Текст книги "Угол атаки"

Автор книги: Андрей Таманцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

– Это третий. Последний. Я уже говорил вашему командиру, как действует этот препарат. Повторю. Одна доза не вызывает никаких последствий. Вторая доза полностью парализует волю. Против нее бессильны любые словесные блоки. Но после нее клиент навсегда превращается в идиота. Я могу сделать еще один укол вашему другу и получить показания, которые мне нужны. Предлагаю другое. Вы работали на УПСМ, и нет сомнений, что работаете и сейчас. Об этом вы и расскажете. В камеру. Прямой вопрос – прямой ответ.

– Нет, – сказал Перегудов.

– Вас, Док, я не спрашиваю. Вы не можете отвечать за свои слова. Вы еще на полпути от океана к нам. Вашу судьбу будут решать ваши друзья. Итак? Пастухов.

Носилки заскрипели, заворочался Мухин, поднял голову:

– Товарищ подполковник, разрешите обратиться? Я согласен. Я все скажу. Я все знаю. Я знаю даже то, чего никто не знает.

– Нет, – повторил Перегудов. – Нет.

– А ты молчи. Молчи, Док. Он же нас всех замочит. Нам всем будет хана. Пастух, Боцман, Артист! Вы что, не врубились? Если Док превратится в идиота, ему нельзя будет оставлять свидетелей. Неужели не ясно? Запускайте камеру, товарищ подполковник. Я знаю такое, о чем вы даже не догадываетесь!

Тимашук включил видеокамеру и направил объектив на Мухина:

– Говорите.

– Сейчас. Привстану. Черт, ослабел от этой дрисни. Помогите, товарищ подполковник.

Помедлив, Тимашук подошел к носилкам. Мертвенно бледное лицо Мухина было покрыто пленкой пота. Моляще, по-собачьи, смотрели глаза. Тимашук презрительно усмехнулся. Тоже мне, псы Господни. Солдаты удачи. Он откинул одеяло. Увидел тонкие руки Мухина. Наручники почему-то лежали на них, сверху. Тимашук удивился.

Это было последнее чувство, которое он испытал в жизни.

Страшный удар вмял адамово яблоко в горло, стальной обод ставшего кастетом наручника сломал хрящи. Тело подполковника Тимашука конвульсивно выгнулось и обрушилось на носилки.

Из последних сил Мухин перевернул его, вытащил из кармана камуфляжки ключ от наручников и перебросил его Хохлову. На большее его не хватило. Обмякнув на брезенте носилок, он безучастно смотрел, как стаскивают с него труп, как Перегудов, освобожденный от пут, поднимается с кресла и пытается нащупать пульс на шее подполковника Тимашука. Пульса не было.

Док констатировал:

– Допросы окончены.

– Совсем? – деловито спросил Боцман.

– Совсем.

– Подполковником меньше, – сказал Артист. Он присел на карточки рядом с носилками. – Ну, засранец, выкладывай. Что ты хотел сказать такое, о чем он даже не догадывался?

– Сам ты засранец, – пробормотал Мухин. – Не понял? О чем он не догадывался? О том, что эти браслетки для меня слишком большие.

Раздался хлопок. Из рации, стоявшей на верстаке, пополз дым. Пастухов выругался.

– Самоликвидатор! – Он склонился над "Азимутом". – Что за черт? Вы только посмотрите, что он отправил!

С дисплея медленно исчезал текст:

"УПСМ. Генерал-лейтенанту Нифонтову, полковнику Голубкову. Все члены диверсионной группы Пастухова убиты при попытке к бегству. Подполковник Тимашук".

Док подошел к раковине, сунул голову под струю холодной воды. Потом выпрямился и сообщил:

– Жил-был художник один. Дом он имел и холсты.

Глава XII

Только на третий день после покушения на него генерал-лейтенант Ермаков в полной мере осознал всю безвыходность своего положения.

Как только к нему вернулась способность соображать бесстрастно, без проклятий и ахов, он сразу выделил два события, которые выламывались из привычного течения его жизни, были вторжением извне, хотя каждое в отдельности вполне могло проистекать из существа дела, которым он занимался, быть следствием столкновения интересов в многосложном, полном подводных течений и опасностей бизнесе, каким во все времена была торговля оружием.

