355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Ткачев » Воздух небесного Града » Текст книги (страница 6)
Воздух небесного Града
  • Текст добавлен: 30 октября 2017, 13:00

Текст книги "Воздух небесного Града"


Автор книги: Андрей Ткачев


Жанр:

   

Религия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Обычно кто чего не имел – тот того не вымолит. Невоевавший не понимает пошедшего на войну. Нерожавшая не поймет многодетную. И так далее... А вот Ксения, хотевшая, но не имевшая мирского счастья, без всякой зависти вымаливает это самое счастье всем тем, кто обращается к ней.

Петербург – самый нерусский город. Однако заселили его русские люди, и уже через полстолетия родились в нем русские святые.

Они преодолели и собственную греховность, и неестественность среды, в которой жили, и явили нам торжество Вселенского Православия на продутых всеми ветрами северных широтах никому до сих пор не известной местности под названием Санкт-Петербург...

154

Святитель Тихон Задонский:

10 граней драгоценного камня

Когда шли дебаты о восстановлении Патриаршества, об одном из кандидатов – Тихоне (Белавине) – говорили: «Тих он». Те же слова можно сказать и о другом. Тихоне, жившем ранее, в эпоху Екатерины.

Приставку Задонский Тихон получил по имени монастыря, в котором коротал век после отхода отдел. Достойно замечания то, что многие великие наши учителя и богословы для того, чтобы посвятить жизнь ученым трудам и молитве, уходили с занимаемых кафедр. Таков, например, вместе с Тихоном и Феофан Затворник. Есть нечто болезненное в том факте, что управление епархией и богословские труды находятся в скрытом противоречии.

Тихон вышел в свет из жуткой нищеты. Такой нищеты, что, уже будучи архиереем, вспомнив за обедом о голодном детстве, он не мог ложку до рта донести и с плачем уходил из-за стола.

155

Для меня трогательно в Тихоне то, что он – великий знаток и любитель Священного Писания. Псалтирь он знал наизусть и читал всегда по памяти, углубляясь в богомыслие. Так же хорошо знал и Евангельский текст, отчего поучался «в Законе Господнем день и ночь», как пишется в первом псалме. А за обедом всегда просил читать ему пророчества Исайи. Эту любовь к Святой Книге вынес он еще из детских лет, когда по ночам со свечным огарком бодрствовал над Святыми буквами.

Век тогда на дворе стоял вольнодумный и шатающийся. Верхи общества теряли уважение к вере из-за чада заморских идей. Простой люд прозябал в невежестве традиционном. С этой точки зрения Тихону пришлось учить и напоминать пастве вещи прописные и элементарные. Монахам он напоминал, какими обетами они связаны со Христом. Священникам объяснял смысл Литургических действий, как если бы они все еще учились в семинарии. Умолял Слово Божие, хотя по малу, ежедневно читать. Просил даже ограды вокруг храмов ставить, чтобы домашний скот на паперти не заходил (!).

156

Некоторым труды Тихона были по сердцу. Большинство же встречало непривычную ревность владыки с холодным равнодушием (увещательные письма к монастырям, бывало, Тихону отправляли нераспечатанными – «сам, мол, читай»). Некоторые же озлоблялись даже до рукоприкладства. Случалось Тихону быть битым от игумена (!) в Задонском монастыре. Даже местный юродивый ударил его однажды по щеке, сказав: «Не высокоумь». Впрочем, это уже битье иного рода и для других целей. Но вообще интересно до дрожи – многократно битый по щекам от разных людей святой епископ!

Писания Тихона Задонского кажутся до крайности простыми. Святой Филарет Московский в разговоре с Игнатием (Брянчаниновым) сказал, что писания Тихона – «неглубокая река, но в ней есть золотой песок». Кажущееся отсутствие глубины в текстах Задонского архиерея объясняется темнотой паствы и необходимостью доносить до нее прописные, казалось бы, истины. Но стоит вчитаться в эти строки, как начинаешь понимать – здесь не слова одни. Здесь – опыт. Прежде чем дать людям молоко, сам он питался твердой пищей.

