже детские игрушки. Мысленно ругнув говорливого милиционера, Виктор, прикинув, сколько пирожков получится из отставного командира РККА, на всякий случай расстегнул крючок шинели.

– Вы – Виктор Вырыпаев?

Голос прозвучал справа, и альбиносу пришлось повернуться, чтобы увидеть незнакомку.

– Да, это я.

Он ошибся, хотя и не сильно. Женщине было около тридцати, выглядела же она еще старше. Густая, не слишком удачная косметика на бледном худом лице, больше похожая на театральный грим, приталенное черное пальто, круглая шапочка с узкими полями, тоже черная, как и сумочка из крокодиловой кожи. На темной ткани пальто, чуть ниже воротника – большая бронзовая брошь. Бабочка-махаон, два красных камешка, два синих.

– Если вы из ГПУ, разговор у нас не получится.

Темные глаза смотрели настороженно и недобро. Виктор прикинул, что доставать удостоверение среди шумной толпы не слишком удобно. Кроме того в музее знают место его службы. Тогда к чему вопрос?

– Свои бумаги я вам покажу позже. Но у сотрудников Госполитуправления могут быть любые документы. Решайте сами.

Женщина немного подумала, сжала губы.

– У меня нет выбора. Встретимся у входа в кладбищенскую церковь. Я пойду первой.

Через мгновение ее уже не было. Батальонный остался на месте, прикидывая, не разумнее ли немедленно вскочить на подножку проезжающего мимо трамвая. Пирожки не пирожки, но места здесь и впрямь непростые. Еще бы знать, за что рискуешь…

За кладбищенскими воротами было мокро и грязно. Кое-где лежал почерневший ноздреватый снег, мраморные лица могильных ангелов казались печальными и вместе с тем равнодушными. Мертвым не было дела до живых.

Внезапно молодой человек ощутил странную неуверенность. Он не верил в бога, не обращал внимания на приметы, Смерть же воспринимал просто как границу между «я еще» и «меня уже». Большое кладбище посреди города было для него огороженным забором пространством, где в самом неудачном случае можно обратиться в начинку для пирожков. Но в эти минуты холодное безразличие мертвых надгробий показалось ему слишком нарочитым, пугающим. Смерть словно затаилась в ожидании неосторожной жертвы. Еще один шаг, еще одно влажное от сырости надгробие, еще одно старое облупившееся фото. Мертвые лица, мертвая улица, мертвый город.

Некрополис…

Незнакомку он встретил прямо на аллее.

– Возле церкви слишком людно, – женщина поморщилась и без особой нужды поправила бабочку-брошь. – Я не сильна в конспирации. Сейчас мы свернем куда-нибудь в сторону, и вы покажете документы.

Возле очередного мраморного ангела, спрятавшегося за густой чугунной оградой, она остановилась и молча протянула руку в черной перчатке. Вырыпаев, тоже не сказав ни слова, достал лист восковой бумаги с грифом Центрального Комитета. Читала она долго, затем, вернув документ, внезапно посмотрела прямо в глаза:

– Товарищ Ким курит?

– Трубку, – вздохнул Виктор, решив ничему не удивляться. – При мне не курил, но упомянул табак «Autumn Evening».

Незнакомка кивнула:

– Хорошо. Меня зовут Доминика. Я сестра Георгия Васильевича Игнатишина. Имени не удивляйтесь, матушка удружила – назвала в честь подруги детства.

– Очень приятно, – Вырыпаев коротко поклонился. – Если честно, меня удивляет совсем иное. К чему такие сложности? Если вам нужен товарищ Ким, обратились бы прямо к нему.

Ответом был изумленный взгляд.

– Простите, как? Постучаться в ворота Спасской башни? Георгий надеялся, что письмо в ваш Научно-промышленный отдел не станут перлюстрировать, особенно если его напишет Вася Касимов.

– «Рисурс», – вспомнил альбинос, – «Енергетический и прочий рисурс». Надпись на конверте – условный знак?

– Условный? – Доминика удивилась еще больше. – Конечно, нет. Мы просто хотели дать знать товарищу Киму. Его телефон наверняка слушают, личную почту читают, оставалось написать прямо в отдел. Но мы ошиблись. Вы пришли слишком поздно, Георгия убили, Василию едва удалось бежать. А главное, эти уже все знают. Надеюсь, хоть сейчас их здесь нет…

– Их? – не выдержал Виктор. – Доминика, чекисты подчиняются Центральному Комитету, выполняют его распоряжения…

– И вы в это верите? Господин Вырыпаев, не кажитесь излишне наивным, иначе мои подозрения только укрепятся. Поторопитесь, у нас не так много времени.