Шесть миллионов долларов, неожиданно оказавшиеся на его счету в Дойче-банке, могли быть взяткой – наглой, насильственной, компрометирующей его уже самим фактом и тем самым отрезающей возможности для отказа. Даже сама цифра, поразившая воображение сына, не была чем-то необычным. В этом бизнесе вращались десятки и сотни миллионов долларов. Услуга, которая требовалась от Ермакова и которую он был в состоянии оказать, могла стоить и намного больше.

Ту же цель – создать давление на него и вынудить к услуге – могло преследовать и это нескрываемо демонстративное покушение. Акция устрашения. "Аншутц" с лазерным прицелом. Выстрел с пятидесяти метров в задницу. После того как первым выстрелом был убит водитель.

Ермаков представлял, какого рода услугу могли от него потребовать. Было немало влиятельных людей, которым не нравилась активность генерального директора молодой компании "Феникс", уверенно прибиравшей к рукам всю не вполне легальную торговлю российской военной авиатехникой. По непонятным для многих причинам ЗАО "Феникс" пользовалось покровительством руководителей "Госвооружения", сильной поддержкой в государственных структурах. Экспансия "Феникса" оставляла не у дел многочисленные посреднические конверсионные фирмы и фирмочки, расплодившиеся, как грибы-поганки, на теле разваливающегося ВПК, жирные куски уплывали из-под носа чиновничьей рати.

Ермаков не раз получал предложения, от которых нельзя отказаться. Были и предупреждения, и прямые угрозы. От него не требовали ничего противозаконного. Только одно: умерить прыть, не срывать чужие сделки, не перехватывать то, на что уже нацелились другие. Он внимательно выслушивал предложения, обещал подумать, а потом в дело вступали профессионалы из службы безопасности. Они умели без лишнего шума усмирять недовольных и подавлять объекты угрозы.

Но сейчас происходило что-то совершенно необычное. Одновременность покушения и появления на его счету шести миллионов долларов – это совпадение не могло быть случайным. Ермаков понимал, что в его жизнь властно вторглась какая-то внешняя сила. И уж никак не могло быть случайностью, что это вторжение произошло именно сейчас, когда в стадию завершения вступил первый этап программы "Феникс".

Быстро понять, что это за сила, – это был единственный способ избежать катастрофы.

Конкуренты исключались. Крупных не было, а для остальной шелупони вот так взять и выложить шесть миллионов долларов – да они горло перегрызут тому, кто это предложит. Сумма была неподъемной и для любой из российских спецслужб – даже если допустить невероятное: что кто-то проник в тайну программы и поставил себе целью ее торпедировать. С их-то нищенским финансированием, которое только на фоне остальных бюджетников казалось непомерно большим. Да и как-то не по-русски это было, слишком уж заковыристо.

Поэтому первая мысль Ермакова была: аль-Джаббар. В распоряжении этого маленького жирного араба находились миллиарды бен Ладена, и у него хватило бы хитроумия на любую, самую изощренную комбинацию. Но Ермаков отверг эту возможность. И не из-за уверений Джаббара. Цена всем его уверениям пятачок за пучок. Но аль-Джаббар был заинтересован в успехе предприятия не меньше, а даже больше, чем сам Ермаков. Ермаков отвечал должностью, аль-Джаббар – головой. Восток есть Восток, там суд скорый.

Но если не Джаббар – кто? И с какой целью?

Лежа без сна в темной больничной палате и глядя, как скользят по потолку и просторным окнам тени от уличных фонарей и молодых берез, которыми были обсажены аллеи ЦКБ, Ермаков напряженно, до ломоты в висках, перебирал в уме все мыслимые и немыслимые варианты. И в какой-то момент, на изломе второй ночи, сдался. У него больше не было ни сил, ни желания сопротивляться. Возникло странное ощущение, что против него ополчились не конкретные люди, преследующие конкретные интересы, а словно бы духи земли задались целью помешать ему, парализовать его волю. Навалилась тяжелая апатия, осталось лишь чувство безнадежности и полной беззащитности перед неизвестной и от этого еще более страшной угрозой. Но тут какая-то часть его сознания, продолжавшая работать по инерции, подала сигнал тревоги. Ермаков вдруг понял: вот это и было целью – ввести его в такое состояние, обезоружить, деморализовать.