157

Собственное богословское творчество в ту пору на Руси было диковинным явлением. Всякий богослов по окончании школы носил в уме либо фундаментальные, либо отрывочные знания на латинском языке. Пастве от них не было ни холодно, ни жарко. Нужно было переводить, творчески осваивать и переваривать иноязычную и инославную мудрость для пользы соотечественников. Желающих было очень немного, и Тихон был одним из них. Вот почему идею своей чудесной книги «Сокровище духовное от мира собираемое» он позаимствовал у известного тогда западного писателя Арндта. Вообще же в творчестве Тихон самостоятелен, и кроме Священного Писания цитирует одного лишь Златоуста, да и того не часто.

Всякий человек есть сын своей эпохи. Большинство людей только детьми своей эпохи и являются. Но цель в том, чтобы преодолеть земное притяжение и стать сыном Вечности. Тогда человек будет принадлежать уже всем эпохам, чудотворно влияя на ход истории. Тихон влияет на нас, поскольку вошел в число молитвенников и за Русскую Землю и за Вселенскую Церковь.

158

Вообще образ Тихона на фоне эпохи одинок и скорбен. Это не образ святости, бодро шагающей в Небесное Царство (такая вряд ли существует, но многим хочется именно такой). Тихон – пример человека, плачущего о себе и других, чуткого и ранимого, измученного окружающей грубостью, вошедшей в привычку. Он человек проницательный и внимательный, ужасающийся повальной беспечности и рассеянности. Как житель затерянного в океане острова, он писал свои книги и бросал их в воду в надежде на сочувствие незнакомого читателя. Сегодня эти книги нужно читать миллионам православных потомков.

Перед смертью ему было видение. Высокая лестница, теряющаяся в облаках и голос: «Взойди!» Он идет, поднимается с трудом и страхом. И уже внизу не видно земли, а вверху все еще не видно конца. Страшно. Но тут множество рук слева и справа начинают поддерживать его и помогать подниматься.

Сон был истолкован так. Лестница ведет в Небесное Царство. А руки – это молитвы людей, которых Тихон учит и назидает. Этими молитвами он в Небесный Рай и войдет. Какое

159

утешение всякому проповеднику! Какое ободрение в трудах! Но теперь Тихон уже достиг цели, и сам может протягивать руку с высоты и помогать подниматься тем, кто взывает о помощи. В день памяти Тихона я буду просить: «Отче Тихоне, моли Бога о мне!» И вы просите.

Преподобный Серафим и медведь

– Жарко. Очень. Еще мухи эти...

Он мотнул головой, и несколько мух отлетели в стороны, но тут же сели опять, кто – на влажный нос, кто – на голову возле глаз.

– Был бы рядом ручей или речка... Стой! Что это пахнет так?

Он встал на задние лапы и с силой втянул в себя воздух. Мед так не пахнет и малина тоже. Это что-то вкуснее и необычнее. Медведь опустился на четыре лапы и пошел на запах, ломая ветки и раздвигая кусты.

На поляне был человек. Маленький и совсем не страшный. Таких людей можно не бо

160

яться. Ни топора, ни ружья в руках у него не было. Руки были немного подняты, и он с кем– то разговаривал, стоя на коленях. С кем – непонятно. На поляне больше никого не было.

– Иисусе, монахов радосте. Иисусе, пресвитеров сладосте. Иисусе, девственных целомудрие. Иисусе, грешников спасение.

Медведь, конечно, не понимал человеческой речи, но когда человек повторял одно и то же слою: Иисусе, – запах, гуще меда и слаще малины, волнами подплывал к его ноздрям. И не он один это чувствовал. Несколько птиц замерли на ветках и, любопытно склонивши набок голову, наблюдали за человеком. Казалось, что листья на деревьях перестали шуметь и муравьи в траве перестали суетиться. Человек молился, и природа, затаив дыхание слушала его разговор с Создателем.