Доминика кивнула в сторону узкой длинной аллеи и, не дожидаясь своего спутника, пошла первой. Виктор мысленно отметил «господина» и поспешил вслед за женщиной. Странное дело! В который уже раз его упрекали в излишней наивности, причем совершенно зря. ГПУ – «Господи, Помоги Убежать!» – стало всеобщим пугалом, ничуть не меньшим, чем его славный предшественник «Всякому Человеку Капут». Но щупальца не действуют отдельно от мозга.

Однако очень скоро молодой человек стал думать совсем о другом. Аллея была совершенно пуста, и он вновь ощутил холодное равнодушное дыхание Некрополиса. Желтые прошлогодние листья под ногами, рыжая ржавчина старых оград, почерневшие остовы цветов на грязном камне… Небытие выглядело слишком материально, выпукло, и бывший батальонный внезапно подумал, что пугающая всех Смерть вовсе не подводит конечный итог. За чертой «меня уже нет» существует еще что-то, трудноуловимое, но вполне реальное…

– Пришли!

От неожиданности Вырыпаев вздрогнул. Затем опомнился, с силой провел ладонью по лицу, прогоняя бредовые мысли, попытался улыбнуться.

– Вот и хорошо. А куда пришли?

Доминика молча кивнула в сторону огромного серого склепа, издали напоминавшего часовню. Над высокой железной дверью теснились затейливые церковнославянские литеры, в небольшой круглой нише грустил коленопреклоненный ангел с отбитым крылом. Покосивший на крест на обитом медью куполе, осколки витражных стекол в черных оконных глазницах, мраморная доска со следами исчезнувшей позолоты…

Слева и справа от входа – каменные кресты. Почетный караул.

Наваждение сгинуло. Виктор привычно оценил обстановку, прикидывая как должны звучать первые пункты Боевого приказа. Итак, противник отступил в самый центр малонаселенного зеленого массива. Низкая видимость, а также отсутствие агентуры резко ограничивает возможности разведки, визуальные данные не слишком определенны. Погодные условия – тепло, очень сыро, почва влажная…

Знакомые, хоть и не слишком уместные в данный момент формулировки, успокоили окончательно. Крючок на шинели расстегнут. Порядок!

– Вы чего-то опасаетесь, Виктор?

Доминика расценила его молчание совершенно иначе. Батальонный не дрогнул лицом. Был «господином», стал «Виктором». Интересно!

– Здесь похоронены давние друзья нашей семьи. Ключ от склепа сейчас у меня, я тут вроде сторожа. Захожу иногда, смотрю, все ли в порядке. Надеюсь, они не обидятся за то, что я спрятала за этими стенами одну ценную вещь. Больше негде, даже в фонде у Гоши… у Георгия Васильевича оказалось небезопасно. Кстати, он был против этого места. Гоша, увы, стал под конец законченным мистиком, толковал о каких-то энергиях, флуктуациях, внематериальных воздействиях. Вася Касимов над ним все время подшучивал, мол, такой ученый человек, и верит в бабкины сказки.

Слова звучали убедительно, но Вырыпаев решил не торопиться. Женщина внезапно стала слишком говорливой. А ведь по делу еще ничего не сказано.

– Давайте сначала, – как можно спокойнее предложил он. – О какой ценной вещи идет речь? Как она у вас оказалась, и почему…

– Мы зря тратим время! – Доминика резко вздернула голову. – Извините, Виктор, но детали – не ваша забота. Сейчас мы зайдем внутрь, мы мне немного поможете, а потом отправитесь прямо к товарищу Киму. Из-за этого прибора уже погибли люди. Его привез в Россию, в Петроград, один хороший человек, ученый. Передать не успел, его убили вместе со всей семьей. Прибор похитили, но наши друзья сумели его вернуть. Теперь не стало Гоши, за мною уже следят… Чего мы ждем?

Она вновь кивнула на склеп и прошла вперед, к серым ступеням. На миг задержалась возле одного из крестов-караульных, постояла, зябко повела плечами. «Правый, – без особой нужды констатировал Вырыпаев, – чуть пониже того, что слева».

* * *

Ключ оказался огромным, чуть ли не в локоть размером. Молодой человек прикинул, где Доминика его прятала. В сумочку едва ли влезет.

– Помочь?

Женщина покачала головой, поглядела вверх, на маленькую металлическую иконку, укрепленную над дверью, но креститься не стала. Вставила ключ, провернула.

Замок угрожающе заскрипел, но открылся сразу. Из-за приоткрывшейся двери пахнуло густым духом тлена.

– А вот теперь помогите. Петли давно не смазывали.