На языке контрразведчиков, с которыми Ермаков постоянно имел дело последние два десятка лет, это означало: он открыт для вербовочного подхода.

И как только он это осознал, его цепкая тренированная память вновь заработала на полную мощность, как компьютер, которому задан точный поисковый критерий. И выдала результат. Он понял, откуда у этого дела растут ноги. Это было тяжелое открытие. Но Ермаков был не из тех, кто боится смотреть правде в глаза. Это была операция ЦРУ.

Да, операция ЦРУ. И началась она еще полтора года назад в Объединенных Арабских Эмиратах во время проходившего там международного авиасалона, на котором Ермаков, в то время заместитель генерального директора ГК "Госвооружение", был в составе российской делегации.

Тогда, в аэропорту Абу-Даби, ожидая в баре зала VIP посадки на московский рейс, он вдруг почувствовал дурноту и через десять минут пришел в себя на кушетке в медпункте в окружении лопочущего по-арабски медперсонала. Срочно вызванный из российского посольства врач констатировал переутомление. Ермаков никогда не жаловался на здоровье, но другого объяснения не было. Поездка была очень тяжелой, вся на нервах. Днем – работа на авиасалоне, демонстрационные полеты российских истребителей, которые после памятных всем аварий наших машин в Ле-Бурже и Орли выматывали членов делегации больше, чем самих летчиков. Ночью – напряженные переговоры с аль-Джаббаром. Плюс акклиматизация, сорокаградусная жара, непривычная пища. Даже у кофе, который он пил в баре, был необычный вкус. Лишь в самолете, посмотрев на часы, Ермаков понял, что был без сознания не десять минут, как ему показалось, а не меньше часа. А еще через день, уже в Москве, чувствуя на шее зуд, как от комариного укуса, пристроил зеркало и увидел маленькую красную точку. Это был след укола.

Все стало понятно: сначала ему подсыпали какой-то гадости в кофе, потом вкатили укол.

Ермаков не поставил об этом в известность службу безопасности. Переговоры с аль-Джаббаром носили предварительный характер. Даже если цэрэушники действительно подвергли его допросу, они не узнали ничего такого, о чем сами бы не догадывались. Особисты не могли уже ничего ни изменить, ни исправить. Просрав ситуацию в аэропорту Абу-Даби, эти раздолбай вцепились бы в него бульдожьей хваткой, демонстрируя служебное рвение.

Ермаков забыл об этой истории. Заставил себя забыть. Но кто-то не забыл. И нашел способ напомнить – именно сейчас, когда программа "Феникс" получила новый, неожиданный даже для самого Ермакова импульс, когда в золотоносной россыпи вдруг сверкнула золотая жила.

Полтора года назад, когда на полигоне под Воронежем Ермакову показали истребители с антирадарным покрытием, уменьшавшим уязвимость серийных машин в десять раз, он сразу понял, что оказалось у него в руках. Это открывало захватывающие перспективы. Мгновенно родилось решение: доработать методику своими силами и организовать в Потапове производственную базу по превращению российских истребителей в "невидимки".

Это была грандиозная идея, настоящий Клондайк. Решались все проблемы. Отпадала необходимость в новых истребителях: старые модели пойдут по цене новых. Отпадала проблема производства: сотни морально устаревших "мигов" и "су" стояли без применения на российских военных аэродромах, а еще больше в резерве бывших советских республик. Сама собой решалась и одна из самых болезненных и трудных проблем – проблема транспортировки: истребители будут уходить к покупателю своим ходом. Если уменьшить радарную уязвимость в двадцать раз, средства ПВО будут обнаруживать самолет не за сто километров, а за пять. При максимальной скорости МиГ-25 две с половиной тысячи километров в час истребитель будет появляться на экранах радаров всего на четыре секунды. Ни о каком перехвате не может быть и речи. Пересекающие границу самолеты будут фиксироваться как НЛО.