Сама природа молиться не может. У нее есть законы и инстинкты, но нет свободы. Есть чувства, но нет слова и разума. Природа ждет, когда начнут молиться люди, чтобы затем сладко замереть и прислушиваться.

Медведю вдруг так понравился этот маленький и нестрашный человек. Так вдруг захоте

161

лось подойти к нему и потереться мордой о его ноги. Захотелось поиграться, как тогда, в детстве, когда он с братьями возился и кувыркался весь день, а мать шлепала их лапой по загривку, но без злобы, а тоже – играючи.

Он заурчал и двинулся к человеку. Тот опустил руки и обернулся. Когда он посмотрел медведю в глаза, зверь опустил голову и пригнулся. Точь-в-точь как те львы, что ластились к Даниилу во рву, словно кошки.

Человек улыбнулся, встал с колен и медленно пошел в махонький домик, в котором, наверное, жил.

– Ну вот. Ушел.

Глаза у медведя стали грустными, но уже через минуту они засияли радостью. Человек вышел из домика и шел к нему. В руках у него было что-то похожее размером на камень, а цветом на кусок земли.

– На-ка, пожуй, косолапый.

Медведь взял губами осторожно с человеческой руки еду и проглотил ее в мгновенье. Вкусно. Но, может, это не сама еда такая вкусная. Может, она пропахла этим словом, которое человек повторял так часто. У него и руки пахли

162

этим словом, и весь он был какой-то особый, сладкий, что ли.

– Ну иди, иди теперь.

Человек потрепал его за ухом и повернулся уходить.

«Моя бы воля, никуда бы отсюда не ушел», – подумал, вернее, почувствовал медведь. Но не послушаться маленького, вкусно пахнущего человека было невозможно. Он повернулся и, как ребенок, которого попросили выйти из комнаты взрослые, нехотя углубился в лес.

Он, конечно, еще придет сюда. И не раз. Разве можно не идти на такой запах? Разве можно не смотреть, пусть даже из чащи, не выходя на поляну, на такого человека? Как вы думаете, люди?

Медведь еще обязательно придет.

А вы?

В присутствии Бога

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Есть вопросы, кажущиеся простыми. Ответы на такие вопросы почти всегда ошибочны. На

163

пример: «Зачем нужны священники?» – «Ну, батенька, это просто. Крестить, хоронить, молебны служить». Ответ неверный. В первую и главную очередь священник нужен для того, чтобы служить Литургию. У многих возникнет вопрос – а что такое Литургия? Первый правильный ответ рождает следующие правильные вопросы.

В храме читают Часы. А в алтаре священник стоит перед жертвенником и приготавливает хлеб и вино для Бескровной Жертвы. Берёт большую просфору и, держа в правой руке копие, трижды осеняет просфору знаком креста. При каждом крестном знамении говорит: «В воспоминание Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа».

Если бы не Литургия, мир давно бы забыл о первом Пришествии Спасителя, и никто бы не был готов ко второму.

Священников на Руси были тысячи. Это были монахи и бельцы, образованные и едва умевшие читать. Одни стали персонажами сказок, другие вошли в святцы. Но никто из них не служил Литургию так, как служил её отец Иоанн Сергиев, он же – праведный Иоанн Кронштадтский.

164

Этот человек, родившийся на холодном севере и без того холодной страны, воспитанный бедными и набожными родителями, стал эталоном для всех священников до самого Судного дня.

По звуку камертона выстраиваются голоса поющих. Слушая Баха и Моцарта, можно понять, что такое музыка. Понять, кто такой священник, можно, глядя на Иоанна Кронштадтского. По камертону его литургических возгласов стоит настраивать разноголосицу многолюдного священнического хора.

У него многому можно поучиться. Вернее, нет в священнической жизни такой грани, которая в жизни отца Иоанна не засияла бы подобно бриллианту. Он был милостив к бедным; непримирим и строг в отношении безбожия и различных умственных шатаний; он помогал начать новую жизнь тысячам людей, опустившихся на самое дно. Сказать, что он молился горячо, – значит ничего не сказать. Он молился чудотворно, и когда он разговаривал с Богом, то бытие Божие, присутствие Бога здесь и сейчас ощущалось людьми как первая и главная реальность.