Альбинос кивнул и решительно взялся за массивную стальную скобу, заменявшую дверную ручку. К его удивлению, тяжелая створка отворилась почти бесшумно. И сразу же потемнело – чернота за порогом склепа выплеснулась наружу, затопляя ступени. Гнилостный запах стал сильнее и резче. Только сейчас Вырыпаев осознал, куда придется зайти. Нет, не зайти – «сойти под могильную сень».

– Фонарик есть? – с излишней бодростью в голосе поинтересовался он.

– Нам все будет видно, – нетерпеливо бросила женщина. – Там окна. Пойдемте!

За порог она шагнула первой. Батальонный ощутил нечто вроде запоздалого приступа стыда. Фонарик ему подавай! Еще бы прожектор потребовал.

– Иду!

В склепе действительно оказалось не слишком темно. Из разбитых окошек под потолком сочился бледный дневной свет, к тому же дверь оставалась открытой – четкий белый четырехугольник в густой раме из тьмы. Оглянувшись, Виктор впервые пожалел, что пошел на кладбище один, однако тут же вспомнил, что аллея совершенно пуста, бояться нечего, вдобавок он вооружен.

– Ну, что тут?

Вопрос показался явно лишним. Под могильной сенью были могилы – несколько серых запыленных плит, врезанных прямо в пол. Надпись на ближайшей оказалась тоже на церковнославянском, как и та, что была над входом, но внизу стояла понятная дата – «1899». Плит было пять, четыре большие, одна совсем маленькая. Шестая могила находилась в дальнем углу – громоздкий беломраморный саркофаг. Гладкие стенки, гладкая крышка. Ни букв, ни цифр, ни креста.

Вдоль стен темнели венки – старые, полусгнившие, осыпавшие пол желтой мертвой хвоей. Убирать их почему-то не стали, оставив распадаться в сыром сумраке склепа. Тлен к тлену…

– Нужно отодвинуть крышку. Помогите, мне одной не справиться.

Негромкий голос отозвался гулким нежданным эхом. Доминика уже стояла возле саркофага, положив руку на пыльный камень.

– В прошлый раз этим занимался бедный Гоша. Упокой его…

Она поднесла руку ко лбу, но креститься вновь не стала – как и поминать Творца. Виктор вздохнул и решительно шагнул вперед. Он ждал ледяного холода, но камень оказался неожиданно теплым. Мрамор словно сопротивлялся, не желая поддаваться могильной сырости. Сухая едкая пыль облепила пыльцы.

Доминика тоже коснулась крышки, задержала на мгновение ладонь.

– Сдвигаем влево, в сторону входа. По счету «три».

Пристроил пальцы поудобнее, на остром каменном ребре, Виктор запоздало вспомнил, что такие нагрузки ему ни к чему. Еще пару лет назад он, не задумываясь, разобрался бы с плитой без всякой женской помощи. Камень не казался слишком толстым, навалился, пару раз толкнул – и всех дел. Но война обошлась дорого. Изуродованное лицо, слепой мертвый глаз, строжайший запрет поднимать тяжести, бегать, курить и даже читать больше двух часов подряд. К тому же на левую, сложенную из кусочков кисть, надежды было мало. Врач, к которому он сегодня не попал, в их прошлую встречу особо оговорил все эти запреты. «Берегите себя, товарищ командир. Крепко берегите!»

Но отступать было поздно. Гражданина Игнатишина, подсобившего своей сестре в прошлый раз, уже не позовешь.

– Раз, два… Три!

Первый толчок не дал результата. Плита даже не шевельнулась, зато в ушах зазвенели невидимые колокольцы, а свет, и без того неяркий, резко пошел на убыль. Вырыпаев сжал зубы, на миг оторвал ладони от камня.

– Еще! Раз, два…

Внезапно звон колокольцев сменился пароходной сиреной. Полутьма склепа вспыхнула ослепительным белым огнем, и Виктор Ильич Вырыпаев почувствовал, что падает. Он ничуть не удивился, запоздало выругав себя за ненужное гусарство. Странным было другое. Падал он очень медленно, неспешно, успев за это время не только осудить свое легкомысленное поведение, но и совершить множество поступков.

Прежде всего он бросил взгляд в сторону входной двери и заметил две узкие черные тени. Они не очень походили на людей, однако думать было некогда, и батальонный привычно бросил руку за отворот шинели. Незваные гости отреагировал мгновенно.

– Они!

– Ты – офицера, я – девку.

Голоса тоже не слишком напоминали живую человеческую речь. Молодой человек даже подумал, что слышит старую граммофонную запись. Почему-то увидалась огромная черная пластинка, и две острые иголки, направленные прямо ему в сердце.

Потом он увидел пули – совсем близко, у самого ворота шинели. Кажется, он еще нажал на спусковой крючок, раз и другой – и поразился, тому, что все-таки успел выхватить «браунинг».