От мысли задействовать в доработке методики НПО имени Жуковского Ермаков отказался сразу. Госпредприятие для этого не годилось. С их финансированием они будут копошиться годами, пойдет утечка информации. Быстро и скрытно это можно было сделать только на коммерческой основе.

Тогда и обрела новое качество крупномасштабная программа, которая получила кодовое название "феникс". Ермаков сам выбрал это название. Птица феникс, возрождающаяся из пепла. Символ возрождения российского военно-промышленного комплекса.

Г. сразу оценил идею и дал Ермакову карт-бланш. Аль-Джаббар, не торгуясь, подписал миллиардный контракт, оговорив в нем поставку всего нескольких Су-39. Открывалась возможность заключения новых сделок на сотни миллионов и даже на миллиарды долларов, которые были так нужны России.

И вот теперь, когда так близок успех, все начало вдруг валиться.

С наглостью уверенного в своей безнаказанности и силе гангстера обнаружило себя ЦРУ.

Неизвестные диверсанты взорвали "Мрию", которая должна была доставить в Лахор последнюю партию новых "су".

Но когда источник угрозы известен, все становится проще. Ермаков понял, что должен сделать.

Той же ночью, с трудом дотянувшись с кровати до оставленного сыном "ноутбука", он связался с Дойче-банком и отдал распоряжение отменить доступ к его счету всех лиц, кроме него самого. Он знал, что за этим последует.

Банк должен будет получить разрешение того, кто перечислил эти шесть миллионов долларов. Теперь цэрэушникам придется поломать голову. Отозвать вклад – на этом вся их вербовка заканчивается. Отдать? Но если после этого он пошлет их, эти деньги назад не вернешь. Даже вторым выстрелом из "аншутца". Зачем он им мертвый? Он им нужен живой. Стреляйте, господа. И цельтесь получше. Только как вы потом оправдаетесь за эти шесть миллионов? ЦРУ, конечно, богатая организация. Но бухгалтерия – она и в Америке бухгалтерия.

Как ни странно, но даже лежа на больничной койке, с ноющей при каждом резком движении раной, Ермаков и мысли не допускал, что все дело для него может действительно кончиться смертью. Смерть в ее грубом физическом воплощении существовала в каких-то иных пластах жизни. В мире Ермакова она присутствовала всего лишь как вероятность, как крайний и далеко не лучший способ разрешения возникающих по ходу дела конфликтов. В серьезных делах жизнь одного человека мало что может решить, использовать смерть в качестве аргумента – дурной тон, признак плохой, топорной работы. Этот вариант всегда просчитывается, а те, кто считает такой способ решения проблем самым эффективным, очень редко становятся серьезными бизнесменами. Они отсеиваются на дальних подступах к большому делу, успокаиваются под мраморными памятниками на московских кладбищах или даже в асфальте подмосковных дорог.

Ответ пришел через два часа: вкладчик дал согласие отменить свой доступ к счету. Это означало, что нужно ждать гостя. Что ж, Ермаков был готов к этой встрече. Но по-прежнему оставалось странное ощущение, что препятствует ему не материальная сила, а словно бы какая-то духовная энергия. Так, вероятно, вору, входящему ночью в квартиру, враждебен дух чужого жилья.

Но какой же он вор? Он работает для России! Так или иначе, но одно дело прояснилось. А вот другое по-прежнему оставалось темным и тревожащим: что происходит в Потапове?

Телефонный звонок по аппарату спецсвязи раздался в домашнем кабинете Ермакова на его даче в Архангельском в седьмом часу вечера, всего через час после возвращения Ермакова из ЦКБ. На выписке он настоял со скандалом, дошел до главврача. Ермаков дал расписку, что всю ответственность за последствия берет на себя, и покинул больницу в кресле-коляске в сопровождении сына и двух телохранителей, приставленных к нему генералом армии Г. Это были крепкие молодые люди с офицерской выправкой, в одинаковых черных костюмах и галстуках, одинаково молчаливые.