165

В те годы, когда отец Иоанн начал своё служение, Русская Церковь осваивала новый, а вернее – хорошо забытый старый, вид деятельности – миссионерство. Вектор действия был направлен на восток, туда, где на огромных просторах империи жили многочисленные некрещёные народы. Волна миссионерской активности даже выплеснулась за пределы страны: в соседней Японии трудился Николай Касаткин, впоследствии названный равноапостольным.

Иоанн Сергиев хотел послужить делу православной миссии и вначале серьёзно думал о проповеди в далёких краях. Но... Внимательный взгляд вокруг открыл ему картину странную и жуткую. Ничуть не меньше, чем язычники, в просвещении Христовым светом нуждались крещёные люди. Среди богатых и образованных – разврат и вольнодумство. Среди простого народа – невежество, пьянство, озлобленность. Чтобы спасать из адовых челюстей бесценные души, не нужно никуда ехать. Поле для борьбы открывается на каждом шагу, в каждом селе или городе.

Отца Иоанна можно назвать всероссийским батюшкой, но всё же он в первую очередь —

166

кронштадтский. Это в низкие двери кронштадтских лачуг входил он после службы, неся в руках пакеты с едой или лекарства. На улицах этого приморского военного городка озябший бедняк мог нежданно-негаданно получить в подарок от молодого священника пальто или сапоги. Там отец Иоанн причащал умирающих, крестил детей, служил молебны, и там он начал ежедневно совершать Божественную Литургию.

Святые будут судить мир. Об этом говорит апостол Павел. Святые уже сегодня судят мир. Судят одним фактом своего существования. Людям было бы легче находить себе оправдания, если бы не было тех, кто преодолевает мирскую логику и живёт Христовым умом. Люди, в сердцах которых нашёл покой Иисус Христос, в исходном положении такие же, как и мы. Они из той же плоти и крови, они – буквально – тем же миром мазаны. Молились тому же Богу, боролись с теми же страстями, читали ту же Книгу. Почему они светлы, как солнце, а мы нет – загадка. Может, святость подобна таланту, и сколько ни учи ребёнка музыке, Моцартом ему не стать? Возможно. Отец Иоанн служил ту же Литургию, что мы, но нам

167

не дано служить так, как он. Не дано. А может, не хотим?

Литература о кронштадтском батюшке огромна. Это и описание чудес, и различные воспоминания, и злобные прижизненные нападки либеральной печати (святых любят не все). Есть и его дневник – «Моя жизнь во Христе». Со всем этим не то что стоит, а надо ознакомиться. Но каждый раз от разговоров о «Доме трудолюбия», о путешествиях по России с непрестанными службами и частыми исцелениями, о корзинах писем с просьбой помолиться, нужно возвращаться к разговору о главном – о Литургии.

Между словом «Литургия» и жизнью отца Иоанна можно поставить знак равенства. Уже видя на горизонте грозовые тучи надвигавшихся гонений, отец Иоанн показал всему миру, и особенно всему клиру, каким сокровищем мы обладаем и как им надо пользоваться.

«Иоанн» означает «Божия благодать». Это имя, ставшее у нас крестьянским и простонародным, носил Предтеча. Им был украшен любимый ученик Господа. Так же звали самого огненного и златословесного проповедника. В

168

этом же ряду стоит и наш сородич – Иоанн Сергиев.

К святым обычно обращаются словами «моли Бога о нас». К отцу Иоанну можно обращаться так: «научи нас понимать, любить и служить Божественную Литургию».