Сначала Ермаков хотел ехать домой, но, когда присланный за ним из гаража "Феникса" микроавтобус уже шел по Ленинскому проспекту, вдруг представил себе пьяную жену, ее истеричную ревность или, что еще хуже, неуемное обожание, деда Матвея в клубах табачного дыма, злобно тыкающего резиновым набалдашником палки в ненавистные ему рожи дерьмократов в телевизоре, затрапезный халат дочери, поджатые губы домработницы – всю тягостную атмосферу его богатого и одновременно убогого, как казарма, дома. Понял: не хочет он сейчас оказаться в московской квартире. Не хочет, и все. Не желает. И это было даже важней, чем опасение, что квартира, как и больничная палата, могла быть поставлена на прослушку.

Ермаков приказал водителю развернуться и ехать в Архангельское. Красная "Нива" Юрия последовала за микроавтобусом.

Решение покинуть ЦКБ родилось у Ермакова внезапно, после телефонного разговора с подполковником Тимашуком, тон которого – сухо-деловой, а по сути своей, хамский – был настолько неожиданным, что Ермаков даже не сразу сообразил, почему прервалась связь. И только потом дошло, что Тимашук попросту бросил трубку. Ермаков поразился. Тимашук бросил трубку. Потому что у него нет времени на разговоры. Потому что ему нужно работать. Да что же это такое?!

И он понял что. Внезапная перемена в отношении к нему подполковника Тимашука, человека недалекого, но исполнительного и обязанного Ермакову всей своей карьерой, могла означать только одно: его вывели из игры. И сделал это генерал армии Г. Тимашук – пешка. Он невольно ретранслировал то, что человек поумней постарался бы скрыть.

Его, Ермакова, вывели из игры. Его, Ермакова, вывели из дела, в которое он вложил столько нервов и сил, что не существует цены, которой можно это оплатить. И когда все отлажено, как двигатель истребителя...

Да, он был категорически против приказа Г. отправить "Мрию". Как можно так рисковать, зная о предупреждении ЦРУ? Блеф? А если не блеф? Г. орал и матерился так, что в больничный холл заглядывали медсестры, но, увидев крупные звезды на погонах Г., испуганно исчезали. "Ты ничего не понимаешь!" Ермаков понимал. Чтобы вернуть Джаббару предоплату, придется идти на конфликт с очень большим начальством, может быть – даже вызвать недовольство самого президента. Но ведь на кону миллиарды долларов! И даже когда Юрий привез из своего управления копию докладной на имя президента, где ясно было сказано про спутники и съемочную группу Си-эн-эн, вызванную к месту предполагаемой сенсации, Г. не отменил своего приказа.

Господи, да за что же Ты наказал Россию этим неискоренимым племенем чиновных обалдуев, сберегателей собственных жоп?!

Ермаков почувствовал, что не может больше оставаться в больнице. Здесь все давило, запрятанные в палате чипы подслушивали, как казалось ему, не только разговоры, но и его мысли. А мысли эти были такого рода, что пугали самого Ермакова. И даже нелепое предположение, что он может каким-либо образом обнаружить их, заставляло его мрачнеть.

И теперь, успокоившись в привычном окружении чернеющих за окнами сосен, переплетов подписных изданий на книжных полках, черных кожаных диванов и старой немецкой бронзы светильников, Ермаков не спешил подкатить кресло-коляску к столу с трезвонящим телефоном.

Аппарат был без наборного диска, напрямую связан с центральной диспетчерской "Феникса". Звонили наверняка из Потапова. Тимашук, по-видимому, сообразил, что позволил себе лишнее, сейчас будет объяснять, что заставило его прервать разговор. Ермакова не интересовали его объяснения. Подполковник Тимашук был уже исключен из его жизни, остался далеко позади на обочине, как случайный попутчик.

Телефон умолк, тут же зазвонил снова. В кабинет заглянул Юрий, вопросительно посмотрел на отца:

– Сказать, что тебя нет?

Ермаков кивнул в сторону резного дубового бара:

– Налей.

– Водки? – спросил сын. – Или коньяку?

– Нет. Виски, пожалуй.