Всё дело в любви

С таким понятием, как «старец», у нас стойко ассоциируется представление о монахе– подвижнике почтенных лет. Проведя многие годы в усердных и внимательных трудах, такой подвижник может получить от Бога особые дары – знание человеческого сердца, способность направлять людей на прямые жизненные пути. Такие люди любимы православным народом, их ищут, к ним едут и идут, преодолевая любые расстояния. Таких подвижников не ищут в миру. Хотя, говоря по совести и следуя Писанию, можно и в миру найти тех, кто является неукоризненным и чистым, чадом Бо– жиим непорочным среди строптивого и развращённого рода (Флп. 2, 15).

169

Таким был отец Иоанн Кронштадтский. Но ещё более этому слову соответствует житие Алексия Московского (Мечёва).

Отец Иоанн не имел детей, не был связан необходимостью прокормления и воспитания. Он служил, служил и паки – служил. Проповедовал, проповедовал и паки – проповедовал.

О      О

С. момента прихода к нему всероссийской известности он путешествовал по всей стране, всюду принося дух апостольской ревности и апостольского чудотворства.

В отличие от него, отец Алексий никуда не путешествовал. Он сидел на месте, и храм, в котором он служил, был одним из самых маленьких и невзрачных во всей Москве. Он был семейный человек, и, когда отдавал последнее нищим, сердце его не раз сжималось болью о своей семье. «Чужим помогаю, а о своих не пекусь», – мучительно думалось ему в эти минуты. Как и кронштадтский пастырь, отец Алексий искал силы и вдохновения в молитве, наипаче – в литургии. Каждый день год за годом в его маленьком храме звонили к литургии. «Опять звонишь? – спрашивали соседи-настоятели. – Зря звонишь».

170

Но годы прошли, долгие годы почти одинокого подвижничества, замешанного на нищете и борьбе с тяжёлыми мыслями, и в храм потянулись люди.

Живя в миру, отец Алексий был очень близок по духу подлинному монашеству. Ведь монашество – это не только и не столько безбрачие и чёрные одежды. Это самопожертвование и любовь, это частая молитва о людях, со временем превращающаяся в молитву всегдашнюю. Живя так, Алексий Московский был един в духе с лучшими представителями предреволюционного духовенства. Старцы оптинские считали его своим. Серафим Саровский, к тому времени уже вошедший в небесный покой, наблюдал за его деятельностью и посылал к нему за помощью людей.

Одна женщина, доведённая до отчаяния житейскими трудностями, решила свести счёты с жизнью, для чего пошла в лес, прихватив верёвку. В лесу она увидела сидящего на пеньке благообразного старичка, сказавшего ей: «Это ты нехорошо задумала. Иди-ка в такой-то храм к отцу Алексию. Он тебе поможет». Удивлённая женщина побежала в указанный храм, и первым,

171

что она увидела – была икона старичка, спасшего её от самоубийства. Это был святой Серафим. А храм этот – Никольский храм на Маросейке, где настоятелем был отец Алексий Мечёв.

Такой случай был не единственным. Но дело не только и не столько в чудесах. Дело в любви, без которой засыхают души человеческие; которую многие жадно ищут; которая является отличительным признаком для безошибочного узнавания учеников Христовых.

Никаких миссионерских путешествий, никаких написанных книг. Ничего внешне великого или грандиозного. И вместе с тем подлинная святость, подлинное сердцеведение, при котором батюшка, раскрыв ладошку, мог сказать духовным детям: «Все вы у меня вот где».

Он переживал о них, думал о них, склонив колени, усердно молился о них суетными днями и долгими ночами. Он действительно любил всех попавших в орбиту его молитвы, и они все были у него словно на ладошке со всеми своими страхами, трудностями, проблемами.

Таких людей не бывает много. Захоти любой среднестатистический батюшка унаследовать подобный образ жизни, а вслед за ним —

172

благодатные дарования отца Алексия, порыв его утихнет и «бензин закончится» очень быстро. Далее может начаться «стук в моторе» и капитальный ремонт. Тайна подлинной святости сродни тайне истинной гениальности. Никогда не знаешь, почему дано тому, а не этому; почему у одного хватило верности, твёрдости, мужества, а у сотен других не хватило. Но запах святости должен быть доступен всякому духовному обонянию. И запах этот подсказывает нам то, что мы встречаемся с повторением того опыта, который был у Павла. А именно: И уже не я живу, но живёт во мне Христос (Гал. 2, 20).