Из разномастных бутылок, теснившихся на полке бара, Юрий выбрал "Белую лошадь", показал отцу. Ермаков одобрил. В баре были и "Джонни Уокер", и уважаемый особистами "Джонни Уокер" с черной этикеткой – "Блэк лэйбл", и даже редкий и очень дорогой "Уайтхолл", но Ермаков предпочитал этот скотч с послевкусием кукурузного самогона.

Юрий подал отцу широкий хрустальный стакан с крупными гранями и толстым дном, отчего виски в стакане казалось намного больше, чем на самом деле. Хотел выйти из кабинета, но Ермаков предупредил его движение:

– Сиди, чего уж. Ты уже влез в эти дела. – Он сделал глоток и только после этого нажал клавишу громкой связи: – Слушаю.

– Товарищ генерал-лейтенант, докладывает полковник Тулин, – раздался голос командира части. – Здесь Сивопляс. Требует связи с вами. Настаивает, чтобы все удалились.

– Что там еще стряслось? – брезгливо спросил Ермаков.

– Никакой новой информацией не располагаю. Саперы обещают восстановить ЛЭП завтра к четырнадцати ноль-ноль. Как только прибудет "Руслан", начнем погрузку. Взлетно-посадочную полосу к этому времени освободим.

– "Руслан"? – переспросил Ермаков. – Какой "Руслан"?

– Ан-124. Борт из Домодедова. Тимашук сказал, что он будет задействован вместо "Мрии". Ермаков насторожился:

– Вместо "Мрии"? Откуда он это взял?

– Полагаю, ему сообщил генерал армии Г. Час назад он приказал вызвать подполковника Тимашука в узел связи и говорил с ним. Как раз перед тем, как позвонили вы.

– О чем говорили?

– Не слышал, было приказано выйти. Замечено: после разговора Тимашук был радостно возбужден.

Эти слова полковника только подтвердили уверенность Ермакова: Г. решил, что можно без него обойтись. Ну-ну, посмотрим, как вы без меня обойдетесь. Но сейчас его больше заинтересовало и озадачило другое.

"Руслан". Будет задействован вместо "Мрии". Это еще что такое?

– Передаю трубку Сивоплясу, – сказал полковник Тулин.

– Товарищ генерал-лейтенант, у нас ЧП, – доложил начальник охраны "Феникса".

– У вас там сплошные ЧП. Что на этот раз?

– Подполковник Тимашук готов.

– Что значит – готов? – не понял Ермаков. – К чему готов?

– Ему сделали вид, что он застрелился.

– Как – застрелился? Что ты несешь? Как он мог застрелиться?

– Так точно, не мог, – подтвердил Сивопляс. – Ему придали видимость самоубийства.

– Кто, черт возьми, придал? Говори ясней!

– Арестованные диверсанты. Я ему предупреждал, а он и ухом не моргнул, приказал: кругом.

– Отставить! – скомандовал Ермаков. – Докладывай с начала. Все по порядку!

С помощью наводящих вопросов Ермаков выяснил, что произошло. Тимашук остался один на один с арестованными. Через пятнадцать минут раздался выстрел. Ворвавшись в бокс, Сивопляс обнаружил на полу труп подполковника. В правой руке у него был пистолет ПМ. Пуля вошла в висок и вышла из затылка. Трое арестованных были прикованы наручниками к трубам водяного отопления, четвертый сидел связанный в кресле, а пятый лежал на носилках, пристегнутый ремнями и в наручниках. Наручники на всех диверсантах были защелкнуты, замки в порядке, а ключ лежал в кармане камуфляжки подполковника Тимашука.

– Почему же ты решил, что его убили? – спросил Ермаков.

– Он левша, а выстрел был в правую голову. И слишком малая наличность крови. Сердце не качало. Когда они его убили, он уже был.

– Сивопляс, черт бы тебя! Ты сам-то понимаешь, что говоришь? Как они могли убить его, если были в наручниках и прикованы к трубам?

– Не могу знать, товарищ генерал-лейтенант. Загадка жизни.

– Уйти пытались?

– Куда? И дураку глупо. Бокс глухой. А в коридоре охраны было как селедок в бомбе.

Ермаков помолчал, обдумывая услышанное. Еще один крутой разворот сюжета. Как он должен реагировать на него? И вдруг понял: да никак. Его это не касается. Его вывели из дела? Очень хорошо. Теперь сами решайте свои проблемы. Он даже испытал нечто похожее на злорадство.

– Мои действия, товарищ генерал-лейтенант? – напомнил о себе Сивопляс.

– Где сейчас Тимашук?

– Трудно сказать. Смотря сколько у него было грехов.

– Я спрашиваю: где труп?

– В компрессорной. В холодильнике. Охрана снаружи, чтобы не вышло. Полковник Тулин настаивал доложить в округ, подполковник запретил исполнять. Так теперь что или как тогда?

Ермаков крупным глотком допил виски и жестом приказал сыну налить еще. Вопрос был очень серьезный. Доложить в округ означало передать захваченных диверсантов местным контрразведчикам. Тут же начнутся допросы. Что они смогут рассказать? Иными словами: что они успели узнать?

– Сивопляс, слушаешь?

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант.

– Где диверсанты?

– В боксе. Сидят лежа.

– Ты на допросах присутствовал?

– Когда первый майор, нет. Когда второй, на недолго. Пока он меня не. А третьих он не успел.

– Какие майоры? – удивился Ермаков. – Откуда там взялись майоры?

– Майор Пастухов. И майор Перегудов, – подтвердил Сивопляс. Подполковник сказал: поздравь. А мне они такие майоры, как свисток на Казанском вокзале.

Ермаков отметил, как при этих словах Юрий насторожился, но не придал этому значения.

– Про что они рассказали? – продолжал он расспросы.

– Про что видели. Про лабораторию. Про самолеты. Про инженера, как он матюгался и требовал водки. Грозил компьютеры перебить и зашифровать так, что сам не расшифрует. Мы даем, но он все мало, требует ящик.

– Так дайте ящик, пусть зальется! – раздраженно отсек Ермаков ответвление разговора от интересующей его темы. – Что за Центр – сказали?

– Нет. Уклонились за Пугачеву.

– Сивопляс! – гаркнул Ермаков. – Ты можешь говорить нормальным русским языком? Что значит:

"Уклонились за Пугачеву"?

– А я каким говорю? – обиделся Сивопляс. – Он ему: "Что такое УПСМ?" А он ему: "Миллион алых роз". Как еще можно более русским языком?

– "Миллион алых роз"? – переспросил Ермаков.

– Так точно. "Из окна видишь ты".

– Это слоган, – подсказал Юрий.

– Чтоб вас всех! – разозлился Ермаков. – Сивопляс, не отключайся. Что такое слоган? – обернулся он к сыну.

– Любая словесная формула. Чем проще, тем лучше. Попса для этого – в самый раз. Защита при допросах с применением психотропных средств.

– Помогает?

– Практически нет. Только если доза маленькая. Или человек с очень сильной психикой.

– Значит, они все сказали, что успели узнать?

– Думаю, все.

– Слушай внимательно, Сивопляс, – распорядился Ермаков. – Полковнику Тулину передай: никаких докладов в округ. Второе: никто подполковника Тимашука не убивал. Понял?

– Никак нет.

– Он застрелился. Сам. Теперь понял?

– Так точно. Сам. С каких кочерыжек?

– С любых! От несчастной любви!

– Не проходит, товарищ генерал-лейтенант. Он уже был женатый на женщине. Лучше неосторожное обращение. Я ему предупреждал, что это ни к чему не приводит.

– Пусть так, – согласился Ермаков, – И последнее. Сейчас же свяжись с генералом армии Г. Доложи все, что доложил мне. Он примет решение и отдаст приказ. И полковнику Тулину, и тебе.

Ермаков продиктовал номер телефона приемной Г. и положил трубку. Он знал, какой приказ отдаст Г. Впрочем, этот приказ, вполне возможно, уже был отдан. Участь диверсантов была предрешена с самого начала. Приплетать сюда еще и убийство Тимашука – только ненужно усложнять и запутывать дело. Много они успели узнать или мало, не имело значения. Сколько бы ни узнали, все равно много. Они соприкоснулись с информацией смертельно опасной, как прикосновение к высоковольтным проводам.