Живёт Христос в отце Алексии, в отце Иоанне, в отце Серафиме.

Живут во Христе отец Алексий, отец Иоанн, отец Серафим.

Мы знаем об этом. И тепло, приносимое в души наши мыслями о святых, свидетельствует духу нашему о том, что, хотя мы и далеки от всегдашнего подражания друзьям Божиим, всё же совсем чужими мы ни им, ни Христу не являемся. Но сама теплота эта свидетельствует о том, что и работы много, и двигаться есть куда,

173

и помощники, ранее нас прошедшие путь до конца, готовы прийти на помощь.

Ведь действительно, если в дни земной жизни никто от них не ушёл без утешения, то неужели сегодня, войдя в славу и умножив дерзновение, они откажут нам в помощи?

Не откажут. Правда, батюшка Алексий?

Всеправославный епископ

Идеал православного монашества – с уединённой молитвой и безмолвием – мало понятен западному миру. Практичная Европа и расчётливая Америка даже святость хотят измерять в категориях «общественной пользы»...

Но XX век многое изменил – и на карте мира, и в людских головах. Когда через границы бывшей Российской империи хлынул поток эмигрантов, которые хранили русские иконы и строили православные храмы, – мир встретился с Православием лицом к лицу. Настоящим откровением о Православии стал для мира наш земляк – святитель Иоанн Шанхай

174

ский и Сан-Францисский. Своей удивительной жизнью он многое сказал и Европе, и Америке, и Китаю – о любви, о милосердии, о монашеском подвиге. И об истинной Церкви, которой принадлежал всей душой.

О грешниках писать и говорить легко, поскольку «от нихже первый есмь аз». Частично – опыт, частично – воображение помогут продумать любую ситуацию из той области жизни, где царствуют похоть плоти, похоть очей и гордость житейская. Гораздо тяжелее говорить и писать о святых. Адекватного опыта нет. Рискуешь либо сорваться на щенячий восторг и неуёмные похвалы, либо впасть в сомнение. Обе эти крайности соприкасаются и даже сливаются в духовном мире, где земной глаз ничего разглядеть не может. Именно сомнение любит прятаться за пышными похвальными фразами, и именно любителям дифирамбов больше других угрожает отпадение в неверие.

Похвала святому – это не свидетельство лояльности, подобное стихам о вожде, которые пишут, чтобы не расстреляли. Наши слова самому святому зачем? Если о святом человеке и

175

говорить, то лишь затем, чтобы через его опыт открыть глазам церковного народа некую важную грань духовной жизни. Может – несколько граней, но обязательно – актуальных, не для красного словца и не в копилку эрудита, а для жизни.

Вот я собрался говорить об Иоанне (Максимовиче) и, как всегда в подобных случаях, некоторое время молча сижу и к себе прислушиваюсь. В голове – тишина, не от отсутствия мыслей, а от удивления пред масштабом личности. В руках– лёгкая дрожь от величины задачи. Всего не скажешь, значит, надо говорить главное. Что?

Начну с литургии. «Весь от Бога освящен священнодействием Пречистых Тайн», – так об Иоанне говорится в тропаре. Служил он часто, почти ежедневно, независимо от того, много или мало людей было в храме. Любил служить как простой священник и потреблять Святые Дары после службы. Потреблял долго и в это время молился над Кровью Иисусовой. Один Бог знает жар тех молитв. Помню, в книге о Паисии Святогорце говорится, что некий священник, потребляя Святые Дары, всегда плакал, и его смущало, что «гадкие» слёзы капают

176

в Чашу. Отец Паисий сказал ему: «Помолись обо мне, чтобы Господь дал мне твои „гадкие“ слёзы». Видимо, у владыки Иоанна было что– то подобное, и больше этого было. В любом случае, из алтаря он не выходил долго. Мог ещё читать Евангелие, мог молиться по чёткам. Покидая святилище, со вздохом мог сказать: «Как не хочется уходить из храма».