У Ермакова был огромный опыт деловых переговоров. Успех их предопределялся тщательной подготовкой, предварительной проработкой всех вариантов. Но какой бы ни была подготовка, сами переговоры всегда содержали в себе элемент неожиданности. После каждой встречи Ермаков внимательно просматривал стенограмму или расшифровку магнитозаписи, а если переговоры не документировались, восстанавливал в памяти их ход, стараясь выделить наиболее важные моменты.

Так и теперь, откинувшись на спинку кресла-коляски и словно бы грея в руках тяжелый хрустальный стакан, он пытался понять, что его встревожило в этом телефонном разговоре.

При всей своей неожиданности сообщение Сивопляса о странной смерти подполковника Тимашука оставило Ермакова равнодушным. Смерть Тимашука, чем бы она ни была вызвана, ничего не меняла. Ермакову это было даже на руку. Г. утрачивал возможность непосредственно влиять на ситуацию в Потапове. Для Сивопляса Г. был фигурой абстрактной, а после смерти Тимашука прямым начальником Сивопляса становился Ермаков. Точно так же Ермаков, а не генерал армии Г., мог отдавать приказы полковнику Тулину и рассчитывать на то, что они будут выполнены. Тулин формально подчинялся округу, но прекрасно знал, что его жизненное благополучие в гораздо большей степени зависит от Ермакова, чем от командующего округом.

Эта мысль даже примирила Ермакова с предательством Тимашука. Да и никакого предательства, если разобраться, не было. Сменился начальник, только и всего. В свое время, когда Ермаков по собственному желанию ушел из Минобороны после отставки Г., все расценили это как жест верности своему шефу. Ермаков не спорил, но про себя знал, что это не так. Его решение было продиктовано не эмоциями. Это был трезвый расчет. Новый министр обороны все равно выжил бы его, как выжил всех членов команды Г., кому не хватило ума уйти самому. И если бы теперь на место Г. был назначен кто-то другой, Ермаков естественным образом перешел бы в его подчинение. При этом не стал бы, конечно, демонстрировать своего пренебрежения к прежнему начальнику, как это позволил себе Тимашук. Ну, Бог ему теперь судья.

Что же еще было в этом разговоре? Почему от него осталось такое тревожное ощущение?

Майоры. Что это еще за майоры? Откуда там взялись майоры?

– Жалко Олега, – нарушил молчание Юрий. – Он меня учил водить машину. Тебе было некогда, а он учил... Почему его убили?

"Потому что мудак", – хотел ответить Ермаков, но сдержался.

– Какой-то Бермудский треугольник! – раздраженно проговорил он. Майоры. Эти диверсанты – майоры?

Он не ждал ответа и поэтому не сразу понял то, что сказал сын.

– Это наши люди, – сказал Юрий.

– Что значит – ваши? Чьи – ваши?

– Управления. Я принимал шифрограмму. О том, что группа Пастухова высажена в исходную точку маршрута.

– Когда?

– В ту ночь. Когда влез в файлы "Феникса",

– А что ж ты, черт бы тебя, молчал?! Юрий виновато пожал плечами:

– Я не знал, что это тебя заинтересует. Не связал.

"Наши люди". Значит, УПСМ послало в Потапово диверсионную группу, чтобы предотвратить поставку очередной партии истребителей талибам. Приказ начальнику управления мог отдать только президент или кто-то от его имени. Ясно, что такого приказа не было, иначе Потапово просто блокировали бы. Значит, все это – инициатива управления. И не известно, как она будет расценена президентом. Впрочем, почему неизвестно? Известно. Что же из этого следует?

И вдруг Ермакова обожгла мысль, которая раньше почему-то даже не приходила ему в голову: а он сам? Разве он сам не переполнен этой смертоносной информацией? Он – единственный человек, который знает о программе "Феникс" абсолютно все. Пока он был внутри дела, это гарантировало его безопасность. Если же его выведут из игры...