Любая литургия служится «о всех и за вся». Любая литургия есть событие вселенской важности. В службе сжимается вся история мира до размеров геометрической точки. И прошлое, и будущее мира сворачиваются внутрь, как свиток, как небо в Апокалипсисе, к центру, и служащий священник видит и то, и другое вместе. Вот одна из цитат благодарения: «Поминающе вся о нас бывшая: Крест, гроб, тридневное Воскресение, на небеса восшествие, одесную седение, второе и славное паки пришествие». Второе Пришествие тоже вспоминается! Служащий священник или епископ выходит за рамки временных условностей и становится активным участником всей человеческой истории.

Призваны к этому все служители алтаря, хотя не все это понимают и чувствуют. Так и в

177

море купаются многие, но ныряют на глубину и достают со дна сокровища единицы. Иоанн нырял в глубину и доставал оттуда настоящие сокровища.

Его можно смело называть всеправослав– ным епископом. Его сердце жило не только тревогами и проблемами русской эмигрантской общины и не только мыслями о судьбе покинутой Родины, но и тревогой о Православии как таковом. В своём стремлении к глубокому единству христиан в молитве и вере архиепископ Иоанн откопал и очистил колодцы, засыпанные песком исторического забвения. Это – память о тех святых, которые просияли на Западе до Великой схизмы XI века. Святой Дунстан, святой Колумба, Ансгарий Бременский, Патрик Ирландский и многие другие древние святые Запада – это представители подлинного вселенского Православия, забвение о которых сильно обедняет наше чувство церковности. Владыка Иоанн отыскивал и переиздавал их жития, находил обращённые к ним молитвы, посещал места их трудов и страданий, обретал частицы мощей и прочие реликвии. Труд этот нуждается в продолжении, и плоды его будут

178

удивительны. Но начинать всегда сложнее. Начинать – значит дерзать. Начинать – значит преодолевать инерцию столетий и разгонять сладкое марево поместной замкнутости. Для этого нужен апостольский дух и молитвенная неотторжимость от Главы Церкви —Христа.

Как владыка молился, молиться способны единицы. В своих монашеских трудах он подражал земляку – Мелетию Харьковскому, который проводил ночи, стоя на молитве, а спал только сидя на стульчике. В наш расслабленный век, в нашу эпоху влюбленности в телесный покой и удобства такие труды кажутся просто невозможными. Но они были. Тому свидетели – многие. Митрополит Антоний (Храповицкий) поражался подвижническому духу тогда ещё иеромонаха Иоанна и называл его Ангелом во плоти. Тёплое солнышко Сербской земли, великий умница и сам – подвижник, епископ Николай (Велемирович) указывал на Иоанна (Максимовича), если его спрашивали, есть ли сегодня святые, подобные древним.

Первой любовью будущего подвижника были жития святых. Он читал их всю жизнь и знал так хорошо, словно жил в их обществе.

179

Кроме этого, с момента монашеского пострижения он не расставался с Библией. За внимательным чтением Священного Писания святителя можно было застать всегда, когда он находился в келье. Он старался вычитывать или прослушивать весь круг ежедневных служб. Где бы ни находился – в самолёте или в автомобиле – в три часа пополудни всегда открывал дорожный Часослов и читал 9-й час. О нём можно сказать то, что в посмертных воспоминаниях и похвалах говорили многие об отце Иоанне Кронштадтском: он жил в Церкви. То есть не захаживал в церковь, не работал в Церкви, не жил за счёт Церкви, не уважал Церковь издалека. Он именно стремился жить Церковью ежесекундно и стал от неё не отделим.

По этносу—украинец, по жизни – изгнанник и гражданин мира, по духу он был русским православным святителем, а также монахом– подвижником и даже – юродивым, совмещая в своей малой жизни почти всё лучшее, что связано с понятием Православия. Это самое богатство Православия вообще и русского Православия в частности владыка Иоанн по воле Божией обнаруживал перед лицом западного мира.

180

Западное секулярное сознание требует от христианства практической пользы, которую понимает как социальное служение. В необходимость подвига и силу молитвы это секулярное сознание не верит и считает их излишними. Владыка Иоанн показал в себе самом именно Православие как подвиг. Саму церковную историю он оживил и сделал очевидной. При этом благотворительность, столь любимая неверующими человеколюбцами, явилась через него тоже. Архиепископ Иоанн создавал приюты, каждое воскресенье посещал больницы, устраивал столовые для бедноты, в шанхайских трущобах выкупал младенцев у опустившихся родителей, чтобы затем устроить их воспитание. Всё, что связано с милосердием, проистекало из его трудов, как мощный и свежий поток из источника. Но это было именно чудотворное милосердие, рождённое подвигом и ночной молитвой, а не сентиментальностью и желанием похвалы.

Случаи исцелений по молитвам владыки Иоанна трудно исчислить. При этом, как истинный Христов ученик, владыка не лишал молитвы и иноверных. Посещая больницы, он мог, по просьбе родных или самого больного,

181

остановиться надолго для молитвы у постели католика, протестанта или иудея. Часто, очень часто безнадёжные дотоле больные выписывались на следующий день из клиники при неописуемом всеобщем удивлении. Но, как это всегда бывает у святых, его любовь не простиралась до безразличия в вопросах вероисповедания. Иоанн Шанхайский был против смешанных браков и обучения православной молодёжи в инославных училищах, так как это угрожало потерей веры. Он терпеть не мог новейших обычаев, вроде празднования Хэллоуина, видя в этом непозволительную степень обмирщения. В богословии он не был ни консерватором, ни либералом. Его богословие было живым, поскольку оно было литургичным. На каждой службе – проповедь. В посланиях пастве – ни одного лишнего слова, всё по делу, во всём – ясность и строгость, уравновешенная любовью. Знаменателен один пример. Будучи приглашённым в иезуитский колледж, владыка остановился возле иконы Архистратига Михаила. «Это – наш покровитель», – сказал местный патер. – «Это вам так кажется, что он – ваш покровитель», – ответил владыка.

182

Зная близость Иоанна к небесной жизни, нетрудно понять, что это не были просто слова. Вера святых отцов, вера поруганной и оставшейся вдали Родины, Православие было для него единственной Истиной. Особенно трогательно то, что жизнь святителя вся была тому подтверждением.

Подражать Иоанну трудно. Чаще всего – вряд ли возможно. Можно дёрнуться, начать, но затем устанешь, замедлишь ход и скатишься ниже той точки, с которой начал движение. Что делать? Всем нельзя не только быть Моцартом. Всем нельзя даже Моцарта играть. Дай Бог хотя бы Моцарта слушать, что для многих уже– высота недосягаемая. Так же и в подвижничестве.

Сам владыка Иоанн осознавал невозможность подражания своему образу жизни для каждого клирика или монаха. Одного молодого священника, стремившегося к строжайшему посту, он даже лично заставлял есть колбасу, научая через это тому, что пост – не цель, а средство. Но не только ради подражания стоит знакомиться с жизнью подвижников. Есть и другие радостные плоды.

183

Например, такая мысль: Церковь жива! Разменявшая третье тысячелетие своей земной истории, Церковь, рождающая таких светильников, – жива! Если мы знаем святых, подобных Иоанну Шанхайскому, то сомнение в благодати Святого Духа, которой напитано Тело церковное, – смертный грех. Нам есть откуда черпать мудрость, у нас есть источники, в которых можно омыться и очиститься. Мы можем быть светлы и сильны, терпеливы и радостны, каждый – в свою меру. Пить мудрость и черпать силу мы можем из тех же источников, что и приснопамятный владыка: из Божественной литургии, из Писания и Предания, из преданности Церкви странствующей и общения с Церковью торжествующей.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю